Эгоизм щедрости. Исследование о бессознательном в экономике

Сергей Пациашвили

Эгоизм щедрости. Исследование о бессознательном в экономике

ГЛАВА 1

ЭКСПЕРИМЕНТЫ ПО ЭГОИЗМУ ЩЕДРОСТИ

Эксперименты по бессознательной щедрости снова и, пожалуй, более неотвратимо, чем когда-либо, поставили науку перед серьёзной проблемой происхождения «неэгоистического» в человеке. Кажется, что наука приблизилась наиболее плотно к некоторой глубокой склонности человека к бескорыстию, к самоотверженности, руководящей человеческим поведением. Тут бы и начать снова превозносить человека, как некоторого господина природы или во всяком случае, как уникальный вид, выделяющийся на фоне прочих животных, но проблема в том, что похожие, хоть и не столь точные эксперименты, были проведены и на животных со сложным мозгом, и показали схожие результаты. Но вместо того, чтобы торопиться и животных называть бескорыстными, попробуем всё-таки найти другое, не христианское объяснение всему, обнаруженному исследователями. И прежде всего, нужно обратить внимание на детали одного эксперимента, проведённого исследовательской группой немецких учёных под руководством С. Парк. [Soyoung Q. Park, Thorsten Kahnt, Azade Dogan, Sabrina Strang, Ernst Fehr & Philippe N. Tobler, «Нейронная связь между щедростью и счастьем», Nature Communications, 8, 15964 doi: 10.1038/ncomms15964 (2017).].

В ходе эксперимента было выделено две группы подопытных. Каждая группа получала какой-то предмет, и первая группа обещала этот предмет подарить, а вторая – оставить себе. Томограф высокой мощности регистрировал активацию нейронов счастья в мозгу именно у первой группы подопытных. Из условий эксперимента следует два вывода: 1. Предмет, предназначенный для подарка, сам был получен в дар. Стало быть, если бы этот предмет был получен трудом, то активации нейронов счастья в мозгу не произошло бы. 2. Поскольку этот предмет был получен в дар, участники эксперимента не боролись между собой за получение данного предмета, между ними не было соперничества за обладание чем-то. Отсюда напрашивается вывод, что если бы такое соперничество было, и предмет был бы получен в результате борьбы, то дарить такой предмет тоже было тяжело, а его дарение незнакомому человеку не вызывало бы активацию нейронов счастья в мозгу. Уже исходя из этих условий, можно усомниться в бескорыстии данного акта дарения, ведь с учётом всех условий эксперимента получится, что вор или разбойник, отнимающий чужое имущество, должен быть более бескорыстным. Действительно, он не трудится и может не бороться за обладание какой-то вещи, а просто получить её без особых усилий. Если такой вор украл вещь, чтобы кому-то её подарить, то в его мозгу активируются такие же нейроны счастья, какие возникают у дарящего подопытного. Но предполагать в воре некоторое бескорыстие от этого было бы непростительной наивностью. В криминальных сводках нередки случаи, когда вор проматывал украденное имущество за одну ночь за какими-нибудь азартными играми. Это расточительство, это тоже можно назвать подарком. Или вор может часть имущества присвоить себе, а часть предназначить для подарка, и, если следовать условиям эксперимента, у него тоже могут активироваться нейроны счастья. Ведь, как показано, активация этих нейронов происходит только от обещания сделать подарок. Идя на преступление, вор может и не знать, сколько похищенного имущества окажется у него в руках, возможно, его добыча будет больше, чем он обещал кому-то подарить. Разницу он, конечно же, присвоит себе, потратит на собственное благополучие и удовольствия. В таком случае он никак не может быть бескорыстным.

С другой стороны, человек, который тяжёлым трудом, потом и кровью добывает свой хлеб и жертвует кому-то часть того, что имеет, не испытывает активации нейронов счастья в мозгу, он, согласно условиям эксперимента, должен быть назван корыстным человеком. Да, он что-то отдаёт, это выглядит, как бескорыстие, но внутри, в глубине души он сожалеет об этом подарке, значит, он – корыстный человек. Отсюда вообще может показаться, что исследователи открыли никакую не щедрость, а склонность человека к расточительству, которое во всех моральных системах считается пороком в отличии от щедрости, которая полагается добродетелью. Но добродетелью является осознанная щедрость, а расточительство может быть бессознательным. Если согласиться с современными нейронауками в том, что щедрость может быть исключительно сознательной, то придётся признать, что исследователи открыли не нравственность, а глубочайшую безнравственность человека. Но не будет спешить с выводами. Рассмотрим для начала, откуда вообще взялось стремление нейронаук находить во всём либо сознательность, либо предпосылку сознания. и бессознательное готовы рассматривать только как некоторое предсознание. Такая точка зрения берёт начало, судя по всему, ещё с философа Сократа, который первым предложил формулу добродетель=счастье=разумность. Только разумный человек может различать добро и зло, и только способность различать добро и зло делает счастливым. Все неразумные животные таким образом полагаются существами несчастными. Хотя исследования биолога Франса Вааля обнаружили некоторое «неэгоистическое» поведение у высших приматов и даже у собак, что позволяет исключить из этой формулы разумность. Тем не менее, нейронауки продолжают настаивать, что способность различать добро и зло является результатом сознательной деятельности, поэтому любая щедрость так или иначе должна быть сознательной, тем более если она вызывает активацию нейронов счастья в мозгу, то есть, подтверждает вроде бы экспериментально формулу Сократа. Заблуждение Сократа так плотно укоренилось в религии и науках, что уже давно был забыт его автор, он был бесчисленное множество раз цитирован, и сейчас уже больше вспоминают тех, кто цитировали тех, кто цитировали Сократа. Хотя указанный эксперимент, как мы видим, как раз ставит под сомнение точку зрения Сократа. Теперь получается, что преступник, человек безнравственный по крайней мере в какие-то моменты своей жизни может быть более счастливым, чем человек нравственный.

Но если опровергнута первая половина формулы Сократа, где добродетель приравнивается к счастью, то почему должна оставаться неизменной вторая половина, которая приравнивает добродетель к разумности? Сам Сократ эти элементы считал неотделимыми друг от друга и не видел смысла использовать только каких-то два, исключая третий. Если же не действует вся формула, то мы вполне можем предположить, что щедрость возможна без какой-то связи с сознанием, то есть, возможна совершенно бессознательная щедрость, более того, такая щедрость, которая овладевает человеком внезапно, возможно, против его сознательных намерений, вмешивается в его планы и спутывает их. Опытным путём подобное бессознательное влечение открыл у человека выдающийся врач и основатель психоанализа – Зигмунд Фрейд. И особой заслугой его, как исследователя, является его готовность изменить свою концепцию под давлением неумолимых опытных фактов. До Первой Мировой Войны, как известно, Фрейд полагал, что преобладающим желанием у человека является либидо, концентрирующее в себе влечения к удовольствию, центральное место среди которых занимает сексуальное влечение. Второе базовое положение психоанализа заключалось в том, что сновидения, как и неврозы представляют собой способы удовлетворения желаний. Простейший пример, если человек во сне хочет пить, то в сновидении будет каждый раз видеть образ воды и в воображении своём удовлетворять своё желание. Более сложные желания более завуалированы в сновидениях и порой требуют длительного анализа, сравнения сновидения с другими сновидениями, с детскими воспоминаниями и травматическим опытом, чтобы понять их значение, то есть то, какое желание за ними скрывается. Невроз действует таким же способом, только здесь желание всё-таки удовлетворяется вполне реально. Если во сне мы хотим пить, то напиться мы там всё равно не можем и рано или поздно должны пробудиться. Но важно то, что, поскольку это желание во время сновидения подавлено, то оно принимает самые причудливые и далёкие от действительности завуалированные формы удовлетворения. Человек может видеть уже не стакан воды, а озеро, в котором ему хочется искупаться, дождь, огромные сосуды с водой и т. д. Если бы во время бодрствования желание пить также могло быть подавлено и переключено на что-то другое, то оно маскировалось бы аналогичным образом. Но есть другие желания, которые могут быть подавлены, и часто это именно сексуальное влечение, которое в силу этого принимает форму завуалированную, то есть, форму нервоза, и удовлетворяется именно в переносном, сублимированном значении.

После Первой Мировой Войны Фрейд сохранил это базовое положение относительно неврозов и сновидений, но под давлением опытных фактов вынужден был отказаться от первого положения, согласно которому все желания так или иначе устремлены на получение чего-то, на насыщение или чувство удовольствия. Огромное количество клиентов демонстрировали странное стремление не получить что-то, а погибнуть, уничтожить себя. Их сновидения снова и снова возвращали их к травматическому опыту, полученному на войне, где они подвергались опасности быть убитыми. Например, солдаты, получившие ранение на войне, во сне часто снова и снова возвращались к воспоминанию о своём ранении, когда они были на грани жизни и смерти. Это никак не объяснялось стремлением к удовольствию, что и побудило Фрейда написать своё сочинение «По ту сторону принципа удовольствия». Здесь он впервые говорит о другом типе невроза, который возникает не из стремления к удовольствию, а который возникает из подавленного бессознательного желания погибнуть, дремлющего в глубинах психики. Такие неврозы позже получили название «неврозов навязчивых повторений». Человек снова и снова в завуалированной форме повторяет свой травматический опыт, чтобы снова почувствовать себя на пороге смерти.

Только такой невроз уже никак не является комфортным, он не доставляет удовольствия, он, если верить Фрейду, представляет собой именно стремление к ничто, то есть к тому состоянию, когда человек не испытывает ни боли, ни удовольствия. Если бы это бессознательное влечение представляло собой расточительство, то оно в принципе не могло бы вызывать неудовольствие. Неудовольствие может появляться после разорения, как сожаление о утраченном, но Фрейд говорит о влечении, которое может мучить человека, и всё же он остаётся верен этому влечению. Это больше похоже именно на щедрость, как добродетель. Действительно, добродетельный человек совершает что-то против своего «хочу», зачастую вопреки своему удовольствию жертвует чем-то. Но такая щедрость всё-таки является сознательной. Фрейд же говорит о бессознательном влечении. Стало быть, тут вообще речь про что-то третье, что не является ни щедростью в известном смысле, не расточительством, что может быть названо бессознательной щедростью или эксплозивной волей. Разница между щедростью и расточительством появляется только в сознании, бессознательно между ними вовсе нет разницы. Любое расточительство может быть общественно полезно, например, Мандевиль в известной «Басне о пчёлах» утверждал, что расточительство всегда имеет общественную пользу, оно создаёт рабочие места, стимулирует спрос. С другой стороны, и щедрость легко переходит в расточительство, ведь человек азартен, он может увлекаться, забываться в своей щедрости и из сознательных пожертвований перейти к бессознательному разорению себя.

Дальше следовало бы предположить, что невроз возникает не из бессознательного стремления к удовольствию, а из стремления избежать боли, и психика знает два пути удовлетворения такого стремления: удовольствие и смерть. И важно отметить, что оба этих стремления являются совершенно эгоистическими. Влечение к смерти, поскольку оно является невротическим, является эгоистическим. И Фрейд пишет об этом, что каждый человек стремится не просто умереть, а умереть каким-то своим, уникальным способом. Уникальный травматический опыт подталкивает человека исключительно к какому-то одному, близкому именно ему сценарию гибели. В конце концов, человек жертвует собой, и, возможно, тем самым спасает кому-то жизнь, но вместе с тем он лишь удовлетворяет своё внутренне невротическое желание. Но бывает ведь и совсем наоборот. Человек стремится к гибели и других людей увлекает к такому же сценарию. Например, командир какого-то военного подразделения, увлекаемый стремлением к гибели, вместе с тем тянет за собой на смерть всех своих подчинённых. Вместе с тем, они могут желать умереть совсем не так, как их командир, их посттравматический стресс может быть совсем другим, и им совсем не хочется жертвовать собой именно таким способом. Что в таком случае говорит им командир? Как он мотивирует их выполнить такой приказ? Но здесь мы уже не найдём ответа у Фрейда, но ответ на такой вопрос вполне даёт указанный выше научный эксперимент.

Как уже было сказано, выводы доктора Фрейда не во всём совпадают с выводами научного эксперимента выше и расходятся в одном принципиальном вопросе. У Фрейда получается, что навязчивые повторения и посттравматические сновидения непременно причиняют страдания, они мучают. Эксперимент С. Парк показывает некоторую активацию нейронов счастья в мозгу человека, когда он проявляет щедрость, то есть, тоже что-то теряет, отдаёт. Заблуждение Фрейда, судя по всему, связано с тем, что он объясняет происхождение невроза воздействием внешней среды, и травматический опыт так или иначе является результатом травматического и внезапного воздействия этой внешней среды на человека. Внезапность по Фрейду здесь представляет как раз то, от чего человек пытается защититься при помощи невротических навязчивых повторений. Страхом он защищается от испуга, то есть, пытается предупредить внезапность испуга, сделать его ожидаемым, лишить его внезапности. Но, если следовать новейшим научным экспериментам, то мы должны признать скорее правоту ранней фрейдовской теории невроза, что невроз всё-таки даёт удовлетворение желаний в чём-то приятном. Стремление к смерти в таком случае не будет уже никак зависеть от внешнего травматического опыта, оно будет дано уже само по себе, от рождения, и от рождения же оно будет уникальным, то есть, эгоистическим. Но именно из-за эгоистичности этого влечения человек не может в любой момент удовлетворить его. Если мы вспомним, что писали античные стоики, например, Сенека, то увидим у них такие слова: «Нам открыто множество ворот, ведущих на свободу» (Письма, 12.10); «из самого жестокого рабства всегда открыт путь к свободе». «Оглянись: куда ни взглянешь, всюду конец твоим несчастьям. Видишь вон тот обрыв? С него спускаются к свободе. Видишь это море, эту речку, этот колодец? Там на дне сидит свобода. Видишь это дерево? Ничего, что оно полузасохшее, больное, невысокое: с каждого сука свисает свобода. Посмотри на свою глотку, шею, сердце: все это дороги, по которым можно убежать из рабства… Ты спрашиваешь, какой леще путь ведёт к свободе? Да любая жила в твоем теле!».

Выходит, Сенека не учитывал, что стремление к смерти является эгоистическим, и каждый человек хочет покончить с собой уникальным способом. Стало быть, из всего широкого перечня «путей к свободе» у Сенеки каждый человек может выбрать какой-то один способ, да и то, тот будет только очень отдалённо приближать его к его бессознательному желанию. А раз так, то, как учит доктор Фрейд, психика должна пытаться удовлетворить это желание в завуалированной форме, то есть, как он выражался, сублимировать его. Бессознательную щедрость можно рассматривать, как такую вот сублимацию влечения к смерти, дарение – это отнятие чего-то от себя, возможно, какой-то важной своей части. И если осознанную щедрость ещё можно рассматривать как пожертвование на пользу других, то бессознательная щедрость, приходящая внезапно, времени прихода которой человек может вовсе не знать, никак не может быть жертвой ради пользы других, никак не может быть альтруизмом. Это именно эгоистическая щедрость, это невротическое удовлетворение влечения к смерти. Если я жертвую чем-то, то делаю это исключительно ради активации нейронов счастья в своём мозгу, а не ради других людей, то есть, это всё равно эгоизм, присвоение чего-то здесь не является самоцелью, а является лишь средством для дарения. Физиологически активацию нейронов счастья можно объяснить некоторым внутренним торжеством организма над смертью. Ведь получается, что таким способом он как бы обманул собственное влечение к смерти, сублимировал его и остался жив. И всё это: влечение к смерти, его сублимация в невротическую щедрость и чувство удовлетворения от этой щедрости происходит совершенно бессознательно, а, стало быть, может быть присуще и животным. Это объясняет щедрость в поведении животных, обнаруженную в экспериментах Франса Вааля. Один раз, возможно, случайно пережив такую сублимацию, и испытав ощущение счастья от неё, организм бессознательно будет стремиться снова и снова повторить условия, в которых он находился, испытывая счастье. Едва ли живая особь будет от этого отдавать себе отчёт в том, в какой опасной близости от смерти она находилась, когда испытывала такое счастье. Кто знает, что испытывает антилопа за секунду до того, как её горло бывает разорвано когтями хищника? Возможно, она испытывает триумф от того, что в который раз убегает от опасности.

Но в таком случае следует задаться вопросом, почему же пациенты Фрейда не испытывали радость, а именно страдали от посттравматического стресса испытывали тяжелейшее беспокойство от своих сновидений? Объяснить это можно, принимая во внимание именно бессознательный характер щедрого влечения и в связи с этим внезапность его действия. Человек, находясь в полном сознании, трудится, зарабатывает какие-то деньги, приобретает какое-то имущество, но в некоторый момент у него включается бессознательная щедрость, и он неожиданно для самого себя ударяется в расточительство. Возможно, это происходит под воздействием некоторых внешних стимулов, которые как лампочка в экспериментах Павлова с собаками, включают определённый условный рефлекс. Если есть такие триггеры у условных рефлексов, то вполне возможно, что есть такие, которые включают действие дремлющих безусловных рефлексов. Но такие триггеры представляют набор сигналов, уникальных для каждой живой особи. Ряд этих сигналов вычисляются вполне легко, поскольку представляют собой набор сексуальных стимулов, которые в мужчине пробуждают бессознательное стремление к щедрости во время полового возбуждения, а у женщины активируется во время беременности. Наверняка есть такие стимулы, которые активируют и стремление к самопожертвованию и напрочь снимают страх смерти. Разумеется, бессознательная щедрость тоже требует приложения некоторых усилий, к которым человек, например, может быть совершенно не готов. Например, привыкнув выполнять какой-нибудь один вид работы, организм может утратить способность к бегу, и когда от него потребуется, как от марафонского бегуна Фидиппида, добежать до города на пределе сил, чтобы сообщить о победе армии, он может не справиться с этой задачей, как справился погибший в результате забега Фидиппид. Отсюда можно сделать вывод, что если человек не будет физически готов к внезапным бессознательным порывам щедрости, то он либо вовсе не способен будет на щедрость, либо в конечном итоге, проявив её, тут же раскается. В данном случае речь идёт о раскаянии тоже как о некотором бессознательном ощущении, которое может никак не осознаваться, но нередко стоит именно за скупостью, за сознательной волей к наживе любой ценой. Теперь, если мы рассмотрим ближе посттравматический стресс, с которым имел дело Фрейд, то увидим здесь такое же бессознательное раскаяние в собственном расточительстве из-за физической и психической неготовности к нему. Это раскаяние в конечном итоге причиняет страдания и становится причиной беспокойных сновидений.

Ведь нужно учитывать, что представляла собой Первая Мировая война, на момент которой уже существовали Женевская и Гаагская конвенции, которые устанавливали правила ведения войны прежде всего в трёх аспектах: необходимость бережного обращения с гражданским населением, великодушного обращения с пленными и отказ от применение некоторых, особо разрушительных видов вооружения. Все эти три пункта систематически нарушались, и такое нарушение психологически можно проследить как результат раскаяния в собственной щедрости. Только в данном случае щедрость принимают форму некоторого договора, обещания, данного своему возможному врагу, взятые на себя обязательства по великодушию. В конце концов, именно нарушение этого договора является военным преступлением, также как уголовное преступление является нарушением закона, а должностное преступление представляет собой нарушение должностным лицом устава своего учреждения. Должностное преступление не представляет собой чего-то неэтичного и негуманного, оно лишь нарушает формальный устав. Военное преступление тоже нарушает формальное обещание, но такое формальное обещание проявлять великодушие имеет ключевое значение для бессознательной щедрости. Это обещание и представляет собой ту самую необходимую тренировку духа, которая позволяет в нужный момент быть готовым к проявлению бессознательной щедрости. Обещание требует публичности и также проявления некоторого рвения к его выполнению, это рвение в свой черёд будет тренировать те функции организма, что отвечают за реализацию бессознательной щедрости. Если задаться вопросом, почему же всё-таки эти обещания нарушались, то, судя по всему, причину следует искать в самом тогдашнем глобальном мироустройстве, когда мир был поделён между несколькими империями (так называемый многополярный мир), каждая из которых базировалась на принципах, далёких от чести и уважения к врагу. Соревнование империй за колонии – это не та форма соревнования, которая допускает глубокое уважение к врагу. Например, те страны, что имели преимущество на флоте, охотно пользовались этим преимуществом, чтобы обстреливать противника с безопасного расстояния, не выступая в ближний бой. Понятное дело, что такие атаки с моря приводили к большим страданиям среди гражданского населения, обитающего в прибрежных городах.

Итак, зафиксируем это. Смысл Женевской конвенции, как и прочих ей подобных, заключается вовсе не в гуманизме и не в гуманном способе ведения войны, как декларировалось в официальных документах, а в тренировке способности к бессознательной щедрости, должной избавить от посттравматического стресса. Подобные правила ведения войны известны с глубочайшей древности, и явно прослеживаются уже в древней Греции. Тренировка бессознательной щедрости чем-то напоминает неврозы навязчивых повторений, которые Фрейд как раз считал проявлениями влечения к смерти. Но теперь такие навязчивые повторения вовсе не обязательно должны причинять страдания, они могут быть и источниками радости, если они именно тренируют, заощряют организм для внезапных бессознательных щедрых порывов. Это чем-то напоминает неврозы избытка здоровья, которые неоднократно упоминал Ф. Ницше в своих поздних сочинениях и даже составил специальные предисловия к ранним сочинениям, где тоже упоминал неврозы избытка здоровья. Если говорить про мирное время, то можно сказать, что правила этикета являются аналогами правилам ведения войны и также служат цели тренировки способности к бессознательной щедрости.

Также феномен раскаяния в собственной щедрости позволяет нам понять, почему всё-таки воришка или какой-то иной преступник не может быть назван счастливым человеком, хоть он и способен, как было показано в начале, на эгоистическую щедрость. Для начала нужно сказать, что мы вообще использовали очень отвлечённый пример преступника, который в развитом обществе вряд ли можно встретить. Здесь вор должен скрываться, он не может сделать публичное обещание что-то украсть и подарить украденное, тем самым снимается главное условие эксперимента: публичное обещание щедрости. Но можно представить себе целые народы, например, кочевников, которых раньше было довольно много, а сейчас осталось крайне мало, для которых украсть что-то у оседлого населения – это считается большой заслугой. Такие вполне могут делать обещание щедрости, но и они, судя по всему, не будут счастливыми, поскольку их эгоизм щедрости будет иметь разовый характер. Из-за отсутствия этикета, то есть тренировки себя для бессознательной щедрости, без должного воспитания жители таких племён будут обречены на раскаяние в собственной щедрости, которое со временем будет захватывать их всё больше. Это в свой черёд будет делать преступника всё более скупым, он всё больше будет требовать ответной платы за свои подарки. Нужно сказать, что эгоизм щедрости вообще не подразумевает обязательной взаимности, или, как ещё говорят – реципрокности, он требует только, чтобы его подарок был принят, чтобы им воспользовались. Но раскаяние в собственной щедрости заставляет требовать символического подтверждения того, что подарком воспользовались, в конце концов это символическое подтверждение принимает форму ответного дара, который сначала является чем-то символическим, а затем всё больше начинает сравниваться в цене с отданной в подарок вещью. Следует учитывать и то, что труд и соперничество за обладание какой-то вещью часто настолько захватывают человека, что ему уже становится и некогда тренировать собственную бессознательную щедрость. К тому же, это может снизить производительность труда, что в индустриальном обществе является аргументом против подобной траты времени. Вместе с тем, в Античности был известен ряд практик, направленных на такую тренировку, и особенно обязательной она была для политиков, для тех, кто избираются на какие-то должности. Иногда такой тренировкой является уже сама процедура назначения, если на должности лица назначаются по жребию, что в Античности тоже было не редкостью.