На заработках. Роман из жизни чернорабочих женщин

– Вставать, вставать, любезные! Полно вам дрыхнуть! Два часа уже… За работу пора! – раздавался хозяйский голос из-за перегородки – и Арина проснулась.

Мужики и бабы медленно поднимались с пола и скамеек и почесывались. Вскочила и Арина с лавки и стала протирать глаза. Хозяин вышел из-за перегородки и заходил по избе, стуча новыми сапогами и набивая себе трубку. Акулина распахнула дверь на двор – и в избу ворвалась струя свежего весеннего солнечного воздуха. Акулина первая поплелась на работу, за ней стали выходить и другие женщины и мужики. Ардальон Сергеев говорил:

– А стряпка пусть в избе останется. Ужотка надо будет самовар ставить, а теперь пусть-ка возьмет мои две рубахи, что вчера вымыла, да хорошенько на скалке вальком их прокатает. Ариша! Слышишь?

– Слышу, хозяин, – отвечала Арина, слегка потягиваясь.

VIII

По уходе рабочих на огород Ардальон Сергеев и сам отправился присмотреть за ними. Потолкавшись около парников, в которых уже росли овощи, отдав приказ, дабы зажечь приготовленный для новых парников и уже остывший конский навоз, путем прибавления к нему нескольких корчаг кипятку, он снова вернулся в избу. Арина, стоя около стола, катала вальком на скалке его рубахи, поминутно поплевывая на правую руку, дабы из нее не выскальзывал валек. Она разгорячилась от работы, на здоровом ее, хоть и с узенькими глазами и с сильно вздернутым носом, но все-таки миловидном молодом лице играл яркий румянец. Ардальон Сергеев остановился пред ней несколько в отдалении и стал смотреть на нее, слегка улыбаясь. Арина, видя его взгляд, направленный на нее в упор, сначала потупилась, а потом отвернулась. Ардальон Сергеев заметил это и сказал:

– А ты чего мурло-то от меня воротишь, писаная? Ведь не съем.

Арина промолчала.

– Коли хозяин к тебе ласков и улыбки на тебя строит, и ты должна к нему улыбки… – продолжал Ардальон Сергеев. – А еще денег вперед просишь! Ласковое телятко две матки сосет. Эту пословицу, кажется, должна знать.

– Да я не ворочу мурла, а вы так уж очень пронзительно смотрите… – тихо отвечала Арина.

– Пронзительно! Коли пронзительно смотрю, значит, есть у меня к тебе уважение. Брось-ка катать. Успеешь еще… Да ставь самовар. Чаю мы с тобой пока до рабочих-то напьемся. Тем еще нескоро пить по положению, а у меня инда в глотке пересохло – до того пить хочется. Пересолила ты щи-то, что ли.

– Кажется, я в меру солила.

– В меру! Влюбившись в кого, что ли, что сильно солишь?

– Ну вот… В кого ж мне влюбившись быть? Нам не до любви. – Арина слегка хихикнула.

– Ну, то-то… – сказал хозяин и прибавил: – А то ведь иные нарочно сильно солят, потому солью, коли ежели с лукавыми словами, можно приворожить. Смотри не приворожи хозяина.

– Ну вот… чтой-то вы говорите, Ардальон Сергеич!..

– Я дело говорю. Смотри у меня! Ну, ставь, ставь самовар-то!

Арина принялась наливать ведерный самовар водой, навалила в трубу его углей и зажженных лучин, загремела трубой. Ардальон Сергеев сидел на лавке близ Арины, косился на нее и покуривал трубку. Арина, очевидно, ему нравилась. Наконец он не выдержал и, когда та раздувала уголья в самоваре, потянулся к ней и тронул ее рукой. Арина стояла к нему спиной, прикосновение его руки к ней было неожиданно, а потому она взвизгнула и уронила железную трубу. Хозяин засмеялся.

– Ну чего визжишь, как поросенок! Ведь не шпарят тебя. Иди сюда, я тебя поглажу, – пробормотал он.

– Да что это вы, Ардальон Сергеич, все пристаете, право…

– А то что же? Должна быть даже благодарна, коли хозяин пристает.

– Да я вовсе этого не хочу, потому я не такая…

– Дура! Да ведь тебя не убудет от этого, коли я тебя поглажу. Ну, иди сюда.

Арина не шла и прижалась спиной к печке.

– Ну, стой. Я сам встану и подойду… – поднялся Ардальон Сергеев, подошел к Арине и стал гладить ее по спине. – Вишь, спина-то какая! Что твой стол. А еще говоришь, что из голодного места пришла. Нешто такие спины с голоду нагуливают!

– Уж такого я роду, что меня вширь тянет, – отвечала Арина, вся как-то съежившись, но все-таки дозволив погладить себя.

Ардальон Сергеев отошел от нее и сел опять на лавку. Самовар зашумел. Арина не отходила от самовара и время от времени снимала с него трубу и дула в уголья, хоть этого и не нужно было делать, потому что уголья давно уже успели разгореться. Ей нужно было только занять себя чем-нибудь, чтобы не так было трудно выносить взор хозяина, вперенный в нее в упор.

– На ледянку. Возьми. Пососи…

Ардальон Сергеев опустил руку в карман штанов, вытащил оттуда несколько леденцов в бумажках и протянул их Арине. Та не брала.

– Бери, бери, коли дают. Не отрава… – сказал он. – Я знаю, девки сладкое любят. Одну ледяночку дососешь теперь, а вот как самовар скипит, с остальными чай пить будем. Бери, бери… Чего ты, в самом деле! А то ведь рассержусь. Не раздражай хозяина.

Арина взяла и сказала:

– Спасибо, коли так.

– Ну, развертывай бумагу да ешь. Чего ж ты стала, как лошадь с норовом! – продолжал Ардальон Сергеев, улыбаясь.

Арина развернула бумажку и взяла леденец в рот. Хозяин все еще не спускал с нее глаз.

– Сладко? – спросил он ее.

– Сладко, – тихо отвечала она.

– Есть у вас такие леденцы в Боровичском уезде? Трафилось есть?

– Трафиться-то трафилось, а то у нас больше медовые да мятные пряники.

– Будешь ласкова к хозяину, да не станешь от него мурло воротить, так и пряников куплю. Любишь пряники-то? А? Очень любишь? Ох, девки, девки! Все-то вы охотницы до сладкого.

Самовар закипел. Из-под крышки его стала вылетать струя пара. Наконец вода заклокотала и вышла через край, пуская потоки по грязной меди.

– Снимай скорей трубу, снимай! Прикрой крышечкой да ставь самовар-то на стол. Экая ведь ты какая! До чего докипятила.

Мощными руками подала Арина ведерный самовар и поставила его на стол.

Ардальон Сергеев принялся заваривать чай.

– Ну, чего же ты стоишь-то, коли дело сделала? – обратился Ардальон Сергеев к Арине. – Самовар подала и садись к столу. Сейчас вместе чай пить будем. У нас чинов нет. Садись.

– Я после вас, господин хозяин, – застенчиво отвечала Арина.

– Коли сказано, что садись, значит, садись. Вместе пить будем.

Арина подвинула к столу скамейку и робко села на кончик. Ардальон Сергеев протянул к ней через стол руку, и хотя Арина отшатнулась, но все-таки потрепал ее по щеке.

– Ты просила денег вперед, говорила, что надо в деревню родителям послать, на вот три рубля, посылай… – сказал он, полез за голенище, вытащил оттуда бумажник из синей сахарной бумаги, вынул из него трехрублевую бумажку, положил ее перед Ариной и, прихлопнув ладонью, прибавил: – Видишь, я не в тебя, я не брыкаюсь. Попросила вперед денег – и дал, хотя никому не даю. А ты брыкаешься и мурло от хозяина воротишь.

– Да я бы и не воротила… А зачем вы трогаете?.. Мне стыдно.

– Трогаете! От троганья тебя не убудет. Ну, что ж надо сказать, когда для тебя благодетельство делают и деньги тебе вперед дают?

– Спасибо вам, господин хозяин.

– Спасибо! Спасибо – этого мало, а ты чувствуй.

– Я и то чувствую.

– Ну, то-то… Пей чай-то…

Хозяин налил две чашки чаю и одну из них подвинул к Арине.

IX

Ардальон Сергеев и Арина, сидя друг против друга, пили чай, громко схлебывая его с блюдечка. Ардальон Сергеев не спускал с Арины глаз и время от времени улыбался, но молчал. Арина старалась не смотреть на него, но это было невозможно. Она должна была бы отвернуться от него, но это она считала чересчур уж дерзким против хозяина. Он все-таки отличал ее от других рабочих: поит чаем вместе с собой, а главное – дал три рубля в счет заработка для отсылки в деревню. Она ограничивалась тем, что при каждой двусмысленной улыбке его застенчиво опускала глаза. Наконец Ардальон Сергеев кивнул на нее и спросил:

– Все девки у вас в Боровичском уезде такие писаные миндалины или только ты одна?

Арина зарделась, как маков цвет, и отвечала:

– Да чтой-то, Ардальон Сергеич, вы говорите, право! Зачем такие слова?

– Затем, что прельстившись тобой. Очень уж ты гладкая миндалина у меня. Ну, отвечай же: все в Боровичском уезде такие?

– Да почем же мне-то знать!

– Дура, что так хозяину отвечаешь, своей выгоды не понимаешь. А ты отвечай: «У нас, мол, девки все корявые, а я одна такая удалась». Как тебя по отчеству-то звать?

– Да зачем вам? Хозяева батрачных девок по отчеству не величают.

– А почем ты знаешь, может статься, у меня такой состав в голове, что я из тебя хочу и не батрачную сделать? Ты не можешь видеть моего воображения. Ну, как отца-то звать?

– Гаврилой.

Ардальон Сергеев похлопал ладонью около себя по лавке и сказал:

– Ну, поди сюда, Арина Гавриловна, сядь со мной рядышком.

– Ну вот… Зачем же это?.. Вовсе это даже напрасно. Вы там сидите, а я здесь буду сидеть, – пробормотала Арина, стараясь не смотреть на хозяина.

– Иди же сюда, коли хозяин тебе приказывает! – повторил Ардальон Сергеев.

– Вовсе это даже и не хозяйское дело. Хозяин должен работу приказывать.

– А вот как ты придешь да рядышком сядешь, я тебе и работу прикажу.

– Приказывайте оттуда.

– Чудная девка! Да ежели я так не могу. Иди сюда.

Арина не шевелилась. Ардальон Сергеев продолжал:

– И что это у вас за извадка артачиться, коли хозяин хочет свою ласковость доказать.

– Да не нужно мне вашей ласковости.

– Вот как! А я еще три рубля дал для посылки в деревню!

– За это спасибо, за это я благодарна, век буду помнить и заслужу, что вы на голодуху моим тятеньке с маменькой дали, а баловать зачем же!

– Да ведь я могу и отнять, коли так.

Арина молчала и сделала серьезное лицо.

– И отниму. Как пить дать, отниму… – продолжал Ардальон Сергеев.

– Не сделаете вы это, господин хозяин; вы добренький, – сказала Арина.

– Нет, сделаю.

– Ну, ин воля ваша, хозяйская.

Арина вздохнула, хозяин помолчал и произнес:

– Садись, Арина Гавриловна, рядышком! Остальному женскому полу по пятиалтынному в день у меня расчет, а тебе по двугривенному считать буду, а потом даже еще прибавлю – вот до чего ты мне люба.

Арина сидела вся съежившись, терла левую руку выше локтя ладонью правой и не смотрела на хозяина. После некоторой паузы она проговорила:

– Да что вы так уж очень к девке-то ластитесь? Холостой, что ли, или вдовый?

– Все мы здесь в Питере холостые.

– Ну а в деревне-то жена все-таки есть?

– Еще бы не быть. В деревне хозяйство, дом. При хозяйстве без бабы невозможно. И жена есть, и дети есть, скрывать не буду.

– Ну, вот видите. А вы к чужой девке ластитесь. Как это даже неладно.

– Неладно! Что ж поделаешь, коли девка по нраву пришлась! Очень уж ты распрекрасна.

– Бросьте, нехорошо.

– Да что «нехорошо»! Зачем такая миндалина уродилась?

– Такую матушка родила.

– Вот матери-то за это три рубля и пошлешь, которые я дал. Садись ближе, рядушком.

– Да полно вам.

Чаепитие продолжалось, а Арина все еще сидела на своем месте, против хозяина. Выпито уже было чашек по пяти. Хозяин налил еще. От усердного питья горячего чая и от волнения пот с него лил градом. Разговор пресекся. Раза два, впрочем, Ардальон Сергеев произносил: «Дуры вы, девки, не можете своей выгоды понимать» – и опять умолкал. Сначала он отирал лицо рукавом рубахи, но пот на лице выступал все сильнее и сильнее.

– Ух, запарился! – проговорил он наконец. – Подай-ка мне, умница Аришенька, полотенце, чтобы утираться. Вон на гвозде висит.

Ариша поднялась с места и отправилась за полотенцем, сняла его с гвоздя и поднесла к Ардальону Сергееву. Тот взглянул на Арину, улыбнулся во всю ширину лица и вместе с полотенцем схватил и ее за руки.

– Ну, чтой-то! Оставьте, пожалуйста… Пустите, – заговорила она, вырывая свои руки.

– Пущу. Дай только в уста сахарные поцеловать.

– Нет, нет… Не желаю я этого!

Арина замотала головой. Ардальон Сергеев хотел ее поцеловать силой, но, мускулистая, мощная, она рванулась с такой силой, что вырвала свои руки, отбежала к дверям избы и стала в отдалении.

Ардальон Сергеев опустил руки и не двигался.

– Ну, девка! Да что от поцелования-то тебя убыло бы, что ли! – сказал он. – Ну, сядь хоть рядушком со мной, сядь… Потешь хозяина.

Арина молчала. На глазах ее показались слезы.

– Экая упрямая лошадь! – проговорил Ардальон Сергеев и бросился по направлению к ней.

Арина выскочила из избы на огород. Хозяин остановился на пороге избы и погрозил ей пальцем.

– Ну ладно, коли так… – проговорил он, нахмурив брови. – Коли бы ты для нас, то и я бы для тебя… А так как ты не хотела уважить хозяина, то и хозяин будет теперь с тобой на другой манер. Смотри у меня, курносая!

Арина продолжала стоять на огороде. Она плакала. Хозяин еще раз погрозил ей, на сей раз уже кулаком, и, сердито захлопнув двери, скрылся в избе.

X

Обратно идти в избу, где остался хозяин, Арина не решалась и тихо направилась к парникам, у которых работали другие бабы и девки. К парникам она шла медленно. Глаза ее были заплаканы. Она фыркала и утиралась мякотью голой красной руки, выглядывающей из засученного выше локтя рукава ситцевого платья. Акулина, сидя на корточках, полола салат в парнике. Арина подошла к ней, Акулина взглянула на ее заплаканные глаза и удивленно спросила:

– Что такое стряслось? О чем это ты?

– Да так, ни о чем, – отвечала Арина, стараясь улыбнуться.

– Нет, в самом деле? – продолжала Акулина. – Или о доме раздумалась, о тятеньке с маменькой взгрустнула?

– Да просто так… – упорствовала Арина, не желая сказать причину своих слез при посторонних, так как на ее слезы обратили внимание и другие бабы, работавшие у парников вместе с Акулиной, а также и работник Спиридон.

Слыша ответ Арины, он улыбнулся и сказал:

– Да ведь у девок, знамо дело, глаза на мокром месте растут – вот она и плачет.

– Нет, врешь, не на мокром месте. Меня чтобы в слезы вдарить, много надо. Я не слезливая, – отвечала Арина, присев на угол открытого парника.

– Ну, о матери взгрустнулось. Это видно. Стыдись, матка, реветь. Ведь не махонькая, – проговорила Акулина.

– Вовсе даже и не о матери. Что мне мать! Она не померла. Хозяин вон дал мне даже три рубля, чтоб в деревню ей послать.

– Да что ты! – удивился Спиридон. – Чем же это ты ему так угодила? Ведь он ни девкам, ни бабам, которые ежели в поденщине, никогда вперед не дает.

Арина помолчала и дала ответ:

– А мне дал. Сам дал. Сначала я просила, он отказал, а потом взял да и дал сам. Да дать-то дал, а теперь пристает, целоваться ко мне лезет.

– Вот как! Ну, так, так… Порядок известный. Теперича я понимаю. На это его взять. Он у нас бабник известный, – произнес Спиридон.

Акулина вспыхнула.

– Обидеть, что ли, захотел? – спросила она.

– Да не обидеть, а просто целоваться лезет и пристает, а я этого не желаю. Чаем меня сейчас с собою поил, леденцами потчевал, три рубля дал.

– Ну, так, так… Это правильно. Он у нас смазливых девок не пропускает. Это верно, – продолжал Спиридон. – Летось трем девкам уважение делал.

– Какое же тут уважение, коли за руки хватается и проходу не дает. Для чего он это? Чего он лезет? Кабы он не был хозяин, то я с ним по-свойски бы, а то ведь я хозяина по сусалам смазать не могу.

Наволадожские девки и бабы, работавшие на огороде уже с неделю, стали хихикать и перешептываться между собой. Наконец одна пожилая баба произнесла:

– Дура ты, девка-то, вот что… Своей выгоды не понимаешь. Ему потрафить, так из него можно веревки вить – вот он какой.

– Зачем? Зачем, Домнушка, такие слова? Арина у нас девушка небалованая, – встрепенулась Акулина. – Она себя соблюдает.

– И, мать! Соблюдением здесь в Питере ничего не возьмешь. Опять скажу: дура девка.

– Учи, учи еще! – вспыхнула Акулина.

– А то что же?.. – продолжала Домна. – В прошлом году он вот также на одну вашу боровичскую распалился, так та его, не будь глупа, кругом обошла. Он ей и ситцу, и сапоги, и миткалю на рубахи, да, окроме того, пропил с ней рублей двадцать. Клавдией звать. Может, знаешь.

– Мало ли у нас в Боровичском есть путаных девок, а Арина не таковская.

– Первое время все не таковские, – улыбалась Домна.

– Нет, уж ты, милая, так не разговаривай. Нехорошо так.

– О! Не за королевича ли свою землячку замуж прочишь?

– Не за королевича… Какой тут королевич! А просто нехорошо безобразные речи говорить.

– А чем они безобразные? Уж коли голь, коли в поденщину за пятиалтынный пошла…

– Ну, молчи, а то ведь я и глаза выцарапаю!

– Ого! Ну что ж, выцарапать-то мы и сами тебе сумеем.

Домна вскочила с корточек на ноги и даже подбоченилась, стоя около парника. Акулина тоже приготовилась сцепиться с товаркой.

– Брысь! Чего вы, долгогривые! – махнул на них рукой Спиридон. – Вишь, что выдумали: царапаться! У нас хозяин драки не любит.

Перебранка умолкла. Акулина отошла с Ариной в сторону и стала шушукаться.

– Я боюсь, Акулинушка, теперь в избу идти, – начала Арина. – Он там опять начнет приставать. Он там один.

– Да и не ходи. Что это, в самом деле! – отвечала Акулина.

– А вдруг он звать начнет? Ведь он хозяин.

Акулина сначала растерялась, но потом нашлась:

– Хозяин, да не на это. Не на целованье он хозяин.

– Деньги-то он дал мне на посылку в деревню, а теперь попрекает.

– Отдай, отдай ему деньги. Коли заживешь их, тогда у него и возьмешь, а теперь отдай. Не нужно брать вперед, коли он озорник такой.

– Да ведь у тятеньки-то с маменькой в деревне теперь очень нудно, Акулинушка.

– Мало ли, что нудно! Как-нибудь перебьются. Потом пошлешь.

– Очень ведь просили, Акулинушка, когда я уезжала.

– Да что ты, матка, какие слова! Нешто это можно! – крикнула на Арину Акулина. – Отдай, отдай, а то иначе нехорошо. Ведь он в этих смыслах и дал, чтобы ты вот от него… не артачилась.

– А может быть, и обойдется? Может быть, и забудет? Ведь это он потому сегодня ко мне приставать стал, что вот я в стряпках и при нем была, а завтра в стряпках другая будет, так, может быть, он и ничего…

– Ой, лучше отдать!

– Тятенька-то с маменькой… Я вот что… Ежели он спросит, то отдам. Привязываться будет опять – тоже отдам.

Пока Арина и Акулина шушукались, двери избы распахнулись, из нее вышел Ардальон Сергеев и незаметно подошел к ним.

– А вы чего же лодырничаете и пустопорожними разговорами занимаетесь! – крикнул он. – Нешто я вашу сестру для разговоров нанял, да чтоб зобы ваши харчами набивать? Нет, брат, я нанял для работы. Вишь, ведьма! Чуть хозяин отвернется – сейчас уж и от парников прочь! Арина! Иди в избу и ставь самовар для рабочих! Да согреешь воду, так принимайся стирать! – отдал он приказ и прибавил: – А вы, мужики, кому перемыться надо, отдайте ей свои рубахи и что у вас там есть в стирку. Нечего ей, сложа-то руки, с землячками язык чесать да от дела их отрывать.

Арина поплелась в избу.

XI

И опять Арина ставит ведерный самовар, опять гремит в избе железной трубой, сует в самовар уголья и зажженные лучины. На этот раз в избе хозяина не было, но Арина все время со страхом смотрела на дверь, ожидая, что вот-вот он опять войдет… Через полчаса, однако, пришли рабочие пить чай. У баб опять зашел разговор про Арину. Новоладожские доказывали, что Арине вовсе не нужно было артачиться перед хозяином.

– Экая важность, что хозяин хотел пошутить с девкой! Другая бы за честь сочла, – говорила Домна.

Боровичские бабы и девки стояли на стороне своей землячки Арины. Мужики держались середины и не присоединялись ни к той ни к другой стороне. Наконец Акулина крикнула на новоладожских баб:

– Да вам-то какое дело до девки, как она себя повела! Как хотела, так и сделала. Что такое, в самом деле! В батрачки на огород поступила, так ведь не в крепостные к хозяину закабалилась!

– Однако деньги-то три рубля вперед взяла, леденцы грызла, чай с хозяином пила. За что он ей три рубля вперед дал и угощал? Неужто задарма? Как же, дожидайся! Таковский он. А деньги взяла, стало быть, и потрафляй хозяину, – стояли на своем новоладожские бабы.

Вскоре чай отпили, и рабочие стали уходить из избы к парникам. Уходя, мужики дали Арине свои грязные рубахи и подвертки в постирушку и просили их приготовить к завтрашней бане.

По уходе рабочих Арина снова поставила самовар, нагрела воды, вылила ее в корыто и принялась стирать рубахи работников, все еще боязливо посматривая на дверь в ожидании прихода хозяина. Ардальон Сергеев вернулся в избу только под вечер. Начинало уже смеркаться. Арина, полоскавшая уже начисто в том же корыте рубахи, пригнулась к корыту и старалась не смотреть на хозяина. Он был мрачен, сел на лавку и, закурив трубку, сказал Арине:

– Все еще с рубахами копаешься! Эка фря ленивая! Ну, брат, так на месте не много наслужишь. Здесь в людях жить, так надо работать, а не почесываться. Протопи печь-то скорей да разогрей щи. Ведь рабочие покончат на огороде, так придут ужинать.

Арина засуетилась, вылила воду из корыта, развесила выполосканные рубахи на веревке около печи и принялась топить печь.

– Чего ты дров-то валишь зря, толстопятая! Ведь тут не варить, а разогревать хлебово надо. Топи кочерыжками. Для этого и кочерыжек прошлогодних надергали! – крикнул хозяин на Арину.

– Да сыры они, кочерыжки-то, не горят… – робко пробовала оправдаться Арина. – Я давеча утром пробовала их жечь, но они не высохли еще.

– Не высохли! У вас все не высохли. Постараться лень. Не жалеете хозяйского добра, черти окаянные! Здесь ведь дрова-то не в Боровичском уезде, здесь они четыре с полтиной за сажень. Сажень-то дороже тебя самой.

Вообще, обращение хозяина с Ариной резко изменилось. Речи были уже совсем не те. Впрочем, Арину это радовало. Она уже смелее пробежала мимо него на огород за кочерыжками, вернулась оттуда с целой охапкой и стала их валить в печь. Кочерыжки, однако, только шипели. Хозяин сидел и смотрел в печь.

– Прикрой печку-то заслонкой… Сделай поддувальце – вот и разгорится тогда настоящим образом, – проговорил он и прибавил: – Эх, руки-то что крюки неумелые! Мало, должно быть, тебя родители за косу таскали. Даже поддувало сделать не умеешь. Загороди топку-то всю заслонкой, да щель и оставь – вот тебе и поддувало будет. Вот уродина-то! Ничего не понимает.

Ардальон Сергеев вырвал из рук Арины железную заслонку и приладил ее к печке, но сырые кочерыжки горели плохо.

– Нет, в людях так жить нельзя. Не того ты фасону, – продолжал он. – За такой фасон откуда угодно по шеям прогонят, даже и не в безработицу. А я еще тебя, толстопятую, леденцами баловал, три рубля дал. За что, спрашивается, я тебе три рубля дал, коли ты ни на какую работу не годна? Даже печи истопить настоящим манером не умеешь. Нет, не лафа так… Давай три рубля обратно – вот что… Не желаю я лентяйкам потакать.

Арина вздохнула и ответила:

– Что ж, возьмите, хозяин.

– И возьму! Зачем же задарма давать! Почем я знаю, может быть, завтра же тебя, неумелую дуру, придется по шеям с огорода спровадить, – проговорил Ардальон Сергеев.

Арина сняла с шеи бумажный платок, развязала узелок, сделанный в кончике платка, вынула оттуда трехрублевую бумажку и положила ее перед хозяином на стол. Хозяин достал из-за голенища бумажник из синей сахарной бумаги и спрятал туда трехрублевку.

– Кабы ты для нас, были бы и мы для вас, – злобно подмигнул он Арине. – Я вот и паспорт твой взял из прописки. Посмотрю завтрашний денек, какова ты в работе на огороде будешь, а не ладна – так и с Богом по морозцу. Нам белоручек не требуется. Да хорошо еще, что паспорт-то отдали обратно, а то пропиши тебя на свои деньги, внеси рубль больничный да и корми даром, пока рубль тридцать копеек заживешь. – Помолчав с минуту, он спросил: – Леденцы-то все сожрала, что я тебе давеча дал?

– Да ведь и сами же вы давеча чай с ними пили. Нет у меня больше леденцов.

– Вишь, утроба! Прорва…

– Чего ж вы, хозяин, лаетесь? Ведь сами же вы дали.

– Глуп был. Думал, что ты девка понимающая. Да и вообще глуп. Ну, кто об эту пору, когда еще гряды копать рано, столько баб и девок на огород нанимает?!

– Воля ваша.

– Конечно, моя. А ошибка сделана, так поправка нужна. Сгонять надо лишних.

Ардальон Сергеев подождал и через минуту произнес:

– Ты вот что… Ты мне больше не нужна. Сегодня отработаешь, переночуешь здесь, а завтра иди с Богом. Пятиалтынный за день тебе расчету, паспорт в зубы и – марш.

Услышав эти слова, Арина не выдержала и заплакала.

– Ставь котел-то в печь, ставь. Печь уж вытопилась. Нечего тут реветь! Нареветься-то и завтра на свободе успеешь, – прибавил Ардальон Сергеев и, взяв картуз, вышел из избы.