Слепая бабочка

Выйдя на улицу, канатная плясунья одну булочку сразу вручила Решке, другую деликатно надкусила сама, третью выхватил пёс. Внезапно есть захотелось ужасно, наверное, от хлебного запаха. Так бы и сжевала всё, как Фиделио, постанывая и чавкая от удовольствия. Но нельзя. На людях надо соблюдать манеры.

Фиделио, сожравший подачку раньше всех, упёрся передними лапищами в грудь Арлетте, надеясь получить ещё. Четвертая булка вот она, в руках у хозяйки и явно ничья.

– Перестань! – отпихнула его Арлетта. – Слышь, Решка, пойдём к Фердинанду.

– Пошли, – обрадовался Решка. Был он недавно из деревни и лошадей любил.

Фердинанд обитал в трактирной конюшне. Бенедикт всё ещё спал, так что пришлось самой и напоить, и накормить, и почистить. Арлетта старательно, с удовольствием водила щёткой по гладкой шкуре, коротко, по-свейски подстриженным хвосту и гриве. На ощупь выбирала, выискивала соломинки, колтуны, комочки грязи. За водой сбегал Решка. Навоз за два грошика обещался убрать здешний конюх. Может, и уберёт, тем более что грошик опытная Арлетта пока отдала один, а второй только посулила.

Фердинанд сдержанно обрадовался, булку не слопал, как Фиделио, а скушал аккуратно, по кусочку, нежно касаясь тёплыми губами хозяйкиной ладони. Намекнул, что хорошо бы прогуляться. Кататься на осторожном Фердинанде по улицам Монастырского холма Арлетта любила. Но нет. Сегодня только отдых.

Тем же порядком пошли домой. Решка остался, рассчитывая на порцию бобов с сыром, помог вытащить и разжечь жаровню. Перекусив и накормив Решку, Арлетта чинно уселась на козлах. Сидела, слушала город. Он урчал и стучал где-то наверху, нависал над повозкой шпильманов вонючей, шевелящейся кучей отбросов. Внутри этой кучи кишмя кишела «почтеннейшая публика». Здешняя публика была ещё сносной. По крайней мере, камнями в них с Бенедиктом ещё не швыряли.

Фляк Арлетта научилась крутить лет в пять. А то, что люди делятся на шпильманов и «добрую» публику, узнала гораздо раньше. Где ж это случилось? Должно быть, в свейских землях. Было холодно и больно. Так холодно, что воздух казался жёстким и вязким. Она не понимала, почему нельзя войти в тёплый дом и, наконец, согреться. Плакала, и слёзы замерзали на лице тонкой коркой. Она спрашивала, отчего их никуда не пускают. Мама Катерина прижимала её к себе, пытаясь согреть, но ничего не объясняла. Всё объяснил Бенедикт. Потом. Подробно и не один раз. В той свейской деревне их, презренных лицедеев, не пустили ни на постоялый двор, ни в один из добротно построенных домов на высоких подклетях. Как они тогда спаслись, Арлетта не помнила. Смутно помнился холодный лунный свет. Бенедикт нёс её, и ей было хорошо, потому что руки и ноги уже ничего не чувствовали. Бр-р-р. Аж дрожь пробирает, несмотря на жару.

Отзвонили отпуст. Уже кончилась поздняя обедня, а Бенедикт всё храпел. Сзади завозился Решка, будто ненароком пристроившийся поближе. Мамка у него померла недавно. С собой бы его забрать. Но Бенедикт не позволит. Да и Король не отпустит.

– О чём задумались, госпожа Арлетта?

Снова Король со своей свитой. Лёгок на помине. Сегодня тоже слоняются без дела. Нет торга – нет работы. Свита, судя по шороху, расселась прямо на земле. Король прислонился к повозке. Его величество явно скучало и жаждало развлечений. На колено легла жёсткая королевская длань. Арлетта сейчас же врезала ребром ладони по жилистому запястью обнаглевшего величества. Попала точно.

– Дура, – возмутился Король, – я ж работать не смогу.

Но руку убрал. Арлетту он, может, и не боялся, но брата смотрящего Соломенного торга, которому Бенедикт платил аккуратней, чем городским властям, боялся наверняка.

– Я шпильман, а не девка, – бесстрастно напомнила Арлетта.

– Зря ломаешься. Кому ты нужна, слепая-то. А я бы тебя приодел. Чепчик с розаном, башмачки по моде…

– Отвали.

– Ладно, ладно. Я ж по-хорошему.

– Так и я не в обиде.

Король хмыкнул, но не ушёл. Видать, скука воскресного дня совсем замучила.

– Слышь, Арлетта. Ты во фряжских землях бывала?

– Да.

– А в свейских?

– Бывала.

– Ну и как там?

– Да везде одинаково. В свейских землях холодно и подают плохо. Скучная публика. Во фряжских шпильманов много, потому доход маленький, а публика капризная. Чуть что, гнилыми яблоками швыряются. В Остзее стражники злые…

– Стража на площади! – из-за плеча пискнул Решка.

– Да чё… – озадаченно затянул кто-то. – Мы ж ничё такого.

Но Король был умнее.

– Зелёные ноги! – рявкнул он. В переводе с языка ночных братьев на человеческий это означало: «Спасайся кто может!»

Повозку качнуло, кругом слышался железный лязг и вопли, Фиделио надрывался от лая. Арлетта пихнула Решку внутрь повозки и сама собиралась нырнуть следом, но тут её грубо схватили под локти и сдёрнули с козел. Отчаянно заверещал Решка. Фиделио захлебнулся воем, кто-то выругался, нехорошими словами поминая проклятого пса.

– Бенедикт! – закричала Арлетта. Её тащили так быстро, что старые тесные башмаки едва касались земли.

Канатная плясунья не вырывалась. Хотя могла бы. Ох, могла бы. Но точно знала, стражников злить нельзя. Спорить и что-то доказывать бесполезно. Рано или поздно появится какое-нибудь начальство. Вот с ним-то и нужно разговаривать. Так всегда поступал Бенедикт. Разрешение от города у них есть, налоги уплачены, взятки розданы. Может, ещё всё обойдётся. Арлетта подумала, не упасть ли в обморок. С бессознательных спросу меньше. Но пожалела хорошее платье.

Без всяких церемоний её втолкнули куда-то, вперёд и вверх. Она едва не упала, но удержалась, схватившись за частую деревянную решётку. Рядом орали и скверно ругались.

– Арлетта, а тебя-то за что? – над самым ухом пропищал Решка.

– Не знаю. Что это было?

– Облава, нор их изныряй! Попались, как кур в ощип.

Решётка дёрнулась, пол под ногами поехал. Арлетта сейчас же села. Грязно здесь небось. Юбка замарается. Платье страсть как жалко.

– Король, ты тут? – спросила она.

– Король смылся, – весело поведал Решка, – у него же выкидуха всегда с собой. Они нас сетями, а он сеть порезал и слинял. Все наши, у кого ножи были или монеты заточенные, все смылись.

Подумал и добавил печально:

– А нас, наверно, повесят.

– Малолеток не вешают. Пороть будут до посинения.

– Ерунда, – возразили ему, – ничего нам не будет. Если бы на кармане взяли или со сламом в руках – тогда да. Но мы же пустые все. Воскресенье же.

– Даже если опознает кто – отпирайся, Решка, до последнего. Не пойман – не вор.

– Может, Король чё-нить придумает, – предположил кто-то.

– Понятно, – сказала Арлетта. Значит, охотились за шайкой Короля. А она просто так угодила, под горячую руку. Ничего Король, конечно, не придумает. Так далеко его власть не простирается.

– Куда нас везут?

– В Кумпол, ясное дело.

– Куда-куда?

– В тюрьму, – растолковали опытные пацаны.

Телегу тряхнуло. Она вздрогнула, дёрнулась ещё раз и замерла.

Выбраться Арлетте помог Решка. Она так и пошла дальше, незаметно опираясь на его плечо. Стражники теснили их куда-то, без злобы, равнодушно, как стадо овец. Пришлось одолеть пять широких ступеней. На первой Арлетта споткнулась, потом приладилась. Иногда выгодно, если люди знают, что ты слепая. Иногда, напротив, опасно. А что сейчас? Пока непонятно.

– Во, привезли! Куды их? – весело гаркнул кто-то.

– Да кто ж его знает? – отозвался унылый голос. Такие голоса почему-то бывают у всех караульных в остроге или тюремщиков. Скучно им. Служба такая, скучная.

– Погодите, – вдруг оживился караульный, избавленный от непосильного бремени принимать решение, – вовремя вы. Щас всё узнаем.

Зашлёпали тяжёлые шаги, гулко отдаваясь в каком-то большом пространстве, должно быть, тюремном дворе. Загомонили отдалённые голоса, некоторые из них почему-то тонкие, женские.

– Решка, – шепнула Арлетта, – может, сбежим? Ты только скажи, где стражники стоят.

– Не, – буркнул расстроенный Решка, – всё равно поймают. Солдат много. Тут не только стража. Полный двор королевских гвардейцев.

Голоса приближались. К грохоту сапог добавился стук каблучков, шелест множества юбок. Донёсся запах тонких, приятных духов.

Знатные дамы. Не одна, а несколько. Только сумасшедшая будет душиться разом и фиалкой, и розмарином, и ландышем.

– Вот эти дети, ваше высочество.

Высочество? То есть настоящее высочество? То есть принцесса?!

– О… Какая грязь! – фиалками повеяло сильнее, будто кто-то развернул носовой платок. – Они, наверное, все больны.

– Чесотка – не болезнь, – пискнул наглый Решка. К счастью, его не услышали.

– Передайте их брату Альберту. Надеюсь, там уже всё приготовлено.

– Разумеется, ваше высочество.

– Идёмте, ваше высочество. Здесь дурно пахнет.

«Сейчас уйдёт», – испугалась Арлетта. Король тут не поможет, Бенедикта нет, надо спасаться самой.

Отпустив Решку и ловко выскользнув из общей толпы, она повернулась туда, откуда всего сильнее несло фиалками, и изобразила глубокий реверанс по всем правилам искусства.

– Ваше высочество, умоляю вас, выслушайте меня. Я здесь случайно. Я не сделала ничего дурного.

– Правда, – выкрикнул сзади верный Решка, – она не наша.

– Она ни при чём, – подтвердили и другие, проявляя немыслимое благородство.

– Это ж Арлетта-Бабочка.

– Я ни в чём не виновата, ваше высочество, – со слезой в голосе пролепетала Арлетта и присела ещё ниже.

– Никто тебя ни в чём не обвиняет, милочка, – прозвенело над склонённой Арлеттиной головой серебряным колокольчиком, – не пугайся, это вовсе не тюрьма.

– Это приют для бедных сирот, открытый сегодня попечением её высочества, – добавил другой, сдобный до приторности женский голос. Королевские подданные замерли в полном недоумении.

– Точно пороть будут, – печально протянул кто-то.

Арлетта же обрадовалась.

– Ваше высочество, вы добры, как ангел, – произнесла она так сладко и задушевно, что самой сделалось тошно, – но я не сирота и давно уже не ребёнок. Мне, ваше высочество, восемнадцать, и я сама зарабатываю себе на хлеб.

Лихо соврала. Но платье у неё дамское. На фигуре болтается так, что саму фигуру не видно. Авось поверят.

– Чем зарабатываешь, милочка? – весьма ядовито осведомилась ещё одна дама.

Зашуршало, зашушукалось. Накрыло новой волной приторных запахов.

Арлетта растерялась. Сказать: «Я – шпильман» – или снова соврать что-нибудь?

Стукнуло, грохнуло, в прохладный затенённый двор ворвался горячий воздух с улицы и вопль: «Молю, пустите… О, майн доттер! Мы честный граждан! Мы ничего не делать».

Бенедикт! Ну, наконец-то!

– Простите, ваше высочество, – дрожащим голосом, старательно изображая крайний испуг, пролепетала Арлетта, – это мой отец. Он очень привязан ко мне и забыл о правилах приличия.

– Пропустите его, – милостиво произнесла принцесса.

Допущенный к высоким особам Бенедикт тут же бухнулся на колени. Видал он этих высоких особ во всех видах, и вблизи, и издали. В глубине души полагал, что лучше всего они смотрятся в фамильном склепе в дубовом гробу. Но разговаривать с ними умел. Арлетта совсем успокоилась. Воскресный день, конечно, испорчен, но, может, хоть вечер удастся провести с пользой и удовольствием.

– Мой доттер честный девушек. Она не сделать дурного.

– Её застали на Соломенной площади в компании известного вора, – подобострастно, но хмуро доложил старший из стражников, почуявший неприятности.

– Мы живьём на Соломьена-плац, на торг, – залебезил Бенедикт, – где работать, там и живьём. Мало ли кто там ходит туда-сюда. Мы честный шпильман.

– Шпильман? – переспросила принцесса.

– Фигляры, ваше высочество, – пояснил кто-то из сопровождающих дам, с трудом выговаривая полуприличное слово.

Другие зашептали: «Какой позор! Стыд! Скандал! Гоните их прочь. Ваше высочество, вам лучше уйти».

«Вот и славно, – подумала Арлетта, – её высочество в одну сторону, я – в другую».

– И ты позволяешь дочери заниматься этим ремеслом? – проворковала принцесса.

– Мы бедный артист, – униженно пробормотал Бенедикт, – война, разорьение, жена моя помьерла… Находить свой хлепп, где можьем.

– Сколько лет твоей дочери?

Арлетта не растерялась, быстро сжала, разжала за спиной пальцы обеих рук. Но Бенедикт не понял или вовсе туда не смотрел.

– Двенадцать, ваше высочество, только двенадцать. Пьять лет уже без муттер.

Вообще-то он был прав. С малолетнего спросу меньше. Но не теперь, ох, не теперь.

Свои годы Арлетта никогда не могла сосчитать точно. Бенедикт долго выдавал её за семилетнего чудо-ребёнка, мальчика или девочку, смотря по обстоятельствам. И лет ей обычно было ровно столько, сколько сейчас требовалось. Рост у неё был высокий, а фигура ещё детская.

– Двенадцать, – до мурашек ласковым голосом повторила принцесса, – я вижу, лгать она обучена просто прекрасно. Думаю, ей будет лучше у нас.

– О да, – льстиво вставила какая-то дама, – пока дитя не научилось чему-то похуже. Приют, созданный попечением вашего высочества, станет просто спасением для бедной крошки.

– Что? – ахнул Бенедикт, никак не ожидавший такого афронта, а, наоборот, рассчитывавший выпросить у сердобольных дамочек какую-никакую подачку.

– Ты должен быть благодарен, – надменно заметила принцесса.

Бенедикт явно никакой благодарности не испытывал.

– Ваше высочество, – воззвал он в отчаянии, – мон инфант! Единственный дочь!

– Твою дочь будут кормить и одевать, научат пристойному ремеслу. Она станет первой в моём приюте для девочек. Господину Ивару это понравится.

– Господину Ивару? – робко переспросили сзади.

– О да, – мечтательно сказала принцесса, – он подал мне эту мысль.

– Но, ваше высочество…

– Мы даже не станем требовать с тебя денег за содержание, – милостиво проговорила принцесса. – Забрать дитя с улицы – наш долг. Уведите её.

Арлетту снова крепко ухватили за локоть.

– Бенедикт! – вскрикнула она, но никто не отозвался. Её быстро тащили куда-то. Ноги запнулись о выбоину в полу, потом споткнулись о порожек.

– Ну-ну, не упирайся, – пробасили над ухом, обдав Арлетту чесночно-редечным духом такой силы, что она едва не сомлела.

– Бенедикт!

– У меня не поупирается, – рявкнул другой голос, похоже женский. Лапу в солдатской перчатке сменили крепкие толстые пальцы. Чавкнула, закрываясь, дверь. Пахнуло застоявшимся холодом и давно не чищенным отхожим местом.

Арлетта послушно пошла, хотя ног под собой не чуяла. Затем чуть-чуть успокоилась, принялась считать шаги. Так, по привычке, на всякий случай.

– Ну и чё мне с тобой делать? – вопрос грянул над ухом так, что ноги опять ослабели.

– Не знаю, – вяло отозвалась Арлетта. Попыталась прислониться к стене и тут же отпрянула. Камень был холодным и липким.

– Так вот и я не знаю, – тяжело вздохнула тётка, которая, судя по одышке и глухому голосу, обладала весьма пышными телесами.

– Наверное, кормить, одевать и учить ремеслу?

Жалобней, жалобней. Со слезой. И голосок пусть дрожит. Кто её знает, эту дуру толстую. Вдруг решит, что злосчастную девицу прислали для порки.

– Ишь чего захотела, – хмыкнула тётка, – ладно, пошли, поглядим.

Арлетту снова потащили вперёд. На поясе у тётки что-то противно звякало. Коридор тянулся и тянулся. Узкий коридор. Локтем канатная плясунья то и дело больно стукалась о стенку.

– Это что, тюрьма? – не выдержала она.

– Угу, – согласилась тётка.

Арлетта приостановилась и попыталась спастись в последний раз.

– За что?! Я же ничего не сделала!

– Да кому какое дело, сделала или нет! Ты тут ваще ни при чём!

– А кто при чём?

– Королевишну нашу прекрасную, вишь, жареный петух клюнул. Вынь да положь ей приют для бедных сирот. Сирот-то у нас как блох на собаке, а вот ни денег, ни тёсу, ни камню… ничего для капризов её высочества не заготовили. Во. Отвели пока кусок тюрьмы, эти, Вшивые казармы. Наловили уличных огольцов. Нешто тебя в мужскую тюрьму к ним сунуть?

– Нет, благодарю вас, не надо, – быстро сказала Арлетта и даже маленький книксен сделала для убедительности.

– А для девок ничего не заведено. Одна ты тут такая вся из себя прекрасная.

– Опустите, – ласково предложила Арлетта, – вам хлопот меньше, а она и не вспомнит.

– А если вспомнит? – не согласилась тётка, – вспомнит и представить потребует? Нет уж, место я терять не хочу. Так что выбирай, куда тебя. Вот тута у меня бродяжки-побирушки. Тут одна, мужа своего по пьяному делу зарезала. Убийца, значит. Эта вовсе какая-то тронутая. Бесится, на людей кидается, а с чего, никто не знает. Тута воровки. Хочешь к ним? Они поспокойнее будут.

– Я не воровка!

Тише, тише, хладнокровней. Не орать. Не спорить.

– Да знаю я, кто ты, – не обиделась на резкость надсмотрщица. – Видала, как на верёвке скачешь. И не совестно, в таком-то наряде. Юбка едва колени прикрывает. Всё как есть видать.

– Я же в трико. А в длинном скакать неудобно.

– Тоже верно. Внучок мой очень на тебя радовался. На тебя и на собаку вашу учёную. Вот что, сведу-ка я тебя в карцер.

– За что?!

– Да ты не бойся. Это зимой там смерть лютая. А летом в жару очень даже хорошо. Воздух лёгкий. Через пару дней небось решится, куда тебя. По мне, лучше уж поломойкой, чем так, как ты, заголяясь, по верёвке скакать. По крайности, шею не сломаешь.

С этими словами она впихнула Арлетту в какую-то дверь, и засов снаружи наложила, а потом ещё долго звенела ключами.

Карцер. Карцер в Кумполе. Живыми из таких мест не выходят.

– Эй, есть тут кто? – тихонько позвала Арлетта, прижавшись спиной к двери. Если убийцы и воровки просто так сидят, то кого же в карцере держат?

Никто не отозвался. Послушала ещё. Никто не возился, не шуршал, не дышал, и вообще человеком не пахло. Пахло пылью, старыми стенами и немного тополиным листом. Должно быть, тянуло с улицы. Значит, окошко есть. Арлетта потихоньку пошла вдоль стенки, считая шаги до угла. Пять шагов. Что-то царапнуло руку. Шершавое от ржавчины кольцо. Торчит из стены. Зачем оно тут торчит, лучше не думать. Шесть, семь. Ещё одно кольцо. Восемь, девять, десять… Угла всё не было. Вместо этого на десятом шаге под рукой оказались прутья решётки. Выходили прямо из пола и, должно быть, упирались в потолок. Из-за прутьев тянуло сквознячком. Наверное, это и есть окно. Арлетта пошла дальше и через десять шагов снова нащупала дверь. Комната оказалась круглой и маленькой. Никаких прикованных скелетов, костей и прочего. Холодный пол и более ничего.

Успокоившись насчёт этого, Арлетта вернулась к решётке и стала соображать. Окно. Точно окно. Воздух идёт жаркий, нагретый. Шум доносится. Не то вода бежит, не то народ галдит. Далеко где-то. Куда оно выходит? Вряд ли на тюремный двор, где вечно толпится охрана. Судя по тому, как её вели, скорее всего, окно смотрит на другую сторону Ставрова холма. Но эту часть города Арлетта совсем не знала. Осторожный Фердинанд всегда катал её по приличным широким улицам. А с той стороны холма, кажется, и улиц никаких нет, одни трущобы да переулки. Высоко тут? Так. Надо подумать. У входа было пять ступенек, потом ступенька и порожек, дальше всё по-ровному, а у самого входа в карцер десять ступенек вниз. Крутых ступенек. Значит, не высоко, а глубоко. Если очень глубоко, то и не выбраться.

Арлетта просунула руку между прутьями и наткнулась на пыльную, изгибающуюся дугой кирпичную стену. Замуровано? Выходит в колодец? Тогда откуда сквозняк? Поднявшись на цыпочки, она кончиками пальцев дотянулась до места, где кладка кончалась ровным широким бортиком. Наверное, это что-то вроде полуподвала. Повезло. А что тут с решёткой? Ага. Толстые четырёхгранные прутья с шелушащейся коркой ржавчины. Толстые, но не частые. Здоровый мужик, может, и не пролезет. Но она-то не мужик. Она Арлетта-шпильман. Дитя-змея. Главное, голову просунуть.

Конечно, Бенедикт её никогда не бросит. Арлетта привыкла верить, что Бенедикт всё может, всё преодолеет и всегда её спасёт. Что бы ни случилось.

Да только вот беда. В дело вмешалась принцесса. Да что ж ей неймётся, принцессе этой. Всё у неё есть. Должно быть, и платьев больше дюжины, и башмаки по ноге целые, новые, что ни день. Так нет, приют для сироток зачем-то понадобился. Должно быть, во всём виноват этот господин Ивар. Вот, наверное, противная рожа. Как выглядят люди, Арлетта ещё помнила. Не с рождения слепая. Лучше всего, конечно, помнились Катерина и Бенедикт. Но и чужих она повидать успела. И теперь мстительно представляла себе этого Ивара в самом мерзком виде. Гнусный желтолицый старикашка с вечной каплей на носу, скрюченный от злости, хромой и горбатый.

Ненависть к противному господину очень помогала скрести стену вдоль крайнего прута решётки. В ход пошли каблучки давным-давно подаренных Бенедиктом модных ботинок. Три года назад они на ноге болтались, а теперь жмут. Ничего, Бенедикт новые купит. Уже обещал.

Старый, разъеденный подвальной влагой кирпич мало-помалу крошился, отслаивался. Щель потихоньку расширялась.

Чтоб не так скучно было долбить, успокоившаяся Арлетта принялась воображать себе всякое. Вот если б она была не просто смешная зверюшка для развлечения публики, забавный слепой уродец…

Нет, в зеркало она себя никогда не видела, но с год назад спросила у Бенедикта. Бенедикт до того смутился, что впервые в жизни назвал её, как мама Катерина. Как-то смог выговорить «кровьиночка мойиа», обнял и растолковал, что отцу она любая нужна. А до остальных им дела нет. Пусть чего хотят, то и думают.

Арлетта не дура. Всё поняла. Работать надо лучше. Тогда найдётся какой-нибудь шпильман. Захочет вместе номер делать и замуж возьмёт. Тогда им с Бенедиктом полегче будет. Трое – это уже почти настоящая труппа.

Но помечтать-то можно. Вот если бы она была красавица. Пусть слепая, но красавица, это уж обязательно. Волосы до полу, губы пухлые, фигура как песочные часы… Вот если б Король был не просто сявка с торга, а ночной брат, из тех, кому никто не указ… Высокий. Сильный. Для всех опасный. Для всех, кроме Арлетты. Чтоб одну её любил, чтоб ради неё одной на всё был готов. Собрал бы он своих чёрных побратимов, все как один в чёрных плащах, в масках, с кастетами да с рассекухами…

Каблук не выдержал, отвалился с противным хрустом. Арлетта аккуратно отложила его, чтоб сразу найти, если вдруг понадобится, и стянула второй башмак. Да. Так значит, ночной брат и его побратимы. Взяли бы они тюрьму штурмом. Покрошили бы противных стражников. Вынес бы он Арлетту на руках, прижал покрепче и сказал бы…

Должно быть, уже наступил вечер. Прекрасный ночной брат успел сказать Арлетте много хорошего, а также подарить новые башмачки, капор с лентами и шуршащее шёлковое платье, когда отвалился второй каблук.

Лицо и одежда были в кирпичной пыли, противно скрипевшей на зубах. Руки ныли, болели стёртые до крови ладони. Нечего сказать, отдохнула в воскресенье. Но щель получилась изрядная. Арлетта ощупала ободранный край, провела рукой по шершавому пруту, прикинула расстояние. Взрослый человек по-прежнему не пролез бы, но попробовать стоило.

Поесть ей так и не принесли. Ну и пусть. Не в еде счастье. Шпильманы голодать умеют. Зато никто не смог помешать, не увидел её всю в кирпичной крошке. Лучше бы о ней вообще забыли.

Всё складывалось удачно. Улица за окном была совсем глухой и тихой. Никто ни разу не прошёл, не проехал. А уж вечером и подавно никого не будет. Мысль о том, что окно может выходить в какой-нибудь внутренний двор, Арлетта отвергла сразу. Шагов караула не слышно. Дух из окна вольный, лёгкий. Да и должно же, в конце концов, ей повезти. Она деловито обтёрла подолом лицо и руки, чтоб не выглядеть слишком уж страшно. Стянула платье, оставшись в тонкой нижней рубашке, пропихнула его сквозь решётку, а потом начала протискиваться сама. Для начала сунула голову в получившуюся щель. Тут же почувствовала, как впивается в кожу ржавый металл. Ни туда, ни сюда. По щеке потекла кровь. Арлетта рванулась, едва не оторвала уши, и с разгону уткнулась лицом в холодный камень. Есть! Голова пролезла. Канатная плясунья выдохнула с облегчением и, втянув и без того тощий живот, протиснулась-таки вся целиком.

Уф! Теперь надо как-то извернуться в узком, едва можно сделать вдох, пространстве между стеной и решёткой. Это оказалось не так-то просто. Извиваясь, как змея под лопатой, поднялась на цыпочки. Стоя на кончиках пальцев, дотянулась до края бортика. Ни вздохнуть, ни охнуть. И главное, опереться не на что. Так и застряну здесь!

Арлетта пискнула от ужаса, но тянуться вверх не перестала. Цеплялась ногтями, коленками, грудью и животом. Давай! Allez, Арлетт!

Через десять минут она сидела на бортике, подставив лицо прохладному ветерку с запахом влажных тополей и цветущих яблонь. Осторожно ощупала щёку, стёрла кровь. Ветер налетел снова, раздул парусом подол нижней рубашки. К несчастью, платье вытащить за собой не удалось. Снова сунуться в эту узкую щель Арлетта боялась. Ну и ладно. Обойдёмся без платья. Надо убираться. Посвистеть, что ли? Может, Фиделио её найдёт? Нет. Свистеть опасно. Эта часть побега оказалась какой-то непродуманной. Куда теперь идти? Как добраться до торга?