Падальщики. Книга 2. Восстание

Я репетировал эту речь весь вчерашний день и всю бессонную ночь.

Триггер кивнул. Но было видно, что он не получил желаемого ответа.

– Я скажу, что она отважно погибла в бою. К твоему сведению, по крайней мере, трое из наших встали на сторону врага. Я рад, что Тесса не одна из них.

Триггер снова вперил в меня свой рентген-взгляд. Я сжал кулаки и кивнул как можно более уверенно.

– Мне больше нечего тебе сказать сегодня, – слова Триггера сняли с шеи якорь, пригибающий все это время к земле.

Я чуть расслабился.

– Но завтра ты зайдешь ко мне в это же время.

Ягодицы напряглись, потому что якорь снова набрал веса. Приглашение Триггера можно расценивать как посвящение в план грядущих перемен. Значит, я безупречно прошел интервью.

Я не стал медлить, развернулся и зашагал прочь. Уже у самой двери Триггер меня окликнул:

– Калеб!

Я обернулся.

– Падальщики – свет во тьме для всей Желявы. Но отряд Маяк особенный. Он двигатель для спецотрядов. Тесса сделала его таким. Не теряй его суть, – сказал Триггер, впиваясь в меня очередным сверлящим на верность взглядом.

– Я не подведу, сэр! – кивнул я.

Якорь пригибал к земле ответственностью, что Тесс передала мне по наследству.

Я покинул кабинет Триггера, а затем и штаб. Честно признаться, я даже не запомнил путь назад. Мне кажется, всю дорогу до моей командирской комнаты я не дышал. А когда добрался до нее, то заперся аж на замок и испустил такой долгий выдох, что, казалось, сама душа выходит из тела.

Нарастающий гул вопросов без ответов разрывал мою голову, а из груди наружу рвалась паника.

24 декабря 2071 года. 08:00

Тесса

В эту ночь мне приснились родители.

Это было странно, потому что с тех пор, как они ушли в исследовательскую экспедицию с Падальщиками пятнадцать лет назад и не вернулись, я видела лишь кошмары.

Из той экспедиции не вернулся никто. Я помню, как какой-то солдат подошел к нам с Томасом и сообщил, что во время миссии отряд атаковали зараженные. Никто не выжил. Помню, как спокойно мы с Томасом встретили эту новость. В те времена миссии на поверхность были очень частыми, база нуждалась в разном сырье. И запал ученых найти разгадку к победе над заразой тоже был настойчивым, а потому исследователи целыми группами отправлялись в походы. Целыми же группами не возвращались. А результат был все тот же – мы проигрывали.

К тому моменту уже многие дети лишились родителей, и мы с Томасом внутренне готовились войти в число сирот. Тот день не принес шокирующую новость, не вытащил нас из окружающей реальности своим значением, мы не впали в истерику, не избивали стены до крови на костяшках. Мы просто опустели. И эта пустота осталась в моей душе навсегда, впечатав мою сущность в рамки современной чудовищной реальности, где нет места счастью.

А когда погиб Томас, я совсем умерла. Когда судьба наносит тебе безжалостные удары хлыстом один за другим, сначала ты кричишь, потом рыдаешь, а потом просто сжимаешь челюсти до хруста зубов и терпишь. Боль становится невесомой, незначительной, точно твоя душа умирает по частям, становясь все более равнодушной.

Сегодня во сне я увидела мое последнее прощание с родителями. Мне кажется, интуиция подсказывала мне, что я вижу их в последний раз. Хотя, может, я это додумала уже спустя пятнадцать лет воспоминаний о том дне.

– Томас, приглядывай за сестрой. Тесса, прилежно готовься к экзаменам! – наставляла мама перед покиданием базы.

Она завела мне за ухо длинную светлую прядь моих некогда прекрасных девичьих волос, которые были одного тона с ее стрижкой под мальчугана. Этот мимолетный жест мне запомнился так отчетливо, потому что, будучи несмышлёным ребенком, я испытывала отвращение к ее правой ладони, на которой не хватало мизинца и безымянного пальца. Они были обрублены почти по самое основание. Это мама так папу спасла во время одной из миссий на поверхность, когда на него падали ржавые профиля с крыши разрушающегося дома. Она прикрыла его голову рукой, и острые края стального листа рубанули по ладони.

– Хрустнуло, как отрезанная морковка! – рассказывала мама, смеясь.

Она хотела развеселить меня и отогнать мой детский страх перед ее покалеченной ладонью. Но, во-первых, я родилась под землей и понятия не имела, что такое морковка и как она хрустит. А во-вторых, ребенок не глуп, ребенок прекрасно понимает, что такое потерять пальцы.

В день нашего последнего прощания мама сняла со своей шеи серебряный кулон в форме сердца на такой длинной цепочке, что он возле пупка болтается. Я знала его историю с детства, он тоже достался ей от матери, туда непременно надо вставлять фотографии людей, по которым очень скучаешь. Фотографии заменяют их присутствие. И действительно, когда я тереблю этот кулон незаметно ото всех, мне кажется, что родители где-то совсем рядом.

– Я вернусь за ним! Обещаю! – сказала мама.

А потом сняла с шеи отца похожий кулон и повесила его на шею Томасу.

Обещанию не суждено было сбыться. Уже позже я поняла: она знала, что они не вернутся. Потому что в кулоне были их фотографии. Они заменили их перед экспедицией.

Через три дня Томас стал моим опекуном. Через семь лет мой брат умер. А еще через восемь лет смерть пришла и за мной.

Этой ночью впервые мои привычные кошмары, где меня загрызает толпа зараженных, сменились на сновидения про родителей. Может, это потому, что я пережила свой кошмар наяву?

Меня загрызли зараженные.

Я открыла глаза и не узнала помещение. Мозг медленно выходил из потустороннего мира, неторопливо врубая один отдел за вторым, как разгоняющийся компьютер. Вот врубился зрительный отдел, вот слуховой, вот я уже ощущаю мерзкий вкус во рту, как будто где-то в глотке повторно сдохло нечто уже мертвое. Вот частично загрузилась память, и я наконец начинаю соображать.

Первый факт, который удивил меня после осознания, что я нахожусь в непонятном месте, это факт того, что это непонятное место необычайно светлое. Я тяжело перевернулась на бок, все тело болело так, словно меня раскатали в лист, а потом встряхнули, как в дурацком мультфильме. Мой взгляд упал на огромное окно в стене справа, а за стеклом я увидела солнце.

Тут же инстинкт самосохранения дозагрузил компьютер в мозгу со скоростью света. От кричащего факта того, что я на поверхности, я резко села, как ужаленная. И тут же режущая боль пронзила шею и плечо с правой стороны. Я рефлекторно прижала ладонь к больному месту и к своему удивлению нащупала там повязку. Запах спирта добавил образ последним штрихом, и мозг озарила догадка.

Меня кто-то спас.

Так, давайте по порядку.

Я помню, как зараженные напали на деревню. Помню, как очнулась на снегу и чуть в штаны не наложила от восстающих вокруг трупов. А потом произошло нечто, не поддающееся логике: зараженные оставили меня в живых. Они оббегали меня, как поток реки обтекает торчащий из воды камень. Я осталась одна без связи и помощи, а потому побрела в сторону базы. Дальше память обрывается.

И теперь я нахожусь в странном помещении, которое видела лишь в Хрониках. Огромная спальня с кроватью размером в три солдатские койки. Я погладила постельное белье рукой, оно такое белое и мягкое на ощупь, но пахнущее старостью. У изголовья кровати тумбы со светильниками, я пощелкала выключатель одной из них, лампа зажглась. Поразительно! Возле огромного окна, за которым тусклые солнечные лучи поочередно пробивали серые облака, затянувшие унылое зимнее небо, стоял широкий диван с креслами сочного бордового цвета, журнальный стол и торшер в стиль прикроватным лампам. На столе лежали глянцевые журналы и пара бокалов с бутылкой от шампанского, которое уже давно испарилось. На стене напротив кровати висел черный телевизор, покрытый толстым слоем пыли.

Я встала с кровати и первым дело оглядела себя. Меня еще и раздели! Я стояла в своем нижнем белье: майка, запятнанная засохшей кровью, и боксеры, истирающиеся на половинках моего персика. Хоть не голая, и на том спасибо! Я потащила свое изнывающее тело в ванную. И опять же – свет здесь работал.

Пока я справляла долгую нужду, в голове стала складываться все более понятная картина. Я нахожусь в какой-то квартире времен Хроник. Но как я здесь оказалась? И где это здесь? Судя по пейзажу за окнами, я где-то глубоко в горах. Это город? Это деревня?

Смыв унитаза тоже работает. Здесь точно кто-то живет! Откуда водоснабжение, электричество? Что за чудеса?

Я подошла к умывальнику, подергала ручки крана, полилась ржавая вода. В зеркале над умывальником я увидела свое отражение. Хоть это радует – я по-прежнему страшная Тесса. Холодная вода помогла очнуться окончательно. Умывшись, я наконец разглядела повязку, покрывающую изгиб шеи и плечо. У зараженных пасти огромные, они могут одним укусом вырвать руку из плечевого сустава. Я отлепила повязку и увидела шрамы от укуса в шестьдесят зубов. Меня укусили дважды, словно для пущей убедительности. Но я так и не превратилась в монстра. Странно. Раны уже покрылись сухой коричневой корочкой и напоминали розовые полумесяцы. Даже швы не пригодились. Интересно, сколько я спала?

Надо задать этот вопрос тому, кто притащил меня сюда. И пора бы отправиться на его поиски.

Я вышла из ванной комнаты, огляделась вокруг, но своей униформы не нашла. Как и обмундирования с оружием. Было бы глупо, конечно, оставить его мне. Экипировка Падальщиков – чудо посреди апокалипсиса, там электросхемы, провода, аккумуляторы, не говоря уже о шлеме и автоматической винтовке с видеокамерами. Глупо полагать, что такое добро оставят бесхозным.

В ванной я видела стальную сушилку для полотенец, спустя сорок лет, она должна легко поддаться. Пеноблоки со временем теряют свою крепость, высокие здания в городах уже начали осыпаться. Я вернулась, вцепилась в металлическую трубу и через пару небезболезненных рывков вытащила ее вместе с дюбель-саморезами из стены. Не винтовка, конечно, но доверившись своей древней памяти времен варварства, когда дубинка служила единственным оружием, гематомы ею набить точно смогу.

Я охотно покинула спальню, в которой высокое окно без решеток нервировало меня уличным пейзажем, кричащим «Эй! Ты на поверхности!». Удивительно, как все изменилось за сорок лет: во времена Хроник этот горный пейзаж символизировал романтичные свидания под открытым небом, роскошные ужины при свечах, рождение любви и мечтаний о светлом будущем. Сегодня же я не вижу в нем ничего, кроме угрозы и кровавых рек, текущих в унисон человеческим крикам в агонии.

Покинув свою обитель из прошлого, я поняла, что ошиблась. Это не квартирный дом. Таблички с номерами на дверях заявляли о том, что это – отель и довольно большой. Впереди и позади меня я насчитала порядка тридцати дверей. Но ни за одной из них я не чувствовала жизни.

Тишина напрягала меня, но я все же старалась идти бесшумно, на цыпочках, держа трубу наготове. Я никогда не оказывалась на поверхности без экипировки, без винтовки, без стальной брони. Я еще никогда не чувствовала себя настолько беззащитной! Казалось, что враг поджидал за каждым углом, различая в этой мертвой тишине барабанную дробь моего учащенного сердцебиения. Дыхание сбилось, взмокла спина, и вот уже первые капли пота потекли вдоль позвоночника к персику, превратившемуся в камень от запредельного напряжения. Мой инстинкт самосохранения уже пищал в истерике и бегал по кругу внутри мозга, крича во всю глотку: «Остановись, дура! Залезь в шкаф! Мы же все умрем из-за тебя!»

Но любопытство вело меня дальше. Наверное, подобное любопытство испытывали мореплаватели и путешественники, отправляющиеся в неизвестность, ради ответов на вопросы, которые не давали им спать. Я точно знала, что не смогу заснуть без ответов на вопросы, которые родились целым скопом в этом чудаковатом месте, где я, укушенная монстром, все еще человек.

В конце коридора я набрела на дверь, над которой висел зеленый знак с бегущим человечком. Аварийный выход. За дверью оказалась обычная бетонная лестница. Я перегнулась через перила и сосчитала восемь пролетов. Значит, здесь четыре этажа, я находилась на третьем.

Я быстро спустилась по лестнице, активная физическая деятельность заглушала страх, но все же перед дверью, ведущей на первый этаж, я замерла. Двери вообще изобретение Дьявола, никогда не знаешь, что тебя ждет за ними. Я и на базе никогда не закрывала дверь в свою комнату, почему-то моя психика обладает необъясним отторжением понятия «заточения» на уровне подсознания, которое я не могу контролировать. В замкнутых пространствах у меня развивается клаустрофобия, и скажу я вам – небеспричинно. Когда каждый день живешь под давящими на тебя со всех сторон тоннами земли, а в жилых отсеках совершаются обвалы и затопления из-за грунтовых вод, которые хоронят людей заживо, очень быстро начинаешь ощущать это давление физически, и весь смысл спасительного заточения превращается в дикий стресс.

Я знаю, что до Вспышки человечество заточало в бетонные решетчатые клетки диких вольнолюбивых зверей, лишь бы потешить публику экзотикой. У тех животных в качестве ответной реакции на стресс от жизни в заточении развивалось стереотипное поведение, которое ученые называли «зоохозис». Это были неконтролируемые и бессознательные движения, вроде качания головой у слонов, хождения кругами у тигров и львов. Так предназначенные для жизни на огромных территориях животные неосознанно боролись со стрессом от жизни в тесных клетках.

Полярных медведей, которые в естественной среде за год преодолевают порядка пятнадцати тысяч километров и ежедневно совершают заплывы на десятки километров, заключали в бетонные загоны в лучшем случае тридцать на тридцать метров с бассейном больше похожим на лужицу или лягушатник, чтобы люди смотрели, как они едят, спят и испражняются. Больше там увидеть было нечего, несмотря на громкие заявления зоопарков о том, что приоритет их деятельности прежде всего кроется в изучении редких видов, а вовсе не в прибыли. Мне всегда казалось это нелепым, потому что изучать вид по экземпляру, заточенному в клетке, все равно, что изучать человечество, как вид, по тем индивидуумам, что сидят в тюрьмах. Неужели вы увидите там здоровое поведение и естественные социальные связи?

Человек до Вспышки был чертовски нелогичным в своих выводах. Жаль, что они не понимали этого. Зато вместо них это понимаю я – потомок идиотов, вынужденный закопать себя заживо, лишь бы остаться в живых. Вот так наши предки в очередной раз навлекли на нас проклятье зверей, над которыми измывались самыми изощренными методами. Сорок лет назад человек населял бесконечные пространства на планете, а теперь вынужден заключить себя в подземные клетки, отчего у нас также развиваются патологии в психологическом состоянии.

Я открывала тяжелую металлическую дверь очень медленно, боясь скрипа петель от времени, мне удалось бесшумно пробраться на первый этаж.

И снова меня бросило в жар от еще более жуткого места, что представлял собой холл гостиницы. Он такой светлый, твою мать! Здесь окна еще больше! Готова признать свою неправоту: не дверь изобретение Дьявола, а вот эти трехметровые окна, сквозь которые свет тусклого зимнего солнца так смело заливает этот интерьер, вырванный из какого-нибудь эпоса про хоббитов и эльфов. Всю жизнь стремившаяся вырваться из подземелий и обрести жизнь под солнцем, я все же не могла контролировать естественную реакцию моего организма, воспитанного одной основополагающей истиной, спасавшей мою жизнь все последние двадцать три года: подземная база без окон и дверей – единственный способ выжить.

В холле царил дух модернизма с вкраплениями деревенской эстетики: каменная стена за стальными стойками администрации, огромный металлический камин в зоне отдыха с диванами и креслами из лозы, на которых лежали смятые клетчатые покрывала, огромные деревянные миски на безупречных по форме белоснежных журнальных столах из стекла. Табуреты в виде пеньков возле пустого вендингового автомата. Толстые металлические входные двери явно выбивались из дизайнерской задумки, видимо, их поменяли уже после Вспышки. Этот вариант мне кажется наиболее вероятным предположением из-за толстых стальных засовов, установленных поперек дверей.

И кстати, они не заперты.

Вдруг из-за спинок диванов выросла человеческая фигура. Я аж отпрянула и рефлекторно выставила перед собой свое мощное оружие против занавесок. Почему-то мне казалось, что воздушная тюль на раздражающих огромных окнах, светящих на меня задорным солнечным светом – единственное, что по зубам этой полотенцесушилке. К черту! Главное – выглядеть уверенно и страшно. Второе мне всегда удается без проблем, благодаря шрамам от ожогов на пол тела.

Я была застигнута врасплох тем, как бесшумно он ковырялся в сумках на полу, пока я разглядывала холл. Теперь же, когда он стоял ко мне спиной, я смогла подобраться поближе и рассмотреть незнакомца детальнее.

Это был высокий худой, но стройный мужчина, по телосложению похожий на тех аристократов с фотографий далеких лет: длинная изящная шея, тонкие ладони с пальцами, которыми в самый раз на рояле играть, охватывая сразу три октавы. Его каштановые слегка волнистые волосы аккуратно зачесаны назад, но немного взлохмачены, как будто он только что снял шапку. На нем была облегающая черная водолазка, которая делала его еще стройнее, и черные утепленные брюки из мембраны.

Он ворошил дорожные сумки и рюкзаки, наваленные в одну кучу посреди фойе. Он не казался зараженным, и не был психом, как мне кажется. Но с ним точно что-то не так. Как и с любым человеком, живущим на поверхности в эти дни.

Наконец он встал с пола и развернулся ко входной двери, возле которой лежали еще несколько рюкзаков.

И тут увидел меня.

– Ты кто? – спросила я, немедля.

Он дал себе время оценить меня с ног до головы, задержаться взглядом на моей супертрубе. А потом посмотрел на меня с немым вопросом «Ты серьезно?».

Я сжала оружие против занавесок еще пуще, нахмурив брови и поджав губы – серьезнее некуда, сынок! – сказал суровый командир в трусах с дыркой на заднице.

– Можешь звать меня Кейн, – ответил он с британским акцентом.

Эх, есть у нас на базе пара инженеров – англичан! Ей богу, у меня ноги подкашиваются, когда они начинают вот так мурлыкать.

Кейну было на вид лет тридцать. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Пара неглубоких морщин на лбу, высокие скулы и впалые щеки, достаточно волевой подбородок для столь утонченного лица. Его прямая осанка и расправленные плечи подтверждали мою теорию о том, что он имеет королевские корни. Он был похож на высокого эльфа, и весь этот деревенский модернизм вокруг очень шел ему. Взгляд лисьих зеленых глаз был пронизан свойственным лишь аристократам чувству надменности и легкого презрения к собеседнику. Я вдруг почувствовала себя настоящим варваром перед ним: стою в трусах с дубинкой в руках, пока он тут такой весь грациозный чуть ли не чай попивает из чашечки с блюдечком в цветочек.

Кейн, как ни в чем не бывало, продолжил переносить рюкзаки от двери к диванам.

– Что это за место? – спросила я.

– Гостиница Умбертус в Бадгастайн, – ответил он.

Я ни слова не поняла, но кивнула.

– Ты живешь здесь один?

– Всего здесь проживает пятнадцать человек, включая меня, – отвечал он, таская сумки туда-сюда.

Он даже не обращал на меня внимания, и я поняла, что моя супертруба не нужна, я опустила ее.

– Вы… все ученые? – спросила я, разглядывая его оборудование в сумках.

Какие-то прозрачные боксы с пробирками, длинные телескопы, военные ноутбуки. Большинство из его переносного оборудования я впервые видела.

– Что-то вроде того, – ответил он.

А потом закинул на плечо один из рюкзаков, взял ноутбуки и зашагал прочь.

Вот так, не попрощавшись, не пригласив на чашечку английского эрлгрей, а просто ретируясь, словно я мимолетный незнакомец, попавшийся ему на дороге в утренний час-пик и донимающий раздражающими глупыми вопросами, вроде «А который час?».

Он исчез за углом, хлопнула металлическая дверь. А я продолжала стоять в полной растерянности от такого странного приема гостей. Но у меня было слишком мало входных данных, чтобы построить хоть какие-нибудь вразумительные выводы о том, что происходит. Поэтому я натянула на себя невидимую капитанскую шляпу мореплавателя-первооткрывателя и поспешила за этим странным Кейном.

Дверь, за которой он исчез, оказалась аналогом аварийного выхода в противоположном конце холла, откуда вышла я. Услышав очередной хлопок двери где-то сверху, я побежала через одну ступень на второй этаж и снова оказалась в коридоре с кучей дьявольских дверей.

Однако, сразу стало ясно, что этот этаж отличался от верхнего. Мой был жилой. Этот – рабочий. Видимо, раньше здесь располагались конференц-залы, которые Кейн переделал в собственные лаборатории. Я зашла в ту, где слышалась возня.

Это – биохимическая лаборатория. Хоть я особо не разбиралась в них, но четыре года общей научной подготовки позволили мне узнать инкубаторы для культивирования клеток и проведения химических реакций, центрифугу для разделения жидкостей, холодильники и морозильники для хранения крови, шейкеры для перемешивания жидкостей в колбах, термостатные камеры для исследований, а еще целая куча рокеров, дробильных мельниц, температурных плиток, колбонагревателей, весов, анализаторов разного рода. И это только то, что я сумела распознать. Вся эта исследовательская красота располагалась вдоль стен, на которых висели дисплеи и доски с разными формулами, значениями, таблицами и молекулярными схемами. Я почувствовала где-то глубоко внутри просыпающегося ученого, которого искренне заинтересовали надписи на досках. Хоть я и стала солдатом, другая половина Тессы всегда тяготела к таинственным закорючкам, в которых скрывалась формула жизни.

Кейн прошел к одному из столов с микроскопом и стал ворошить рюкзак с сумками, доставая оттуда новые вещества для его мини-роботов. Один из них жужжал рядом со мной, на дисплее отсчитывалось время, как на бомбе. Может, там каша варится? Мое ненасытное чудовище заскулило, забурлило и задергало пищеводом как звонарь в колокол, мол, сколько уже можно меня голодом мучить? Но мой мозг при виде всех этих ученых штучек оставался глух к требовательным просьбам желудка.

Кейн немало тут потрудился. Я даже представить не могла, сколько времени ему понадобилось для того, чтоб создать целый исследовательский центр в отеле в горах. Даже если работали все пятнадцать человек, откуда они достали все это оборудование? Как долго они перевозили его сюда?

Кейн уже подключал ноутбук к микроскопу и запускал программы. В общем, всем своим видом показывал, что занят и на меня времени нет. Ага, как же! Так легко не отделаешься от варвара с дубинкой в капитанской шляпе!

– У вас тут окна, – отметила я.

– Да, человечество изобрело их, когда покинуло пещеры.

– Я серьезно. Это небезопасно.

Кейн промолчал и уселся ко мне спиной, погрузившись в мир клеток под микроскопом.

– Мы где-то глубоко в Альпах, да?

– Да.

– У вас есть солдаты, военные?

– Нет.

– Как же вы защищаетесь?

Кейн вздохнул.

– Ты задаешь неверные вопросы, Тесса.

Я замерла.

– Откуда ты знаешь мое имя? – насторожилась я.

– С твоей экипировки.

– Там написано «Терра-Эко» – часть моего позывного.

Я снова сжала оружие против занавесок. Не нравилось мне, когда люди знали обо мне то, что я им не говорила.

– Тут есть люди, которые знакомы с тобой.

В голове тут же всполошился ворох из подозреваемых. Кто это? С кем я могла встретиться вне базы?

– И опять же, ты задаешь неверные вопросы, – перебил он мои размышления, пялясь в свой микроскоп.

Он начинал меня бесить.

– А какие верные?

– Ну например: почему ты не обратилась в монстра после укуса?

Да, он прав. Это – чертовски хороший вопрос.

– Ведь тебя укусили. Это был не сон. Зараженные высосали из тебя порядка трех литров крови, вирус из их слюны попал в твои кровеносные сосуды. Но единственная причина, от которой ты могла умереть, была лишь критическая кровопотеря.

Я подкралась поближе.

– Так почему я не обратилась? – спросила я полушепотом.

Двоякие чувства охватили меня в этот момент откровения: любопытство ученого в капитанской треуголке настолько окрепло в своих позициях, что уже присматривало попугая себе на плечо, но в то же время выдрессированная осторожность Падальщика предупреждала всю нашу вечеринку Тессовых перевоплощений о том, что мы всего в одном шаге от реального дерьма, о котором еще пару дней назад даже и не подозревали.

– Это – мутация, своего рода, – ответил Кейн, продолжая испепелять взглядом образцы в микроскопе.

– Мутация?

– Да. Она наблюдается у некоторых людей, в особенности родившихся уже после Вспышки.

– Что-то типа иммунитета к вирусу?

– Нет. Ты заражена, это точно. Просто вирус в твоем организме проявляется по-другому.