Лихо. Двенадцать железных цепей

– Ужасно. – Она покачала головой. Отметила про себя: если Ашегер выпрыгнула из этого проёма, она была тоньше её, Ольжаны, раза в полтора. – Конечно, насмерть? Или легенда приберегла для неё счастливый конец?

Брат Клод довольно сощурился.

– Одни говорят, что она обратилась в птицу. Другие – в реку. Третьи – в плющ, оплетающий монастырскую стену, и в цветы, растущие на дне ущелья. В этом сила легенд: никто не хочет признать, что девушка разбилась. Раз эта история про горе и роковую любовь, в ней будут цветы, и реки, и птицы, и туманы, и призраки, пугающие послушников в коридорах.

– А что с юношей-монахом? Он бросился за ней или заколол себя кинжалом?

– Вай! – Брат Клод засмеялся и сделал резкий жест рукой: взмахнул, точно крылом. – А ты уже знакома с кубретскими историями, да? Но ни то ни другое. Он стал отшельником – поселился в пещере под монастырём и всю жизнь нёс бремя своего греха.

Брат Клод потянулся к своей чарке, задумчиво обвёл края пальцем.

– Юноша был чудовищем, – признал он, – но мне с детства нравится эта история. Есть в ней нечто завораживающее, мудрое и насмешливое. Башильер выкрал девушку и со звериной прытью охранял её в крепости-монастыре, но она всё равно ему не досталась – улетучилась сквозь пальцы, как туман. И её не удержали ни стены, ни горы, ни страх смерти. Яростная любовь, и та не удержала, потому что есть вещи сильнее ярости и страха.

«Если бы он не стал монахом, – подумала Ольжана, – то стал бы поэтом». Она осторожно спросила:

– А почему ты оказался тут, в монастыре? – И добавила: – Но если личное, не отвечай.

Она предполагала, что за душой брата Клода обязательно должна быть беда – несчастная любовь, или кровная вражда, или что-то ещё, из-за чего он решил стать черноризцем, чтобы успокоить бурю в душе.

Брат Клод отпил из чарки.

– Я всегда видел себя служителем Дланей, – сказал он просто. – Я люблю эти горы, люблю покой и люблю давать помощь тем, кто её просит.

– Тебе здесь нравится?

– Да. – Он тронул башильерский знак на груди. Его одеяние выглядело точь-в-точь как у Лале, только более опрятным. – В монастыре много дел, не заскучаешь. Не думай, что я провожу все дни, рассказывая истории и пребывая в хандре, – это уж я так, поддался соблазну… – Посмеялся. – Ты ведь наша гостья.

– Брат Лазар говорил, что братия здесь совсем крошечная.

– Это правда, – согласился брат Клод, отставив чарку. – Монастырь пустеет. Немногим молодым башильерам так же, как мне, охота жить в живописной глуши. Но мне нравятся мои братья. С ними легко сладить. Одна беда – совсем не говорят по-иофатски, только читают на нём во время бдений. – Он вздохнул. – Книги книгами, но я боюсь забыть живую речь. Поэтому с братом Лазаром мы ведём переписку на иофатском.

Переписку на иофатском.

Звучало знакомо. Ольжана призадумалась: в Мазарьском господарстве, когда они встретили трёх подонков на дороге, Лале показал «письмо от приятеля» на иофатском. Не от брата Клода ли?

Размышляя о своём, Ольжана поводила рукой по подоконнику – заскользила подушечками пальцев по шершавой поверхности. Заметила краем глаза: теперь и брат Клод её изучал.

– Ты очень нравишься брату Лазару, – сказал он тепло. – Иначе бы он не привёз тебя сюда. – Кивком указал на дверь. – Лазар дорожит этим местом. Он ведь жил здесь недолго, знаешь? Сразу после того, как вернулся в Вольные господарства.

– Он привёз меня сюда совсем не из-за истории о монахе и девушке в башне. – Ольжана усмехнулась. – Ты же слышал о моём женихе. Лазар его боится.

Из окна подул ветерок, пахнущий летом и горной свежестью. Как маняще было поверить, что она убегает не от чудовища, а от жениха – к тому же, с мужчиной, который рискнул своими клятвами, чтобы хотя бы на пару ночей затаиться с ней от всего мира на вершине неприступного монастыря.

Брата Клода передёрнуло.

– Боится? – опешил он. – Да ты что?

Он положил локоть на колено, подался вперёд со взмахом кисти – резкий и очень кубретский жест.

– Послушай, джана, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Я давно знаю Лазара. Я был совсем юным, когда решил вступить в орден, и послушником отправился в Хал-Азар. Да, я пробыл там недолго: повидал мир и убедился, что моё место здесь. Но сколько успел пережить! Мятежи, осады, песчаные бури, колдовскую чуму.

Он отрицательно закачал головой:

– Правда в том, что Лазар ничего не боится. Ни земных бед, ни небесного гнева. Он не боится ни колдунов, ни прецепторов – никого в целом свете.

Ольжана не знала, чему ей удивляться больше: то ли пламенной речи, а то ли тому, что брат Клод только сейчас упомянул свою жизнь в Хал-Азаре. Зачем была вся беседа до этого?.. Если бы Ольжана жила в таких дальних землях, то при знакомстве рассказывала бы об этом первом делом.

Брат Клод посмотрел на неё разочарованно.

– Неужели ты этого не чувствуешь?

Ольжана лишь развела руками. Ей казалось, что брат Клод говорил про другого человека. Про какого-нибудь воина, или интригана, или могущественного чародея вроде Йовара, но точно не про учтивого хромого лекаря, который местами был так трогателен, что хотелось потрепать за щёки.

– Я видела его напуганным, – призналась она. – Пару раз. Когда мы встретили на дороге лихих людей. – Она помнила: Лале держался чудесно, но говорил с ублюдками, сжимая свою ладанку чуть ли не до побелевших пальцев. – И когда нас чуть не нагнал… мой брошенный жених.

Тогда, в бане, после нападения чудовища, Лале выглядел так, будто ещё немного и упадёт в обморок.

Брат Клод недоверчиво засопел.

– Сомневаюсь… Может, тебе не то показалось?

– Может, – легко согласилась Ольжана, не желая ссориться. – Ты жил в Хургитане?..

Но разговор о его хал-азарском прошлом продлился недолго. Брат Клод не рассказал Ольжане ничего, чего не рассказал бы Лале, и беседа плавно вернулась к Кубретскому господарству; видно, брат Клод действительно любил свою родину.

Они обсуждали места, которые проезжали Ольжана и Лале, говорили о гостях и хозяевах, тостах и шутках, об огромных кувшинах вина, которые кубретцы запечатывали и зарывали в землю на рождение детей (а открывали – на их свадьбы). Говорили о перевалах и рудниках, одежде и мифах, о сказках про местных чародеев – тут Ольжана изобразила удивительную неосведомлённость. Брат Клод описывал, как однажды сбился с пути, когда с другим башильером возвращался в монастырь из Кубрета, – ездили на ярмарку. Они плутали до самой ночи, и наконец тропа вывела их на уступ, с которого открывался вид на замок, высеченный прямо в горе.

– Это обитель главного чародея наших краёв, – пояснял брат Клод. – Его зовут господин Грацек.

– Ба-атюшки, – тянула Ольжана. – Опасный, наверное, тип!

Брат Клод закивал. Мол, поэтому они со спутником тихо повернули назад.

Ну и когда они окончательно нашли общий язык, Ольжана поняла: брат Клод, как и Лале, любил рассказывать истории – но не в пример ему не любил, когда с ним не соглашались и пытались ввернуть своё. Так, описывая житьё господина Грацека, брат Клод заявил: в одной из башен тот держал в цепях своего безумного сына.

– А не дочь? – предположила Ольжана с самым наивным видом.

Она прикинулась бестолковой на случай, если это была тонкая проверка, – много ли знает зазноба Лазара о колдунах? Но брат Клод только поджал губы.

– Конечно, нет, – горячо опроверг он. – Однозначно – сын.

И больше Ольжана с ним не спорила.

Сын так сын. В остальном брат Клод был мил и совсем не страшен: только если жестикулировал – Ольжана боялась, как бы он случайно не задел её рукой с железным перстнем.

– Ладно, чародеи. – Взмах кистью. – Уживёмся как-нибудь. Главное, чтобы никто никому не вредил. Рассказывают, будто во времена наших прадедов под горой Ушпа обитал великан Даханвар – он был грозен и могуч и, если набирал полную грудь воздуха, мог сдуть с места целый каменный дом. Но наши предки были умны и договорились с Даханваром о мире – они не нападали на его жилище, а он не трогал их деревни. Наоборот, Даханвар угощал их добытой дичью, а люди его – молоком, лепёшками и вином.

– Мудро, – одобрила Ольжана. – А скажи…

Раздался стук в дверь.

Удар, вспомнила Ольжана. Удар, удар. Древесный треск, банный дым, рык и рёв.

Она стиснула юбку пальцами. Не глупи, велела она себе, сейчас полдень – рановато для Сущности. Но для монахов?..

Брат Клод ловко спрыгнул с подоконника и прокрался к двери пружинящим кошачьим шагом.

– Может, не открывать? – предположила Ольжана сипло. Невесело ухмыльнулась: – Или мне полагается через окно?

Брат Клод обернулся, показал ладонью – всё в порядке, мол. Сделал ещё несколько шагов и прижался к двери ухом.

Щёлкнул ключом в скважине. Бережно открыл дверь.

– Дж-жана! – Просиял он, впуская Лале. – Выспался?

Ольжана выдохнула. Слава Тайным Людям.

Лале выглядел помятым со сна. Пряди волос надо лбом были влажными – видимо, только умылся. Одетый в один из своих дорожных подрясников, с тростью в руках, он зашёл с лёгким полупоклоном и перевёл быстрый взгляд с брата Клода на Ольжану и обратно.

– Как… нога? – спросила Ольжана с подоконника. «Ваша» она проглотила в последний момент: едва ли она обращалась к любовнику на «вы».

– Да, выспался. – Лале кивнул брату Клоду. – Лучше, спасибо. – Это уже Ольжане. – Чем заняты? Развлекаетесь?

Голос – сухой и усталый. Глаза – чуть сощуренные, внимательные.

Рядом с братом Клодом он казался ещё более взъерошенным, чем обычно, – осунувшийся, сутуловатый, с разросшейся тёмной щетиной, но на Ольжану всё равно накатила нежность. Как если бы она увидела любимую поношенную вещь – не идёт ни в какое сравнение с новой, красивой, однако ж всё равно своя. И тут же себя укорила: глупое и жестокое сравнение. Лале не вещь, и уж тем более не её.

– Беседуем. – Брат Клод запер дверь и жестом предложил Лале сесть на кровать. – Ты был на кухне? Нет? Не завтракал?

– Идти далеко. – Лале опустился на край, вытянул ногу. Снова посмотрел на Ольжану. На брата Клода. Опять на Ольжану. – Какая ты довольная, аж лучишься. Уже не страшно?

Ольжана улыбнулась: нет.

– У нас есть еда. – Она указала на блюдо. – Поешь.

Брат Клод вернулся на подоконник, забрался на него с рысьей ловкостью. В солнечном свете плясали пылинки – келья точно светилась, и брат Клод тоже светился, как и рука Ольжаны, попавшая в солнечную полосу. По сравнению с ними Лале сидел в тени – молча потянулся к блюду, взял лепёшку.

Ольжана с наслаждением пошевелила пальцами.

– Кажется, я вас перебил, – заметил Лале прохладно.

– Совсем нет. – Брат Клод тряхнул кудрями. – Так, болтали о всяком.

– Про легенды, – встряла Ольжана. – И кубретцев.

– Чем собираешься заниматься сегодня, Лазар?

– Хотелось бы ничем. – Теперь Лале жевал, не поднимая головы. – Но придётся показаться на дневных бдениях, чтобы не вызвать подозрение.

– Придётся, – согласился брат Клод, – но это будет позже.

Они немного поговорили про местных башильеров – несколько человек видели Лале ночью; брат Клод отметил, что здоровье настоятеля, брата Айкена, испортилось ещё сильнее. Последние дни он проводит в постели, и брат Клод пойдёт его навестить после этого разговора, а потом займётся монастырскими хлопотами.

– Брат Айкен живёт в монастыре больше шестидесяти лет, – сказал он Ольжане. – И с ним тоже связана особая история. В юности он искал здесь убежища, чтобы не продолжать кровную месть, начатую его родичами. Обычаи сильны здесь, особенно в северных деревнях, и в глазах односельчан только монашество позволяло брату Айкену не требовать возмездия.

Ольжана попросила его рассказать больше. Лале же вежливо замолчал и продолжил отрывать куски от лепёшки – что-то он невесел сегодня, заметила Ольжана; может, из-за ноги.

– Я и так ужасно заболтался, – посетовал брат Клод, – но хотел бы заболтаться ещё больше. Сколько мы вообще не виделись, Лазар?.. Обязательно поговорим, только позже: мне нужно бежать.

Мне тоже, мысленно посочувствовала Ольжана.

– Однако… Ах, пускай! – Он махнул рукой. – Слушай, джана: последняя история. Короткая.

Брат Клод рассказал ей про две семьи из горного поселения. Про оскорблённую честь девушки, гнев её братьев, убийство в ночи, кровь на кинжалах и распрю, которая разожглась стремительно и опалила множество ветвей двух родов. Потом с обещанной одной истории он перескочил на вторую: про мужчину, чья семья была уничтожена при набеге, и в отместку он не пощадил никого из родичей их убийц – ни детей, ни внуков.

– Это чудовищно, – произнесла Ольжана желчно. – Не мне, конечно, обвинять, но чудовищно. Для того, чтобы не допустить такое, должны быть суды.

– Суды? – переспросил брат Клод с лёгкой улыбкой.

– Дети и внуки не должны отвечать за грехи, которые они не совершали. – Ольжана закачала головой. – Какой кошмар. Была бы моя воля, я бы подобное запретила: всё должно решаться по справедливости.

– Много видела справедливости? – подал голос Лале.

Прозвучало хмуро, и Ольжану эту задело.

– Жизнь – сложная штука, – ответила она удивлённо. – Я это понимаю. В ней много зла, но это не значит, что можно убивать людей.

– Кровная месть – печальная страница нашей истории, – согласился брат Клод, вставая. – Я много говорил об этом с братом Айкеном.

– Печальная. – Лале отряхнул ладони от крошек. – Но у человека должно оставаться право на месть.

– Ладно, дорогие джаны. – Брат Клод склонил голову. – Рад был провести с вами это утро. А теперь – дела. – Развёл руками. – Лазар, брат Айкен знает, что ты здесь, так может…

– Идём. – Лале поднялся, опираясь на трость. – Покажусь сейчас.

Он обернулся на Ольжану, и та глянула насуплено.

– Клод, я на пару слов…

– Конечно. – Брат Клод распахнул дверь. – Подожду внизу. Или… – Посмотрел на трость Лале. – Просто на ступенях.

Это хороший поступок, оценила Ольжана. Лале будет тяжело спускаться по кручёной лестнице – если что, поможет брат Клод.

Лале неопределённо мотнул головой и дождался, когда они останутся одни. Сказал торопливо:

– Сидите здесь, ладно? Я уйду – закроетесь на ключ. Никому больше не открывайте, и…

Ольжана скривилась, соскальзывая с подоконника.

– Я произвожу впечатление такой тупицы?

Лале нахмурился.

– Перестаньте.

Она шагнула к нему, заглянула в лицо.

– Вы чего такой злой? – Сплела пальцы. – Взревновали, что я заслушиваюсь не только вашими историями?

Лале аж передёрнуло.

Он открыл было рот, чтобы ответить, но в последний момент будто передумал. Удивлённо приподнял брови.

– Дразнитесь, – догадался он.

Ольжана не знала, как решилась подначивать его так откровенно, – но всё лучше, чем молчать. Так, может, хоть смешок вызовет.

Она пожала плечами:

– Вы убеждали меня приехать сюда, и мы приехали. Что не так?

Лале смутился.

– Да не берите в голову. – Он провёл ладонью по лбу. – Усталость. Нога. Крутые лестницы. А вы хотели услышать, что я настолько вжился в роль вашего любовника, что разочаровался, когда увидел вас щебечущей с братом Клодом?

Ольжана улыбнулась.

– Может быть.

– Нет, ну если очень хотите…

– Ну хватит. – Она шутливо коснулась его предплечья. – Не ворчите, я ничего вам плохого не сделала.

– Нет конечно. – Лале отвёл глаза. – Простите. – Оттянул пальцем высокий ворот подрясника. – Отдыхайте здесь, хорошо? Я зайду к вам позже.

Ольжана кивнула: да как скажешь.

И, когда он вышел, закрыла дверь на два оборота ключа. Потянула на себя, чтобы проверить, точно ли заперто.

Вздохнула.

Снова потянула дверь. И напоследок – третий раз, чтобы успокоиться; затем вытащила ключ из замочной скважины и сжала его в кулаке.

Глава II. Нежданно-негаданно

– Скажи своей госпоже, – повторял Збыслав, стоегостский чародей, – скажи своей госпоже, что я ни при чём.

Холёный, важный, хитро-услужливый, обычно он с ухмылкой поглаживал козлиную бородку и глядел с прищуром, а сейчас… Сейчас на него было жалко смотреть. Збыслав перегибался через прилавок и заглядывал Уршуле в лицо.

Вот что делает с человеком одна-единственная фраза, сильная, как заклинание: «Госпожа Кажимера хочет видеть тебя в Тержвице».

На его шее дрожал кадык.

– Если бы я что-то знал, – убеждал Збыслав, – то сам бы не медля рассказал твоей госпоже. Слышишь? Не медля!

Збыслав всегда знал больше, чем говорил. Он не принадлежал к чародейским дворам и потому слыл колдуном далеко не высшей марки. Довольствовался знаниями, которые передал ему его отец, или дед, или учитель, чья сила не шла ни в какое сравнение с силами чародеев Драга Ложи, и держал в Стоегосте лавку диковинок. Обереги, мази, зелья, украшения и книги – всё с крупицами колдовства. В Стоегосте про чародейство говорили полунамёками, но все знали, что в лавках, как у Збыслава, можно купить вещицы с необычными свойствами: духи, чей аромат ненадолго делал людей вокруг чуть сговорчивее и милее, или особую цепь, надев которую путешественник виделся разбойникам последним нищим, даже если все его пальцы были унизаны перстнями. Дело Збыслава шло так хорошо, что соперничало с лавками, которые держали взрослые ученицы госпожи Кажимеры, решившие покинуть её хоромы и завести собственные семьи.

– Зачем мне в Тержвице? – упорствовал Збыслав. Он оттягивал шитый ворот кафтана, беспокойно дёргал золотые пуговицы. – Может, я приду в господарский терем и объяснюсь с твоей госпожой там? Что скажешь?

За спиной сдержанно посмеялась панна Ляйда:

– Неужели темницы господаря Нельги привлекают тебя больше, чем залы Тержвице?

Уршула вздохнула и обвела лавку тяжёлым взглядом. Днём здесь толпился народ, а сейчас, поздним вечером, – ни души. Когда они пришли, Збыслав велел работникам закрыть двери и убраться с глаз долой. Он предложил гостьям присесть, но Уршула отказалась; разговор предстоял короткий, и теперь Ляйда скучающе прогуливалась вдоль стен, рассматривая украшения и флаконы из разноцветного стекла.

Збыслав побледнел.

– Темницы? – Он нахмурился. – С чего твоей госпоже допрашивать меня в темницах? Я никому не делал зла. – Замотал головой. – Я не имею никакого отношения к чудовищу. Я не знаю, кто его создал.

Ляйда выскользнула из-за спины Уршулы, облокотилась о прилавок.

– Госпожа Кажимера разберётся. – Улыбнулась тонкой лисьей улыбкой. – Поэтому просто делай что велено.

Збыслав беспокойно огладил рыжевато-русую бородку.

– Я законопослушный чародей. – Он перевёл взгляд с Ляйды на Уршулу. – И законопослушный купец. Я исправно плачу налоги – за то, что мой товар чародейский, и за каждую лодку, на которой я его вожу. Я от госпожи Кажимеры ни медяка не утаил, не то что важные вести…

– Ну хватит, – перебила Уршула. – Госпожа Кажимера ни в чём тебя не обвиняет.

– И поэтому велит прибыть в Тержвице?! – Его голос сорвался почти до визга. – В Тержвице? Куда последний раз звали саму Нимхе?

– Ты далеко не единственный, Збыслав. – Уршула не знала, почему ей вдруг захотелось его успокоить. – Госпожа Кажимера желает выяснить, кто создал чудовище, но ей не с руки носиться между тех, кто, по её мнению, может ей помочь. В Тержвице будет суд Драга Ложи, и госпоже Кажимере удобно собрать всех именно там.

Збыслав согнулся, спрятал лицо в ладонях.

– Когда я должен прибыть?

– Чем раньше, тем лучше. – Уршула достала из-за пазухи перо. – Но не позже следующей луны.

Сотканное из чар перо невесомо легло на прилавок, брызнуло золотыми искрами.

– Доказательство, что всё это – воля госпожи Кажимеры. – Слова привычно соскальзывали с языка: Уршула говорила так не в первый раз и уж точно не в последний. – Перо приведёт тебя в Тержвице.

– У меня торговля, – проговорил Збыслав глухо и несчастно. – Кто возместит мне убытки, когда я вернусь?

Ляйда прыснула себе под нос. Она не произнесла этого вслух, но в воздухе повисло: «Если вернёшься».

– Не прибедняйся. – Уршула сощурилась. – Твои помощники ведь смотрят за делом, когда ты в отъезде?

– Да, но тогда я возвращаюсь с това…

– Слушай, – Уршула качнула головой, – я ничего в этом не смыслю, но, если вся эта кутерьма нанесёт тебе урон, ты всегда сможешь обратиться к госпоже. Она щедра и великодушна к своим союзникам.

Збыслав глянул исподлобья. Называться союзником госпожи Кажимеры было всяко приятнее, чем обвиняемым, однако Збыслав наверняка знал цену лести и в искусстве красноречия преуспел гораздо больше Уршулы.

– Ладно, – сказал он сухо. – Я вас услышал.

Уршула кивнула.

– До встречи.

Ляйда с детским любопытством вертела мутный розовый флакон, и Уршуле пришлось окликнуть её в дверях.

– Славного вечера. – Ляйда вернула флакон на место и поклонилась с лучезарной улыбкой.

Сгорбившись, Збыслав опирался на прилавок и хмуро смотрел на них. Едва мотнул подбородком – до свидания, мол.

Уршула толкнула дверь.

Лавка Збыслава стояла на пристани, и воздух здесь пах сыростью и тиной. Рынок затихал – никто не хотел заключать сделки после захода солнца. Воды качали причаленные ладьи: по рекам в Стоегост везли товары изо всех уголков Вольных господарств и не только. Збыслав был одним из множества купцов-чародеев, благодаря которым город процветал.

Нет, думала Уршула, шагая по скрипящим доскам, госпожа Кажимера не тронет его без нужды. Она покровительствовала торговцам, и ремесленникам, и всевозможным мастерам – их не смели обидеть даже лихие дружинники господаря Нельги.

– Эй, Урыська. – Её догнала Ляйда. Глаза тёмнокарие, вечно насмешливые. – Как думаешь, он что-то знает?

Уршула неопределённо фыркнула. Кто разберёт? Збыслав всегда вертелся в сердце стоегостской жизни – много слышал, много видел, со многими общался. Ходил за товаром чуть ли не до самого Льёттланда, превращался в окуня, и, уж наверное, поймать его на слове было не легче, чем удержать рыбу голыми руками.

Только с госпожой Кажимерой иной разговор.

Беседовать с Ляйдой не хотелось, и до первого тёмного поворота они добирались в молчании. Там перекинулись в птиц: Уршула – в орлицу, Ляйда – в ласточку. Неудивительно, что жители Стоегоста с подозрением относились к любым птицам: никогда не угадаешь, какая – ученица колдуньи-советницы, и поэтому охотникам в лесах приходилось быть особенно осторожными.

Смеркалось, и в теремах господаря зажигали огни. Но среди всех окон – светящихся, украшенных резными ставнями, – чародейки нашли одно-единственное тёмное и неприметное, прорубленное прямо в крыше. Влетели через него, ударились об пол.

Госпожа Кажимера дожидалась их в своих покоях. Прежде чем войти, Уршула и Ляйда услышали голоса: первый, вкрадчивый, тихо посмеивающийся, принадлежал самой госпоже. А второй…

– Амельфа. – Ляйда криво усмехнулась. – Ты знала, что она будет здесь?

Уршула отрицательно мотнула головой. Она не решалась шептаться прямо под дверями госпожи, но Ляйда продолжила:

– Какого беса она тут делает?

Раздался третий голос, мужской, весёлый.

Уршула тяжело вздохнула. Поправила ворот рубахи.

– Кажется, мы не вовремя. – Ляйда ядовито улыбнулась, и Уршула нетерпеливо махнула рукой:

– Перестань. Ты готова?

И, дождавшись ответа, постучала.

Двери распахнулись сами. Потянуло нежным запахом – пергамент, цветы, съестное, древесно-фруктовые духи. Полыхнуло золотом свечей.

– Девочки. – Госпожа встретила их улыбкой. – Ну наконец-то. Как успехи?

Уршула шагнула внутрь, Ляйда скользнула следом глумливой ловкой тенью. Обе поклонились наставнице и господарю, а Амельфа удостоилась простого кивка.

Промелькнула мысль: надо же, до чего домашняя картина. Все сидели за столом, уставленном угощениями и напитками. Госпожа Кажимера – статная и расслабленная, в медно-коричневом; тяжёлые косы отброшены за спину, глаза довольно сощурены. Амельфа – вежливоспокойная, в сизом сарафане с серебристым шитьём. Рукава рубахи были пышными, цвета топлёного молока и лежали как крылья. Напротив – молодой господарь Нельга, задорный и красивый, будто выпрыгнувший из старых легенд. Ладный, широкоплечий. На щеке – глубокая ямочка. Тёмные волосы чуть взъерошены, ворот расслаблен. Кафтан – под глаза – цвета зелёного бутылочного стекла, в котором купцы привозили драгоценное вино из Савайара.

– Ну добрый вечер, – сказал он им и засмеялся. – Госпожа моя тётушка, мне снова кажется, что твои ученицы меня боятся.

Уршула усмехнулась про себя. Его? О нет. Они боялись только госпожу Кажимеру: люди в Стоегосте двигались, как фигурки в подвластном ей механизме, и не приведи боги спутать ей карты. Госпожа хотела, чтобы Нельга не чувствовал себя уязвлённым, – а значит, нужно было показывать, что он вызывает трепет даже у лучших чародеек Звенящего двора.