Две секунды после

– Белинда… – вдруг тихо говорит он. – Прости. Не стоило этого делать. Не надо было следовать никакому плану.

Я мотаю головой и отвечаю:

– Все в порядке. Я знала, на что шла.

Глава 3

Пролистнув очередную порцию комментариев под нашими снимками, я читаю:

«Отлично. Гребаный педофил!

> Она не ребенок, черт возьми.

>> Это смешно, когда вы говорите, что она не ребенок, когда ей НЕДАВНО исполнилось 18, а ему 33.

>>> Если ты говоришь это, когда совершеннолетний встречается с совершеннолетней, то какой возраст считается законным, умник?

>>>> Мозг не развит полностью до 25 лет. Если бы ей было 25, а ему – 40, вопросов бы не было. Но в их отношениях огромный дисбаланс власти, когда ему за 30, а она едва стала совершеннолетней.

>>>>> Она дочь его продюсера, какой еще дисбаланс власти?»

«О, да. Молодая девушка, смотрящая на мужчину в два раза старше нее восхищенными глазами, когда тот совращал ее с самого детства. Браво! Отличный пример для малолетних фанаток.

> Боже, он был женат на другой женщине, ему было плевать на нее. Она взрослая и может сама решать, встречаться с ним или нет.

>> Ему нужно быть аккуратнее со своими фанатками, которые посмотрят на это и посчитают, что встречаться со взрослыми мужчинами, когда ты очень молода, – это нормально».

«Я точно знаю, что взрослый мужчина не может знать маленькую девочку с самого детства, а потом начать встречаться с ней, когда ей исполнилось 18.

> Он совершенно точно совратил ее.

>> Он был женат в то время, вы все просто ненормальные

>>> Старики не имеют права встречаться с людьми, которые еще даже не могут пить алкоголь».

«Она выглядит крайне высокомерно, если она думает, что встречаться с ним – это круто, то я могу ее расстроить, он ей в отцы годится, это отвратительно».

«Плиз, скиньте их видео, не могу найти».

> НАПИШИТЕ, КОМУ НУЖЕН ВИДОС, СКИНУ ССЫЛКУ».

«Марта была лучше #вернитеМарту».

> #вернитеМарту».

«Я не знаю, почему, но она мне не нравится.

> Потому что она смотрит на всех, как на говно?».

«Лицо, не обремененное интеллектом».

> Лицо реально какое-то тупое».

«А ему вообще есть о чем с ней поговорить?»

«Посмотрел их видео, почему все о нем говорят? Оно же никакое, девчонка плоская, и ничего толком не видно».

«Она слишком тощая для такой одежды».

«Ну уж, волосы-то можно было привести в порядок, у него что нет денег сводить ее в салон?»

Почувствовав свой предел, я блокирую телефон и откладываю подальше. Утыкаюсь лицом в ладони, глубоко дышу, пытаясь успокоить сердцебиение, и сижу так несколько минут. Ощущение, будто меня унизили. Прокричали гадости вслед и плюнули под ноги. Облили отходами и поглумились над тем, как я теперь выгляжу.

До того, как на меня посыпались тысячи таких комментариев, я и не осознавала, насколько Том известен. Казалось бы, какая разница, кто кого трахнул в туалете? Нет, оказывается, каждый, знающий Тома в лицо, имеет на это свое мнение. Каждый, кто хоть раз слышал его песни, считает важным высказаться. Сделать выводы, посмотрев на несколько фотографий, или по факту нашего порно – и осудить, либо выразить свои предрассудки. Кто-то пишет, что я глупая шлюха, потому что откровенно одета и у меня туповатое лицо. Кто-то – что я всех презираю, потому что якобы смотрю на людей свысока. Могут скинуть член в директ, потому что меня и так дерут на всеобщее обозрение. И даже пожелать мне смерти, аргументировав это тем, что я шалава, которая мечтает набрать популярность за счет публичного секса.

За ночь на меня подписалось около ста тысяч человек, а хэштег с обсуждением нашего секс-видео вышел в тренды Твиттера. Прошли миллионы лет эволюции, общество стало гуманным и высокотехнологичным, но самым интересным для людей по-прежнему остается секс. Если бы человечество высадилось на Марс параллельно с новостью об этом скандале, я уверена, мы были бы популярнее.

Вздохнув, я встаю с кровати и подхожу к своему чемодану. Сегодня утром Том уехал по каким-то делам, связанным с новым альбомом. Я не спала всю ночь и под утро слышала, как он собирался. Интересно, он видел, что происходит в интернете? Мне попалась пара комментариев, где его назвали педофилом. Ему тоже пишут гадости или достается только мне, потому что я девушка?

Откинув ворох вещей (которые я до сих пор не разобрала), я достаю толстый ежедневник с плотной кожаной обложкой и магнитной застежкой, его купил и привез отец, когда в рехабе мне понадобился блокнот. В нем я отмечала пункты программы реабилитации «12 шагов», а еще считала дни трезвости.

Открыв нужную страницу, я следую глазами за числами, которые записывала: от первого дня и до сто девяносто второго, вчерашнего. Взяв ручку, прикрепленную к обложке, вписываю сегодняшнюю дату и номер: сто девяносто три.

Каждый раз, когда мне тяжело или я хочу сдаться, я говорю себе: возьми ежедневник и посмотри, какая ты сильная, как много прошла и какую работу проделала. Сто девяносто три дня, Белинда. После такого ты способна на что угодно.

Ты справилась с собой, Белинда, а значит, справишься и с травлей. Победить себя намного сложнее, чем чьи-то предрассудки, поэтому тебе ничего не стоит это сделать.

* * *

Немногим позже к нам с Томом в номер заваливаются только что приехавшие в Лос-Анджелес «Нитл Граспер». Они окружают журнальный стол, оккупировав диван и кресла, раскидывают на столешнице бумаги, какие-то рисунки, фотографии. Я сажусь поодаль от них и наблюдаю.

Том закидывает ноги на край стола и с характерным пшиком открывает бутылку колы, взятую из мини-бара. Марк, басист, тянется к стопке фотографий, берет их со стола и, нахмурившись, пристально изучает.

– Как тебе эта? – говорит он и протягивает одну из фотографий Тому.

Тот отпивает газировки, внимательно изучая изображение.

– Безусловно, красивая, но это не она.

Том передает фото сидящему напротив гитаристу Джеффу, и тот меланхолично кивает, соглашаясь без пререканий.

– Но из всех вариантов по твоему описанию она подходит больше всего, – не унимается Марк.

Развернувшись к нему, Том говорит:

– Мне нужна не просто модель, понимаешь? Мне нужна та, которая поймет и прочувствует то, что я имел в виду, та, которая станет частью альбома, сольется с ним, станет им самим и просто одним взглядом передаст все, что мы вложили в тринадцать песен.

Отец, стоящий около дивана, складывает руки на груди и закатывает глаза.

– Проще вообще не выпускать этот альбом, чем сделать обложку, которая тебя удовлетворит! – взрывается он.

Том смотрит на него исподлобья.

– Это не вопрос моего удовлетворения, это вопрос целостности альбома! Это произведение, сплетенное из миллиона разных нитей, и если хоть одна из них порвется…

– Если ты не определишься к сегодняшнему вечеру, будем снимать с этой девушкой, – папа кивает на фотографию, которую обсуждали парни. – Уверен, она хорошо справится.

Пока все разговаривают, Бен, барабанщик, носится по комнате из угла в угол не в силах усидеть на месте. Он несколько раз подмигивает мне, играя бровями, а потом пальцами растягивает улыбку на своем лице, как бы говоря: «Улыбнись». Я пытаюсь, но, кажется, получается оскал. Настроение ни к черту, потому что я не могу забыть те комментарии в интернете и постоянно прокручиваю их в голове. Неужели у меня, правда, тупое лицо? Почему никто и никогда не говорил мне об этом раньше? Я даже не думала, что так выгляжу, но десятки одинаковых мнений потихоньку заставляют поверить в это.

Я вдруг замечаю, что Марк и Том о чем-то тихо переговариваются, поглядывая на меня. Нервно поежившись, я начинаю выдумывать, что и они обсуждают мое глупое лицо.

– Так пусть Белинда снимется, – вдруг кидает Бен, от чего у меня все внутри сжимается.

– Ч-что?.. – не понимаю я.

Том и Марк поднимают на него глаза, отец тоже смотрит в нашу сторону.

– Да ладно, ни для кого не секрет, что этот альбом о ней, значит, логично, что для обложки лучше всех подойдет она?

Я вжимаюсь в кресло. Что Бен вообще такое говорит? О чем он, черт возьми?

– Раньше это было невозможно, но теперь она здесь, с нами, так почему нет?

Мы с Томом встречаемся взглядами, и я пытаюсь найти поддержку, мысленно умоляя объяснить, что происходит.

– Я против, – отрезает отец.

– Да, Бен, ты прав, – тут же отвечает Том в противовес, – я уже говорил, что Белинда подойдет лучше всех.

Поддавшись панике, я отрицательно мотаю головой.

– Я? О чем вы говорите? Почему я? Я не подойду, я…

Том перебивает:

– Ты слушала альбом?

– Еще нет. И почему это он про меня?

– Тогда послушай и все поймешь.

Я растерянно оглядываю людей в комнате, но никто не спешит объяснить или хотя бы сказать, что это шутка.

– Она не может сниматься, – протестует отец, – она не профессионал, не знает, как это делать, и усложнит всем работу.

Я хмурюсь. Почему это он считает, что я не могу сниматься? Что сложного в том, чтобы просто сделать фотографию? Папа думает, что я не справлюсь с такой простой задачей?

Том вскакивает с дивана, чтобы быть с отцом на одном уровне.

– А с чего ей не знать, как это сделать? Это ее жизнь, ее история, и уж она точно знает, что я имел в виду. Да и зачем искать кого-то, похожего на Белинду, если можно попросить саму Белинду?

Все в комнате обращают взгляды на меня. Папа мотает головой:

– Дочь, не стоит. Ты не знаешь, как это сложно.

– Пап, – останавливаю его, – я понимаю твою заботу, но буду решать сама.

На лице Тома я вижу улыбку, которую он сдерживает, и сразу пресекаю его радость:

– Но это не значит, что я согласна.

Неловко встав с кресла, я оглядываю людей. Надеющегося Тома, недовольного папу и выжидающих участников «Нитл Граспер». Отец думает, что я не справлюсь, но я почти на сто процентов уверена, что смогу. Я бы без колебаний согласилась, не поступи это предложение от человека, который игнорировал меня полгода, а теперь ведет себя так, будто ничего не было. Если я и соглашусь, то только для себя. Сегодня сотни человек написали, что у меня тупое лицо. Получив такой негатив в свою сторону, любой обзавелся бы комплексами, но только не я. Мне всегда было плевать, что говорят другие люди, и пусть их слова ранят, я хочу доказать самой себе: они ничего не значат и никаким образом на меня не влияют.

Так что жду не дождусь возможности обрадовать всех хейтеров своим «тупым» лицом на обложке. Пусть брызжут слюной, а я посмотрю на них с высоты музыкальных чартов, когда треки из нового альбома начнут покорять весь мир и завоевывать премии. Посмотрим, что в таком случае они скажут. Хотя, мне плевать.

* * *

Отец берет меня за локоть и наклоняется к лицу:

– Мне нужно тебе кое-что сказать.

– Это по поводу обложки, да? Пап, я все решила, уже сказала…

Отец оглядывает «Нитл Граспер», которые продолжают обсуждать альбом, но теперь по другим вопросам. Том украдкой поглядывает на нас с папой, явно переживая за то, что тот заставит меня передумать.

– Спустимся в ресторан. Чтобы нам никто не мешал, – заметив обеспокоенность Тома, говорит папа.

Я успокаиваю в себе дикое желание поспорить с ним и соглашаюсь сходить на обед. Я все равно не передумаю и, что бы он ни сказал, останусь тверда в своем решении.

Заняв столик в самом углу, мы напряженно изучаем меню. И я, и он готовимся к разговору и ожидаем чего-то плохого. Мы ведь хорошо друг друга знаем и понимаем, чем все закончится. Сделав заказ и подождав, пока официант отойдет, отец делает глубокий вдох и начинает:

– Бельчонок…

Я смотрю на него исподлобья.

– Я не против обложки как таковой. Я против того образа жизни, который влечет за собой эта творческая работа…

– Пап, я уже в том образе жизни! Я играю роль девушки Тома и, между прочим, это твоя идея!

– Роль этой девушки под моим контролем! – рявкает он. – Здесь, рядом со мной, ты защищена, и никто не в праве заставлять тебя делать что-то лишнее или помыкать тобой! Здесь ты моя дочь, и никто ничего не скажет против! Но если ты идешь дальше и выбираешь какую-то стороннюю деятельность… Белинда, там я не смогу тебе помочь.

Я глубоко вдыхаю, успокаиваясь, и говорю:

– Пап, во-первых, со мной будет Том…

– Я не доверяю Тому, когда дело касается тебя.

– А во-вторых, я никогда не стану делать того, чего не хочу. Ты ведь меня знаешь…

Он кивает, прекрасно понимая, о чем я.

– Да, но есть вещи, которые ты хочешь, но тебе нельзя.

Я резко поднимаю на него глаза.

– Я боюсь за твое здоровье. Боюсь, если тебе понравится такая жизнь… – он морщится и отмахивается. – Ты снова вернешься к зависимости, потому что наркотики и алкоголь будут всегда где-то рядом.

Я поджимаю губы, вдруг понимая, что он, действительно, волнуется за меня и что это вполне оправданно. Официант приносит нам еду и пока расставляет тарелки на столе, я собираюсь с мыслями.

– Пап… – говорю, когда мы остаемся наедине. – Я не вернусь к зависимости, мне не нравится такая жизнь. Просто… послушай, ты видел, что происходит в интернете? Все считают меня никчемной. Я хочу, чтобы люди увидели меня на этой обложке и заткнули свои гнилые рты. Я просто хочу утереть этой массе нос. Они не имеют права так себя вести.

Нахмурившись, отец приступает к обеду. Немного помолчав и обдумав мои слова, он говорит:

– Хорошо, Бельчонок. Я понял тебя, но все же… пожалуйста, будь осторожна. И не подпускай Тома слишком близко. Он не принесет ничего хорошего в твою жизнь.

Натянуто улыбнувшись, я киваю, удержавшись от ответа, что я лучше знаю, что делать. Это зыбкое позволение сфотографироваться с его стороны важнее, чем отстаивание своего мнения.

* * *

Вечером, когда все дела закончены, Том стучится ко мне в комнату и тихо заходит. Я оборачиваюсь на него, отвлекаясь от раскладывания вещей по шкафам. Становится неловко и неуютно, мне до сих пор странно находиться с ним наедине. Как будто что-то не так, как будто меня что-то грызет.

– Белинда… – Том застревает в дверях. – Хотел сказать спасибо.

Аккуратно сложив футболку и засунув на полку, я пожимаю плечами.

– Не за что. Если бы мне самой не было интересно попробовать, я бы не согласилась. Так что преследую исключительно корыстные цели, – хихикаю и улыбаюсь я.

Том тоже улыбается и расслабляется.

– Ты не послушала альбом?

– Я не взяла с собой диск, прости… Слишком много всего случилось, и я очень торопилась.

– Я могу отправить тебе треки в «аймесседж», чтобы ты поняла, что там за настроение.

Я тянусь за следующей футболкой, мну ее в руках и все же не выдерживаю:

– Ты, правда, написал обо мне альбом?

Том замолкает, а потом говорит:

– Я посвятил его тебе.

У меня загораются щеки, горло сжимается, а дыхание сбивается. Что все это значит?

– Понимаешь, то время… – Том делает несколько шагов по направлению ко мне. – Наше время… оно оставило неизгладимый след в моей душе. Я не мог это отпустить и написал альбом. То есть многое я написал, когда был в отношениях с тобой. Все эти эмоциональные качели меня очень вдохновляли.

Я горько усмехаюсь. Так вот чем это было для него – эмоциональными качелями.

– Там все о тебе, каждая нотка, каждое слово. Я так долго держал твой образ в мыслях, что в какой-то момент это стало невыносимо, и мне захотелось освободиться. Это получился отличный альбом. Мы прыгнули выше головы, и я не думаю, что когда-нибудь сможем лучше.

Я закусываю губу, продолжая мять футболку.

– Рада за вас, – коротко говорю я, а внутри остается миллион невысказанных слов.

Том останавливается, словно боится ко мне подойти. Достает телефон, а потом я чувствую вибрацию в кармане.

– Я только что скинул тебе свою душу. Надеюсь, когда ты услышишь ее, то не отвергнешь…

* * *

Вытерев слезы со своего лица, я вытаскиваю наушники из ушей. Чувствую себя буквально растерзанной на кусочки. Альбом получился настолько проникновенным и восхитительным, что мелодии залезли мне под кожу, а слова просочились в кровь. Это было о нас. Не только обо мне. Тут были все его эмоции: непонимание, бессилие, вдохновение, вожделение. Гнев, любовь, отчаяние, страх. Я словно посмотрела на то время со стороны Тома. Поставила себя на его место и поняла, как ему было нелегко. Что для него все это не было игрой, и какую боль я ему причиняла. Это была ужасно мучительная, но нужная мне ретроспектива.

Немного успокоившись, я посмотрела на аудиозаписи в нашей с Томом переписке. В них был номер трека, его название и название альбома. Не веря своим глазам, я набрала сообщение:

«Альбом называется Передозировка?»

И отправила. Ответ пришел незамедлительно:

«Да».

Глава 4

Мне выдают новую пару белья, тапочки и халат. Я переодеваюсь в своей личной гримерке, куда позже приходит визажист. До этого момента я не знала никаких деталей, но выяснилось, что сниматься я буду в белье. В планах на обложке должен быть мой портрет, и никаких лишних деталей – в том числе и ворота футболки. Для меня не было бы никаких проблем, если бы не один нюанс.

Мои шрамы.

Толстые розовые припухлости на бедрах, которые невозможно никаким образом скрыть, если выходить на фотосессию в трусах. Руками такое не прикрыть, да и тогда я не смогу позировать. А показывать их огромной куче людей… я не готова.

Ко мне приходит гример, чтобы подготовить образ: размазывает тушь по щекам, будто я плакала. Аккуратно рисует ссадины на скулах, растушевывает малиновый тинт на губах, чтобы они выглядели опухшими. Сверху наносит блеск. Дальше на очереди плечи и ключицы – на них появляются розовато-фиолетовые потертости. Немного красной краски – и вот мои костяшки рук и колени разбиты.

Встав со стула и оглядев себя в зеркало, я вижу привлекательную, здоровую девушку с разрисованным лицом. Сидя на наркотиках, я так не выглядела. Я была ужасно худой, с серой поврежденной кожей и больными глазами. Это неправильно – делать вид, что, будучи наркоманом, можно выглядеть красиво, но… иначе это не будет продаваться. А этот альбом нужно продать.

Накинув на себя вафельный халат, я отправляюсь на площадку. Менеджер съемки указывает мне, где можно присесть, но я отказываюсь и оглядываюсь в поисках Тома. Он настоял, что должен все контролировать, и ему на несколько часов освободили плотное расписание, но он все равно не успел к началу.

Когда Том появляется, все взгляды обращаются на него. Он вместе со своим менеджером Аароном обходит каждого человека в комнате, здоровается и перебрасывается парой фраз, прежде чем подойти ко мне.

– Ну что, готова? – говорит мне Том, улыбаясь.

– Можно сказать тебе кое-что… – тихо отвечаю, потянув его в сторону подальше от всех.

– Не говори, что ты передумала…

– Нет.

Остановившись, я задираю голову, глядя на него.

– Такое дело, смотри… – я откидываю халат, демонстрируя обнаженную ногу. – Можно я надену джинсы? Просто… я не хочу их никому показывать. Надеюсь, ты понимаешь…

Том разглядывает мое бедро, а потом коротко кивает, без слов возвращаясь обратно на площадку. Он подходит к фотографу и говорит с ней, они оба улыбаются, смеются. Потом говорит что-то другим людям, и происходит странное: все находящиеся в комнате постепенно покидают ее. Я хмурюсь, делая пару шагов вперед, и замираю.

Фотограф передает Тому камеру, которую тот вешает на шею. Она показывает ему что-то в настройках, а потом тоже выходит. Мы остаемся вдвоем.

– А, то есть так можно было, да? – говорю я ему, выходя из тени.

– Можно как угодно, если очень хочется, – подмигивает Том.

– Я имею в виду… это же их работа. А ты взял и выставил их.

– Ну, им платят, а что именно они будут делать – это уже наше решение. В пределах допустимого, естественно.

Я усмехаюсь. Том смотрит в малюсенькое окошко камеры, поднеся ее к лицу и прикрыв один глаз, а я не свожу взгляд с него. С фотоаппаратом в татуированных руках он выглядит очень сексуально. Это, конечно, не сравнится с гитарой, но пока что мне хватает и этого…

– Эй, Белинда? – Том выдергивает меня из мыслей и кивает на выставленный у стены белый фон, как бы намекая мне.

Скинув халат прямо на пол, я прохожу под софиты. Искоса наблюдаю за реакцией Тома – он оценивающе ведет по мне взглядом снизу вверх, от самых пяток и до макушки. Когда понимает, что я смотрю на него в ответ, просто делает вид, что ничего не было, и говорит встать в нужное место.

– А ты умеешь этим пользоваться? – я указываю на фотоаппарат.

– А ты удивлена? – подначивает он меня.

– Я просто никогда не видела, чтобы ты фотографировал.

– Это мое тайное хобби.

Он усмехается, и я не понимаю, шутка это или правда, но решаю не уточнять. Придерживая объектив, Том направляет камеру на меня. Не сдержавшись, я улыбаюсь, а потом хихикаю, закрывая лицо от внезапного смущения. Меня ослепляют вспышки, и Том тоже посмеивается.

– Детка, ты, конечно, очень красивая, когда улыбаешься, но нужно, чтобы ты была немного грустная.

Я начинаю хохотать в голос. Несмотря на мой смех, он продолжает меня фотографировать.

– Я полгода на антидепрессантах и уже разучилась быть грустной, – я вскидываю руки.

Том отворачивается от камеры.

– Давай сядем, – он указывает на пол и опускается вниз.

Я повторяю за ним, подгибая колени и опираясь на руку. Я пытаюсь быть серьезной – наклоняю голову и смотрю в камеру из-под бровей, как все те модели, записи съемок которых я видела в интернете. Том прицеливается, фотографируя. Потом смотрит на меня поверх камеры и говорит:

– Эй, не надо так делать.

– Как – так? – дурачусь я.

– Не копируй никого. Будь собой.

– А собой – это какой?

Том прикрывает глаза, делая вид, что злится, но на самом деле я вижу, что его это тоже забавляет.

– Собой. Безбашенной, бесстрашной, немного безумной.

– О, так вот, значит, какая я в твоих глазах? Безумная?

– Ты, правда, такая. Разве я не прав?

Я закусываю губу, с сожалением глядя на него. Тебя не было слишком долго, Том.

– Не прав, я не такая. Я изменилась.

– Брось, люди не меняются. Ты все та же сумасшедшая девчонка, которую я полюбил.

Моя челюсть непроизвольно сжимается. Черт, ну зачем это вспоминать? Чтобы делать мне больно?

– Это в прошлом.

Я чувствую, как Том понимает, что зашел за черту, которую переступать было нельзя. Он оставляет фотоаппарат болтаться на шее и подползает ко мне.

– Детка, послушай, – Том берет меня за руку. – Ты все та же, иначе ни за что не согласилась бы участвовать в этом дурдоме. Ты все также готова на сумасшедшие поступки, только теперь в них сомневаешься. И в себе самой тоже. Но это нормально. Я тоже смелый, только когда нетрезвый.

Ощущаю прикосновения его шершавых подушечек пальцев к моим рукам. Кто действительно остался прежним – так это Том.

– Ты долбаный манипулятор, который не может без прикосновений.

Он сжимает мою ладонь, и я вдруг вспоминаю, как мы целовались на заправке.

– Со вторым согласен, а вот с первым…

Я закатываю глаза.

– Настоящий манипулятор никогда не признает, что он манипулятор.

Том опускает глаза, смотрит на мои шрамы, я сглатываю. Это наша общая тайна и никто, кроме него, про них не знает.

– До сих пор немного болят, – вырывается у меня. – Они такие ужасные. Нет ни одной минуты, чтобы я не жалела о том дне.

Я чувствую, будто освобождаюсь от тяжелого груза. Единственный человек, который смог бы понять, о чем я говорю, – это Том. Потому что в той ситуации нас было двое.

– Я бы тоже хотел, чтобы этого не случилось, – шепчет он, касаясь одного из шрамов пальцами. – Я многое сделал неправильно. Тот день случился по моей вине.

Он встряхивает головой.

– Но не думай, что они ужасные. Это твое тело. Оно сделало это, чтобы спасти тебя. Надо его благодарить.

Я облизываю губы.

– Мне сказали, со временем они посветлеют, но все равно будут заметны.

Том кладет ладонь мне на бедро и осторожно поглаживает.

– Они тебя не портят.

– Я знаю. Но мне будет стыдно, если кто-то увидит их. Я не хочу этого. Они будто говорят обо мне то, что люди не должны знать.

– Это нормально, если ты хочешь оставить личное при себе.

Я перевожу взгляд с его руки на моем бедре на лицо. Том так близко, словно испытывает мои чувства на прочность. Влюблюсь снова или нет? Наверное, ему невдомек, что моя любовь и не проходила.

– Позволь кое-что сделать… – он достает тюбик из заднего кармана.

– Что это?

– Бутафорская кровь. Взял у гримера, когда пришел.

Том тянется ко мне и проводит кровавым пальцем по губам. Внимательно смотрит, как бы оценивая образ.

– Начинаем? – спрашивает он, показывая на фотоаппарат.