Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе

Приведенная цитата, как и сравнение поиска истины с наркотиком, не просто может обесценить все доказываемое самим автором (и понятно, что последовательно провести ее Валлерстайну не удается – иначе какой смысл в его собственных исследованиях мир-системы?). Признание всевластия идеологии, пронизанность идеологией всех сфер жизни, включая язык (что декларирует постструктурализм) и науку – это печать поражения 1968 года, которая привела к кризису не капитализм, а, напротив, левую мысль, обезоружив ее и заведя в постмодернистский тупик. Здесь достаточно только констатировать, что

В качестве одного из доказательств существования этой универсалистской идеологии, внутри которой теряются все различия между консерватизмом, либерализмом и левым радикализмом, Валлерстайн приводит следующее: если две практики – расизм-сексизм и универсализм – набирали силу одновременно, то они должны быть сущностно связаны. Единовременность – слабое основание для утверждения однопорядковости явлений. Использование аналогий в роли доказательств – это тоже частый прием в работах Валлерстайна, не говоря уже о том, что здесь он опять исторически некорректен: расизм как идеология появился только в конце XVIII века как ответ на аболиционизм, а женщины в патриархальных семьях эксплуатировались с момента возникновения классового общества.

Единственный выход из тупика универсализма, который предлагает Валлерстайн вслед за постмодернистами, – подключение к антисистемным движениям маргиналов и групп меньшинств [Wallerstein, 1996: 90]. Но как это может привести к победе над всеобъемлющей системой накопления – неясно. Остается только уповать, что эта система сама подрывает на наших глазах свои основы и процесс «товаризации всего» близится к своему завершению, а значит – и капиталистическая мир-система скоро исчерпает самое себя. Если в соответствии и с ортодоксальным марксизмом, и неомарксизмом XX века капитализм в процессе своего развития был вынужден создавать противоречия во всех областях жизни, то Валлерстайн усматривает, по сути, только одно, чисто экономическое противоречие: логика накопления капитала исчерпывает те зоны, которые выступали в роли периферии и тем самым готовит себе кризис.

Валлерстайн уравнивает этнические и гендерные противоречия с классовыми, тогда как его собственный анализ явно показывает, что и сексизм, и расизм – являются следствием (и сущностно, и хронологически) классовых отношений при капитализме. И здесь мы сталкиваемся с частью идейного наследия 1968 года, к которому сам соотносит себя Валлерстайн. В данном случае он повторяет выводы, высказанные в известной работе Ш. Муфф и Э. Лаклау о равенстве различных социальных оппозиций при капитализме: гендерной, классовой, этнической и т. д. [Laclau, Mouffe, 1985]. Главное, что Валлерстайн и его сторонники в этом вопросе не хотят замечать: капитализм сумел дать права меньшинствам после 1968 года и устоять, борьба меньшинств не сказалась на его жизнеспособности. Сейчас можно с уверенность констатировать факт: та часть левых, которая взяла на вооружение из наследия прежде всего «политику меньшинств», которая в области теории оказалась теснейшим образом связана с постмодернизмом, сейчас зашла в тупик и довольно быстро уступает свои позиции как неолибералам, просто взявшим эту же повестку себе, так и правым. И теоретичекие, и политические провалы (целый ряд его неудачных прогнозов тому яркое доказательство) теории Валлерстайна показывают, что «антиуниверсалистское» наследие 1968 г. хорошо звучит в академических аудиториях, но не работает ни как инструмент исследования общества, ни в качестве политической программы.

Европейские городские герильи – навстречу «третьему миру»

Как известно, многие участники событий 1968 года благополучно вросли в капиталистическую систему – их радикализм на самом деле оказался и возрастным, и временным. Часть полностью изменила своим взглядам молодости и резко поправела – вплоть до неолиберализма (самые известные примеры: А. Глюксман, Б. Анри-Леви, Й. Фишер, Д. Кон-Бендит, М. Рокар и др.). Часть примкнула к существовавшим левым политическим силам (в основном поначалу – к компартиям), часть сохранилась в сравнительно немногочисленных радикальных политических группах (например, троцкистких), также претендовавших на участие в традиционной политике. Но помимо «политики меньшинств» и разных форм встраивания в парламентскую систему с потерей собственного политического лица, был другой вектор развития левой идеологии и практики после 1968 года. Он привлек меньшее количество людей, но пользовался куда большим влиянием, чем это многим кажется сейчас. Речь идет о возникновении леворадикальных боевых групп, взявших на вооружение партизанскую тактику городской герильи. Сторонники и участники этих групп попытались перенести неоколониальные войны из «третьего мира» в первый, руководствуясь тезисом Че Гевары: «Создать два, три… много Вьетнамов». Один из лидеров французской группы «Аксьон директ» («Прямое действие») писал уже в 2000-е гг., отбыв 25-летний срок заключения:

«Занимая подобную антиавторитарную позицию, мы порвали с теми, кого тогда называли «старыми левыми» (парламентариями и ревизионистами) и «новыми левыми» (интегрированными в систему, разбитыми на группки, законопослушными и пацифистски настроенными). Мы решительно покончили с буржуазными формами политической деятельности» [Rouillan, 2013].

Они пытались вернуть войну туда, откуда ее, по их мнению, вывели в «третий мир» – в города метрополий. И для этого развернули в городах Германии, Италии, Франции, Бельгии и других стран боевые действия. Но к такому решению эти люди пришли далеко не сразу.

Огромное влияние на европейских радикалов оказали три события в «третьем мире»: революция на Кубе, произошедшая без вмешательства СССР, и общий подъем латиноамериканского революционного движения, война во Вьетнаме и «культурная революция» в Китае, воспринятая как решительное разрушение молодёжью государственного бюрократического аппарата. Эти события послужили не только катализатором, но руководством к действию. Отсюда и популярность Мао, Че Гевары и Фиделя Кастро среди бунтарей 1960-х гг., и попытка взять из «третьего мира» организационные формы борьбы: от ассамблей до городской герильи. Левые ультрарадикальные группы использовали как руководство к действию теорию герильи бразильского коммуниста Карлоса Маригеллы [Marighella, 2002] и работы Мао по тактике партизанской войны.

Радикализация студентов в конце 1960-х гг. была для властей и традиционных партий тем более неожиданной, что происходила на фоне очевидного экономического роста – спад начнется уже в 1970-е. Жесткие меры подавления: исключения из университетов, дисциплинарные запреты, разгоны собраний и митингов полицией, сопровождавшиеся арестами, чем дальше, тем больше убеждали часть молодых радикалов (в том числе студентов) в справедливости леворадикальных идей о необходимости уничтожения всей капиталистической системы. А власти воспринимали все, даже относительно мирные инициативы пацифистов, противников атомного вооружения, экологистов и борцов за права меньшинств как «коммунистическую» угрозу – и поступали с ней соответствующе жестоко, отталкивая молодежь все дальше в радикализм.

Этот процесс выдавливания внепарламентской молодежной оппозиции с политического поля происходил почти во всех западных странах: Франции, Италии, Испании, Португалии и США. Но наиболее показательным он был в Германии.

Западная Германия 1960-х гг. – не благополучное демократическое «социальное» государство. ФРГ в то время – страна, в которой нацизм и нацисты еще не ушли в прошлое, оппозиция фактически отсутствует, а вся власть поделена внутри «олигархии партий». Под давлением сторонников ХДС (Аденауэр прямо заявлял, что социал-демократы представляют опасность для государства), отступая перед травлей желтой прессы концерна Шпрингера, СДПГ все больше превращалась в формальную «оппозицию ее величества». Всего три партии – две основных и небольшая Свободная демократическая – разыгрывали каждый раз между собой парламентские выборы, при том, что большая часть прессы находилась в руках «черных» – ХДС/ХСС. Выдвижение кандидатов проходило под полным контролем партийной верхушки, несогласие с которой приводило к исключению «бунтарей». В политике активную роль играли бывшие высокопоставленные нацисты: советником канцлера Аденауэра был Ханс Глобке – один из разработчиков «расовых законов», канцлер времен «большой коалиции» Курт Кизингер при Гитлере работал в ведомстве радиопропаганды министерства иностранных дел, видные нацисты занимали посты в системе юстиции, армии, промышленности. На свет появилась Внепарламентская оппозиция (ВПО), которая выступала против попыток введения чрезвычайного законодательства в Германии, фактически отменяющего демократические права, против участия бундесвера во Вьетнамской войне, против американских баз на германской территории, против участия (нео)фашистов в политике – и за соблюдение Конституции ФРГ. Кстати, в 1968–1969 г. именно Внепарламентская оппозиция вместе с немецкой интеллигенцией организацией массовых протестов сорвала попытку неофашистов из Национал-демократической партии стать парламентской силой и присоединиться в качестве правого крыла к ХДС/ХCC. А впоследствии именно деятельность германской протестной молодежи и интеллигенции заставила отказаться от попыток реабилитации нацизма и побудила германское общество мучительно размышлять о проблеме виновности немцев за преступления «третьего рейха» [Kyonig, 2012: 29].

Ядром Внепарламентской оппозиции был Социалистический союз немецких студентов (СДС) и его печатный орган – журнал «Конкрет». Однако, несмотря на активность своих действий, молодежь из ВПО не воспринималась всерьез ни властями, ни «официальной» оппозицией в лице СДПГ, более того, радикализирующийся СДС уже в 1960 г. был выведен из СДПГ (а «Конкрет» лишился поддержки партии еще годом раньше!) – социалисты попросту испугались слишком решительных молодых союзников. Точно также от них дистанцировалась компартия – к СССР молодежь относилась критически, контролировать СДС из Москвы не могли и, соответственно, воспринимали его скорее как угрозу. Газеты концерна Шпрингера, поддерживающие ХДС, травили ВПО в лучших традициях нацистской пропаганды, и закончилось это тем, что в 1968 г. вдохновленный этой пропагандой неофашист тяжело ранил лидера СДС и ВПО Руди Дучке. Полиция боролась с акциями левых гораздо жестче, чем с неофашистскими (в 1967 году при разгоне демонстрации был убит полицией выстрелом в спину случайно оказавшийся на ней студент-католик Бенно Оннезорг) [Tarasov, 2003].

Эти выстрелы были восприняты радикальной молодежью не как случайность, а как закономерное продолжение полицейского произвола и клеветы. В ответ на выступления студентов и Внепарламентской оппозиции против войны во Вьетнаме, против нацистов в руководстве государства, против чрезвычайных законов, против ядерного вооружения – полицейское насилие все возрастало, пресса концерна Шпрингера развязывала самую настоящую травлю против антифашистов. В демократической с виду – но не по содержанию – Западной Германии Внепарламентской оппозиции не нашлось места, политическое поле было уже поделено, а большинство населения не боялось «потерять политическую свободу, но зато опасалось снижения жизненного уровня и потери работы» [Jaspers, 1969: 186]. Радикальная молодежь, стремящаяся к демократии, в конце 60-х увидела, что несмотря на наличие формальных институтов демократии, эти институты не работают.

В итоге, многие молодые защитники германской Конституции пришли к выводу, что она представляет собой фикцию, что фашизм уже почти вновь пришел к власти в Германии – и необходимо «выманить фашизм наружу», заставить фашистское государство проявить свою сущность – с помощью вооруженной борьбы. Вскоре на свет появилась леворадикальная террористическая организация Фракция Красной Армии (Rote Armee Fraktion – РАФ).

Карл Ясперс – гуманист, представитель религиозной версии экзистенциализма написал в 1965 г. книгу с жесткой критикой аденауэровской Германии, а на следующий год в ответе своим противникам еще более ужесточил позицию. Статьи одного из лидеров РАФ, ведущей журналистки «Конкрета» Ульрики Майнхоф из изданного в России сборника «От протеста к сопротивлению» [Meinhof, 2004] во многом буквально повторяют тезисы книги Ясперса «Куда движется Федеративная республика?» [Jaspers, 1969]. В 1966 г. позиция пожилого консервативного философа Ясперса отличается от взглядов молодой журналистки Майнхоф, во-первых, большей систематичностью, а во-вторых, как ни странно, большей радикальностью. Характеризуя ситуацию в ФРГ, он пишет:

«Если ликвидируется республиканский путь самоубеждения и развития событий в результате бесед и споров между силами, борющимися легальными методами, если политика в полном смысле слова прекращается, то остается самоотречение или гражданская война. <…> Народ, который в таком случае не предпочтет гражданскую войну отсутствию свободы, не является свободным народом» [Jaspers, 1969: 43].

Генрих Бёлль, известнейший немецкий писатель, вступавшийся за преследуемых в СССР диссидентов, пропагандировавший европейской аудитории тексты Копелева и Солженицына, в разгар деятельности РАФ – в 1977 г. – заявляет о необходимости включения в школьную программу пьесы Майнхоф «Бамбула», которая была завершена незадолго до перехода ее автора на нелегальное положение, а также об обязательности изучения всего ее печатного наследия дорафовского периода [Бёлль, 1996: 561]. Очевидно, Бёлля – а также Гюнтера Грасса, Зигфрида Ленца и многих других немецких писателей, защищавших права арестованных рафовцев – трудно обвинить в кровожадности или безнравственности. Германская интеллигенция понимала, что, во-первых, леворадикальный терроризм – это прямое следствие выбрасывания за пределы политической системы радикальной оппозиции, отказ считаться с ней в легальном политическом пространстве, а во-вторых, борьба с ним ведется совершенно неправовыми и антидемократическими методами, заставляющими вспомнить о фашистских режимах.

РАФ – только самая известная из леворадикальных террористических организаций. В одной Германии также еще существовали «Движение 2 июня», «Тупамарос Западного Берлина», «Революционные ячейки» и т. д. Вслед за РАФ по степени известности идут итальянские «Красные бригады». Во Франции в конце 70-х – первой половине 80-х действовала организация «Аксьон Директ», а в Бельгии – «Сражающиеся коммунистические ячейки», леворадикальная вооруженная группа была даже в мирной Дании. И несмотря на все различия в идеологии и практике сам факт появления этих организаций был симптоматичен. Деятельность их остановилась только во второй половине 80-х, но последнее поколение РАФ прекратило вооруженную борьбу только в 1994 г.

Вслед за внесистемной молодежью и в Германии, и во Франции, и в Италии, и в США поднимается рабочее движение. Легальные профсоюзы и рабочее движение в целом, присоединившись к студенческому движению, поняли, что могут требовать гораздо больше, чем раньше. И власти пошли на уступки профсоюзам: повышалась заработная плата, улучшались условия труда, но как только уступки были сделаны, рабочее движение оставило радикалов без поддержки. Тем не менее, под воздействием студенческого движения часть рабочих также оказалась во внесистемной оппозиции. Во Франции в мае 1968 г. возникли «комитеты самоуправления» и «комитеты действия», ставшие вместе со студенческими ассамблеями центрами сопротивления. В отличие от официальных профсоюзов эти органы были органами прямой, а не представительной демократии. Но после спада забастовочной волны они легко были ликвидированы полицией.

В Италии с ее синдикалистскими традициями внесистемная оппозиция оказалась гораздо в большей степени связана с рабочим движением. Вслед за студенческими выступлениями именно в Италии произошли самые мощные рабочие выступления. «Жаркая осень» 1969 г. напоминала знаменитое «красное двухлетие» 1918–1920 г., когда Италия стояла на грани революции. На заводах возникали фабрично-заводские советы (ФЗС) – органы рабочего самоуправления, основу которых состояли ассамблеи – собрания рабочих одного предприятия или цеха. Ассамблеи выбирали делегатов, которым принадлежало право вето по любым вопросам, затрагивающим деятельность рабочих. Ассамблеи через делегатов должны были контролировать деятельность хозяев предприятия и дирекции. Разумеется, итальянские предприниматели и власти боролись с системой советов, но ни аресты, ни уголовные дела (в 1970 г. – более 10 тыс. дел против рабочих делегатов) не дали эффекта.

В Италии сказалась еще одна особенность: Итальянская коммунистическая партия была самой самостоятельной по отношению к Москве из западных компартий, опиралась на мощную теоретическую традицию (прежде всего работы Антонио Грамши) и готова была вступать в контакты с внесистемной оппозицией. В результате забастовочной деятельности в 1970 г. был принят закон о рабочем контроле, а в 1972–1973 гг. коллективные договоры рабочих с предпринимателями фактически закрепили права ФЗС. Но затем чем дальше, тем больше ФЗС встраивались в систему в качестве низовых организаций профсоюзов, что, с одной стороны, обеспечило итальянским рабочим резкое улучшение условий труда, а с другой – заставило перейти от захватов предприятий к традиционным формам борьбы [Drabkin, 1994: 83–93].

Особенности рабочего движения в Италии диктовали и особенности террористической организации «Красных бригад». «Красные бригады» первые годы деятельности осуществляли террор против начальников заводской администрации, управляющих, руководителей предприятий – тех, кто агрессивно мешал развитию ассамблей и рабочего контроля (одна из первых акций «Красных бригад» – взрыв на заводе «Пирелли» в 1970 г.). Этим же объясняется факт массовой поддержки «Красных бригад» – по оценкам в их деятельности принимало участие более 25 тыс. человек (для сравнения – в случае РАФ счет идет на десятки участников и сотни вовлеченных).

Во Франции в период возникновения «Аксьон директ» (АД) предпринимались жестокие антииммигрантские меры, призванные отнюдь не прекратить миграцию, а лишь держать мигрантов в неполноправном положении как дешевую рабочую силу. Франция ведет активную и агрессивную неоколониальную политику, особенно в Африке (вторжение в Чад в 1983 г. – отнюдь не единственный пример) и, наконец, поддерживает остальные страны НАТО и США в холодной войне. Многие создатели АД в 1970-е годы активно участвовали в борьбе с режимом Франко в Испании, который, в отличие от часто повторяемых штампов, в конце своего существования отличался по-прежнему крайней жестокостью к оппозиции [Pozharskaya, 2010: 336, 342]. Один из ближайших друзей лидера АД Жан-Марка Руйяна Сальвадор Пуч Антик был арестован и жестоко казнен в испанской тюрьме (его судьбе посвящен известный фильм М. Уэрги «Сальвадор»). Именно опыт подпольной вооруженной борьбы с фашизмом подготовил участников АД к борьбе с французским правительством, в деятельности которого они также увидели скрытый фашизм по отношению к колониям, мигрантам и рабочим. Самая известная жертва «Аксьон Директ» – это Жорж Бесс, генеральный директор «Рено», инициатор массовых увольнений (более 21000 уволенных, сокращений зарплат и репрессии против рабочих). Всего с 1979 по 1987 год было проведено более 100 различных операций, численность организации составляла несколько сот человек. Среди акций АД – саботаж на производстве военной продукции, экспортируемой для колониальных войн против населения стран «третьего мира» [Tkachev, 2013].

Ультрадикалам не удалось создать единого антиимпериалистического фронта. Поднять массовое движение рабочих и мигрантов в Европе против неолиберальных реформ тоже не получилось. Руйян писал:

«С выдвинутым нами лозунгом “вернем войну сюда!” пролетарии “третьего мира” должны были убедиться в том, что в метрополиях существуют не только откормленные «левые» и бесчувственные, беспомощные перед лицом массовой бойни люди, поставки тонн оружия и поддержка разрушительных войн. <…> Вот это и есть самое существенное, и именно это нужно показать миру» [Tkachev, 2013].

В этом смысле деятельность леворадикальных групп, занимавшихся «городской герильей» отчасти можно считать успешной. Но они не сумели и не могли получить массовой базы. Одной из причин стала начавшаяся в 1970-е гг. деиндустриализация Запада – перевод промышленного производства в «третий мир», который некоторые модные и малограмотные политологи приняли за появление «постиндустриального общества». Численность рабочего класса в Европе стала резко сокращаться, но зато расти в «третьем мире». И часть европейских ультрарадикалов это заметили, проанализировали, и выбрали своей главной целью именно поддержку революционного движения в «третьем мире». Европейский рабочий класс был признан ими не просто обуржуазившимся, но и получающим определенные выгоды от эксплуатации стран периферии. Датская группа «Блекингегаде» («банда с улицы Блекингегаде», как ее называла пресса) организовала целый ряд ограблений с целью помощи медикаментами и одеждой национально-освободительным движениям в Африке и Азии – в Зимбабве, Мозамбике, Палестине [Дергунов, 2019: С. 242–245; Kuhn, 2014: 21–91)]. Также ее участники занимались тщательным анализом изменений в современной капиталистической системе. Они считали что «по существу единственным способом участия в борьбе за социализм для жителей империалистических стран является материальная поддержка национально-освободительных движений в “третьем мире” [Дергунов, 2019. С. 245]. Лидеры группы уже в 90-е годы, находясь в заключении, заявляли:

«Я против того, чтобы нас изображали “революционными романтиками”. Настоящими романтиками были те, кто ожидал восстания рабочих масс в империалистических странах». И хотя в работе Лауэсена сохраняется своеобразное влияние евромаоизма, в целом его анализ причин консервативности европейского рабочего класса и современных экономических процессов следует признать совершенно справедливым.

Левый ультрарадикализм 1970-1980-х годов стал следствием слабости массового левого движения, осознанием деградации просоветских массовых компартий, борьбой против инкорпорирования в капиталистическую систему ценой отказа не только от коммунистической идеологии, но и от самой этики протестного движения. Участники европейской городской герильи осознавали себя перед выбором: встраиваться в капиталистическую систему, уходить в сектантские микроорганизации – либо все-таки бороться. Их вдохновлял уже не столько исторические примеры борьбы в Европе, сколько борьба в «третьем мире», которую они и попытались перенести в «первый», в Европу и США.».

Политический террор, если он не является частью мощного политического движения, неизбежно заставляет участников групп самоизолироваться, догматизироваться, изначальная цель постепенно начинает утрачиваться. Наиболее храбрые, преданные, самоотверженные участники террористических групп гибнут в первую очередь. Этот фактор осознавали еще народовольцы, это стало одной из причин поражения партии эсеров после Февральской революции – лидеров уровня тех, кто погиб в терроре, им просто не хватило для консолидации партии и удержания власти в 1917 г. В этом смысле традиционная социал-демократическая критика индивидуального террора оказалась в основном справедливой и для 70-х – 80-х годов. Но участники европейской городской герильи не могли смириться ни с отчуждением при капитализме, ни с чудовищной эксплуатацией стран периферии, ни с поражением левых – и потому выбирали борьбу.

* * *

Известный российский левый политолог Александр Тарасов перед предыдущим юбилеем «красного мая» 1968 г. писал:

«Основное содержание нового мифа уже понятно: 68-й – это, дескать, “победившая революция”, “изменившая лицо капитализма”, сделавшая его предельно свободным, предельно демократическим, предельно толерантным, обращенным лицом к нуждам всего населения, включая молодежь, женщин, меньшинства» [Tarasov, 2008].

Этот миф призван как-то завуалировать факт: движение 1968 г. в целом потерпело неудачу. Революция не произошла, Система победила, капитализм изменился, но это эти изменения оказались косметическими. Политическое поражение привело не только к политической стагнации и деградации большей части левых движений. В области теории поражение оказалось еще более ощутимым. Мыслители-структуралисты, угнетенные поражением революции, увидели причину этого поражения, источник победы власти в самом языке ― и капитулировали политически и теоретически. Этот вывод, ставший пессимистическим итогом «революции-1968», буквально парализовал социальную философию вплоть до конца ХХ века и в значительной степени подорвал организационные и мобилизационные возможности левого движения.

Венгерский историк Тамаш Краус писал:

«Неолиберальный поворот был украшен такими перьями из наследия 1968 года, как антирасизм, мультикультурализм, защита прав меньшинств, защита прав человека, хотя при этом у общества были отняты возможности самообороны, 68-й год и кейнсианские идеи были преданы забвению, и логика капитала вызвала к жизни антисоциальную систему свободного рынка, которая превознесла до небес социальное неравенство. <…> Таким образом, в действительности капитал и его институты извлекли прибыль из антигосударственных устремлений 1968 года, <…> цель заключалась в том, чтобы урезать или полностью ликвидировать не само государство, а только его общественные функции, его учреждения и меры в сфере социального благоденствия» [Krausz, 2009].