Найти богиню. Фантастический роман с пародийным уклоном. Издание 2-е

На описываемое время кабальеро стукнуло двадцать семь лет – для мужчины пора зрелости в самом расцвете! Был он долговяз, худ и жилист, а также недурен собой. Бороду брил, усы же, наоборот, отращивал. В размахе эти усы, если их укрепить воском, уже достигали одиннадцати дюймов! Ещё немного – и будет полный фут!

Днем, пока дьяк Григорьев и стрельцы были озабочены погрузкой ясака – в основном разные меха и рыбий зуб (моржовый клык), Корнелиус с Самиром прогулялись по Кориже. За храмом, шагах в сорока, обнаружилась обширная городская свалка. А может – помойка.

Обломки дерева, кости, рыбьи потроха… Воняло гадостно.

– Вот, господин, это здесь! – показал Самир в самую середину мусорной кучи.

– Что? – не понял Корнелиус.

– Вход в нору. Я рылся там, ибо был голоден, нашел несколько костей с хрящами и три больших рыбьих головы, совсем свежие. Там ещё было много еды, но я…

– Рассказывай про вход в нору! – раздраженно перебил раба Корнелиус.

– Да, значит, вход я нашел случайно, у меня туда нога провалилась. Я сперва испугался, но решил посмотреть, что там. И пополз. Только я не дополз до конца, забоялся, что меня заметят жрецы. Но я видел свет факелов сквозь щель в каменной стене.

Корнелиус задумчиво покусал губу. Место пустынное, ночью тут никого не будет. Стражи далеко и вокруг храма не патрулируют. Можно рискнуть! Вот, только, придется лезть в помойку… Одежду потом не отстираешь, пожалуй. Ну, он что-нибудь придумает!

Снова был обед у князя, на сей раз выставившего на стол не только пиво, но и меды. (Примечание: меды пьются очень тяжело! И наутро от них особо гадостное похмелье! Проверено Автором на добровольцах в лабораторных условиях!). Корнелиус ел умеренно и пить отказался: для ночного мероприятия нужна была ясная голова и тощее брюхо.

После того, как он пропустил подряд три тоста, князь нахмурился:

– Почему не пьёшь, долгоусый? Что, не уважаешь нас? Али княжеское угощение тебе не по нутру?

Дружинники заржали. Стрельцы подобрались: вдруг князь всерьёз разгневается и примется Корнейку казнить-убивать?

– Уважаю, очень уважаю! И угощение мне сильно нравится! Только я нынче животом скорбен… понос, ага!

Все сочувственно покивали. Князь повернулся к жрецу:

– Полечи-ка гостя, Дорен!

Жрец налил в кубок немного уксусу:

– Вот, выпей, сразу понос пройдет!

Пришлось выпить. Уксус оказался зело ядрёным, и Корнелиус аж в узел завязался. Позеленел, закашлялся…

Князь, сочувственно сдвинув брови, показал на него пальцем:

– Надо же, как с лица сбледнул!

Корнелиус попытался улыбнуться. Вышло неубедительно.

– Ну, что, прошло брюхо? – деловито поинтересовался жрец-лекарь.

– Прошло-о… – натужно выдавил пациент.

– Значит, пить можешь! Эй, штрафную ему!

Исцеленный понурился: избежать винопития не получилось.

Опростав здоровенный, на четверть ведра кубок, Корнелиус резко окосел и вскоре упал головой на стол. Больше к нему никто не приставал. Полежав немного, наш герой встал и, пошатываясь, покинул трапезную. С помощью подскочившего Самира он отправился в отхожее место, где, засунув два пальца в горло, освободился от выпитого. До самой ночи валялся на соломе в лабазе, охая, если входил кто-нибудь из стрельцов.

В полночь, когда весь город погрузился в сон, Корнелиус и Самир крадучись выбрались из лабаза. Дойдя до помойки, оба разделись догола. Самир, пошарившись некоторое время в мусоре, негромко окликнул:

– Есть, господин! Нашел!

Корнелиус, зажав в зубах кольцо маленького фонаря с толстой сальной свечой, осторожно лег на живот и скользнул в нору. Кинжал он повесил на шею. Ползти было не просто, а, скорее, трудно. Плечи и зад постоянно задевали за каменистые стены, пару раз нора меняла направление и приходилось извиваться, как жонглёру на ярмарке. После очередного поворота натолкнулся на крысу – огромную, как кошка. Крыса была очень недовольна вторжением в своё личное пространство: шипела, топорщила шерсть и пыталась атаковать. Пришлось доставать кинжал, но до схватки дело не дошло: грызун скрылся в какой-то щели. Самир осторожно сопел позади. Казалось, они ползли уже целую вечность… Внезапно свет фонаря уперся в стену, сложенную из грубых камней, ничем не скрепленных. Внимательно изучив кладку, Корнелиус выбрал парочку, изъятие которой не привело бы к обрушению всей стены, но позволило бы протиснуться внутрь. Поддев и расшатав кинжалом сначала один, а потом и второй, протолкнул их внутрь. Те упали без особого шума. Произнеся шепотом молитву ангелу-хранителю и передав сообщнику фонарь, кабальеро ди Ранейро вниз головой скользнул в открывшуюся пустоту. Падать оказалось не высоко – футов пять. Вытянутые руки спружинили, он перекатился через левое плечо, больно ушибив крестец об один из камней. Но, в целом, проникновение прошло удачно! Встав на ноги, он взял протянутый Самиром фонарь.

Взору предстало удивительное зрелище: в центре склепа размером сто на сто шагов стоял невысокий каменный постамент, на котором лежала статуя девушки, совсем такая же, что приснилась запрошлой ночью! Оная статуя излучала мягкое сияние чистого полированного золота и смотреть ни на что другое было невозможно. Как зачарованный, Корнелиус подошел ближе. Девушка была красива, но непривычной красотой: высокая, ростом с самого Корнелиуса (а он был без одного дюйма шесть футов!), с длинной шеей. Головка изящная, увенчанная простым пучком волос, собранных на затылке в мячик. Высокий лоб, слегка выступающие скулы, прямой римский носик с деликатно вырезанными ноздрями. Губы полные, красивые, слегка улыбаются. Глаза… Корнелиуса бросило в дрожь при мысли, что бы с ним стало, если бы сии глаза с невообразимыми ресницами взглянули на него. Помер бы на месте, не иначе! Посмотрел ниже: маленькая грудь двумя округлыми холмиками радовала взор безупречной формой. Талия… слишком тонкая, у живых дев таких не бывает! Округлое лоно, довольно широкие бёдра, переходящие в длиннющие ноги. В руках, сложенных под грудью, зеркальце. Набравшись храбрости, потрогал статую и вздрогнул: под пальцами ощущалось скорее тепло, нежели хлад металла! Тихонько постучал по бедру костяшками пальцев. Звук раздался тупой, деревянный. Не звонкий, не металлический. Ага, понятно: статуя деревянная, покрыта сусальным золотом! Но, до чего же тонкая, однако, работа!

Достав из мешочка на груди бумагу и свинцовый карандаш, принялся зарисовывать. В детстве он был очень неплохим рисовальщиком, даже в соседнее аббатство звали помогать фрески расписывать. Вот и пригодилось! Закончив, довольно хмыкнул: получилось очень похоже! С трудом оторвав взгляд от богини, осмотрелся по сторонам: вдоль стен полки, заваленные всякими ценными вещами, видимо, жертвоприношениями. Слитки меди, серебра и золота, оружие, драгоценные камни в сундуках… Много лет, а то и десятилетий собирали, не иначе! Внимание привлек странный меч на восточной стене, явно очень старый, судя по форме. Выглядел он, как отлитый в грубую земляную форму и затем не обработанный. В смысле, не отшлифованный. Взял, повертел в руках. Странный меч! Тяжелый широкий обоюдоострый клинок… и не похоже, что металлический! Лезвие острейшее, но неровное, выглядит так, будто его никогда не точили, вынув из формы. Решил прихватить с собой, показать Папе. Дополнительное доказательство посещения склепа не помешает! Сунул в мешочек и горсть необработанных рубинов. Пора смываться! Подошел к отверстию в стене, в котором сверкнули глаза терпеливо ждавшего Самира.

– Лезь сюда!

Самир, кряхтя, просунулся в дыру. Осторожно спустив его на пол, Корнелиус объяснил:

– Я полезу первым, а ты подашь камни, чтобы заделать лаз. Затем я втяну тебя, ты положишь камни на место.

– Я понял, господин!

Корнелиус втиснулся в нору, оставив ноги снаружи, чтобы за них можно было ухватиться. Самиру легче, он тощий и гибкий, сможет извернуться, чтобы скрыть следы взлома. Как назло, погас фонарь! Ну, ничего, можно и на ощупь.

Самир просунул в нору камни, почему-то три, а не два, и по ногам господина вскарабкался следом.

– Ставь камни на место!

В ответ натужное пыхтение:

– Уже… ставлю…

Поползли обратно.

Осторожно высунув голову из норы, Корнелиус внимательно огляделся: никого, слава Деве Марии! Вылез, помог Самиру. У того в руках был какой-то предмет.

– Что это у тебя?

– Не знаю, господин. Я думал, камень, а оказалась деревяшка…

При свете луны Корнелиус рассмотрел деревянный цилиндр, украшенный резьбой. Ладно, потом разберемся! Вход в нору завалили сучьями.

Подхватив одежду, направились к озеру, никого не встретив по дороге. На пляже Самир долго тер своего господина песком, намыливал восемь раз, испотребив все мыло до тоненького обмылка. Этим обмылочком намылился сам. Вода была холоднющая! Оба промерзли до зубовного стука. Зато теперь почти не воняли!

Вернувшись в лабаз, Корнелиус вытащил флягу с агуардиенте, сберегаемого с самой Италии. Отхлебнул несколько глотков огненной ароматной жидкости. Полегчало! Согрелся, зубы перестали стучать. Самиру не дал. Обойдется мальчишка!

(Примечание: агуардиенте – апельсиновая водка. Крепче русской водки шестнадцатого столетия вдвое! Пьется, тем не менее, на удивление легко, и наутро проявляется лишь сухостью во рту и небольшим головокружением! Проверено Автором на добровольцах в лабораторных условиях.)

Ближе полудню погрузка ясака на баркасы была закончена. Переплывши озеро, стрельцы погрузят остальное, а в уплату за баркасы отдадут лошадей. Простое и изящное решение! Водой-то возвращаться намного легче и быстрее. Конечно, будет восемь волоков, но самый длинный из них – всего-то с версту! Осилят, не впервой!

Подойдя к дьяку Григорьеву, Корнелиус попрощался:

– Что ж, Парфен, скатертью дорога! Я с моим рабом пойду на запад. Князь даст мне охрану до самого Ревеля, а там я морем сплыву в Европу.

Дьяк, остро взглянув на него, покачал головой:

– Нет, Корнеюшка, неладно, так-то! С Москвы с нами ехал, на Москву и воротиться должон! Князю Шуйскому отчет сделать – даром, что ли, он тебя с нами послал карты рисовать?

Лицо кабальеро ди Ранейро вытянулось:

– Не понял! Князь меня не посылал, только подорожную выписал!

– Ну, а мне приказано тебя обратно на Москву в целости доставить! Да ты садись, садись в баркас-то! Щас уже оплываем.

Корнелиус попятился, лихорадочно соображая, что делать. Дать дьяку денег? Не возьмет, для него гнев начальника Тайного Приказа сильнее жадности. Убежать? Додумать он не успел.

– Или силу применить? – усмехнулся Парфен в бороду, затем крикнул:

– Эй, Селифан! Помоги Корнейке в баркас залезть!

Оглянувшись, Корнелиус увидел сотника с тремя стрельцами у себя за спиной. Стояли они, вроде, в позах мирных, и оружия в руках не было, но было ясно, что в случае попытки к бегству навалятся и скрутят незамедлительно. Вздохнув, Корнелиус полез в баркас. Следом Самир перекинул его пожитки и сел сам.

И началось путешествие на юг. По рекам, по озерам баркасы скользили легко. Погода стояла благоприятствующая, дождей было мало. Бабье лето! Листья уже теряли сочный зеленый цвет, в окружающих лесах начинал преобладать золотой и багряный. На стоянках стрельцы собирали грибы, во множестве растущие где попало. Корнелий к сим плодам Матери Сырой Земли относился с подозрением и не ел. Самир же лопал и нахваливал.

Путешествие длилось три недели – довольно быстро. Конечно, на волоках пришлось потрудиться: баркасы разгружали и с криками «Эй, ухнем!» волокли их от воды к воде. Затем снова грузили. Один волок – один день.

В Москву прибыли в конце Септембрия…

Глава вторая

В Москву прибыли в конце Септембрия. Последние две сотни верст ехали на телегах, которые выменяли на баркасы не то в Вышнем Волочке, не то в Великом Устюге, Корнелиус не запомнил, ибо был слаб в российской географии. Дьяк Григорьев ругался всю дорогу, но не матерно, ибо за это полагались кнуты, а окольными словами и выражениями: и телеги и лошади оказались весьма скверного качества: старые, расхлябанные, больные и рассохшиеся. Вдобавок, зарядили дожди, и дороги превратились в привычную непролазность, вдохновляющую дьяка на новые эпитеты, аллюзии и метафоры. Корнелиуса это очень развлекало и служило к улучшению владением русским языком. Короче, эти двести верст преодолевали почти столь же долго, как весь водный путь! Корнелиус простудился и чихал пушечными залпами. Усы его от сырости обвисли, подбородок зарос разбойничьей щетиною, ибо бриться в таких условиях на марше было никак невозможно. Фляга с агуардиенте опустела еще десять дней назад, а в кабаках водку подавали совершенно отвратительную! Стрельцы, впрочем, пили и не роптали. Пришлось пить сивуху и Корнелиусу, наступив на горло своему утонченному вкусу.

(Примечание: водка в описываемое время в России была двадцатиградусная, но очень хорошей очистки. Пилась легко, даже в жару, и голова наутро от нее не болела, только грусть-тоска ложилась на печень. Проверено Автором на добровольцах в лабораторных условиях! Просто в кабаках, через которые проезжал Корнелиус, целовальники, несомненно, химичили: разбавляли казенную водку самогонкой.)

В Кремль въехали в весьма жалком виде, укрытые рогожами, но все равно мокрые насквозь и промерзшие до костей.

Все покрестились на колокольню Ивана Великого и дьяк Григорьев дал поднадзорному такое напутствие:

– Ну, вот, цареву службу справили! Теперича, Корнейка, ехай себе в готель к своим немцам. Когда надо будет, вызовут тебя.

Добавлять, что из Москвы уехать без подорожной невозможно, дьяк не стал. Это и так все знали. Корнелиус, распрощавшись с дьяком, поехал на Кукуй, в Немецкую слободу, где за вполне умеренную плату обрел европейский комфорт и покой в маленькой опрятной гостинице фрау Шлезингер. Хозяйка была вдовой в возрасте, коий много позже назовут бальзаковским. Звали ее Марта и была она вся кругленькая, как яблочко наливное: и румяные щечки кругленькие, и щедрые груди кругленькие, и ядреная попа – тоже кругленькая! Очень энергично она принялась заботиться о кабальеро ди Ранейро: согрела воды для ножной ванны, в которую всыпала изрядную дозу горчицы, организовала чай с малиновым вареньем, сваренным собственноручно на чистом сахаре. После сих процедур хотела еще обтереть вспотевшего пациента уксусом, но тот застеснялся и позвал для этого Самира. Спал выздоровевший Корнелиус в ту ночь на мягчайшей и пышнейшей перине, укрытый другой такой же периной! Блаженство, да и только! А под утро обнаружил у себя под боком фрау Шлезингер, соскучившуюся вдоветь третий год и решившую брать от жизни всё. Хотя она и была лютеранкой, а Корнелиус – тайным католиком, у них, к обоюдному удовольствию, все получилось!

Два дня наш путешественник наслаждался радостями жизни: ел айсбайн (свинину с тушеной капустой), пил рейнское и мальвазию, отсыпался на перине, приправленной ласками вдовы-хозяйки. В промежутках писал отчет о командировке. На третий день за кабальеро ди Ранейро пришли.

– Князь Шуйский требует тебя, Корнейка Диранеров, пред свои светлые очи не мешкая ни часу! – объявил бородатый посланный в богатом, но грязноватом кафтане.

Представиться он не удосужился.

И отправился Корнелиус в Кремль под конвоем двух стрельцов с бердышами. Там, спустившись по темной лестнице, пришлось ждать в душных сенях довольно долго. Естественно, у князя и другие дела есть! Да и с какой стати ему торопиться? Наконец, когда Корнелиус уже успел перенервничать и основательно соскучиться, дверь приоткрылась, и давешний бородатый поманил его пальцем:

– Взойди!

Снявши шапку, Корнелиус вошел. Дверь была низкая, пришлось пригнуться. Бородатый порученец повел рукой:

– Вот, княже, Корнейка Диранеров по твоему приказанию доставлен!

Дородный боярин в богатой шубе и собольей шапке сидел за столом в креслах. В уголке примостился писец с чернильницей и перьями.

Корнелиус поклонился.

– А! Синьор картограф! – широко улыбнулся князь, – Ну, рассказывай, да показывай, что начертил!

Сесть не предложил, потому докладывать пришлось стоя. Подробный рассказ, иллюстрированный рисунками и картами, занял более часу. Князь слушал внимательно, не перебивая, выглядел довольным. Писец шустро шуршал пером по бумаге.

– … таким образом, виды торговли с оными народами представляются зело першпективными, – закончил Корнелиус и перевел дух.

– Молодец! – похвалил князь, забирая бороду в горсть, – А теперь скажи-ка: кто тебя послал нашу землю высматривать? Да не ври, коли хочешь шкуру целой сохранить! Онуфрий! Покажи-ка ему!

Порученец, осклабясь, снял со стены кнут.

Корнелиус помертвел: всё! Сначала в кнуты, потом дыба, потом…

– Послал меня Папа Григорий… – дрожащим голосом признался он.

– Ого! – удивился князь, – Сам Папа? Надо же! А чем докажешь?

Дрожащими руками Корнейка Диранеров протянул ему папскую охранную грамоту. Шевеля толстыми губами, тот принялся разбирать латинский текст. Близоруко щурясь, рассмотрел печать. Хмыкнув, вернул. Побарабанив толстыми пальцами по столешнице, коротко бросил:

– Цель задания?

– Э-э… Святой отец прослышал, что есть некий народ… на севере… идолу золотому поклоняется. Вот и поручил мне узнать елико возможно больше о сем идоле…

– А! Золотая Баба! – несколько разочарованно вздохнул князь, – Верно, есть такая в Кориже, у князя Юрги. Только не золотая она, позолоченная, и цена ей грош ломаный. Ну, и что ты выяснил? В подземелье лазил, знаю. Меч вынес, рубины. Ещё чего?

«Всё знает!» – смятенно подумал Корнелиус, – «Но, откуда?»

Вслух же сказал:

– В подземелье… там много и золота, и каменьев самоцветных… много лет копилось… Большое богатство! А статую я зарисовал…

Он вынул рисунок и подал князю. Тот бегло глянул и, буркнув:

– Срамота! – бросил лист на пол.

Снова побарабанил пальцами, напряженно о чём-то думая.

– Ин, ладно! Всё рассказал верно, не соврал… Большая, говоришь, казна?

– Большая… Только, чтобы её захватить, войско немалое понадобится. Да и то, пока биться будут с корижами, жрецы все в другое место перепрячут. Даже и раньше перепрячут, едва узнают, что войско на подходе.

Князь покивал, соглашаясь. Затем приказал:

– Онуфрий! Принеси его мешок!

Онуфрий вышел в сени и сразу вернулся с вещами Корнелиуса. Князь рассмотрел рубины, отодвинул их в сторону. Взял меч:

– Эва, странный какой! Не сталь… и не бронза… Литьё, не ковка… Каменный, что ли?

Несильно рубанул по лежащему на столе кнуту и выпучил глаза в изумлении: и витая кожа, и деревянная рукоять толщиной в два пальца пересеклись, как восковые свечи, а меч плотно засел в дубовой столешнице.

– Вона, как оно! Ну-ка, Онуфрий, прибери!

Тот осторожно взял меч и положил на полку.

Из мешка явился деревянный цилиндр, украшенный резьбой. Князь повертел его в руках:

– Это что?

– Не ведаю. Мальчишка мой по ошибке прихватил…

Князь подергал цилиндр за концы и тот вдруг распался на две половины. Оказалось, что это футляр со свитком пергамента внутри. Пергамент оказался исписанным странными письменами. Повертев его так и эдак, князь пожал плечами и закрыл футляр. Онуфрий, повинуясь движению брови, переложил непонятный предмет со стола на полку, где уже лежал меч.

– Ступай! – махнул начальник Тайного Приказа Корнелиусу, – Ерёмка! Выпиши ему подорожную!

Писец надул щёки и принялся очинивать перо.

От облегчения Корнелиус едва не потерял сознание. Отпускают! Живого! Непоротого!

– Э-э… Могу я забрать свои вещи?

– Да забирай, на что они мне!

Подобрав с полу рисунок статуи, кабальеро ди Ранейро робко взглянул на рубины. Князь кивнул.

Ссыпав камни в карман, арагонец включил наглость:

– А меч?

Князь нахмурился. Корнелиус торопливо поклонился. Ну, и пусть! Подумаешь, какой-то меч!

Пятясь и кланяясь, вышел в сени, стукнувшись затылком о притолоку. Истово перекрестился слева направо и вознес молитву Пресвятой Деве. Вывалился на крыльцо. Здравствуй, свобода!

Со ступенек вскочил Самир. Увидев его, Корнелиус все понял: мальчишку допросили ранее, и тот, конечно же, все рассказал. Князь сличил показания и выяснил все, что ему нужно без всяких пыток. Ну, и Слава Богу! От избытка чувств дал Самиру подзатыльник.

– За что, господин? – обиделся тот.

– За то! Язык у тебя больно длинный! Ладно, бери мешок, пошли домой!

Вернувшись к себе, засобирался в дорогу. Собственно, особенно собирать было нечего, все своё носилось с собой. По хорошему надо было бы дождаться санного пути, но Корнелиус решил не рисковать: мало ли, что ещё князю Шуйскому в голову придет? Сейчас отпустил, а завтра – Бог весть! Неделя ушла на поиски подходящего купеческого каравана – в одиночку по Московии разъезжать не рекомендовалось из-за разбойников. Наконец, нашел: европейские купцы, среди которых нашлось даже двое земляков-барселонцев, отправлялись в Варшаву и далее в Париж. Начальник стражи, состоящей из двух дюжин наемников, согласился нанять Корнелиуса, впечатленный его молодецким видом, особенно усами. Ну, и рассказами о приключениях в Америке тоже! Очень хорошо! Ещё и денег за дорогу подзаработать получится!

Самира Корнелиус договорился посадить на один из возов, сам же решил ехать верхом. За день до отъезда отправился на конскую ярмарку на Таганку. Выбор был не шибко большой. В основном продавались рабочие лошадки и просто старые клячи, годные лишь на живодерню. Годный под седло конь нашелся после целого часа блужданий: вороной жеребец, красавец, захваченный, по словам продававшего его кряжистого цыгана, у татарского хана.

– Ты только посмотри, мил-человек, какие у него грудя широкие! А ноздри! Неделю скакать во весь опор будет без остановки – и не устанет нисколечко! И жрет мало – всего горсть овса на сто верст! – разливался соловьем продавец.

– Сколько же ты хочешь за него? – ненавязчиво прервал сии рекламные живописания Корнелиус, между нами говоря, в лошадях разбиравшийся слабо.

Цыган, знаток не только лошадей, но и людей, окинул потенциального покупателя смышленым взглядом: богатый иноземец, гражданский, не кавалерист (ноги-то, не кривые!), в лошадях видит лишь красоту.

– Дык, боярин, как отдать! Такого-то красавца! Да за него и пятьдесят рублёв мало! Вот, только для твоей милости: сорок пять!

Цена была явно завышена.

– А дешевле? – скучным голосом вопросил арагонец, пытаясь скрыть огонь в глазах, ибо конь ему ужасно понравился, – Скажем, за пятнадцать?

Цыган в притворном ужасе схватился за сердце:

– Пятнадцать! Да мне пятнадцать плотют чтоб я его привел кобылу покрыть! Не, за сорок – ещё куда ни шло, хоть и себе в убыток.

Они торговались ещё полчаса, и цыган снизил до тридцати пяти.

– Я продолжаю хотеть, чтобы ты сбросил ещё пятерку! – от волнения Корнелиус слегка запутался в русском языке.

Цыган упирался:

– Не, никак не возможно! У меня ж семья большая… и сам я пьющий!

Внезапно около них возник Самир, оставленный в гостинице.

– Ты что? – удивился Корнелиус.

– Да я почувствовал, господин, что тебе помощь нужна!

Быстро осмотрев зубы, копыта и брюхо животного, Самир выдал заключение:

– Возраст двадцать лет, бабки опухшие, страдает запорами. Грыжа. Не покупай, господин.

– Да что ты понимаешь, пацан! Какая-такая грыжа! – вскинулся цыган.

– Я? Я под конем родился и кобыльем молоком вскормлен! Потому, что половец. А грыжа вот она, посередке брюха, посмотри, господин!

Заглянув под брюхо, Корнелиус убедился, что мальчишка прав: там действительно усматривалась и прощупывалась грыжа.

Цыган занервничал. Чувствуя, что сделка срывается, торопливо предложил:

– Ладно, боярин, так и быть, бери за тридцать рублёв! А грыжу тебе, ну, коню, то-есть, любой коновал за полтину вырежет!

– Нет, спасибо!

Цыган ненавидяще ожег разоблачителя своей плутни тяжелым взглядом и шепотом проклял его жгучим цыганским проклятием.

С помощью Самира за вполне умеренные десять рублей (просили сначала восемнадцать!) был куплен шестилетний буланый мерин. Конь был отнюдь не арабских кровей. Далеко не! Зато животное было смирное, покладистое и выносливое – могло трюхать рысцой без остановки целый день. Кличка у него была смешная: Фуня.

– Зело часто ветры пущает! – смущенно улыбнувшись, пояснил продавец, передавая повод, как положено, из полы в полу.

Ну, это пустяки, дополнительная развлекуха в пути! Корнелиус проникся к своему рабу уважением и купил ему петушка на палочке. Седло у шорника обошлось в два рубля.

Из Москвы выехали в середине Октобрия, оставив в гостинице рыдающую фрау Шлезингер, утверждавшую, что разлуки ей не перенесть, но при этом радостно щупавшую в кармане передника толстенький кошелек, оставленный кабальеро в уплату за постой, ну, и сверх того несколько монет на память о постельных утехах.