Библионочь

Наутро после беседы с Мориарти (злой гений математики так и не сумел помочь в Яниных изысканиях) в библиотеку зашла тетушка, божий одуванчик, бравшая на прошлой неделе «Пятьдесят оттенков серого». Положила книгу, уже изрядно потрепанную, на кафедру, накрыла сверху растопыренной ладонью. Росту в женщине было едва ли метра полтора, и Яна со своего места видела лишь голову с повязанным цветастым платком. Плутоватое личико посетительницы не внушало опасений, что она разразится в адрес книги проклятиями.

– Ох, внучка, – промурлыкала тетушка, – озадачила ты меня.

– Чем же, Анна Алексеевна? – спросила Яна, приподнимаясь со стула. Женщина сделалась еще меньше ростом.

– Помню, мы с дедом всякое вытворяли, но чтобы – так? Мы сейчас так не можем.

– Вы же сами просили. – Яна отодвинула старушечью ладонь, перевернула книгу и прочла вслух текст с обратной стороны обложки: – «Эта книга способна разжечь огонь любви между супругами с большим стажем».

– Я на стаж не жалуюсь. Стаж у нас… ох, сорок лет уж кочевряжимся. А вот так не можем, нет. Ты мне что-нибудь попроще поищи. Вильмонт есть, например?

– Есть. Что вам предложить – любовный роман, детектив?

– «Все бабы дуры» есть?

– Подождите, я посмотрю, не на руках ли она.

Книга оказалась на месте. Тетушка ушла довольная, но напоследок еще раз с печальным вздохом помянула «оттенки серого», будь они неладны.

А Яна решила как-нибудь переговорить с самой Вильмонт, если удастся ее встретить. Она женщина умная, тонкая, подскажет что-нибудь. Правда, есть проблема: авторы дамских романов старательно избегали посещений залов библиотеки после захода солнца.

Яне повезло. Екатерину Николаевну удалось выловить в проходе между секциями классической русской и зарубежной литературы. Бог знает, что она там делала, но попалась, что называется, с поличным. Яна предположила, что потянуло писательницу, по старой памяти, на разговоры о вечном и главном, а где и с кем об этом говорить, как не в той секции, где правили бал Кафка и Ахматова?

Лишь увидев мельком в полумраке взметнувшиеся крылья ее черного платья, Яна воскликнула:

– Екатерина Николавна! Подождите!

Вильмонт замерла на месте.

– Я много времени у вас не отниму.

Женщина со вздохом обернулась. Красивые седые волосы, глубокий и задумчивый взгляд, снисходительная улыбка – такой ее видела Яна на последних прижизненных фотографиях.

– У вас что-то личное, деточка?

Яна с трудом уняла сердцебиение. Она отчаянно волновалась – почему-то именно сейчас, именно с этой собеседницей, хотя, помнится, встречи с мастодонтами литературы ее нисколько не смущали.

– О личном, конечно, о чем же еще.

– Ну да, – покачала головой Вильмонт, – как это предсказуемо. Пойдем, чего ж.

Они пристроились в углу секции современной литературы, у самого окна. Там было темно и довольно мрачно, но откуда-то появилась лишняя мебель, которой не было на балансе библиотеки: круглый столик на ажурной металлической ножке, похожий на те, что стоят в дешевых кафетериях, керосиновая лампа, причем настоящая, с мерцающим пламенем, а не электрическая поделка. У столика расположились два маленьких стула, на которых едва ли мог уместиться ребенок.

– Мило тут у вас, – произнесла вежливая Яна. – Винтажно.

– Да, ничего, – небрежно отмахнулась хозяйка. – Когда настучишь полсотни книг на ноутбуке и окончательно испортишь зрение и вкус, тебя потянет к старенькому «Ундервуду» за дубовым столом с керосинкой. Дубового стола мы не нашли, да и с пишущими машинками проблема.

– Вы сказали «мы»?

Екатерина Николаевна глянула на нее из-под бровей. В полумраке было не видно, хмурится или просто удивлена.

– Садись, в ногах правды нет. В заднице, правда, тоже не густо.

Яна кое-как пристроилась за кукольным стульчиком, сложила руки на краю стола, как прилежная ученица. Писательница влезла в стул напротив, вынула мундштук с сигаретой без фильтра.

– Вы разве курите? – удивилась девушка.

– Не факт.

– То есть?

Екатерина Николаевна пожала плечами и повела рукой, сделав в воздухе росчерк мундштуком, словно пером.

– Допустим, что курю. Я всего лишь образ, созданный твоим воображением, а воображение у тебя – дай бог любому, кто здесь на полках пристроился. Тебе бы самой книжки писать. Чего не пишешь?

Теперь уже Яна пожала плечами. Вообще-то она не за этим просила женщину о встрече, но вопрос сам по себе хорош. Действительно, почему бы ей не взяться за перо? Прочесть столько книг и самой не написать ни строчки?

Ответа у нее не было, поэтому Яна промолчала.

– Ты можешь наделить меня какими угодно качествами, – продолжила Вильмонт, – и они не обязательно будут соответствовать действительности. Сведения обо мне в Википедии довольно скудны, так что можешь сочинять напропалую.

– Ладно.

– Насчет книжек, милая: ты подумай, у тебя может получиться. Я давно за тобой наблюдаю. Могу сразу дать несколько советов. Начни с простых историй. К примеру, главная героиня всю книгу ходит беременная, причем неизвестно от кого.

– Как это?

– Не важно, дело нехитрое. В общем, ходит она беременная: сначала по ней не скажешь, потом уже и живот виден, а жениха подходящего, не говоря уж о биологическом отце будущего ребенка, на горизонте не наблюдается. Что делать?

Екатерина Николаевна, прищурившись, взмахнула мундштуком.

– Появляется богатый, молодой и красивый?

– В точку!

Яна покачала головой. Как-то все это глупо и мелко, но, с другой стороны, в жизни всякие чудеса возможны, а если в них не верить, то их и не бывает.

– А кем работает эта беременная девушка? – робко спросила она.

– Выбирай.

– Ну, допустим, фармацевтом в аптеке.

– Отлично! Тогда богатый, молодой и красивый заходит однажды за презервативами. Смекаешь?

– Кажется, да.

Яна приосанилась. Ей все-таки хотелось вернуться к своему вопросу. Однако титулованная собеседница не дала ей и рта раскрыть.

– Идем дальше, милочка. Допустим, главная героиня давно и счастливо замужем, но что-то гложет ее сердце. Что?

– Что? – без всякого энтузиазма спросила Яна.

– Давняя любовь, которую она оставила много лет назад ради завидной супружеской партии. Ох, сколько ж мы, бабы, дуростей в жизни совершаем только ради того, чтобы поудобнее пристроиться.

Яна предпочла не отвечать. Ей все эти описанные дурости были неведомы. Она бы, возможно, и совершала их с удовольствием, но не было еще подходящего случая.

Внезапно она решила, что разговор сам собой плавно вошел именно в то русло, какое ей было нужно. Все-таки умная женщина эта Екатерина Николаевна, устроила все так, что и вопросов никаких задавать не потребовалось. Позволила девушке сохранить лицо.

– И как же ей поступить со своим сердечным томлением? – спросила Яна.

– А очень просто. – Вильмонт выудила откуда-то коробок спичек. Секунду назад вторая рука была свободна, и вдруг раз – и спички. – Она просит мужа отпустить ее проститься с давним возлюбленным, дабы поставить окончательную точку и продолжить жить долго и счастливо. И муж…

Женщина взяла паузу, предлагая собеседнице продолжить.

– Отпускает? – предположила Яна.

– Точно! Мощный мужик!

– Да уж.

– Есть много других стопроцентных сюжетов. Но если ты возьмешься за эту бабскую дурь, запомни еще одну важную вещь: сейчас в топе тётки за сорок и даже за пятьдесят. Тебе сколько?

– Меньше… и у меня нет опыта для сочинения таких историй.

– Ни у кого нет.

Екатерина Николаевна удовлетворенно откинулась на спинку стула (насколько позволяла эта кукольная спинка). Спичку она так и не зажгла.

Яна совсем сбилась. С книгами так и бывает: ты что-то ищешь, преследуя конкретную цель, но тебя закручивает, уносит, ты теряешься… Библиотечная строгость и порядок – лишь видимость. Литература – это хаос, стихия, океан чувств и буря страстей.

– Теперь спрашивай, что хотела, – с довольной улыбкой разрешила писательница.

– Кхм… да. Я вот подумала: а если та беременная девушка работает в библиотеке? Где ей ждать молодого и богатого, пусть даже и не очень красивого?

– Ты беременна?

Яна отмахнулась:

– От кого, господи! Я в том смысле, что богатые и красивые не ходят по библиотекам.

Вильмонт цокнула языком.

– Это верно. Но попробуй пойти от обратного: присматривайся к тем, кто приходит. Ведь не одни же старые перечницы у тебя «Оттенками серого» интересуются. И, кстати, встречай не по одежке, а по книжкам, которые у тебя просят.

Яна задумалась.

Люди к ней приходили разные, и дело не во внешности, возрасте или социальном статусе. Вильмонт была права: при составлении портретов следовало руководствоваться исключительно литературными предпочтениями.

К примеру, у мелодрам и дамских романов были не только поклонницы, но и поклонники. Их немного, а потому запомнить каждого не составило труда. Есть один бывший военный, то ли полковник, то ли прапорщик – Яна не разбиралась в воинских званиях. Седой, статный, широкоплечий. Я, говорит, жене их беру, она у меня болеет, не ходит, телевизор не смотрит, всё читает и читает; вот, мол, и я с ней подсел на это дело. «Оказалось, увлекательно, – поделился мужчина, – такие страсти, надо же».

Наверняка заботливый, внимательный.

Был еще парень лет двадцати. Умненький, в очках (если в очках, то не обязательно сразу умный, поправляла себя Яна), сутулый и робкий, всякий раз озирался – вдруг увидит кто. Он отдавал предпочтение романам с откровенными постельными сценами, причем при возвращении книги Яна замечала, что на самых «горячих» страницах переплет был изломан.

Одинокий и невезучий, думала девушка, как и я.

Еще ей нравились любители фантастики – те, кто часто берет братьев Стругацких, например, или Брэдбери. Эти были эрудированы, вдумчивы, не прочь поболтать о жизни. Интересные мужчины. Яна ловила себя на мысли, что могла бы согласиться и на чашку кофе, буде таковая предложена. Особым вниманием у этих читателей пользовались «Пикник на обочине» и «Трудно быть богом». При этом «Пикник» редко возвращали, и заведующая библиотекой устала заказывать новые экземпляры.

Как-то Яна пожаловалась очередному посетителю, высокому жилистому мужчине в серой штормовке:

– Нету «Пикника». Не вернули, ушел с концом.

– Исчез в Зоне, – подмигнул тот и попросил «Бессильных мира сего» Витицкого.

Простой, но по-житейски мудрый, резюмировала Яна, с ним, наверно, хорошо и спокойно.

Вот как из них выбирать? Была бы возможность совместить, собрать своего любвеобильного Голема из разрозненных фрагментов, как поступил герой Мэри Шелли, но это из разряда несбыточных фантазий, потому что Бог дает человеку что-то одно… ладно, от силы пару привлекательных качеств. Если вычленять, то крепкие жеребцы зачастую тупы как пробки, умные и тонкие при сильном ветре с ног валятся, а красивые – те вообще не пойми что.

Да и что значит – выбирать? Она же не в магазине к товару приценивается. Начнем с того, что ни один из них не пригласил девушку на кофе, а как она без приглашения? Не самой же напрашиваться…

Случались с ней минуты слабости. Не минуты даже, а часы – долгие ночные бдения в читальном зале, и не слабости, а тяжелой хандры. С обеденного перерыва Яна тайком проносила в библиотеку бутылку вина, прятала ее под кафедрой, а вечером, договорившись со сторожем (сговорчивые старики дежурили у них ночами), она устраивалась за столом в читальне, зажигала свечу, включала Сару Брайтман на телефоне и предавалась отчаянию.

В очередную такую ночь она собрала вокруг себя настоящий сабантуй. Точнее, он собрался сам. Не сговариваясь, потянулись к одинокому огоньку выходцы из чудесного параллельного мира, заключенного в страницах тысяч и тысяч книг…

Бал. Это была первая ассоциация, пришедшая ей в голову. Вокруг сновали франты, преисполненные кокетства, кавалергарды, чей век недолог, дамы просто приятные и дамы приятные во всех отношениях. На обочинах веселья, по углам и подоконникам, пристроились Оливер Твист и титулярный советник Башмачкин, какой-то неказистый краснолицый старик, поразительно похожий на Михал Иваныча из довлатовской деревни Сосново, и уже знакомый по прежним встречам боец Ваня Чонкин. Последний, насупившись, глядел на собрание волком и что-то бубнил под нос. Не иначе, обещал просигнализировать куда следует, чтобы нашли управу.

Сара Брайтман была и вальсом, и мазуркой, а Яна, проглатывая новый бокал красного, ощущала себя абсолютно чуждым элементом в этом безумном мире выдуманных страстей. Одинокой в наивысшей степени.

Во время очередного «танца теней» к ее столу подошел Александр Сергеевич. Взгляд снисходительный и почти равнодушный. Уж он этих светских раутов хлебнул с излишком. Хорошо ему от француза влетело, как-то заметил Чонкин, вот и не лезет больше.

– Отчего не танцуете, душенька? – поинтересовался Пушкин. – Уж не об этом ли мечтали вы, корпя ночами над поэмой?

– Вы умеете говорить нормально? – буркнула Яна, подливая в бокал. – Можете мне объяснить без этих своих ямбов и хореев, что не так?

– Позвольте мне! – донеслось с другой стороны.

Из круга вальса, бросив свою дородную спутницу в белом платье, похожем на парашют, выплыл капитан Артур Грей. Разумеется, он был похож на Василия Ланового, каким знала героя «Алых парусов» вся страна. Проклятие кинематографа, часто сокрушалась Яна, он сводит на нет все потуги воображения.

– Вам следует оставить свои безутешные мечты, – сказал Грей. Он взял бутылку (содержимого оставалась примерно половина), впился в этикетку близоруким взглядом. – Экую гадость вы пьете, барышня.

– На дорогое не заработала, – фыркнула Яна.

– В том и суть, – капитан поставил вино на место, – все у вас ненастоящее.

– А у вас?

Яна злилась. Вся ее душевность, трепетность чувств – всё исчезло. Ей хотелось злословить.

– Где ваша Ассоль? – цедила она сквозь зубы, пожирая глазами капитана. – Куда вы ее дели? Она так вас ждала, а вы…

Грей-Лановой лишь с улыбкой развел руками. За него ответил Пушкин:

– Софиты гаснут, грим течет, рука судьбы мосты разводит, в ночи сутулый леший бродит, печальных сказок звездочет. Как-то так…

Танец теней продолжался, тут и там раздавались смех, звон бокалов, выстрелы шампанского. Сару Брайтман сменила Барбара Стрейзанд со своей безнадежно «влюбленной женщиной». Полки с книгами расступились, освобождая пространство для бала, зал был залит светом тысячи свечей.

В углу сердитый Ваня Чонкин, сняв сапог, наматывал на ногу серую портянку. Екатерина Вильмонт, пристроившись у двери в абонементный зал, пританцовывала в такт музыке и размахивала мундштуком с незажженной сигаретой.

Это безумие, думала Яна, надо заканчивать с препаратами. С мечтами, метаниями и исканиями. В деревню, в глушь… на крышу.

На плечо легла чья-то теплая и крепкая рука. Яна подняла голову.

– Ладно тебе, дочка, – молвил Сергей Донатыч. – Кто живет в мире слов, тот не ладит… ни с чем. Пойдем-ка, я тебя провожу.

Проснулась она за кафедрой. Отняла голову от сложенных на столе рук, осмотрелась. Солнечное утро прорывалось сквозь пыльное окно.

Почудилось, привиделось, навеяло?

А не все ли равно?

Во рту явственно ощущался привкус скисшего вина.

У кафедры стоял человечек. Лицо неуловимо знакомое. Такое же солнечное и доброе, как утро. На макушке торчал кустик светлых волос.

– Здрасьте! – сказал он. – Вы меня не помните?

Яна протерла глаза, попыталась улыбнуться. Нужно возвращаться, нужно быть такой, какой ее привыкли видеть постоянные читатели библиотеки номер один города Славинска. Вежливой, отзывчивой, доброй.

– Простите?

– Не помните, – кивнул мужчина. – Я был у вас на прошлой неделе. Представляете, я всю неделю мучился, думал, приснилось мне или я действительно забрел тогда в библиотеку. Такой дурак…

– Парашютист? – предположила Яна.

Парень просиял.

– Ага, вспомнили! И я не мог вас забыть!

Он покраснел, выпрямился, коснулся ворота белой рубашки. К слову, сегодня он был одет с иголочки. Как dandy лондонский, подумала Яна… тьфу, черт!

– Решили все-таки записаться к нам?

– Нет. Хотя… почему нет, запишусь. Но для начала я хотел извиниться за свое недостойное поведение. Обычно я так себя не веду.

– Бывает. Ничего.

Яна поднялась, поправила блузку, перехватила волосы резинкой. Парашютист не сводил с нее восторженного взгляда.

– Что? – не поняла девушка.

– Вы мне не приснились, надо же… Кхм, извините, я не представился. Меня зовут Александр.

Надеюсь, не Сергеевич…

– Очень приятно. Яна. Итак, Александр, слушаю вас.

Он прокашлялся, снова потеребил рубашку. Удивительно, подумала девушка, в каком количестве образов может предстать человек. В прошлый раз она приняла его за обычного выпившего дуралея, перепутавшего библиотеку с баром, а сегодня парень выглядел так, словно собирался сделать ей предложение. Прав был кто-то из великих: люди не плохие и не хорошие, просто они по-разному проявляются. За исключением особых случаев, конечно.

– Скажите, Яна, какая ваша любимая книга?

Она слегка опешила. Парашютист с волнением ждал ответа.

Такой милый…

Яна улыбнулась.

– А зачем вам?

– Я хочу ее прочесть.

Боже, какая прелесть.

Яна опустила локти на кафедру, сомкнула пальцы. Лучи солнца щекотали нос и слепили глаза. В ореоле света коротышка-десантник выглядел очарованным принцем.

– Вам придется прочесть много книг, Саш. Угостите меня кофе, и я продиктую список.

Надежда должна умереть

– Аглаюшка, чаю!

Так бы кричал Филипп Ейбогин, закончив очередную главу рукописи, будь он писателем в какой-нибудь гоголевской России. В Петербурге, например. Настенные часы пробили бы полдень, за окном по мостовой прокатилась бы двуколка, нарочный принес письмо от издателя, в котором тот извещал почтенного автора о невозможности принять новую рукопись в том виде, в каком ее предоставили. Аглаюшка, дородная тетушка в белом переднике, неслышно занесла бы в кабинет поднос с фарфоровым чайником, сахарницей и масленкой, тихонько поставила его на край дубового стола и так же неслышно ретировалась. Филипп потянется, зевнет, небрежно отложит в сторону стопку испачканных чернилами листов и приступит к трапезе.

– Эх, дворянское отродье, – протянет он удовлетворено…

Но ничего этого нет. Вместо апартаментов на петербуржской Малой Морской – скромная студия в панельных новостройках, из убранства компьютерный стол, стойка с компакт-дисками, раскладной диван с подушкой-обезьянкой и кухня в углу, заставленная немытой посудой. Когда б вы знали, из какого сора…

Впрочем, жаловаться Ейбогину, ей-богу, не на что. Новый роман каждые два месяца, стабильные тиражи, регулярные допечатки, подарки в День писателя, приглашения на губернаторские приемы и интервью. За неимением горничной – толстая белая кошка с глазами-бусинами. Зато Аглая. Душевная скотина, писательская: сядет на стол у монитора и глядит задумчиво, как Филя по клавиатуре молотит. Если в текст лажа какая закрадывается, киса осторожно тянет лапку и тычит в кнопку «delete» – мол, чой-то ты, человек, не в ту степь пошел. Филя глянет в текст и увидит, что действительно, мол, всё не то и не так. Сотрет неудачный кусок, возьмет Аглаюшку на руки и внеплановую банку консервов ей в миску отсыплет.

Жизнь устоялась, думал иногда Ейбогин, устраиваясь с сигарой в старом кресле на лоджии и глядя на закат. Жизнь больше не преподносит сюрпризов, не требует жертв, не устраивает истерик и не бьет тарелки. Когда придет время расставаться, у нас не будет друг к другу претензий.

Тут он, конечно, погорячился. У жизни всегда найдется пара незнакомых трюков.

Незваный гость был похож на Жердяя (есть такая нечистая сила в славянской мифологии). Длинный, худой, с седыми патлами, торчащими из-под темной шляпы. Еще это классическое черное пальто а-ля профессор Плейшнер, гуляющий перед смертью по швейцарскому Берну. А глаза! О, это были глаза человека, который раз в неделю переписывает завещание, не зная, кому оставить свой старый сундук со сказками.

– Вы все-таки решили меня навестить, – констатировал Филипп, стоя в прихожей и покачиваясь на мысках своих резиновых мокасин. – Кажется, я уже все доходчиво объяснил.

– Я помню, – нетерпеливо подтвердил Жердяй-Плейшнер. – Но вам придется меня выслушать, потому что…

– Вы слишком настойчивы…

– …потому что это в ваших интересах. Я боюсь, у меня не так много времени, как хотелось бы…

– …вы вынуждаете меня вызвать полицию.

На упоминании о полиции гость, уже собравшийся вынуть что-то из своего огромного синего пакета, замер.

– Никто не приедет, – стальным голосом произнес он. – Вы это знаете не хуже меня.

Филипп вздохнул. Он знал.

И что ему остается? Только принять и выслушать сумасшедшего, который целую неделю доставал его сообщениями в соцсетях. Коли уж тот оказался настолько упертым, что раздобыл адрес Ейбогина, может, у него действительно есть основания требовать аудиенции.

– Не раздевайтесь, но разуйтесь. – Филипп запахнул полы китайского шелкового халата, развернулся и направился в комнату. – Тапочки не предлагаю.

– У меня носки чистые! – воскликнул окрыленный гость. – Вчера стирал!

Расположились на диване. Ейбогин развалился на дальнем краю, поближе к окну, гость скромно присел в противоположном, возле обеденного стола, на котором горделиво возвышалась Аглая. Кошка любила гостей.

– Ну-с, – сказал Филипп, демонстративно взглянув на наручные часы (подарочные «Rado», не «Полет» какой-нибудь). – У меня тоже не очень много времени, так что хотелось бы…

– Новую книгу пишете? – Плейшнер заговорщицки подмигнул. – Понимаю, дело важное, мешать не стану. Но, может, когда вы меня послушаете, вы сами расхотите работать.

Ейбогин учтиво склонил голову, давая понять, что юмор отметил, но не оценил.

Гость долго не мог начать. Он теребил лежащий на коленях синий пакет, то сжимая его у горлышка, то вновь раскрывая, засовывал в него руку и вынимал. Очумелые глаза его блуждали по стенам.

– Эмм, – произнес Ейбогин, – как вас там, милейший?

– Демидис, – отчеканил Жердяй, зафиксировав взгляд на хозяине дома.

Филипп хмыкнул.

– Демидис? Раньше вы назвались, так скажем, более…

– Да, я иногда предпочитаю прикинуться обычным человеком, хотя на самом деле я тот еще чудик.

– Заметно. Итак… хм, Демидис, слушаю вас.

Гость наконец оставил в покое свой пакет, в котором, судя по выступающим габаритам, находилась вся центральная библиотека Славинска, включая закрытое хранилище.

– Начнем с того, что я прочел все ваши книги.

– Все? – Филипп качнул головой. – Однако…

– Дважды, – чеканно добавил Демидис и для пущей убедительности вздернул вверх два пальца.

Тяжелый случай, подумал слегка обалдевший Ейбогин. Впрочем, виду он не подал.

– Я помню мельчайшие и незначительные детали всех ваших сюжетов, на которые иной читатель не обратит внимания или скоро забудет. Я вижу некие закономерности, сходства и тенденции, которые, пожалуй… – Демидис взял многозначительную паузу. Филипп склонил голову в ожидании продолжения. – …которые, пожалуй, не видите вы сами.

С торжествующей улыбкой гость откинулся на спинку дивана. Синий пакет он тут же по-свойски положил рядом.

Ейбогин почмокал губами, еще раз взглянул на наручные часы.

– Смелое заявление, – выдавил он. – Вы полагаете, что знаете о моих книгах больше меня?

– А вы полагаете, что автор всегда знает, что у него получилось? Вынужден вас огорчить: у любого художника на выходе может получиться нечто иное, а подчас и противоположное тому, что он собирался сделать. Иные смыслы, иные акценты…

Ейбогин покряхтел. Предисловие Демидиса затягивалось, он ни на йоту не приблизился к сути. Кошка Аглая на обеденном столе нетерпеливо мяукнула.

– Вы не можете оценить масштабы и размеры своего полотна, – продолжил чудик. – Вы, как собиратель витража в Миланском соборе, вслепую кусочек за кусочком выстраиваете гигантскую картину. Ваш витраж еще не собран до конца, поэтому вы не видите, что получается.

– А вы, стало быть, увидели?

– Почти. Остались последние стеклышки, но я давно нахожусь в более выигрышном положении, потому что вижу прогресс мозаики со стороны и на некотором удалении.

– Поясните.

Гость, почуяв заинтересованность, приободрился и начал входить в раж.

– Закончив очередную книгу, вы сразу приступаете к следующей, не так ли? Причем у вас нет единой серии, даже двух-трех. В каждом новом романе действуют новые герои в новых обстоятельствах. Должен сказать, что это неслыханная дерзость и редкость по нынешним временам. Издатели как черт ладана боятся несерийной и неформатной беллетристики. Как вам это удалось?