Случайные боги. О людях, невольно ставших божествами

Для нас священными писаниями стали интервью и дневники, отчеты исследователей и ученых, газетные материалы, телеграммы, фильмы, рукописные проповеди, архивы полиции, судебные протоколы и даже разговоры с богом, когда он выступает в роли друга. Некоторые божества живут по сей день, другие уже умерли. Единого определения божественности или бога у нас попросту нет. Божественное начало существует в виде не столько абсолютного состояния, сколько некоего спектра (23), способного включать в себя целый ряд металичностей (24): живых богов, полубогов, земных воплощений богов, прототипов богов и божественного духа, который вселяется в человека во время транса. Женское божество мы называем богиней, подразумевая, что она в той или иной степени уступает богу. В книге их будет совсем немного, но на этот факт мы обратим особое внимание, рассказав, как полководец, которому поклонялись как богу, стал современным символом мужского начала и образцом для подражания для каждого настоящего мужчины.

Единого метода или набора критериев, позволяющих определить, что человека уподобили богу, либо провести черту между религиозным поклонением и более приземленным человеческим благоговением, не существует в природе. Давайте попытаемся отыскать здесь если не сами определяющие черты религий, то хотя бы ссылки на них: священные тексты, храмы или другие места поклонения, ритуалы, символы, общие убеждения и доктрины. Но попутно спросим себя, откуда эти ингредиенты «религии» вообще взялись, понимая, что в основе ее формирования были боги, ставшие таковыми не по своей воле. Божества, о которых здесь пойдет речь, глубоко современны по своей сути: их божественность основывается на концепциях не столько вечных, сколько современных – в том числе представлениях о религии, расе и поле, – и при этом опирается на новшества в сфере транспорта, связи и ведения боевых действий. Их божественное начало стирает различия между концептуальными мирами, например между религиозным и светским, отчего в мире без иллюзий магия становится неуместной, а приход божества в политику выглядит странным и непонятным насильственным вмешательством. У случайного бога есть своя история – от морского побережья, на которое в 1492 году сошел Колумб, до черных дыр интернета. Историю эту еще только предстоит рассказать.

* * *

Боги появляются на свет из лотосов; из морской пены, похожей на белую кровь; из ушной серы своих старших собратьев – иными словами, из ничего. Рождаются на обеденных столах и в те моменты, когда слишком далеко заходит демонстрация власти. Приходят в этот мир, когда кому-то доводится оказаться не в то время не в том месте. Боги сотканы из неожиданных кончин и несчастных случаев с печальным исходом; одних возносит на небо дым погребального костра, другие ждут в своих могилах, когда им в виде жертвы поднесут сигару. Они становятся божествами в силу непонимания и трудностей перевода. Если, с одной стороны, акт перевода означает перенос слов одного языка в другой, то с другой – это «вознесение на небо без положенной в таких случаях смерти». Боги появляются на свет, когда язык выходит за рамки своих первоначальных намерений. Иногда – в результате чрезмерной любви. В III веке в своих комментариях к Песне песней Соломона богослов Ориген призывал нас «понимать, что человек в силу своей природы обречен всегда что-то любить» (25). Также человек, опять же в силу своей природы, не может не любить сверх всякой меры.

Самый надежный способ установить, что же означает быть человеком, может как раз и заключаться в понимании того, как простой смертный нечаянно, бесславно и помимо своей воли может превратиться в божество.

Раз меня манит змей, за ним я и пойду.

I. Поздняя теогония

Что же касается поколения XX века, то вы даже понятия не имеете, как строятся миры и что служит стимулом для появления королевств.

Фитц Балинтин Петтерсбург, «Королевский пергаментный свиток черного превосходства»

Рай – это человек. Приди в этот мир.

Чарльз Олсон

1. В свете Раса Тафари

«От странной, невиданной рыбы исходит мерцающий зеленый свет», – опубликовал в своей статье «Нэшнл Джеографик». Неустрашимый корреспондент журнала скрючился в батискафе – круглом стальном шаре с иллюминатором, который у побережья Бермуд спустили на тросе на неизведанную ранее человеком глубину. Результаты его наблюдений в морской пучине, опубликованные в июньском номере 1931 года, дополнялись рассказом о коронации африканского короля – диковинке куда более редкой и любопытной. 2 ноября 1930 года состоялась коронация Раса Тафари Меконнена, получившего титул Его Императорского Величества Хайле Селассие I, императора Эфиопии, Короля Королей, Избранника Богов, Побеждающего Льва из племени Иудова. Пышные торжества в Аддис-Абебе продолжались целую неделю. На шестидесяти восьми страницах текста и цветных фотографий журнал живописал, как мировые лидеры и монархи, киносъемочные группы и вожди племен в громоздких головных уборах из львиных грив съехались со всех уголков света в это христианское королевство, лишенное выхода к морю, – последнюю африканскую территорию, не затронутую колонизацией. Из Великобритании прибыл герцог Глостерский, сын короля Георга V, привез в дар корону и скипетр, украденные когда-то в той же Эфиопии, и традиционный английский торт, изготавливаемый по особому рецепту специально для коронаций. Италию представлял герцог Удинский, подаривший аэроплан, Америку – эмиссар президента Герберта Гувера, преподнесший электрический холодильник, пятьсот розовых кустов (1) и полную подшивку номеров «Нэшнл Джеографик».

«Внушительные, богато украшенные двери (2) святая святых медленно отворились, сопротивляясь всей своей тяжестью», – писал дипломат Эддисон Э. Саутард, который, служа генеральным консулом США в Эфиопии, и подготовил для журнала материал о церемонии. На рассвете Побеждающий Лев и его императрица Менен Асфау вошли в тронный зал, озаренный красно-золотистым светом. До этого сорок девять епископов семь дней и семь ночей читали псалмы, разбившись на группы по семь человек, рассредоточенные по семи уголкам собора. Саутард отмечал, что эфиопская королевская династия брала начало из самой тьмы веков – точкой отсчета которых, естественно, «считались времена Великого потопа» – и с тех пор неизменно правила страной. Раса Тафари, генеалогия которого восходила к царю Соломону и царице Савской – по эфиопской версии событий, произведшим на свет ребенка, – намазали семью благовонными маслами, капавшими с его лица и волос. Когда бесчисленный «хор духовников» грянул свою песнь, Тафари Меконнен возвысился над своим титулом рас, обладающим смыслом «главы» или герцога, и взял священное, данное ему при крещении имя Хайле Селассие, в буквальном переводе означающее «Могущество Троицы». После этого ему, как полагается, вручили символы императорской власти: скипетр, державу, инкрустированный драгоценными камнями меч, перстень с бриллиантами, два золотых копья с филигранью, невообразимо длинные пурпурные мантии и сверкающую изумрудами корону. «Ничто не нарушало волнительную торжественность события, разве что надоедливое стаккато круживших в небе невысоко над землей аэропланов, – писал штатный фотограф «Нэшнл Джеографик» У. Роберт Мур, – если бы не они, могло бы показаться, что время вдруг повернуло вспять, возвратившись в эпоху библейских ритуалов».

На улицах, вымощенных недавно новой брусчаткой, утопающих в тени эвкалиптов и тянувшихся по холмам до далекого горизонта, в несметном количестве в ожидании, когда суверен обратится к ним с речью, застыли эфиопские граждане в белых одеждах и с белыми зонтами в руках. Тысячи солдат в накрахмаленных мундирах охраняли недавно воздвигнутые в честь Короля Королей монументы. При них состояли и воины подразделений, набираемых во внутренних территориях, в полном облачении своих племен. На их золоченых щитах, похожих на носорогов, отблесками выплясывало солнце. «У нас есть все основания полагать, что страну со всех сторон окружили, или, если угодно, охватили, африканские колониальные владения Великобритании, Франции и Италии», – писал Саутард.

И вот теперь они собрались в этом тронном зале: представители мира, попытавшегося колонизовать Эфиопию, но потерпевшего при этом полное фиаско, делегаты глобальной системы, подвергшейся саморазрушению на фоне биржевого кризиса всего за год до этого. По словам Саутарда, Хайле Селассие сидел на своем пурпурном троне и безмятежно наблюдал, как «принцы преклоняли колени, выказывая ему свое почтение». Пушки дали из 101 орудия салют. «Прогремела фанфарами тысяча труб», – свидетельствовал американский консул. На город «Нового Цветка» волнами хлынули десятки тысяч рыдающих от счастья женщин. На обед Лев со своей императрицей отбыли в запряженной лошадьми карете, которую раньше видывали при дворе кайзера Вильгельма II.

* * *

Почти в это же время на Ямайке, на другом конце света, некоторым пришла в голову аналогичная идея – сначала лишь как слабый проблеск мысли, как намек, как тень подозрения, но эта идея была из числа тех, что могут разорвать вселенную на части и выстроить ее заново. Идея распространилась, при том что никому даже в голову не пришло посоветоваться с эфиопским монархом, спросить его согласия, мнения, либо даже известить его телеграммой (42). Тридцатипятилетний философ Леонард Персиваль Хауэлл, дабы представить эту идею публике, собрал митинг в центре Кингстона, на рыночной площади Редемпшн Граунд. Сначала собравшаяся вокруг него толпа не отличалась сколь-нибудь значительными размерами, но потом, когда он понес свое слово сначала с улицы на улицу, потом в соседние приходы, а затем дальше по берегу на восток, число внимавших ему увеличивалось с каждым днем. Он раздавал всем листовки, а когда их выбрасывали, они носились вдоль тротуаров, подхваченные ветром.

Король Королей и Владыка Владык Эфиопии

ЧЕРНОКОЖИЕ! ЧЕРНОКОЖИЕ!

Восстаньте, сияйте (3), ибо пришел свет.

Бог был смертный человек, прямо сейчас живший на земле. У него были высокие скулы, всевидящий взор, черная кожа и темная борода, а носил он бархатные пурпурные одежды, расшитые позолотой. 18 апреля 1933 года, когда на новое движение впервые обратила внимание полиция, апостол, взобравшись на деревянную бочку, собрал вокруг себя две сотни человек. «Я слушал Леонарда Хауэлла, – обратился он к своим слушателям. – Лев из племени Иудова разорвал цепи, и черные люди теперь свободны. Георг V нам больше не король», – сообщал в своем рапорте один из стражей порядка. На острове, на тот момент все еще находившемся под британским колониальным правлением, Хауэлл рассказал, как сын британского короля в знак смирения преклонил колени перед новым мессией. И пустил по рукам фотографию герцога Глостерского, который, казалось, никак не мог прийти в себя от того, что ему в Аддис-Абебе пришлось надеть на себя меховой кивер [2]. Хауэлл поучал, что теперь не обязательно платить британскому правительству подати или ренту, потому как Ямайка теперь дитя нового бога. «Белым придется склонить головы перед черной расой», – передавал его слова полицейский в своем рапорте на имя местного королевского прокурора. «Этот глупый болтун восхваляет то ли вымышленного персонажа, то ли настоящего человека, называя его Расом Тафари, Христом и эфиопским царем», – писал тот генеральному прокурору, выражая опасения, что обвинения в подстрекательстве к мятежу лишь создадут Хауэллу ненужную рекламу, и советовал упечь бунтовщика не в тюрьму, а в сумасшедший дом.

Проповедовать у Леонарда Хауэлла было в крови. Его отец Чарльз в свободное от забот о семейном земельном наделе время служил в должности выборного священника англиканской церкви – инстанции общения со Всевышним, разрешенной ямайскими властями. Подростка-сына он отправил искать работу в Панаму. После, во время Первой мировой войны, Леонард служил в военно-морском флоте США коком, а в 1920-х годах осел в Нью-Йорке. Работал на Лонг-Айленде на стройке, потом открыл на 136-й улице в Гарлеме кафе-кондитерскую, где, по слухам, помимо прочего устраивал некие тайные обряды. В 1931 году получил полтора года тюрьмы за то, что торговал сильнодействующими средствами без аптечной лицензии и снабжал клиентов своего притона марихуаной. На следующий год его депортировали из страны.

Вернувшись на Ямайку, Хауэлл примерил на себя мантию отца, но проповедовал культ поклонения уже совсем другому божеству. Своему народу, гонимому и подвергавшемуся травле за цвет кожи, Хауэлл говорил, что бог на самом деле чернокожий человек. И что лицо у Него такое же, как у многих в толпе, собравшейся послушать его в конце мая 1933 года. «Вот ты – Бог, и каждый из вас тоже Бог», – утверждал Хауэлл, о чем впоследствии свидетельствовал один британский капрал. А когда стало ясно, что полиция уже никогда не упустит его из виду, харизматичный апостол явился в участок и пригласил стражей порядка на свою проповедь.

Капрал предложение принял, взял в подмогу пару человек и донес нам слова Хауэлла:

Дорогие эфиопцы, я пришел сообщить, что мог бы привести сюда губернатора Ямайки, только он не в состоянии меня понять, потому как для него это слишком мудрено.

* * *

Хайле Селассие появляется на этих страницах первым среди моих доказательств потому, что среди уподобленных богу в современной истории получил больше всего сторонников своего культа, в одиночку собрав под свои знамена около миллиона человек. Многие давно предрекали, что в Эфиопии появится новая теогония, которая обретет популярность у тех, кто в Новом Свете жил в условиях самой что ни на есть гнусной несправедливости. Волны эфиопианизма (4), этого движения за права черных, вздымались еще с конца XVIII века, охватывая самые обширные территории – от живописных плантаций, на которых практиковался принудительный, рабский труд, до убогих трущоб на американском Севере. Для всей Африки и африканской диаспоры Эфиопия, эта «страна обожженных лиц», греческое слово, обозначающее континент в Библии, выступала в роли символа и движущей силы освободительного движения. Это было что-то вроде пароля, открывавшего доступ к надежде. «Господь наделяет твоего раба правами человека», – с этими словами в своем «Эфиопском манифесте» 1829 года проповедник Роберт Александр Янг обратился к белому рабовладельцу. «Это сам дух чернокожего человека и эфиопского права, происходящий из Эфиопской скалы, основы его гражданских и религиозных прав». Этому таинственному, далекому королевству предстояло стать краеугольным камнем, на котором возникнет новая власть.

В 1896 году Эфиопия стала единственной страной, пережившей хищническую «схватку Европы за Африку», разбив в битве при Адуа вторгшиеся итальянские войска и тем самым повергнув в изумление весь мир. В глазах многих это еще раз подтвердило ее статус духовного дома чернокожей диаспоры, хотя выходцев из этого горного края, переселившихся в Новый Свет, было совсем немного. Если империалистическим миром белых, созданным на плечах чернокожих рабов, был Вавилон, пленивший еврейский народ, то Эфиопия стала Сионом, символом изгнания и возвращения в будущем. В конце своего «Манифеста» Янг сообщал, что Бог готовит нового Иоанна Крестителя, который понесет слово о грядущем мессии. «Как узнать этого человека?» – вопрошал он.

Поскольку новому Сиону требовалось новое священное писание, в 1924 году в Ньюарке, штат Нью-Джерси, был опубликован текст, призванный заменить собой Библию короля Якова. Доктрина более раннего периода оказалась подпорченной, хотя бы потому что некоторые отрывки из старого перевода, такие как непонятное «проклятие Хама» в девятой главе Книги Бытия, повсеместно использовались для оправдания рабства. Обнаружив пьяного Ноя нагим в шатре, Сим и Яфет прикрыли его одеждами, однако Хам его унизил, и Ной проклял своих потомков, предположительно представителей черной расы, и обрек на вечную неволю. Если Библия веками поддерживала угнетение, основываясь на мелком вымышленном поступке, то подлинный путь к спасению требовал не другого толкования, но другого Священного Писания.

«В год 1917-й от рождения Христова пастух Атли (5) впервые пришел в город Ньюарк, штат Нью-Джерси, США, проповедовать Закон…» Так говорилось в откровениях «Библии чернокожего человека», вышедшей огромным тиражом в тот самый год, когда американские власти приняли расистский закон, запрещающий миграцию в США выходцам из стран Карибского бассейна. Написал ее Роберт Атли Роджерс, чернокожий священник с острова Ангилья. Эта Библия, которую он сам назвал словом «Пиби» непонятного происхождения, предлагала новую историю сотворения мира, утверждая, что Адам и Ева были «продуктом смешения разных рас». Он описал свое собственное божественное благовещенье, после которого ему довелось стать посланником Божьим: «вспыхнул ослепительный свет, разорвавший пополам небеса, и услышал он глас ангелов – Атли… Атли…» В качестве кульминации собственного благочестия Атли в третьем лице описал свою встречу с самим Всемогущим Абиссинским Господом. «Атли подошел ко Всевышнему, распростер объятия и воскликнул: “О мой эфиопский Бог, молю тебя, даруй мне искупление, отмой и отдели меня от любых писаний, оскверняющих добродетель твоего имени”… И эфиопский Бог ответил ему: “Протяни руку и коснись меня”». И когда пастух вытянул правую руку, «глаза Атли вспыхнули, как факел».

Сторонники Эфиопского движения четко узрели парадокс: белые правители веками притязали на нравственную добродетель, равно как и на верховное знание о Нем и Его этике, но при этом грабили, порабощали и притесняли других, творя самое настоящее зло – или, если обратить против них их же собственный бесстрастный язык, подлинное безумие. Как Бог допустил, чтобы Атли, Хауэлл и другие стали проповедниками на фоне неимоверных страданий своих чернокожих соплеменников? Неужели они обращали свои молитвы не к тому богу, какому было нужно? Адептам Эфиопского движения было прекрасно известно, что парадокс порой можно преодолеть, только заменив его другим.

В «Библии чернокожего человека» пастух из Ньюарка описал сцену коронации. Рассказал, как Элайджа водрузил на голову «человека природы» корону, инкрустированную звездой невиданного света, и как тому возрадовались небеса. «И так уж вышло, – писал Атли, – что я видел целую толпу чернокожих, шагающих по земле… А когда воздел к небу глаза, увидел на востоке человека природы с той же короной на голове, звезда которой стала путеводной для детей Эфиопии». Шесть лет спустя строки «Библии чернокожего человека» оказались пророческими – причем настолько, что Атли даже представить ничего подобного не мог. На тот момент, когда радиоэфир заполонили известия о божественном вознесении Хайле Селассие, Атли уже уехал из Нью-Джерси и поселился на Ямайке. Леонард Хауэлл со своими сторонниками увидели в «Библии чернокожего человека» пророчество, взяли на вооружение строки из нее и переделали их в свой гимн. 24 августа 1931 года, тем самым летом, когда вышел в свет вышеупомянутый номер «Нэшнл Джеографик», Роберт Атли Роджерс решил свести счеты с жизнью. Ему было всего сорок, но, по словам его последователей, он, узнав о коронации Хайле Селассие и увидев фотографии с нее, посчитал свою миссию на земле завершенной. Пастух прошел по берегу, вошел в воду и брел до тех пор, пока его не поглотила пучина.

* * *

Эта идея пришла в голову не только Хауэллу и Атли, но и некоему Джозефу Натаниэлю Хибберту, уроженцу Ямайки, впоследствии отправившемуся в Коста-Рику гнуть спину на плантации. От природы склонный ко всякой эзотерике, Хибберт (6) без разбора поглощал оккультистскую литературу, изучал каббалистические тайны, а также искал разгадку перевода с языка геэз эпического труда «Кебра Негаст», воспевающего правителей, прародителем которых был царь Соломон. Вступив в общество чернокожих франкмасонов, древний мистический орден Эфиопии, он быстро возвысился в рядах его членов. В 1931 году, вскоре после коронации Хайле Селассие, Хибберт в возрасте тридцати семи лет возвратился на Ямайку и в своих проповедях, произносимых прямо на улицах, называл эфиопского короля божеством. К этому выводу он пришел самостоятельно, никоим образом не вступая в контакт с Хауэллом, с которым судьба свела его только после переезда в Кингстон, где его слово, как оказалось, уже несли другие. В то же время последователей у Хауэлла было гораздо больше, потому как Хибберт, время от времени мелькавший при полном масонском параде – зеленая атласная мантия, желтый тюрбан, сабля, массивная Звезда Давида плюс обилие золотистых, красных и зеленых украшений, – в своем оккультизме дошел до полного отказа делиться с другими сокровенными секретами.

К ним следует добавить и ямайского моряка Генри Арчибальда Данкли, работавшего в «Юнайтед Фрут Компани». Новость о «коронации в Африке странного короля» он услышал по радио на причале в Хобокене, штат Нью-Джерси. «Сразу после этого известия, – вспоминал Данкли, – повалил снег (7), и я сказал себе, что еще с 1909 года искал этого человека, этого Короля Королей». Просвещенный внезапной метелью, Данкли уволился с работы, в начале декабря вернулся на Ямайку и вскоре обнаружил, что лишился всего своего имущества. «После этого, – продолжал он, – я поднялся высоко-высоко наверх…» Отказавшись от любых земных забот, Данкли, убежденный, что Хайле Селассие и есть пришедший на землю мессия, решил внимательно прочитать «Библию короля Якова», дабы отыскать в ней доказательства. И после двух лет упорных трудов действительно нашел их в словах Иезекиля, Исайи и Тимофея. Но особую уверенность ему придали строки из 19-й главы Откровения Иоанна Богослова:

«Очи у Него как пламень огненный, и на голове Его много диадем… На одежде и на бедре Его написано имя: “Царь царей и Господь господствующих”».

В середине 1933 года, независимо от Хауэлла и Хибберта, Данкли открыл в Кингстоне свою собственную миссию. Его проповеди неизменно привлекали толпы любопытных, становившиеся все многочисленнее, и отряды вооруженной полиции. Стражи порядка потребовали все это прекратить, а когда он отказался, его стащили с помоста и бросили в тюрьму. Для оценки его состояния пригласили врача, который после осмотра заявил: «Это сумасшедший, посадите его под замок».

Но идею уже было не остановить. Среди первых адептов, которыми все больше прирастали ряды сторонников Леонарда Хауэлла, оказались и приверженцы бедвордизма (8), основанного учителем Александром Бедвордом, придерживавшимся позиций религиозного возрождения. Выступая перед жителями Ямайки, столетиями терпевшими гнет своих оков, а после отмены рабства в 1834 году обнаружившими, что порабощение никуда не делось и лишь сменило название, он призывал к освобождению. Отвергая любые версии христианства, поддерживавшие имперское правление белого меньшинства, он больше проповедовал в духе ямайских баптистских церквей, основанных на традициях африканского знахарства. Остро чувствуя несправедливость, Бедворд годами боролся против глубинного структурного неравенства на острове Ямайка, большинство населения которого не обладало правом голосовать и никак не могло выбраться из нищеты.

В тот злополучный день 31 декабря 1920 года Бедворд и Роберт Хайндс, его правая рука, собрали на берегах реки своих последователей и объявили, что настал час разорвать оковы их тропической тюрьмы, вознестись на небо и познать высшее блаженство.

По словам одних, в полночь Бедворд ждал в своей колеснице, в роли которой выступало поднятое на дерево кресло, но так ничего и не дождался. Другие же утверждают, что в назначенный час все его последователи спрыгнули с деревьев, переломав руки или ноги. После несостоявшегося вознесения, над которым вдоволь потешалась ямайская пресса, Бедворд и Хайндс предстали перед судом Хаф-Уэй-Три, который приговорил их к заточению в Бельвю – самом мрачном на всем острове сумасшедшем доме. Но если Хайндса почти сразу отпустили, то Бедворду пришлось бы провести там девять лет. Через шесть дней после коронации Хайле Селассие он распрощался с жизнью в своей тюремной камере – получив столь радостную весть, сей ямайский проповедник посчитал свою земную миссию оконченной. На его могиле высечена надпись: «Отец призвал его домой».

Существовали и другие приверженцы нового культа, определявшие божественную натуру Хайле Селассие совершенно иначе. Их предки, выходцы из Конго, когда-то похищенные и превращенные в живой товар трансатлантическими работорговцами, привезли с собой ритуалы поклонения древним духам и богам, включая танцы и религиозный транс под барабанный бой, известные под названием «кумина». Они знали, что кумина в любых обстоятельствах останется нерушимым уголком души каждого из них, недоступным белым рабовладельцам, и всегда будет служить им опорой – как и мигрантам более поздней волны, которые прибыли на Ямайку после отмены рабства, чтобы работать по договорам, и тоже поддерживали в этой традиции живой огонь. В 1930 году остров изнемогал от засухи, но когда по радио сообщили о коронации, тут же пошел дождь. Приверженцы кумины тотчас объявили Хайле Селассие Нзамби а Мпунгу (9), считающимся в конголезской космологии Верховным Творцом, также известным как Мбумба. Это божество зачастую описывали в образе гигантской змеи, почивающей на берегу моря.