Отражение жизни в ТЕБЕ

Она замолчала, грустно уставившись в окно, наконец опустив кружку с кофе, которая все это время так и была в руке. За столиком повисла долгая пауза, за время которой где-то двадцать прохожих умудрились появиться и исчезнуть в окне. Но он нарушил это молчание.

– Ты права. Знаешь, во всем, что ты сказала, ты права. И да, мне нужно все, или ничего. И мне тоже страшно, что ты можешь встать и уйти. Потому, что я хочу совсем другого, чем то, что есть между нами. Знаешь, я так долго обо всем этом думал. И я сам запутался, и я сам себя не понимаю. Мне никогда не нужно было все это, я сам себя боюсь. Но я вдруг понял, что мне недостаточно того, что есть. Я не хотел, чтобы так было, я не хотел.

Он протянул руку через столик, коснулся ее пальцев, она вздрогнула, посмотрела ему в глаза. Мягко сжала его ладонь, как бы извиняясь, а может быть утешая. Они просидели так еще долго, пока не стало совсем темно за окном, и улица не сменилась на отражения. Он не хотел, чтобы все было именно так. Этого недостаточно, этого не может быть достаточно.

Глубока ли пропасть отчаяния? Он раньше никогда не задумывался об этом, и не знал, что в эту пропасть можно падать бесконечно. Так по крайней мере ему казалось весь следующий год. Отчаяние – это когда готов отдать всю свою жизнь, все, что было, есть и будет, все, что угодно, за то, чтобы получить желаемое, но все равно этого будет мало. Все равно будет недостаточно того, что можешь предложить. Он чувствовал себя ничтожеством, ребенком, у которого есть в кармане накопленные вещички. Подобранные красивые камушки, ракушки, шикши, самое настоящее богатство, как у королей, бесценное, самое лучшее. И вот он протягивает все это с гордостью и достоинством, а все это никому не надо, ей не надо. Он готов продать свою душу, отдать всего себя, никогда в жизни он не был еще так готов, но ей это не нужно. И что бы он ни делал – этого недостаточно.

Жалкий, никчемный, неспособный ничего предложить, недокороль, недобог, недодьявол, недодруг, недолюбимый. Весь этот год он все больше и больше падал в бездну отчаяния, от осознания, что у него нет того, что ей нужно. И как бы он ни старался, он никак не может это изменить. Он проваливался то в фантазии, то в кошмары, просыпаясь в липком поту, рыдая в подушку от безысходности, и отшвыривая подальше пристающего мурчащего кота. В его жизни никогда не было смысла, а когда смысл замаячил на горизонте, почти достижимый, появилась и смутная мысль, что может быть жить в этом мире не так уж и плохо. Но горизонт так и оставался горизонтом, сколько до него ни бежать. Впрочем, единственное, что его все еще держало на плаву – это слабая ниточка надежды, что однажды все может быть иначе. Он хватался за эту ниточку, как за единственное спасение, за единственную причину.

Иногда бывали вполне сносные дни, в которые он мог даже улыбаться, оставаться спокойным, понимать, о чем говорят преподаватели, делать конспекты. А иногда на него накатывала волна цунами из отчаяния, безысходности, беспросветности. В такие дни он видел все как в тумане, сквозь непроизвольные образы, будто через толстое стекло, которое не пропускает ничего извне. В последнюю сессию он половину предметов уже не делал сам, она ему помогала. Конспектами, шпорами, словами. Он никогда в своей жизни не списывал и не брал у кого-то тетради, но теперь ему было уже плевать.

В один из безнадежных дней, когда небо казалось особенно черным, ровно, как и сердце, он спокойно оделся, тщательно повязав шарф и как обычно натянув перчатки на свитер. Застегнул молнию до подбородка, накинул капюшон поверх шапки, туго зашнуровал ботинки и вышел на улицу. Это был морозный вечер, щепало щеки, а на шарфе оседал иней из-за дыхания. Он все шел и шел, очень долго, может быть час, а может быть все три. Мимо мелькали здания, люди, машины, заснеженные деревья, и снова люди и снова машины. Чужой мир, странный мир был повсюду. Так зачем ему оставаться в этом мире? Он сам не понял, как и когда оказался на мосту. Здесь было шумно и ветрено. Он дошел до середины, встречные фары слепили глаза, ветер дул в лицо, и из-за этого потекли слезы, как бы он ни щурился. На середине он повернулся, на него смотрела черная бездна ледяной реки. Может быть, именно там, в этой бездне ему и место? Такому же темному, холодному, непонятному. Его притягивала эта пустота, слегка поблескивающая серебряным снегом из-за огней города.

Пустота… По всему телу разлилась, заполнила, черная дыра, которой все мало. Все, что у него есть никому не нужно. Все, кто он есть, ничего не значит. Он взялся рукой за ржавый много раз крашенный поручень, схватил его крепко, подтянулся, перебросил ноги и сел на перила. Всего миг, всего одно движение, и этого будет достаточно. Внизу крепкий лед, который закончит все то, что ему невыносимо. Сидеть на перилах тонко, больно и холодно. Ему уже давно холодно, только заметил почему-то сейчас. Какая-то машина сзади проехала и засигналила, какая-то остановилась, кто-то что-то говорит и идет сюда. Это последнее, что он хочет, говорить с кем-то, обращать на себя внимание. Перед глазами туман, сердце бешено бьется, всего один миг и все закончится, нужно только отпустить, разжать пальцы. И он отпускает. Слегка отталкивается ногой и летит вниз. А потом все заканчивается и пустота.

Он очнулся стоя посередине моста, держась одной рукой за ржавый много раз крашенный поручень. Нужно только подтянуться. Почему он этого не делает? Почему он не может этого сделать? Тонкая, почти прозрачная ниточка надежды, что может быть все будет иначе, тянет его назад, и не дает сделать следующее движение. Только убедиться, нужно только убедиться, что эта ниточка существует, что она правда есть. Он трясущимися пальцами достает телефон и набирает номер.

Она приехала на такси спустя двадцать минут, все это время разговаривая с ним, слушая его всхлипы, благодаря бога за то, что он позвонил, и моля водителя ехать быстрее. Она выбежала из машины, перелезла через высокий бордюр и обняла. Так крепко, как только смогла. Спустя пять минут у нее получилось затащить его в такси, еще через двадцать они сидели в ее комнате. Точнее, она сидела на кровати, а он лежал рядом под пледом, положив голову ей на колени. Она гладила его по волосам, повторяя и повторяя только одно: все хорошо, все хорошо. А он думал, что может быть надежда все-таки есть. И крепко уснул после выпитой чашки горячего чая.

А дальше наступило лето. Как будто сразу, как будто по щелчку пальцев бога. Это было их третье лето, жаркое, солнечное лето. Он всегда любил солнце, то, как оно прогревает до костей, палит, будто уничтожает. Ему нравилось подставлять лицо, жмуриться, погружаться в прохладную воду реки, спокойно плыть. Его кожа никогда не загорала ровно, становилась только чуть темнее и краснее, а вот на ней загар ложился так, словно прилипал мягким бронзовым цветом. Ее все любили, даже солнце. Правда, это долгожданное, желанное лето, когда они могли как можно больше времени провести вдвоем, стало лишь ударом под дых.

Да, в предыдущие года у них не так уж и много получалось побыть вместе. У нее друзья, тренировки, соревнования, разъезды, и много чего еще. Это была ее жизнь, в которую он входил частью, неотъемлемой, пусть и не такой большой, но всегда значимой. Но в этот раз все изменилось, и он ничего не мог с этим поделать. Еще весной, это произошло еще весной. Он точно помнит какая погода стояла в тот день. Было уже жарко, листья на деревьях полностью распустились, где-то даже впервые стригли газоны, солнечные лучи приятно грели, а в тени все еще веяло холодным ветром. Она помахала ему рукой и села в автобус вместе со своей командой, они ехали на какие-то соревнования. Если бы он знал, что именно произойдет дальше, то уже самим этим утром ненавидел бы этот день всей душой. Но тогда он еще не знал, а узнал об этом спустя несколько дней, выходя вместе с ней из здания университета.

Рядом со входом стоял какой-то парень, высокий, спортивный, до отвращения милый. Так говорят про тех, кто будто сошел с обложки журнала. На нем была идеально отглаженная белая футболка, такая же идеально отглаженная синяя рубашка, светлые джинсы, белые кроссы без единого пятнышка или царапинки. Его светлые слегка волнистые волосы были уложены так, словно он только что побывал в салоне, а улыбка излучала доброжелательность, кажется, даже к маленькой луже, что мирно покоилась в метрах двух. Наверное, именно про таких говорят все, что связано со светлым будущим, перспективами, манерами и всем прочим, что можно назвать милым, надежным, и отвратительным. Этот парень, улыбаясь, и легко шагая, так, будто ему по жизни все дается так же легко, прошел к ним, и протянул ей красную розу.

Он не помнил, о чем говорили эти двое, почему смеялись, почему обнялись так, будто хорошие знакомые давно не виделись. Почему она повернулась к нему и сказала: ну, мы пошли. А потом помахала ему рукой, и зашагала дальше по улице рядом с этим подобием человека. Он помнил только свою злость, ненависть, черные пятна в глазах, сжимающиеся кулаки и мерзкое чувство подступающей тошноты. Как он узнал позже, они познакомились именно на тех соревнованиях, все прочие обстоятельства знакомства и того, что было дальше, точно так же растворились в сознании как ненужный хлам, забылись. Осталась только пустота.

Сколько раз он потом вспоминал тот момент. То, как они выходят из здания, то, как подходит этот парень, нагло улыбаясь и забирая все, что ему дорого. Сколько раз он представлял, как хватается руками за воротник синей рубашки, как размахивается кулаком и по падает прямо в нос, чувствуя, как этот нос хрустит, и как хрустят его собственные пальцы. Как выкидывает эту никчемную розу в бак, и уводит ее с собой, за собой, свою жизнь, свою любовь, свой мир, все, что у него есть. Сколько еще раз он представлял нечто подобное, каждый раз, когда видел их вместе, или когда она говорила почему они не смогут встретиться и с кем и куда она собирается идти. Возможно, если бы он был немного другим, он бы сделал все это, но подобные вещи, подобное поведение, было ниже его достоинства. Он никогда не станет опускаться до уровня приматов, он выше грубой силы, выше соперничества, но сам по себе царь и бог, который не обязан доказывать, что он чего-то достоин. Само его существование доказывает, что он достоин получить все, что только пожелает. А если она это не ценит, значит недостойна она.

Хорошо бы всегда так думать, вот только выходило наполовину. И две половины боролись между собой отчаянно. С одной стороны, он никогда не станет унижаться, о чем-то просить, что-то доказывать, считая, что имеет право. С другой стороны, он готов встать на колени, признать себя никем и ничем, только бы она выбрала его.

Это было третье лето, их лето, жаркое лето. И он ее ждал, каждый день просто ждал. Когда она освободится от друзей, тренировок, гуляний с парнем, и предложит встретиться с ним. Эти встречи походили на собственный рай, а ожидание казалось пыткой демонов, от которых хотелось избавиться. Вот только демоны были внутри, и избавиться не получалось. Все лето он провел в метаниях между гордостью и покорностью, между страхом и любовью, между реальностью и вымыслом. Их ждал последний год обучения, а что дальше? Он задавался этим вопросом, что будет дальше. Захочет ли она оставаться рядом с ним, или он оставаться рядом с ней. Он не мог представить жизнь, в которой снова окажется один. Раньше такая жизнь ему казалась единственной правильной и самой сладкой, но теперь он не был с собой согласен.

В последнюю неделю августа она пришла к нему в гости, они сидели за столом, смотрели последние получившиеся фотки. Она положила голову ему на плечо, а он боялся пошевелиться.

– Как всегда, здорово у тебя получается фотографировать.

– Спасибо.

Она смотрела на них с экрана, такая живая, такая настоящая, а еще, как будто немного другая, чем была в жизни. Ему это нравилось. Ему она любой нравилась.

– Слушай, а ты сможешь нас вдвоем пофотографировать?

Она подняла голову с его плеча, повернулась, а он дернулся только от одной фразы.

– Вас с ним?

– Да.

– Не хочу. – Он подскочил со стула, чуть замер, встрепенулся и принялся расхаживать по комнате, нервно сжимая пальцы. Повторил почти что криком. – Не хочу!

– Прости.

Она выглядела виноватой, с опущенной головой и взглядом в пол. Она не должна, не должна быть виноватой! Или должна? Он не знает. Он не знает, что ему делать и как себя вести, когда все, что у нее есть, просыпается сквозь пальцы, как песок. Что ему сделать, чтобы удержать это? Чтобы удержать ее. Он останавливается посередине комнаты, медленно подходит, встает напротив, стоит долго, очень долго в полном молчании. Разжимает пальцы, опускается на колени. Он сделал то, что ни сделал бы ни за что и никогда. Признал, что прямо сейчас стал никем и ничем. Она смотрит на него удивленно, смотрит как из его глаз стекают слезы, и сама не может остановить свои. Он коснулся ее рук, очень трепетно и мягко, посмотрел в глаза.

– Пожалуйста. Просто дай мне шанс, я буду любить тебя так, как не сможет никто другой. Я уже люблю, ты знаешь это. Я прошу тебя, пожалуйста, пожалуйста… Что еще мне сделать, кем еще мне быть, я могу дать тебе все, что у меня есть. Все…

Он наклонился, коснулся лбом ее коленей, а потом губами пальцев. Что еще ему сделать? Она крепко сжимает его руки, молчит. Поднимает его голову, встает, опускается на колени рядом, обнимает.

– Ты уже тот, кто ты есть, не нужно быть кем-то другим. Не нужно, и ты не сможешь, и я не смогу. Прости, прости…

– Ты все извиняешься, неужели это все, что ты можешь мне сказать?

– Прости.

Она еще больше прижимается к нему, как будто боится, что он растворится и исчезнет. Или может быть боится, что однажды он не позвонит ей, и она ничего не сможет сделать.

– Значит, у меня нет ни одного шанса? Значит, сколько бы времени ни прошло…

– Прости.

– Чтобы я ни делал, что бы я тебе ни дал, что бы ни говорил.

– Прости.

– Даже несмотря на то, что ты так обнимаешь меня, и понимаешь меня, и считаешь меня самым близким человеком.

– Прости.

– Не говори больше этого слова. Не хочу его слышать, за что ты извиняешься, за что?! Тут не за что извиняться, ты сама это знаешь. И я это знаю. Но почему мне так не хочется тебя отпускать…

Они еще долго молчали, очень долго. Так, что коленям стало больно, а на плечах появились мокрые пятна. Ему хотелось прижать ее к себе еще ближе, коснуться губами шеи, хотелось поцеловать щеки, а потом губы, и чтобы она больше никогда не плакала. Но он не имел на это права, даже розу подарить он не имел права. Все, что он мог – это признать, что его оказалось недостаточно, и что иначе уже никогда не будет. Он встал, протянул руку, она схватилась за нее и тоже встала. Они умылись, налили чай и снова сели просматривать фото. Теперь с этих картинок на экране она точно смотрела какая-то другая, и он запомнит ее другой.

Оставался еще целый учебный год, который нужно было как-то продержаться. Он смотрел на нее каждый день и сжимал губы крепче. Он хмурился еще сильнее, чем обычно. В те редкие моменты, когда она предлагала пройтись вместе, или зайти в ближайшую кофейню, он отказывался, впервые за все эти годы, исключая самого начала. Так и должно было быть, все это не должно было происходить. Он был один и будет один. Правда, он все еще брал ее конспекты для подготовки к экзаменам потому, что сам уже почти не слышал и не понимал то, что говорят преподаватели. Он просто тянул эту жизнь как мог, нужно было закончить учебу, получить корочку, и все закончится.

Весь этот год он думал, что будет после. Они действительно больше никогда не встретятся? Есть ли причины продолжать общаться? Сможет ли он найти причины, и держаться за них? Сейчас они продолжали сидеть за одной партой, для всех вокруг они уже давно были известной парочкой, но что вообще знали люди вокруг? Ничего не знали и никогда не узнают.

Иногда он просыпался с мыслями, что у него не осталось сил даже встать с кровати. Может быть никуда не идти, смысл куда-то идти, если этот день растворится, как и все предыдущие, и ни к чему не приведет. Ему не нужен ни диплом, ни встречи со всеми этими лицами, ему ничего не нужно. Но он все равно вставал, почему-то вставал. Может быть потому, что где-то далеко внутри все еще была ниточка надежды, которую он никак не хотел отпускать.

И вот, настал тот день, в который большинство людей неимоверно счастливы. Длинная процессия из студентов в шапочках, вручение ничего не значащих бумажек. Может быть, для кого-то эти бумажки что-то и значат, но только не для него. Для него этот день значит только одно. Большую точку, завершение, а дальше только пустота.

Она ждала его у выхода после церемонии, все так же улыбалась, но как-то грустно.

– Поздравляю.

– И я тебя поздравляю. Хотя, это все слова, ты же знаешь.

– Да, знаю. Мы еще встретимся?

– Нет. Давай больше никогда не встретимся. Помнишь, все, или ничего. Я не смогу так больше, ты это понимаешь.

– Да, я понимаю.

Она выглядела очень грустной, такой он ее еще никогда не видел. Ему захотелось обнять ее, и возможно никогда не отпускать. Но он четко понимал, что иначе между ними никогда не будет, а так, как есть, он не сможет. Лучше поставить эту точку и хоть как-то выжить, чем продолжать пытаться и медленно умереть. Хотя он был бы не против умереть, пусть бы на него с неба упал камень, и все это бессмысленное под названием жизнь, уже просто бы закончилось. А она все стояла с грустными глазами и молчала. Не прощаясь, и не останавливая. И ему так захотелось попросить ее об одном поцелуе. Ничего ведь из-за этого не изменится, уже ничего не изменится. Но так он хотя бы запомнит вкус ее губ, и как оно на самом деле. А может быть не просить, а просто взять и поцеловать, подойти вот так, не спрашивая, просто сделать. Она не будет против, точно не будет, он знает это. Но он так ничего не сказал и не сделал. Этот поцелуй будет разное значить для них. Так пусть все так и останется, таким, какой он запомнил ее. Он развернулся и ушел. Это был последний раз, когда он ее видел.

Методичный, монотонный, размеренный звук, слившийся со всеми прочими звуками в одну общую вязкую кашу. Клик, клик, клик… Мышка щелкает, будто сама по себе, никем не гонимая, никем не признаваемая. Эти щелки, как удары метронома, отсчитывают ритм времени, забивают невидимые гвозди в плотную сетку настоящего.

Полгода с момента получения диплома, полгода с момента последней встречи с ней, полгода затворничества в этой квартире, словно в берлоге. Полгода отвратительной погоды на душе. Без сил, без надежд, без обещаний, без веры, что когда-нибудь станет легче.

В голове перемешиваются воспоминания, мысли, фантазии, картинки, которые смотрят на него с экрана, громкий звук телевизора за стенкой. Все это всплывает в голове само по себе, никак не контролируемое, ничем не управляемое. Кто он такой, зачем он здесь, почему так невыносимо. Почему он никому не нужен таким, какой он есть? Почему? Эта квартира, это тело – его гроб, в котором он давно себя похоронил.

Умер. Так говорят про тех, чье сердце больше не стучит. Но это не так. Он умер даже несмотря на то, что в его теле все еще есть пульс. Это тело живет, дышит, спит и ест, но это не он. Его давно здесь нет. Он больше не тот, кем родился, а кем стал непонятно. Он лежит в кровати, пытается уснуть, наблюдает, как за окном постепенно становится все светлее и светлее. Единственный вопрос, который он повторяет и повторяет: кто я? Он чувствует, как к нему подползает кот, тычется мордой в руку, он скидывает кота на пол, накрывается одеялом с головой. Только один ответ приходит в голову, на вопрос, который когда-то написала она.

– Кто ты?

– Тьма.

Он не может быть чем-то в бездне, он не может быть тем, кто падает в бездну, он и есть бездна. Тьма, в которой может прятаться все, что угодно. Тьма, в которой придется идти на ощупь. Тьма, полная демонов и падших ангелов. Необъятная, сосущая, поглощающая.

Взлетим высоко

Я твой океан, твоя вселенная, твое море и солнце. Я твоя вера, твое спокойствие, твое сумасшествие, твоя радость, твоя гордость. Я твое удовольствие, твое дыхание, твоя причина, твоя вечность.

Смотри. Смотри! Что от меня осталось? Что от тебя осталось?..

Ты для меня панацея. Ты для меня судорожные вздохи, ты для меня болезнь, пропасть. Мне упасть? Мне раствориться? Мне исчезнуть? Ты для меня якорь и парус. Мне улететь, или остаться? Что мы такое друг для друга? Мы слышим? Мы чувствуем? Мы живем? А «мы» вообще есть?

Я открою глаза, вдохну глубоко, посмотрю чисто и ясно. Я посмотрю с пламенем, с холодом, с любовью и скажу:

– Уходи.

И ты упадешь в свою пропасть, растворишься в своем море, сгоришь в своем солнце. Ты утратишь свою веру, потеряешь свою гордость. Ты разлетишься на миллионы частиц, и у тебя больше не будет вечности. Смотри. Смотри! Чем мы стали?

И ты откроешь глаза, посмотришь чисто и ясно, и скажешь:

– Уходи.

И воплотятся два океана, зажгутся два солнца, возродятся из пепла две вселенные. Взрастут два спокойствия и две радости, обретутся две мудрости.

Мы уйдем, мы умрем, но родимся заново. И мы увидим, услышим и почувствуем, и мы взлетим высоко.

Иногда

Иногда она пахла малиной и мятой, иногда смазкой и маслом. Она ходила в старом запачканном комбинезоне, из-под которого всегда как-то нелепо торчала уже давно не белая футболка. На ногах у нее были берцы. И почему-то один ботинок был зашнурован вплотную, а второй еле держался, то и дело, норовя соскочить.

Ее черные, как смоль волосы, были завязаны в высокий хвост и развивались, догоняя вечно бегущую куда-то хозяйку. У нее были удивительные глаза. Один карий, а второй зеленый. Она смотрела пристально, глубоко, будто в самую душу. Хотелось спрятаться от этого взгляда, но не было сил оторваться.

Она всегда немного улыбалась и смотрела куда-то вдаль, в небо. Она говорила мало, больше молчала или смеялась, будто ей и не нужны были никакие слова. Она вдыхала саму жизнь и не тратила времени на любезности или правила.

Наверное, единственная страсть, которая у нее была – это механизмы. Она могла сутками разбирать и собирать, чинить и смазывать, создавать и переделывать. Она заглядывала в души машин, и те отвечали ей взаимностью.

Она любила мятный чай с малиновым вареньем. Она была такая простая и такая непостижимая. Подойдет, скажет пару фраз, смотрит в глаза и молчит. И уйдет, больше так ничего и не сказав, а ты потом ходишь и думаешь над ее словами неделю. Вроде и не хочешь, но думаешь.

Она никогда ничего не спрашивала и не интересовалась, зато ее «я рада тебя видеть», было истиной на все сто процентов, без оговорок, без полумер. Иногда она могла обнять, просто так, будто никого, кроме вас и не существует, и пойти потом дальше по своим делам.

А дел у нее было много. Со всего района к ней тащили всяческие неработающие железяки. Ей принесут, она улыбнется, возьмет, бережно положит на полку, а протянутые деньги будто и не заметит, словно не знает, что делать с этими бумажками.

Она почти все время бегала у себя по мастерской, но как-то неспеша, с чувством момента. Никто не видел, чтобы она ходила в магазин, но холодильник у нее всегда был полный. К ней мог зайти любой. Она посмотрит, приподнимет уголок губ, и дальше к своим машинам, а ты что хочешь, то и делай. Хоть спать ложись, хоть бери все, что угодно.

У нее ни в вещах недостатка не было, ни в еде, а она все ходила в своем старом комбинезоне и перехватывала с кухни, что первое под руку попадет. Она никогда не готовила, но у нее почему-то всегда что-то вкусное стояло, и пахло всегда чем-то приятным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.