Убитая монета

– Да, помню, – кивнул Олигарх. – Прикормленный эксперт…

Коллекционер по прозвищу Матрос оставил его реплику без комментариев:

– Всего известно пять экземпляров такого «Антоныча», которые можно считать подлинными. И, насколько я помню, уже было две серьезные попытки купить его за миллион швейцарских франков плюс аукционная комиссия.

– Понятно. Скажи лучше, там есть мои монеты? – Олигарх припечатал широкой хозяйской ладонью предварительный каталог весенней выставки.

– Нет. Я думаю, что для платины будут организованы отдельные торги.

Собственно, сегодняшние собеседники и познакомились-то исключительно благодаря покойному Леониду Борисовичу Леверману. Точнее, благодаря его легендарной коллекции. А еще точнее, благодаря той части коллекции, которую Олигарх много лет назад купил за серьезные деньги.

Как оказалось позже – думал, что купил…

Общеизвестно, что именно в Российской империи впервые в мире стали чеканить монеты из платины. Причем обратились к платине не просто так, не из праздного интереса, а из-за вечного дефицита традиционных денежных драгметаллов, – золота и серебра, – в государственной казне. Опыт был кратким и неудачным, но – был! «А также в области балета мы впереди планеты всей…» И в платине, если не считать более ранних подделок испанских или испанских колониальных монет, тоже – целых восемнадцать лет, с 1828 по 1845 годы. Начато все было по уму, как при Петре Великом: сначала маленькая трешка, потому что более мелкие монеты легче чеканить, да и тираж у них самый массовый. В 1829 году добавился диковинный номинал в шесть рублей, а в следующем и вообще – экзотичная 12-рублевка. Однако очистить платину тогда удавалось только до девяноста пяти процентов, поэтому монеты получались внешне неказистыми, не привлекательными и не были популярны. Поэтому, в конце концов, всю платину из денежного оборота изъяли и продали англичанам, которые в результате стали на какое-то время монополистами.

Так вот, под конец девяностых годов уже прошлого века, именитый коллекционер Леонид Леверман, предложил Олигарху приобрести полную коллекцию российской платины, включая даже такие редкости, как рубль 1827 года, две монеты по двенадцать рублей, две по шесть, пять «трешек», а еще уникальные «полтины» и «четвертаки» 1826 и 1827 годов. Кроме этого, приятным бонусом к предложенному товару шли медали и памятные жетоны – и таким образом получалась коллекция платины более полная, чем в любом музее Москвы или Питера.

Разумеется, просто с улицы, без своего человека в ближайшем окружении Олигарха, выйти на него с таким предложением было бы нереально. Поэтому Леверман, для начала, подкупил за большие деньги и за обещанный процент именитого столичного коллекционера, который считался при Олигархе советником по антиквариату. Тот провел со своим подопечным определенную подготовительную работу, показал ему несколько экспертных заключений разной степени достоверности, и через некоторое время организовал встречу покупателя и продавца.

Остальное для нумизмата Леонида Левермана было делом техники. Сторговались на двадцати пяти миллионах долларов. Разумеется, с премией к цене за полноту коллекции. Потому что, пояснил Олигарху тогдашний его консультант, так все равно получается выгоднее. Например, полный набор чего бы то ни было – пятьдесят монет, у тебя сорок девять, и не хватает одной, которая уникальная, но имеется на руках у кого-то из коллекционеров. И хозяин монеты прекрасно осведомлен, что у тебя нет только ее. За сколько ты ее получишь? Только что не разденут. Вот и следует брать коллекцию разом, убеждал консультант. Заплати, положи и гордись – только не лопни от осознания своего величия…

Чтобы не связываться с органами валютного контроля и таможней, деньги за монеты ушли с иностранных счетов Олигарха куда-то на кипрские оффшоры, указанные продавцом. После этого сразу же началось оформление документов для возвращения коллекции в Россию, но… известие о скоропостижной трагической гибели Леонида Борисовича Левермана странным образом оборвало все ниточки, за которые следовало потянуть, чтобы завершить сделку.

Это было обидно и больно. Тем более, что Олигарх, как оказалось, преждевременно пообещал кое-кому на самом-самом верху, что непременно вернет на родину из Австрии российские платиновые монеты и даже создаст специально для них некий частный музей, экспонаты которого будут иметь, безусловно, не только материальную, но и культурно-историческую ценность.

Свято место пусто не бывает. Поэтому неудивительно, что спустя короткое время, прекрасной патриотической идеей Олигарха воспользовались другие, сделав себе имя на царском золоте или на яйцах Фаберже, а сам он потерял не только и даже не столько деньги, сколько репутацию в определенных деловых и политических кругах.

Интерес к собиранию старых и редких монет он тоже потерял надолго, если не навсегда.

…Каким образом Саша Дыбенко, математик и нумизмат, вычислил связь продавца с человеком из близкого окружения Олигарха, каким образом раскопал доказательства сговора их за спиной покупателя – это совсем другая и непростая история, требующая отдельного описания. Как бы то ни было, Олигарх тогда сразу поверил всему, что рассказал молодой человек странной внешности – и про самого Левермана, и про своего собственного консультанта по антиквариату, и про настоящую стоимость платиновой коллекции. Олигарх вообще был человеком неглупым и хватким, он уже давно предполагал, что дело нечисто, и что его просто надули, как последнего лоха. Однако сознаваться в этом не хотел даже себе. Во всяком случае, до тех пор, пока сам не услышал признания жадного антиквара, сделанные им перед смертью.

Перед смертью, которая, разумеется, наступила в результате несчастного случая… А еще перед тем, как по неосторожности вывалиться во двор из окна своей новой квартиры на четырнадцатом этаже, антиквар добровольно передал Олигарху, в качестве своего рода извинений, небольшую коллекцию старых монет, которыми давно интересовался Дыбенко.

Сам Александр, надо сказать, ни тогда, ни в последствии не пожалел о том, что вывел этого человека на чистую воду, и никогда не испытывал угрызений совести из-за того, как неожиданно покинул этот мир бывший консультант Олигарха. Он вообще терпеть не мог всяческих откровенных дельцов и перекупщиков, которые называли себя нумизматами, но монет не любили и не понимали, а потому и не имели права обладать ими. Иногда при виде таких людей у нормального коллекционера могло возникнуть даже ощущение, что перед ним и не жулик вовсе, а искренне ошибающийся человек, просто не ведающий, что творит. Но, по мере общения, по мере узнавания и попыток объяснить, что не так, молодому тогда еще Дыбенко раз за разом приходилось убеждаться, что это неспроста, что жуликами просто так не становятся, и что обязательно вылезает какая-нибудь выгода «заблуждающемуся». Большинство из них, в свое время, прошло мимо стадии восторженного детско-юношеского собирательства, когда нарабатывается бесценный опыт, поэтому незнание предмета они скрывали за счет умения заговаривать зубы, десятка умных фраз из иностранных каталогов и профессионального жаргона. Максимум, что эти люди прочитают – это какую-нибудь историческую справку из глянцевого журнала. А до серьезной нумизматической литературы и сами не добираются, и другим не дают, потому что все у них только за деньги: знания, опыт, улыбки, даже тумаки…

В принципе, что за монета перед жуликом на самом деле – его не интересует, он видит за ней только прибыль, потенциал для получения денег, и представляет себе, как можно извратить реальную картину, где и что нужно подтасовать в свою пользу.

…К сожалению, о дальнейшей судьбе русской платины, за которую было заплачено и переплачено, покойный консультант по антиквариату не имел ни малейшего представления. Так что потом, на протяжении многих лет, Олигарх все еще без успеха искал свои деньги, а также часть легендарной коллекции Леонида Левермана, за которую и ушли в небытие эти деньги.

И вот сейчас Александр Дыбенко принес ему известие о предстоящем аукционе – плюс цветной предварительный каталог этого аукциона, с аккуратными собственноручными пометками.

– Откуда у них монеты покойного Левермана?

– Не знаю.

– А сам-то как думаешь?

– В открытом доступе нет сведений о том, кто их выставил на продажу. Надо выяснять на месте.

– Предлагаешь принять участие в аукционе?

– Как вариант. – Дыбенко с самого начала понимал, что другого выхода нет. Но даже в самом доверительном в общении с любым собеседником он предпочитал, чтобы тот сам приходил к нужным выводам и самостоятельно принимал все важные решения.

Олигарх сделал вид, что задумался:

– Значит, у тех, кто распродает сейчас коллекцию, может оказаться и моя платина?

– Да, не исключено.

Олигарх посмотрел на цветную брошюру:

– Там у них будет выставлено все, что осталось от Левермана? Кроме того, что я тогда купил?

– Нет, конечно. В каталоге вообще только российское серебро. Но, к примеру, в нем совершенно не представлено знаменитое золота из его коллекции, которого было ой, как много, – покачал Дыбенко головой:

– Сдается мне, что это пробные торги. А все самое интересное нас еще впереди ожидает…

Знаменитый нумизмат польский граф Эммерих Гуттен-Чапский

Значок на поле знаменитого графа Эммериха Гуттен-Чапского… Стр. 28

Гурте целой серии редких платиновых монет, также выставленных на аукционе 1968 года». Стр. 29

Пробный рубль 1740 года, так называемый «Бензельный Антоныч», продали десять лет назад…». Стр. 26

Глава 2

«Золотой семейник»

«Теперь я пирожок с мясом!» – сказал колобок, дожевывая лисицу.

Откуда-то из Интернета

Раньше, в молодости, Виноградов любил носить черные рубашки. Теперь перестал. Слишком часто в последнее время ему приходилось надевать их на похороны сверстников…

– Здорово, Володя.

– Привет.

Народу на кладбище в этот раз было не то, чтобы много, но военкомат организовал все, как положено: два автобуса, почетный караул, салют…

– Давно не виделись.

– Да уж, это точно…

С человеком, оказавшимся рядом, Владимир Александрович когда-то давно учился в Высшем морском училище, в одной роте, хотя и на разных специальностях. Не то, чтобы они близко дружили, но все-таки были приятелями – посещали вместе Интерклуб моряков, нарабатывая языковую практику на английском и на немецком, менялись книгами из родительской домашней библиотеки. Виноградов после училища получил диплом полярного метеоролога, сдал экзамены в аспирантуре, но почти сразу отправился по «андроповскому» набору на оперативную работу, в органы внутренних дел. А курсант Паша Белкин выпустился океанологом, тоже с красным дипломом, и вроде бы получил распределение в какой-то НИИ по охране природы. Потом он исчез на несколько лет из поля зрения, и следы его обнаружились только в городе Лондоне, где молодой кандидат наук Павел Олегович Белкин совсем неожиданно для однокашников занял мелкую должность в советском представительстве при Международной морской организации. Кто-то на встрече выпускников вроде бы упомянул, что у него не то родной дядя чем-то руководил в Министерстве иностранных дел СССР, не то он просто удачно женился на дочке сотрудника Внешпосылторга…

В общем, как бы то ни было, Пашка из Лондона перебрался в Женеву, где потом несколько лет занимался вопросами загрязнения океана. После перестройки Белкин на какое-то время вернулся на родину, где-то что-то, говорят, преподавал, а потом снова на несколько лет пропал из поля зрения Виноградова и других общих знакомых. Вышел он на пенсию даже раньше, чем те, кто всю жизнь зарабатывал северные надбавки – в звании, кажется, подполковника или полковника Службы внешней разведки.

– На поминки поедешь? – поинтересовался однокашник по училищу.

– Поеду, но позже, – кивнул Виноградов. – Я на машине. Отгоню, поставлю, и прямо туда.

– Подбросишь до метро?

– Конечно… а куда тебе вообще?

– Да нет, я от метро потом сам доберусь, так быстрее.

Траурная церемония скоро закончилась. Грохнул салют, над могилой насыпали холмик, поставили крест с фотографией – и люди потянулись протоптанной дорожкой к выходу с кладбища.

– Паша, я и не знал, что вы с ним были знакомы, – сказал Виноградов, обернувшись в последний раз к свежему воинскому захоронению.

– А мы и не были знакомы, – пожал плечами однокашник.

– Тогда как же ты здесь… – спросил адвокат Виноградов, уже, впрочем, догадываясь о том, какой ответ услышит.

– С тобой повидаться, Володя.

Адвокат Виноградов считал себя уже не очень молодым человеком и достаточно серьезным профессионалом. Долгий опыт общения с представителями спецслужб подсказывал, что место, время и даже обстоятельства сегодняшней встречи были выбраны не просто так. Но он все-таки уточнил:

– А что, просто позвонить нельзя было? Договорились бы заранее…

– Никак нельзя было, Володя, извини и поверь, – развел руками Белкин. – Времени очень мало.

Еще несколько метров они прошли молча.

– Хочешь знать, за что сел Леонид Михайлович Леверман?

– Кто? – Переспросил адвокат.

– Да ладно тебе…

В долгой и хлопотной биографии Владимира Александровича Виноградова было достаточно много пересечений с нашими, да и не только с нашими, спецслужбами, чтобы он по-настоящему удивился. Однако правила приличия требовали хотя бы изобразить удивление:

– Паша, ты ничего не перепутал?

Разумеется, Белкин оставил вопрос без ответа:

– Очень надо, чтобы ты согласился на предложение, которое сделала его очаровательная дочь Мария. И чтобы прокатился на венский аукцион.

– Кому надо? – Уточнил Виноградов

– Стране. Государству нашему злополучному… – вздохнул Паша Белкин. – Да и тебе тоже.

– Интересно, а мне-то зачем?

– Меня попросили сделать очень выгодное предложение. По поводу страховой выплаты одним твоим эстонским клиентам. Думаю, догадываешься, о чем идет речь?

Им пришлось посторониться к обочине, пропуская автобус с командой почетного караула, и адвокат даже немного придержал своего спутника за локоть:

– Вот с этого места, Паша, давай-ка подробнее…

Дело, которым занимался Владимир Александрович, лежало сейчас в одном из кабинетов центрального офиса отечественной компании «Морингосстрах». Однако начиналось оно далеко от Москвы, в международных водах Черного моря, еще третьего марта 2022 года, когда сухогруз «НОРТ» под либерийским флагом лежал себе спокойно в дрейфе, ожидая распоряжений от собственника. Судно было небольшое, принадлежало эстонской компании, а экипаж состоял из украинских моряков под командованием капитана с российским паспортом и белоруса – старшего механика. Погода стояла прекрасная, видимость, ветер, волнение и температура окружающего воздуха полностью соответствовали климатической норме. Приблизительно в пятнадцать часов десять минут по местному времени капитан потянулся за кружкой горячего кофе, однако выпить его уже не успел – мостик судна подбросило вверх, потом вниз, палуба накренилась и окончательно выскочила из-под ног… Слава Богу, никто не паниковал, не застрял и не спал, так что спустя короткое время все члены международного экипажа уже оказались в спасательном плотике. Последним, включив аварийный сигнал SOS, к ним прикатился по палубе, накренившейся до семидесяти градусов, капитан.

Судно «НОРТ» затонуло спустя шесть минут после того, как его покинули люди. А еще спустя пять часов моряков подобрали спасатели с катера береговой охраны…

Установить причину взрыва до сих пор не удалось. Боевых действий в этом районе, официально, никто не вел. По одной версии, это была заблудившаяся плавучая мина, по другой – ракета или торпеда, выпущенная кем-то со скуки, или по ошибке. Причем, обе версии вполне устраивали компанию «Морингосстрах», в которой за несколько месяцев до инцидента застраховали на полмиллиона евро свой «НОРТ» эстонские судовладельцы – и которая, по условиям договора, была не обязана оплачивать военные риски. Однако судовладельцы, обратившиеся к адвокату Виноградову для досудебного разрешения спора, предоставили ему целый пакет материалов, включая объяснения капитана и других моряков. Из этих документов следовало, что взорваться вполне могли пары всякой химической гадости, накопившиеся в трюме судна при проведении планово-профилактических сварочных работ. Это было, конечно, нехорошо, и предусматривало суровое наказание нарушителей правил техники безопасности – но под критерии страхового случая подпадало совершенно точно, так что судовладельцы бы свои выплаты получили.

Разумеется, ответ на большинство вопросов мог дать осмотр корпуса судна, лежащего на глубине всего в двадцать три метра. Но по вполне понятным причинам рассчитывать на водолазную экспедицию в ближайшем обозримом будущем не следовало, так что пока адвокат Виноградов вел со страховой компанией бесконечные, долгие и тягучие переговоры…

– Володя, мы можем сделать так, чтобы они перестали сомневаться. И поверили, что произошел несчастный случай техногенного характера.

– И чтобы страховая компания выплатила денежку моим доверителям?

– Да, конечно.

– Полностью? Все полмиллиона евро?

– Точнее, пятьсот тридцать восемь тысяч, если не ошибаюсь… – продемонстрировал Павел осведомленность. – Твои ведь десять процентов?

– Пять, – покачал головой Виноградов. – Гонорар успеха.

За разговором они подошли к воротам кладбища.

Белкин деликатно отошел в сторону – подождать, пока Владимир Александрович попрощается со знакомыми и что-то еще уточнит насчет поминок.

– Вон моя, садись.

– Спасибо, – Паша открыл пассажирскую дверь.

Адвокат сел за руль и включил зажигание:

– Пусть немного погреется. Стекла запотели.

– Да я не тороплюсь.

Виноградов привычно достал видео-регистратор и начал прилаживать его на место.

– Володя, убери, пожалуйста? – попросил однокашник. – А то он и в салоне звук записывает.

– Нет проблем, – Владимир Александрович положил автомобильное устройство обратно:

– А вот скажи-ка мне, Паша, отчего судьба коллекции Левермана так интересует контору?

Вопреки ожиданиям, Белкин ответил:

– Потому что это не его коллекция. Точнее, не только его… и не столько его…

По словам отставного сотрудника внешней разведки, получалась примерно такая история.

В середине семидесятых годов прошлого века в СССР миллионным числом появились поддельные, так называемые «армянские», десятки Николая II, которые лепили из расстрельного самородного золота или песка. Кстати, именно эти николаевские, а точнее советско-николаевские десятирублевые монеты почти сразу же стали самыми популярными для тайников и кладов – их было очень удобно прятать где-нибудь в лесу или на даче в кассетах из-под фотопленки, которые идеально подходили по размеру. Хотя, в сущности, николаевское золото и так сотню лет оставалось в нашей стране самой стабильной валютой – за нее даже в самые черные времена можно было купить жизнь и свободу.

С точки зрения настоящего нумизмата, эти десятки с портретом последнего императора никакого интереса не представляли, но даже известный коллекционер Леонид Леверман не сумел удержаться и прикупил себе некоторое количество таких монет «на черный день». Чем только, собственно, это самый «черный день» для себя и приблизил. Продавец оказался подставной, так что оперативники КГБ очень быстро реализовали разработку и провели задержание. А потом все прошло, как обычно: уголовное дело, обыск, недолгое следствие, суд…

Предложение о сотрудничестве Леверман получил еще в следственном изоляторе и отказываться от него посчитал неразумным. В результате, он не только получил срок ниже низшего, но и на свободу вышел с чистой совестью и со вполне определенными перспективами. Гражданин Леверман почти беспрепятственно получил разрешение на выезд за границу – хотя семья Леонида Борисовича, в лице русской жены и их общей дочери, пока оставлена была в Союзе. Разумеется, с перспективой воссоединения спустя некоторое время.

Леверман выехал из страны по израильской визе, но через какое-то время открыл в столице Австрии небольшой нумизматический магазинчик. Для начала и на развитие бизнеса ему было разрешено тихо вывезти за границу свое обширное собрание монет – причем, не только тех, что следователи так и не нашли, но даже часть коллекции, которая числилась конфискованной по уголовному делу.

– А потом Контора еще много лет подряд передавала ему разное золото. В основном, так сказать, условно «верхний средний класс». Относительно дорогой, но доступный материал – не раритеты, но и не просто рядовое золото, которое надо перетаскать чемоданы, чтобы заработать что-то существенное. Зато в распоряжении Левермана было представлено все. Два рубля Петра Первого и, например, червонцы Елизаветы Петровны – пусть далеко не в идеальной сохранности, но были даже такие, на которых стоит не только год, но и месяц, а то и день их чеканки. Тиражные золотые монеты Екатерины Великой, Павла, Александра I и Александра II, Николая Первого… или вот еще, помню, полный набор пятирублевых монет Александра III в идеальном состоянии, такой же полный набор Николая II – пять, семь с половиной, десять, пятнадцать рублей… Да, монеты не слишком высокой стоимости. Но все же с большой премией к металлу – они компактнее, поэтому небольшой кошелек или альбомчик может стоить немало.

Виноградов как-то незаметно для себя тронулся с места и вырулил с парковки на широкий проезд:

– Паша, а ты уверен, что мне это надо знать?

– У Левермана точно был гроссбух… или что-то в этом роде.

– Домашний каталог? – Владимир Александрович припомнил записи, которые на днях увидел в магазине.

– Нет. То, что он привез в Россию после возвращения, и что сейчас хранится у госпожи Леверман, мы, конечно, внимательно изучили. Но там описана только небольшая часть коллекции. В основном, серебро, совсем мало платины и практически нет золотых монет, – Белкин поправил ремень безопасности:

– Чтобы ты понимал, Володя… Контора в свое время передала ему даже не коллекцию, а целый склад нумизматической торговли. Но вот на некоторые самые дорогие и редкие монеты карточек в каталоге просто не оказалось. И это выяснили, к сожалению, только после убийства Левермана.

Виноградов дождался зеленого сигнала светофора и повернул по стрелке.

– Хотя на некоторых своих карточках он отмечал продажную цену и дорогих монет. В долларах, или в швейцарских франках, потому что никакого евро тогда еще в проекте не было. И, естественно, цены покупки монет Леверман не записывал. Но должен же он был где-то вести, сколько и на что потратил…

– Да, а главное, сколько, чего и на какую сумму получил от государевой казны? – понимающе усмехнулся Владимир Александрович. – Как нас учили на политэкономии, социализм – это строгий учет и контроль!

Подполковник разведки на пенсии сделал вид, что слышит иронии в голосе адвоката:

– Общая сумма должна была складываться из отдельных сумм за монету или за группу монет. Случалось, что для него покупали целые коллекции. Но если наши специалисты подбирали золото для Левермана в СССР, то цены тут и на западе на одни и те же монеты тогда были совсем разные. В Советском Союзе официального рынка на них не было, и цен быть не могло. Леверман должен был продавать все по тем ценам, которые были там. Есть сведения, что он продавал монеты и оптом. Тысяча рублевиков, к примеру…

– Слушай, Павел, – задумался Виноградов. – Наверняка в его коллекции были и по-настоящему редкие экземпляры? С какими-нибудь особенными приметами?

– Ты о чем это? – В свою очередь, удивился Белкин.

– Вот, например, – продемонстрировал, в свою очередь, осведомленность адвокат, – некоторое, особо ценное, серебро у Левермана было со значками графа Гуттен-Чапского. Возьми каталог весеннего аукциона, там есть один такой «Антоныч»…

– Сейчас я тебе точно не скажу, надо посмотреть… – полез в карман Паша Белкин, как-то незаметно превратившийся в Павла Олеговича. – Вот, держи! Только не перепутай, пожалуйста, и не потеряй.

Он положил на матовый пластик приборной панели перед водителем монету белого металла – совершенно обычный рубль, современный, 2015 года.

– Это мне оплата за то, что подвез? Прямо скажем, не густо…

– Смешная шутка. Ты лучше посмотри внимательно.

Владимир Александрович взял монету двумя пальцами: ощипанный орел с опущенными крыльями, номинал и все прочее. Потом перевернул – и увидел на оборотной стороне точно такое же изображение. Еще раз перевернул, потом еще… нет, все правильно, зрение у него было в полном порядке.