Слова

Александр Фомин

Слова

***

Не стриги свои длинные волосы,

даже, когда расстанемся,

не кидай уходящему возгласы,

всё равно перекрою их стансами.

Не ищи меня где-то станции

в гари окурков, в морозь и слизь,

всё равно, мы когда-то расстанемся

также легко, как сошлись…

***

Ночь.

Кулачный бой.

Под сотней одеял с самим собой.

Под перепалкой откровений

я проиграл

и победил

одновременно.

***

Часы

насмехаются

Тик. Так. Этак.

время шагает по плоскости стен,

по плоскости шуток, по плоскости клеток

Тлен. Это всё тлен.

Четыре утра.

Я вышел и́з дому;

кипенье нутрá,

знакомые издавна.

Подъезд. Тишина. Стянуты вены.

лампочки нервный тик;

за каменной стойкой таверны

я(умираю) и ты…

***

В нулевых я ушёл бы в минуса:

прятался б от мафии и с*ал,

искал б в кустах невжиленный баян

пока светло, пока не слишком пьян.

но…

пока не взаполночь, не слишком мокко ,

пока ресницы не шнуруют око

в хитросплетенье сна,

пока от "возле" и до скромных "окол"

близь не так тесна…

Я сижу у окна, задумчиво, по-бродски,

вспоминаю о КИШе,

голова по-идиотски

циркулирует клише.

Ноги мои как обычно скрещены,

как залежавшийся хворост,

на губах красуются трещины-

это возраст…

Глаза мои шреково-болотны,

либо вульгарно-салатовы,

используя обороты

я их превращу в агаты.

Я сижу у окна, взяв зá щеку

леденец,

за окном весна,

текстуры "Кащенко"

конец…

***

Меня нашли в капусте в 97-ом

С октября по Ноябрь я лежал там

Меня нашли в капусте я в ней ползал червём

Я питался как тля чем попало

Я вырос на грядке среди овощей

Пети, Коли и Васи

Я был второсортным среди овощей

Меня не солили не квасили

Меня принёс туда двугорбый пеликан

На крыльях филосовских размышлений

Меня учил любить харуки муракам

…и чтенью…

***

…И эта нежность

не мелькнет

на коже рябью,

и крик любви не растворится, густотел,

и не сольются в пониманьи

взгляды

от непрерывной страсти наших тел.

Там,

где небо подпирают небоскребы,

на стыке крыш,

где млеют небеса

в вышине,

я пару слов

наскреб бы

и о тебе бы

строчку написал.

Все выше,

выше

мыслью в облака

залез,

воображение впустив.

Я, как поэт ничтожный, облакал

все многозвездье Млечного Пути…

***

…твое тело

не будет

мною

познано,

как и мир,

отягощенный

прозами.

Последнее,

что

сделалось, –

столба

стихотворного

ненависть!..

***

Мир

построен

на формальностях и частниках,

в нем

места нет

таким,

как я, – несчастненьким.

***

Мысль

в ночи,

трассируя трассой,

летит – последний издуманный ком;

нерва

слетела

морщиной с гримасы,

не зная, в конце поплакать о ком.

Я распался

как личность

и как тело,

теперь

знаю:

ночь – болотистая жижа!

Рассудок

в ней

рейтузится то и дело,

милая, поверишь?

Я выжил!

Я выжил!!!

***

Неба перетрушенный квартал

остался без

единого блика,

а это-

до

был

сосланный со рта

гнев,

губы разодрал до крика.

Больно –

не удар

по телу,

пинком судьбы и по асфальту волоком,

больно

мне

тогда,

когда

душу съела

твоих волос

колючая проволока.

***

Моя голова –

мой пистолет –

мое безумие,

рот плюется пулями правд,

глаза перемножают зумами

тысячи страниц и глав.

Лжегении развернули нейросеть,

из ламп многоликих остров.

Их утро никогда не сможет росеть

по-человечески просто.

***

Город

миллионом

огней-запонок

ночь

застегнул –

и стало –

за полночь.

Сквозь

бег

фонарно-пунктирный

вперился глазами я в бельма квартирные.

Огрызком

загубленных

фраз и синонимов

в бреду

шагаю

трехлистной симфонией,

пишу и пишу

за полночь снова.

В блеске фонарном нежится Слово…

***

Скажу тебе честно,

не говорил никогда так,

в стихах и письмах слова нет правды,

любовь моя – всего лишь каракуль

на листах бесконечно тетрадных.

Кривым размазана почерком,

полетом мысли везде, как в небе птицы,

любовь моя всего лишь очерком

пропала на полях страницы.

Облака, как сумерки, серокрылы,

Сумерки – облак серый нарост,

на твоем лице слезой застыл я,

чувства лирический гость.

Кое-как кое-где появляюсь,

и тут же

удушен в глазном беспробудном разрезе,

для тебя я чернила черпал из лужи,

из лужи поэзии.

Бывало, писал, не дойдя до прощания,

чуть лезвие мысли потрогав,

писал спеша, как будто завещание,

ломая персты о картавый иероглиф.

Сегодня и завтра не увижу звезд я

в диодной россыпи ночных светил.

Хотелось сказать мне не сложно, не просто,

как сильно тебя любил…

***

Дни без отдыха бессонны напролет,

гнев, как знамя вражье, кровью залит.

Я пишу

пишу тебе,

и вот

строка моя обуглена печалью.

Сердце – любви полигон неземной,

немыслимо мало планет мне,

я связан,

я связан!

Лишь только с тобой

хвостами летящих комет вниз.

Я растворяюсь в веках, словно истина,

как сыгранная ложью невинность.

Я буду ангелом неболицым,

во снах лишь бы ты мне снилась.

Гримированный в город ночных могил,

спал между них, позабытый,

я спал под светилами всех светил,

целуя руками холодные плиты.

Писал на листьях осени загробной

любви заупокойные речи.

Писал не для того,

а чтобы

во всех строках тебя увековечить.

Толкаемый Вселенной пульсом,

тротуарными плитами вылит был,

градом немого сочувствия

тебя у безмолвия вымолил.

Оставил зловещему миру этому

ветви памяти тысячегрустные,

ты жива,

ты вся в моих куплетах,

я тебя посвятил искусству…

***

Вчера

закат

пурпуром пренебрег,

я лег,

накрывшись саваном простынь.

Прости же,

жизни огонек,прости,

последних искр в темневшем глазе

сразу

вдруг

не стало

там,

прости же

за печаль и гам,

воспетые в экстазе.

Глумное рифмы многострочье –

прочь,

все раньше, чем слагаемое ночью, –

прочь,

под светом хладозвездных окон –

это

нескончаемо-глубоко.

Сегодня

я

смертельно опечален,

бел как мел,

висков стальные наковальни отстучали, и теперь

ни звука…

Слышу стук я…

Кто там?

Смерть!

«Откройте дверь!» –

Мне голос сиплый.

«Шли б вы!» –

говорю я ей…

***

И тут,

и там

бежала жизнь,

я здесь, я здесь,

где окажись

спустя пройденную века четверть,

упало тело в блуда вертеп,

споткнувшись о закон глагола,

как правда, непристоен, гол он,

и вот он

я

в чужом стану,

уже покинувший страну,

хоть мысленно и неучтиво

облагороженный мотивом

бежать от инородных мыслей

средь тысяч букв и сотен чисел,

аршином взмыля каждый шаг,

мембраной легкого дыша,

одной-единственной дышавшей,

бежавшей

от всего,

кричавшей;

прокрикан небосвод до йоты

одной разжавшей связки нотой,

как жернов позвонка скрипевшей,

истребовав себя,

испевши,

летев,

упала где-то взаморь;

мой голос в пляске пальцев замер…

Весь мир

закатом

багровел,

пылая,

дулся

боговер,

и, выси щупая,

костер

на мили миль

в тоске простер.

Я не уйду,

и в сердца крипте

когда-нибудь

построчным скрипом

в послезаветном мире новом

воскресну я,

воскресну снова…

***

Обухом рифмы двенадцатисложным

ударил поэзию-дуру.

Дали

как за убийство – покуда можно

за цензуру.

Об этом

никто

никогда

не напишет

без опаски, без риска,

вот кто я,

вызволяющий поднебесье сибирское

из дебрей секвойи.

Миллионно пролистанный,

социально освистанный

за это –

слишком много истины

декабристой

в куплетах!

Последовали за мной

холодной зимой

два тяжких груза:

жена моя – муза

и рифма –

строкой…

Рельсовым набатом,

звуком вагонных колец

утекла безвозвратно,

конец…

***

Я полутень

и кто-то полу,

прибитый трехкубовым к полу,

варил на плахе краску дня я,

а сердце,

мысли просклоняя,

уже готовилось к развязке,

и кровь,

приняв иную вязкость,

по мокровениям заерзав,

учило пульс мой ритму Морзе;

я полутень

и кто-то полу,

уже распластанный по полу…

Свисает выше локтя стяг,

и жизнь в абсциссных плоскостях…

***

Мои худые вены,

простите вы,

как флейта,

вдоль исколоты,

игла – подруга тетивы,

с*ка бестолковая.

Шаткими натянута нервами,

наугад

влекома,

летит, не видя

над курганом тела моего.

Чем сегодня я тебя обидел?

Рука моя все-таки флейта,

на «вы» перед нею я, ниц,

предлагаю, культурно попейте

из бокала по имени шприц.

Не пьет – противится,

может сыграть на флейте-урне

попадется змея-дивица

на фальшивом ноктюрне.

***

Ты знаешь, нет моей любви преград,

пусть ты в руках чужих резвишься томно,

я каждую неверность мог бы оправдать

в душе своей безапелляционно.

Но не прощу, когда любовь свою

отдашь тому, кто взгляда не достоин,

я каждому посмертно отомщу,

на их могилах жирный крест состроя.

Я б каждый клок бумаги приручил

и, если б надо было, перерезал вены,

не знала чтоб ты вкус других чернил,

кроме багра крови моей верной.

Я б всех на свете ощипал гусей,

чтоб ни один заучка институтский

тебя пером обидеть не посмел

и не назвал сквозь строчки прост*туткой.

…Но, милая, я там тону и тут,

и вместо всей любви твоей сердечной

и вместо рук твоих меня сжимает жгут,

свисая с исхудавшего предплечья…

***

Знаете,

я шут,

сам себе пляшу,

царя не около,

не около трона,

на голове многострокая

колпачная корона.

Пью чернила,

бью пюпитры,

так сочинил я

стихов килолитры.

…А знаете,

я царь теперь

и удалью царьей

властно мерцаю.

Забрал у правителя

державу и скипетр я,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.