Полная версия
Холодно в небесах. Книга вторая. Роман-утопия
Холодно в небесах. Книга вторая
Роман-утопия
Ву Вэй
© Ву Вэй, 2024
ISBN 978-5-0062-5450-3 (т. 2)
ISBN 978-5-0062-2242-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Победитель Небес
Rex est ipsa civitas.
d’Espinosa
– А теперь обратите внимание на этот экспонат, – указывая рукой на кинжал с витой рукоятью в форме ополовиненной восьмерки и вынутым заостренными зубьями клинком, предложил собравшимся гид. – Это дентайр, или дегенбрехер, по-нашему – мечелом. На самом деле, старинный средневековый кинжал сломать меч, конечно, не мог, но вполне был способен помочь владельцу задержать противника на несколько секунд, а в случае удачи и нанести смертельную рану.
– Вид ужасный у этого ножика, – скривившись от отвращения, шепотом произнес мальчишка лет двенадцати с копной темно-каштановых волос и вздернутым носом.
– Да уж, – поддержал его стоящий рядом паренек того же возраста. – Представь, как он входит в тело… А если его там еще и повернуть…
– Придется потом долго соскребать мясо и освобождать зубья от намотавшихся на них жил, – с улыбкой вмешался в разговор гид, обернувшись в сторону мальчиков и пробуравив их взглядом не хуже дентайра.
Мальчишки открыли рот и смотрели на гида с восхищением.
– А когда это было? – с опаской спросил второй, более смелый, чем его приятель.
– Около семисот лет назад, – ответил гид, с удовольствием наблюдая, как загорелись любопытством глаза детей.
– Ух ты! – не удержался от восторга первый. – Это, когда на земле жили огромные чудища?
– Нет, ты все путаешь, – шепотом одернул его второй. – Динозавры вымерли на двести лет раньше.
Гид перестал улыбаться и громко спросил:
– Кто обучает вас истории, ребята?
От группы детей отделился молодой человек лет двадцати пяти, и гид, немного смутившись, узнал его.
– Как же вы учите их, Жан, если они настолько все путают? – с улыбкой спросил Алекс Бронкс, уже месяц работавший воскресным гидом в музее быта разных эпох.
– Ничего, они запомнят, предмет совсем новый, – объяснил учитель, защищая мальчишек. – Главное, что им интересно и они стараются, Алекс. Жаль, что в музее нет экспозиции по первобытному времени, мы сейчас изучаем примитивные общества.
– Таких древностей у нас нет, – подтвердил Алекс. – Большинство экспонатов относится к недалекому прошлому, в зале средневековья представлены самые старинные предметы. Все, чем сегодня располагает музей, совсем недавно находилось в руках частного владельца.
– Мужчины? – спросила девочка с удивительно светлыми волосами и ножками, напоминающими веревочки.
– Да.
– А зачем ему было нужно это? – показывая рукой на красивые массивные браслеты из потемневшего металла, поинтересовалась она. – Он сам их носил?
– Нет, он надевал их на женщин, разумом которых хотел управлять, – пристально глядя на девочку, произнес Алекс.
– Они сходили с ума от красоты украшений? – наивно предположила девочка, заставив учителя и гида улыбнуться.
– Не совсем, – сказал Алекс. – С ума окончательно сходят, а браслеты лишали женщин способности мыслить на то время, пока они их носили.
– Странно, – задумчиво произнес мальчик, завороженно рассматривающий витрину с украшениями.
– Что показалось тебе странным, Том? – спросил его учитель.
– Не знал, что женщины носят такие штуки. Наверное, они прячут их под одеждой…
Алекс разразился горестным смехом.
– Том, как ты можешь так говорить? – возмутился Жан. – Где ты видел женщин, не способных мыслить?
Вопрос поставил мальчика в тупик. Он смотрел на учителя огромными глазами, и первое, что ему захотелось ответить: «везде», но чувствуя возмущение учителя, он благоразумно промолчал.
Алекс наблюдал за напряженной работой мысли Тома, отражавшейся в мимическом танце его живого лица.
– Оставьте его, Жан, – тихо сказал он учителю. – Это будущий философ. Может быть, первый философ нашего времени.
– Ну да, и не иначе – киник, – саркастично заметил Жан.
Алекс с восхищением посмотрел на Жана, но кто такие киники, спросить не решился.
– Осмотр экспозиции заканчивается здесь, ребята, – предупредил он. – Потом вы можете посетить наш буфет, где продают сладкий лимонад, соленые палочки и фирменные кексы.
– Это отлично! – оживился мальчик, считавший, что динозавры вымерли девять столетий назад.
– Тебе бы только сладости, Тим, – упрекнула его тонконогая девочка, наградив обворожительной улыбкой.
– Да, и побольше, побольше! – кривляясь, согласился Тим.
– Соберитесь, друзья, – велел учитель, – и я отведу вас в буфет. Вы с нами, Алекс?
– Пожалуй. У меня следующая группа через час, успею перекусить.
– Замечательно, – обрадовался Жан.
Дети мгновенно закончили осмотр зала и так же быстро нашли буфет, расположенный на самом верху здания. Под него был обустроен чердак с купольной, наполовину прозрачной крышей. С первого дня открытия музея это место стало чуть ли не самым популярным в городе: посидеть «под небом» желающих всегда было немало. Уже через несколько дней название прижилось, а на входе в музей появилась вывеска:
«Буфет „Под небом“ принимает гостей с 10.00 до 23.00 ежедневно».
Заведение привлекало и своим фирменным десертом – кексами, заполненными заварным кремом и облитыми сахарной глазурью, которыми одарил его пожелавший остаться неизвестным доброжелатель, вложив в огромную коробку и листок с рецептом их приготовления. С легкой руки одного из первых посетителей, отведавших его, за десертом закрепилось название «Упавшие с небес» – настолько показались ему вкусными кексы, что он посчитал их неземными.
Но в буфете не только кексы были упавшими с небес. С недавних пор здесь нередко появлялись и собственно небожители, но пока только те, что спустились работать в новой школе подобно Жану. А жителей Поднебесной, желающих приятно скоротать время в необычной обстановке за чашкой вкусного кофе, всегда было предостаточно.
С утра и до пяти часов дня здесь работала молодежь, а в вечернее время за стойкой и за столиками ее сменяли люди взрослые.
Алекс с Жаном устроились у окна, дети – рядом за соседними столами.
– Много у вас учеников? – поинтересовался гид.
– Уже двенадцать, – с гордостью ответил Жан. – Месяц назад на первый урок пришли только трое. Родители поначалу недоверчиво отнеслись к проекту: многие не понимали, зачем их детям нужен живой учитель, а кто-то и сейчас считает, что история, география и литература им ни к чему.
– Ну, не так быстро, Жан, – подбадривал учителя Алекс. – Они поймут и отправят детей учиться к настоящим учителям. Ведь это не идет ни в какое сравнение с сетевыми кураторами. Вы сами не жалеете, что покинули министерство и спустились на дно?
– Это лучшее, что я мог сделать, – уверенно ответил Жан. – И очень рад, что Кристоф и Макс меня поддержали.
– Честно говоря, я сомневался, что небожители согласятся учить наших детей, – признался Алекс. – Когда Петр с декабристами подали идею народного образования, никто в это не верил.
Жан усмехнулся.
– Мы забыли, что мы один народ, – задумчиво проговорил он. – Я рад, что ситуация меняется, и мне кажется, в правильном направлении. Хотя мы не изобрели ничего нового: четыреста лет назад на этой же территории образованные люди шли в народ. Но они преследовали иные цели – настроить людей против власти и поднять их на восстание. К счастью, сейчас такой задачи нет, власть сама захотела изменить жизнь людей к лучшему. Поэтому я не сомневаюсь, что все получится, и уверен, что в ближайшее время желающих спуститься с небес на землю станет намного больше.
– Хочется в это верить.
– Так и будет, – не сомневаясь, сказал Жан. – Смотрите, Алекс, – Кир Мэнси раз в неделю проводит уроки астрономии. Не представляете, сколько ребят собирается на них! Мы отпускаем все три класса, когда он приходит. Дети слушают затаив дыхание, они ведь практически ровесники, и Кир для них – лучший пример.
– Не знал, что сенатор отпускает сына сюда, – удивился Алекс.
– И не одного, – улыбнулся Жан. – Близнецы Франсуа и Вийон ведут курс поэтического чтения по средам.
– И дети тоже? – недоверчиво спросил Алекс. – Так же с удовольствием его посещают, как урок астрономии Кира?
– Представьте, да, – с довольной улыбкой сказал Жан. – Близнецы смогли увлечь детей литературой, построив обучение по принципу театральной студии: читают пьесы по ролям, а потом разыгрывают небольшие сценки. Пока небольшие. Так что, нас не трое, а шестеро, спустившихся с небес.
– И сколько всего детей сейчас в школе?
– Тридцать пять человек, – ответил Жан. – Но это очень мало, если учесть, что ученики приезжают изо всех энглов. Хотя, пока не выстроится школа, мы все равно не сможем принять всех желающих, иначе будет тесновато – в доме профсоюзов не так много комнат, удобных для занятий.
– А я могу посетить урок астрономии? – смущенно спросил Алекс. – Мне тоже интересно послушать о звездах.
– Конечно! – обрадовался Жан. – Завтра как раз он будет в двенадцать часов дня. Приходите! Вашим детям эти уроки нравятся.
– Да? – удивился Алекс. – Мне они ничего не рассказывают.
– А вы интересовались, нравится им школа или нет? – осторожно спросил Жан.
– Если честно, как-то не до этого было, – ответил Алекс. – Я ведь совсем недавно получил второй шанс. Я ни о чем не мог думать, пока не вылечился.
– Да, я знаю, – Жан почувствовал себя неловко и пожалел, что начал этот разговор. – Простите, Алекс, я не должен был…
– Отчего же? Как раз должны. И вы совершенно правы: мало кто из родителей интересуется жизнью детей. Может, поэтому мы такие тупые.
– Вы не тупые, Алекс! – возразил Жан. – Просто такова жизнь: родители работают, а дети предоставлены сами себе.
– Нет, работа – это отговорки. Если желание есть, время найдется, – Алекс замолчал и посмотрел куда-то вдаль сквозь оконное стекло. – Многие читают с трудом и почти никто не умеет писать, – отрешенно добавил он.
– Мы сейчас обсуждаем введение такого курса, как каллиграфия. Когда-то его еще называли чистописанием. Письмо развивает мелкую моторику, а это напрямую связано с работой мозга. Вы же не будете против, если ваших детей начнут учить писать ручками на бумаге?
– Конечно, нет! – обрадовался Алекс. – Мне такой навык кажется волшебством, я и сам едва умею это делать.
– Вы шутите…
– Нет, не шучу. Короткую записку я еще составлю отдельными буквами, а написать непрерывно не смогу – не знаю, как сближать буквы, чтобы они вместе были и не сливались. Вы понимаете, о чем я?
– Кажется, да, – с грустью ответил Жан. – Может быть, нам подумать о классе для взрослых? Вдруг кто-то захочет научиться писать или изучить историю…
– Отличная идея! Я первым запишусь к вам. Уверен, желающих будет достаточно. Поговорите, с кем надо, пусть вам разрешат организовать уроки для взрослых.
– Обязательно обсудим это с другими учителями и в министерстве, но уверен, будет лучше и быстрее, если и от вас поступит запрос. Пообщайтесь с Кливертом – все инициативы декабристов реализуются практически мгновенно. Не знаю, что он за человек, но между ним и властителем, определенно, существует доверие. Я уверен, Петр сможет организовать все, что захочет.
– Похоже на то, – согласился Алекс.
…Вэл пытался разжечь камин в хижине. На улице было холодно и промозгло, из-за сырости тяги не хватало, и огонь гас быстрее, чем дрова успевали разгореться. Поленья тлели с боков и заполняли небольшое помещение едким дымом, который никак не хотел попадать в дымоход. Безуспешно провозившись около получаса, Вэл вышел из себя и, пнув кочергу, вышел на улицу под вибрирующий гул стали и чугуна. Он отошел на несколько шагов от дома и поднял голову кверху, чтобы рассмотреть, идет ли из трубы что-нибудь, напоминающее дым, или вся эта удушливая копоть стелется исключительно по полу его гостиной.
Дыма не было и не могло быть – на венце трубы прочно сидело добротно свитое большое гнездо. Вэл смотрел по сторонам, соображая, как можно освободить дымоход от домика непрошенных гостей. Лестницы рядом не оказалось, и он вернулся в дом, взял на кухне табурет, отпилил от него ножки, оставив от каждой сантиметров по пятнадцать, вынул сидение и с этим круглым каркасом вылез на крышу через мансардное окно. Крепко привязав одну сторону остова табурета к трубе, а другую – к флюгеру, он подергал конструкцию и, убедившись, что никаким ветром ее не сдует, потянулся к гнезду. Но Вэл не смог его коснуться, руки сами опустились, как только он представил, что совсем скоро в нем могут поселиться аисты. Вэл был уверен, что это их гнездо, хотя никогда раньше эти птицы не прилетали к его дому. Всего несколько раз ему приходилось видеть их на берегу заболоченного пруда метрах в семистах отсюда. Когда они успели обосноваться на его крыше? Вэл был здесь в последний раз три недели назад, протапливал камин. Значит, гнездо свито только что. И он не смог его тронуть. Вместо этого Вэл отвязал то, что осталось от табурета, и вместе с веревками сбросил вниз. В конце концов, в доме два камина, и хотя другим раньше не пользовались, этот теперь принадлежал аистам.
Вэл удовлетворенно расправил плечи и замер, стоя на крыше своего отшельнического убежища. Все вокруг дышало и пахло весной, заполняя пространство предчувствием новой жизни, а душу – особым, необъяснимым трепетом и волнением, которым каждый раз обманывает нас весна. Вэл почувствовал себя необычайно значимым в жизни вообще, а в жизни своего народа – особенно, и улыбнулся, зная, что это всего лишь следствие выброса в кровь гормона, вызванного иллюзиями времени года. Весна – искуснейшая из обманщиц, ей всегда удается оглушить человека надеждой, заставить его поверить, что в этом году долгожданное начало той самой счастливой жизни имеет все шансы на осуществление.
Вэл вдохнул пьянящую свежесть воздуха, впитавшего в себя прохладу талой воды, чистоту высокого неба и запах набухших почек – особый букет последних дней марта, который не спутать ни с каким другим.
Сегодня последнее воскресенье первого месяца весны, двадцать восьмое марта. Ровно через неделю жители обоих миров примут решение по существующей системе управления – дадут ей шанс на дальнейшую жизнь или отвергнут ее.
Внутренне Вэл был готов к любому исходу и все последнее время пристально наблюдал за ситуацией, складывающейся вокруг проводимых реформ, и за действиями оппозиционных сил. Новый курс, выбранный им с легкой подачи сенатора Мэнси, на дне был принят с воодушевлением. Не надеясь на реальные инициативы, Вэл и исполком были удивлены количеством заявок, поступивших в первые дни. И пусть не все из них содержали предложения, достойные внимания и внедрения, сам факт их количества подтверждал назревшую необходимость перемен.
Поначалу Вэл воспринял беспримерную активность людей как реакцию на вызов системы, которая не продлится дольше недели. Но его ожидало приятное разочарование: несмотря на сокращающееся количество поступавших заявок, качество их возрастало, и они принимали коллективный характер. К концу февраля инициативная группа, направляемая обществом декабристов, подала идею в координационный совет исполкома об установке в каждом энгле цифрового табло, которое отражало бы все пожелания, принятые к исполнению, чтобы не нагружать двойной работой сотрудников приемных пунктов и контролировать ситуацию самостоятельно. Идея реализовалась через два дня, и жители поднебесной ежевечерне обсуждали новые инициативы, собираясь в тех городских заведениях, где можно было пообщаться за кубком пива и управляющие которых догадались дублировать информацию с табло исполкома на свои экраны.
Первого марта стартовал новый крупный проект реформы просвещения: в доме профсоюзов двадцать первого энгла открылась школа классического обучения для детей. А уже через день в том же энгле впервые более чем за сто лет распахнул двери музей быта разных исторических эпох. Видя, какое оживление это вызвало в народе, Вэл испытывал не просто удовлетворение, он чувствовал момент в его значительности, воспринимая происходящее на уровне торжества идеи, способной привести к формированию настоящего гражданского общества.
Но все хорошо не бывает никогда. Этот неписаный закон работает практически в каждой ситуации – небожители в большинстве своем к нововведениям отнеслись скептически, а многие и враждебно. Последнее заседание Сената прошло бурно, моментами даже агрессивно. Конструктивного обсуждения изменения системы налогообложения не получилось – на предложение министра Филдинга ввести прогрессивную шкалу для обитателей Небес сенаторы ответили категорическим отказом. Проект отложили до второго слушания, но в кулуарах поползли слухи, что властитель настроен крайне нелояльно к статусным лицам и желает за их счет устроить рай на земле.
Вэл пока видимых мер для смягчения накалившейся обстановки принимать не спешил – он ждал результатов референдума. Со стороны создавалось впечатление, что он недооценивает нависшую над ним угрозу, но лишь те, кто не очень хорошо знал его, могли этому поверить. Работавшие с властителем бок о бок не сомневались: великий и ужасный никогда не сдает позиции и ничего не упускает из вида.
Нельзя было не заметить, что некогда единый организм власти раскалывался, его штормило и лихорадило, как тяжелобольного. Сердцем и мозгом политического колосса Вэл всегда был и всеми таковым признавался. Но если раньше Сенату отводилась роль торжественно держать корону над головой государственной машины, то теперь народная солидарность с политикой Вэла лишила сенаторов этой привилегии.
Ситуация обострялась расколом внутри аристократов власти: оба Мэнси безоговорочно поддерживали властителя, старший к тому же был идейным вдохновителем и главным проводником реформ, ненавистных старейшинам. Кабинет министров, после заключения троих из двенадцати членов в изолятор, демонстрировал лояльность, в которую Вэл не верил, но делал вид, что ни в ком не сомневается. Чем ближе был день референдума, тем очевиднее становилось, что большинство небожителей не готово ничего менять в привычном порядке вещей, а до жизни тех, кто внизу, им мало дела. Энтузиасты вроде Жана, Кристофа и им подобных вызывали недоумение, а порой и откровенную критику со стороны наделенных статусом граждан, убежденных в том, что образование вредно людям дна, что ничего, кроме смятения и желания выйти из-под контроля, оно им не принесет. Ну разве что, дополнительную головную боль системе управления.
Головная боль мучила властителя последние два месяца практически постоянно. Даже сейчас, стоя на крыше и вдыхая весну всеми легкими, он чувствовал тупую, сдавливающую виски тесноту, от которой не спасали ни сон, ни виски и избавиться от которой казалось ему невозможным.
Вэл бросил последний взгляд на внушительного размера гнездо, довольно неряшливо свитое, как часто в этих делах бывает у белых аистов, и, сомневаясь, не разрушит ли многокилограммовое птичье сооружение трубу, вернулся в дом тем же путем – через мансардное окно. Внутри было холодно, дымно и неуютно. Вэл распахнул окна и дверь, чтобы проветрить помещение, и на всякий случай запустил автономную систему обогрева, не будучи уверенным, что сможет благополучно растопить другой камин. Ночевать в сыром и холодном пространстве он не хотел, но и возвращаться сегодня на виллу тоже не планировал, ощущая потребность в уединении, найти которое мог только здесь.
Уже через час дом обогрелся, дым вышел, а в камине затрещали поленья. Вэл сидел в кресле, погрузившись в раздумья, смотрел на огонь и пил виски. Было совсем не поздно. Он спустился сюда рано утром, позавтракав, пока в доме все еще спали, и забрав приготовленные Сэлом продукты. О том, где он иногда проводит воскресные дни, как и о существовании домика на земле, никто, кроме Сэла, не знал. Вэл отключал связь и жил в безвременье около суток, уходя в читательский запой, а иногда напиваясь буквально. Наутро в понедельник он просыпался с первыми лучами солнца и поднимался в небеса отдохнувшим, чтобы с новыми силами отдаться работе. Только здесь ему удавалось выспаться, только здесь он не просыпался среди ночи в поту от преследовавших его последние месяцы кошмаров. Здесь простая жизнь с нехитрыми заботами: растопить камин, очистить территорию от снега, убраться в домике, вскипятить чай – давала ощущение правильно потраченного времени и наполнялась смыслом, который ускользает в бесконечных государственных нуждах и размывается городскими привычками.
Сегодняшняя вылазка стала особенно приятной: весна оживила пространство, напитав деревья соком, победив сугробы и морозы. С утра было пасмурно, но к полудню небо очистилось от облаков, и яркое солнце обогрело выложенный из дикого серо-оливкового камня дом и дворик с верандой. Вэл вышел на залитую солнцем улицу, сощурился и чихнул несколько раз.
– Какой ты грязный, – произнес он, глядя на пол, облицованный терракотовой плиткой, весь покрытый толстым слоем пыли.
Спускающийся на гнездо красноклювый аист застал хозяина дома за работой: Вэл смывал с плитки оставшийся после зимы хлам. Аист сделал круг над двором, словно здороваясь, потом поднялся и встал на одну ногу посередине гнезда.
– Привет, приятель, – обрадовался Вэл. – Добро пожаловать в жилище отшельника! Надеюсь, тебе не придется долго ждать свою аистиху, хотя ты и выбрал странное место для гнезда.
Аист, наклонив голову, смотрел на Вэла синим глазом, будто понимал, о чем тот говорил ему.
– Далековато тебе придется летать за пропитанием, – скорее себе самому, чем птице, заметил Вэл, подумав, что рыбу сегодня жарить не станет. Аист защелкал клювом, и Вэл принял этот треск как одобрение своих мыслей.
Закончив с полом, он перешел к отмыванию деревянного стола, скамьи около него и кресел. С окнами хозяин поступил по-простому: обдал водой, использовав тот же разбрызгиватель, что и при мытье пола. С большим фонарем в кованом корпусе, свисающим над столом на массивной цепи, пришлось повозиться, протирая вручную каждый стеклянный элемент и каждое силуминовое звено. Чтобы убрать лишнюю воду со всех поверхностей, Вэл вытащил пушку и быстро просушил все струей теплого воздуха. Двор и веранда преобразились, и хозяину захотелось остаться здесь, чтобы посидеть на солнышке. Он вынес из дома овчину, бросил ее в кресло и сел, потягивая виски и попыхивая сигарой. Вэл блаженствовал, улыбаясь этому дню и тому, что знает о своей улыбке. Аист время от времени трещал на крыше – Вэл объяснял это желанием птицы привлечь внимание аистихи. Вэл его понимал.
– А не послушать ли нам музыку вместо того, чтобы стучать клювом? – неожиданно произнес он, и мысль показалась ему занятной. Вэл некоторое время решал, что бы хотел сейчас услышать, и остановил выбор на «Реквием» Моцарта. Он включил его в исполнении Венского симфонического оркестра с фон Караяном, которое сотни лет считалось эталонным, и с этим невозможно было не согласиться.
«Вечный покой» разливался тягучим звуком под сводами веранды, заставляя душу чувствовать и переживать спрятанное глубоко на дне. Вэл не хотел пускать музыку в себя и вытаскивать на поверхность сознания то, что когда-то вырвал оттуда и похоронил за периметром памяти. Сопротивляясь ее силе, он заставлял себя воспринимать звучащие голоса рассудочно, отдельно от мелодии, пытался сам проникнуть через нее в миропонимание людей того времени, в котором жил и творил композитор. Он говорил себе, что эта музыка пропитана псевдострахом средневекового сознания перед высшими силами, что она сбивает с ритма дыхание, не дает его перевести и не приносит наслаждения. Но уже первые слова пятой части: «Царь потрясающего величия» отвлекли Вэла от критической мысли, и к восьмой он был готов плакать вместе с хором «слезного дня».
– Раскис ты, властитель.
Вэл вздрогнул, выключил музыку и огляделся по сторонам: никого рядом не было, да и не могло быть никого, кто посмел бы так к нему обратиться. Но голос показался ему знакомым, словно когда-то он уже слышал его и был уверен, что этот голос ему нравился. «Я схожу с ума», – с удивлением обнаружил Вэл и замер в кресле, забыв стряхнуть с сигары нависший пепел. Столбик истлевшего табака осыпался на стол мимо пепельницы.
– Не думаю, – снова прозвучал голос, – маном [1] меня не признали, значит, я не разовью в тебе мании.
– Фим?! – воскликнул Вэл, узнав голос. – Этого не может быть…
– Чего именно не может быть: чтобы меня не признали маном или что я здесь?
– Фим! – радуясь и все еще не веря, крикнул Вэл.
– Да я это, я, зачем так кричать?
– Но как? Я тебя не вижу, – нервничал Вэл, осматриваясь по сторонам.
– И не увидишь, меня здесь все-таки нет. Но когда солнце сядет, ты различишь мою тень. А пока можем просто поговорить.
