Нетолерантные записки. Рассказы

Нетолерантные записки

Рассказы

Лара Куклин

© Лара Куклин, 2019

ISBN 978-5-4496-4270-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О женщинах и котах

Из ванной комнаты доносился истошный вой.

«Ничего страшного не произошло!» – убеждающий голос потонул в очередной порции ора.

Голос продолжал: «Разве ты не знал? Тебя же создали именно для этой цели – мыть сантехнику!».

Над фаянсовым совершенством сантехнической мысли, разверзшим свой рот, бился в истерике белый пластиковый ёршик для чистки унитазов. С него лилась то ли вода, то ли слезы, а отверстие ручки кривилось от плача.

«Ах, какой молодец!» – льстиво сказала Женщина – «Никогда не было белоснежней унитаза!». Унитаз довольно шмыгнул сливной трубой. Она продолжала: «Посмотри, как чисто!» – и мягкой тряпкой коснулась сливного бачка. Ёршик всхлипывал, таращил глаза, потихоньку успокаиваясь.

Женщина плотнее обхватила пластик ручки, пытаясь ощутить, что думал мастер, создавая ёршик. Но умелыми руками здесь даже и не пахло, видимо штамповали на конвейере. Издержки научно-технического прогресса. Сейчас ни одного прибора, почитай, нет, который бы знал для чего создан. Всё приходится объяснять.

Превосходно, если вещь памятливая. А если нет? Вон люди с водой носятся – вода память имеет, вода память имеет. Шарлатаны, честное слово. Нет у неё памяти, всё каждый раз заново объяснять приходится. У неё же клаустрофобия, а её в машинку стиральную. Её же избаловали – колыбель жизни, естественное лоно всего живого, а потом к грязному белью, полам, посуде. Хорошо ещё, что унитаз смывает быстро, а то было бы вою и побольше, и похлеще, чем у этой несчастной пластмассы.

Вздохнув, она вложила ёршик меж ладоней и тихим распевным голосом стала вещать о его предназначении. Ёршик затих, наполняясь величием цели своего существования. Женщина участливо и бережно вернула ерша в подставку. «Ну вот, все хорошо, молодец!» – ёршик горделиво топорщил ручку из подставки.

Быстро проникся. Фаянсовому чуду пришлось три дня рассказывать, их них только первый день ушел на описание великолепного и ценного фаянса, из которого его отлили. Два дня живописался сакральный замысел процесса его работы. Все это время семья навещала соседей, а Кот вообще гадить перестал на нервной почве.

Женщина осмотрела ванную, вроде бы здесь всё и все в порядке.

Но уже минут пять как настораживал однотонный шум пылесоса, доносившийся из зала. С настырным упорством круглый блин робота чистил одну и ту же четверть квадратного метра ламината. «Опять копается в себе» – подумала Женщина. «И раз – направо, и два – направо, и три – направо, и четыре – вперёд!» – пропела она. Пылесос, мигнув дисплеем, разорвал порочный уборочный круг и пополз по периметру комнаты. «Пылесошу, пылесошу, из последних сил» – пришепётывая гудел обиженный блин. «Намусорили, накрошили» – не унимался он. «Хозяин крошки насыпал, а Кот вообще линяет» – продолжал самозабвенно жаловаться и ябедничать. «Меня окружает мусор!».

«Такая твоя Великая Миссия – убирать за Хозяином крошки!» – подумала Женщина, но вслух произнесла: «Ты как всегда великолепен, всем тебя в пример ставлю!» – и ласково фланелькой протёрла суетящийся блин. Довольно заурчав, робот проскользнул под стол, ловко огибая ножки. На этот раз обошлось без пространственных жалоб на Кота, любящего изредка поездить верхом на пылесосе. Или нужные слова нашлись, или прошлая выволочка Коту еще действует.

А где Кот? Посудомойка ворчит, это слышно. Кастрюля на плите истерит, побулькивая. Чайник гудит сообщая, что остыл уже. А Кот-то где?

Женщина прислушалась. Слабый, еле уловимый треск наэлектризованной шерсти доносился из-за штор. Оттуда же плыло облако. Облако было прозрачным, по форме напоминающим рыбу. Да, на камбалу очень похоже. Если камбала – значит оголодал. Из-за занавески смотрели два круглых равнодушных кошачьих глаза. Где-то в самой глубине глаз плескалась обида. «Кисонька, котейка, пойдём покушать дам! Рыбка есть без косточек, всё как ты любишь!». Кот прикрыл глаза, соображая, стоит ли ещё поломаться или уже дать себя уговорить.

«Разбаловала ты всех, ничто не работает, всё уговаривать надо» – вырвалось недовольство Кота. «Виданое ли дело – животину кормить забываешь!».

Женщина опустилась на колени, погладила Кота между ушей: «Прости, прав ты, конечно. Ты у меня должен быть на первом месте, ты мой помощник. Всегда меня понимаешь, вот и сейчас правильно говоришь!»

«Правильно, правильно, а что толку? На кухню зовёшь, а там уже бестолочи ждут, что я не слышу что ли! Придем на кухню – опять про меня забудешь, там крышка, тут ручка, всё поправить надо, одно, другое, и всё – я опять голодный!» – Кот все больше успокаивался и уже не от обиды, а скорее по привычке, продолжал ворчать.

Женщина взяла Кота на руки и понесла на кормёжку. На кухне мельком, походя, отрегулировала температуру конфорки и поправила крышку на кастрюльке, вынула из посудомойки блестящую и еще горячую утварь, поцокав от восхищения. Кота с рук она не отпускала. На всякий случай, чтобы и правда про него не забыть.

Еще до того, как в ванной разразился скандал, Женщина хотела выпить чаю, и церемониальная чашка уже ждала её на столе. Чашка была ручной работы, потому ей ничего объяснять не нужно было. Мастер, который её делал, был очень умелым и очень хорошим человеком, это чувствовалось сразу, потому что пить из чашки было приятно. Пить из чашки было приятно, но поговорить с ней было невозможно – мастер был китайцем. Поэтому Женщина и чашка только улыбались да кивали друг другу.

Женщина привычно предъявила Коту чистую миску – Кот был брезглив – положила порцию заботливо очищенной от костей рыбы, во вторую посудину налила свежей воды. Кот, благодарно муркнув, начал есть.

По дому распространялась всеобщая довольная тишина, можно было отдыхать, пить чай и улыбаться чашке.

Нетолерантные записки

Двери, причмокнув, закрылись, и автобус медленно с минутным опозданием от графика отъехал от остановки. Салон был полон. Ну как полон? По местным меркам – да, поскольку каждое место у окна было занято пассажиром. Сидящие не смотрели на вошедших. Вошедшие не смотрели на сидящих, они смотрели на свободные места. Их сосредоточенные лица выражали надежду на счастье. Счастье было в свободном месте у окна и без соседа сбоку. Счастье в этот рейс не случилось, и вновь прибывшие пассажиры пытались угадать с кем можно сесть рядом, а с кем не стоит и пытаться. Затылок каждого обладателя места выражал облегчение, когда соискатель места по проходу двигался дальше.

Новых пассажиров в этот ранний утренний час было четверо: два сомалийца, смуглая девочка-школьница и я. Пошарив взглядом по пассажирским местам, расположенным со стороны водителя, я наметила себе в соседи женщину в традиционной для этих мест спортивной одежде с толерантным безразмерного возраста лицом. Женщина при моем приближении убрала свою сумку, занимающую соседнее с ней место, освобождая его для меня. Я, почти гордая оказанной честью, водрузилась на сиденье, перекрыв все ходы-выходы своей кладью – старым и громоздким ноутбуком в непромокаемом портфеле.

У меня было несколько контрольных точек для попыток обрести вожделенное место у окна и единоличное владение обоими местами – для себя и для того ноутбука. Это были находящиеся впереди по ходу автобуса две остановки у метро и одна возле станции электрички. Здесь происходили опустошения салона. Люди массово мигрировали на места работы и ассортимент пассажиров обновлялся. Процесс напоминал действие конвейера – сидевшие у окон выходили, сидевшие с боков занимали их места, новички с сосредоточенными лицами фильтровали невербальные сигналы потенциальных соседей и гнездились на выбранные места. Скоротечная интеллектуальная деятельность.

День задавался. На первой же ближайшей остановке к метро моя соседка меня покинула. Еще когда она потянулась рукой к кнопке требования остановки, я возлюбила её, как ближнего своего. Мы расставались с максимально доброжелательными и источающими любезность лицами. Я практически вдавила ноутбук себе в живот, а себя – в боковые поручни автобуса, уступая место для прохода. Говоря по совести, я расчистила ей широкую дорогу, она шла на выход подобно королеве в гордом одиночестве. Остальные желающие выйти через задние двери, столпившиеся было за моей спиной, поняли всю бесперспективность своего намерения и уже выходили через среднюю площадку автобуса.

Так я отстояла свою независимость и утвердила право владения двумя местами в задней части автобуса по водительской несолнечной стороне. Потому что ехать мне на работу долго, а ноутбук тяжёлый, а на солнце было бы жарко. Я пассажир бывалый.

Утро радовало. Облака в небе светились красками от нежно-розового до лилового. Деревья поражали буйством осенних цветов, здесь были и еще не успевшие полинять различные оттенки зеленого, и желто-охристые, и красно-багровые. Всё вместе создавало торжество цвета над рабочими буднями. Глаза отдыхали, душа почти пела. Мысли готовы были уже включиться в рабочий процесс. Что-же время-то терять? Два часа жизни тратить на простое сидение в автобусе – расточительно.

Тревожное «вдруг» проявилось в воздухе в виде тяжёлого приторно-сладкого запаха ароматического эфирного масла. Так пахнет с различной степенью интенсивности в турецких банях, парфюмерных отделах, от уроженцев черного континента и представителей мусульманского мира, преимущественно очень религиозных и очень женщин.

Ситуация общественного транспорта, что ни говори, все же исключает наличие бани или лотка с духами, или какой-никакой туалетной водой. Взглядом аккуратно, памятуя о толерантности, терпимости и матери их – европейскости, я попыталась определить источающий струи аромата источник. Упущенная из виду, незамеченная мной ввиду организации королевского исхода моей соседки, через сиденье от меня почти возлежала женщина из Сомали, Нигера, Судана, откуда-то оттуда, с жарких и необозримых просторов Африки. На этих просторах применение аромамасел чрезвычайно обильно. В мозгу неотчетливо пронеслись где-то подобранные образы африканской бани в виде натирания кожи маслянистым содержимым глиняных сосудов, расписанных этническими орнаментами. Кожа блестела и лоснилась под лучами экваториального солнца, пока ее нещадно скребли костяными гребнями.