Кровь за кровь

Изучив приборную панель моторной лодки, Яэль сообразила, что проводка в ней не особо отличается от установки, которую использовал Влад, обучая её заводить транспорт без ключа: красочная, с множеством проводов, предельно простая. Потребуется всего несколько секунд, чтобы завести двигатель.

– Он здесь! Нужно подкрепление!

– Грёбаное дерьмо!

Два крика на разных языках, оба всего в нескольких доках от неё. Яэль бросила приборную панель, когда их услышала, проклиная Луку на всех шести известных ей языках. Стоило предвидеть, что Победоносный не станет сидеть тихо. Но Яэль даже не подозревала, что этот парень настолько безмозглый, что может наткнуться на патруль.

Новые крики – все на японском – разнеслись по докам. Один из них всего в нескольких метрах к северо-востоку от неё. Другой донёсся с запада. Вопль на юге. По подсчётам Яэль, по меньшей мере, четверо солдат. Не то количество противников, с которым легко справиться в одиночку.

Но и не невозможно.

«БРОСЬ ЕГО БЕГИ БЕГИ БЕГИ»

Приборная панель болталась на проводах – красный, жёлтый, чёрный. Понадобится всего десять секунд, чтобы соединить их и пустить искру в двигатель.

Десять секунд и одна жизнь.

«НЕ ГЕРОЙСТВУЙ НИЧТО НЕ ИЗМЕНИТ ТВОЙ ПОСТУПОК ОДИН РАЗ УЖЕ ВЫБРАЛА СМЕРТЬ, ЧТО МЕШАЕТ СЕЙЧАС?»

Что мешает сейчас?

Крики приближались. Даже если Лука каким-то чудесным образом сам спасётся из доков, он не сможет выбраться из города. Он слишком светловолосый, слишком громкий, слишком он.

Она снова мысленно прокляла Луку. Прокляла солдат за то, что патрулировали именно эти доки и именно сейчас. Прокляла себя за то, что выпрыгнула из лодки и достала из кармана П-38.

Яэль не ринулась в бой, сломя голову, паля из пистолета. Не тому учил её Влад. Вместо этого Яэль пряталась в темноте, перепрыгивая с лодки на лодку, перебираясь по кормам, пока не достигла самой высокой. Отсюда можно было оценить сложившуюся ситуацию.

Всё было плохо.

Лука попал в ловушку на главном причале, попав под прицел трёх винтовок «Арисака» типа 99. Их дула целились ему в грудь, направляемые руками патрульных, таких же потрясённых, как и сам Победоносный Лёве. Солдаты взволнованно переговаривались.

Первый солдат: «Это один из Победоносных!»

Второй солдат: «Что он здесь делает?»

Третий солдат: «Это он позвал Заключённую с собой на Бал Победителя. Должно быть, сбежал вместе с ней…»

Лука (на яростном немецком): «Вы собираетесь стрелять или нет? Если да, лучше покончите с этим побыстрей».

Первый солдат: «У него на лице рис?»

Третий солдат: «Воняет от него, как от дворняги».

Диалог перерос в соревнование на лучшее оскорбление. Солдаты, казалось, не были уверены, что делать с Победоносным теперь, когда они его поймали. Четвёртого патрульного нигде не было. Должно быть, побежал сообщать об их находке по радио.

Если Яэль собирается спасать Луку, нужно действовать сейчас.

Она поднялась со своего наблюдательного пункта на носу судна и крадучись направилась на пристань, подбираясь ближе к веселящимся солдатам. Двое стояли к ней спиной, а третий был слишком увлечён шутками капитана, чтобы заметить движение в тенях у дальнего дока. Руки Луки были подняты над головой, внимание сфокусировано на ружьях. Челюсть напряжена до предела.

Во время Гонки Оси Яэль видела, как Лука обезоруживал советских солдат и ломал им носы с жестоким, решительным изяществом. Победоносный был хорошим бойцом, когда не стоял под прицелом «Арисак». Ему нужно было отвлечь солдат, и Яэль могла это обеспечить.

Она сняла П-38 с предохранителя, сжала рукоять и нацелилась на воду. Палец лёг на курок, выжидая подходящего момента.

Но он так и не настал.

Металлическое О толкнулось ей в спину, сопровождаемое таким же жёстким приказом: «Не двигаться».

Четвёртый солдат не пошёл к радио. Он ждал Яэль.

– Сюда! – позвал он остальных на японском.

Сердце Яэль отбило давно знакомый ритм: вспышка, удар, тишина! Мозг её припоминал тренировки Влада, не обращая внимания на страх. Многих людей ствол винтовки «Арисака», упёршийся в спину, парализовал бы. Но не Яэль. Она развернулась и сделала стремительный рывок. Четвёртый солдат нажал курок, опоздав всего на долю секунды. Пуля не попала в цель (хотя Яэль ощутила её дыхание, близкую смерть, которая вновь её миновала), устремившись в сторону патрульных. Яэль схватила солдата и столкнула его с края пристани. Затем обернулась к остальным.

Выстрел не задел никого, когда девушка посмотрела на Луку и солдат Императорской армии, её ждала не кровь, а недоумение. Винтовки покачивались, руки опустились. Лука ринулся на ближайшего солдата; сцепившаяся пара превратилась в размытое пятно коричневой кожи и зелёного цвета. Два других патрульных направили стволы своих «Арисак» в сторону Яэль и открыли огонь. Прицеливались они небрежно, безумно. Первая пуля вспахала дерево у ног девушки. Вторая просвистела у неё над плечом.

Мужчины завозились с патронами, давая Яэль ценные секунды, чтобы спрятать П-38 и ринуться в бой. Один из солдат бросил перезаряжать винтовку и достал штык. У Яэль не было времени доставать спрятанный в ботинке нож. Они встретились: голые руки против лезвия штыка. Солдат оказался талантливым бойцом: предвидел её первый удар, увернулся от него и нанёс свой. Уклонение Яэль не было достаточно быстрым: кончик штыка проехался по куртке, вспарывая лишь её, не живую кожу. Второй удар девушки оказался намного успешней. Яэль ощутила, как костяшки пальцев соприкоснулись с плотью, врезались в хрящ.

Солдат отскочил от неё, свободной рукой хватаясь за лицо; алый цвет стекал сквозь его пальцы. Яэль уже собиралась взять мужчину в захват, когда слуха коснулась череда душераздирающих звуков.

Плохо: пустая гильза упала на доски дока. Хуже: быстрый поворот и щелчок, звук винтовочного патрона, занимающего своё место. Ещё хуже: команда, озвученная сначала на японском, а потом на немецком, отчётливом, хирургически точном: «Руки вверх. Или буду стрелять».

Перезаряженная «Арисака» второго солдата была направлена прямо на Яэль. Он был слишком близок, слишком готов – от такой пули не ускользнуть. Яэль подняла руки. Беглый взгляд показал, что у Луки дела шли не лучше. Победоносный лежал на спине, от ярости скривив губы, полуавтоматический пистолет третьего солдата был приставлен к его горлу.

– Боюсь, произошла ошибка, – начала она, стараясь говорить на японском бегло. – Я всего лишь убиралась на отцовской лодке…

– Обыскать её! – рявкнул четвёртый солдат с края пристани, пока он пытался выбраться из воды.

Кровь ещё текла по лицу первого солдата, когда он схватил левый рукав Яэль. Потянул наверх. Ткань обнажила растрепавшуюся марлевую повязку, которую солдат сразу же сорвал. Под ней – стая стремительных чернильных волков: бабушка, мама, Мириам, Аарон-Клаус, Влад. Её частички, её боль, она сама. Сейчас обнажённые, открытые для чужих глаз.

Раненый солдат ткнул пальцем в кожу Яэль. Его ноготь опустился на оскаленные клыки волка Влада.

– Вот те самые отличительные черты, о которых предупреждали СС. Заключённая.

– Замечательно. Теперь отведём их обратно во дворец.

Но… как эсэсовцы узнали о волках?

Феликс. Ещё один парень, от которого Яэль пыталась сбежать (успешно). Она надеялась, когда СС найдут брата Адель в её комнате связанным и с кляпом во рту, они признают его невиновным. В конце концов, она прокричала о своей истинной личности на весь мир.

Сердце Яэль упало. Ей стоило знать. В суде СС не имело значения, виновен ты или нет. Их правила гораздо суровей.

Что они сделали с Феликсом, чтобы развязать ему рот?

Что сделают с ней и с Лукой?

Яэль уже знала ответы на эти вопросы. Именно по этой причине у многих членов Сопротивления в подошве были спрятаны капсулы с цианидом. Поэтому, всадив три пули в грудь фюрера 16 мая 1952 года, Аарон-Клаус приставил пистолет к своему виску и совершил невероятное. Поэтому сердце Яэль продолжало падать, вниз, в самое отчаяние.

Жизнь или смерть.

Яэль сделала выбор, ещё когда стояла на носу того судна.

И на этот раз смерть достанется ей самой.

Глава 8

Жизнь Луки была отмечена тропинкой из хлебных крошек восстаний. В детстве это были маленькие, нерешительные ответы деспотичному отцу национал-социалисту. Язык, показанный портрету фюрера. Сигарета, выкуренная (хотя чаще выкашлянная) за магазинчиком господина Калера. То, что Курт Лёве ненавидел. То, что давало Луке почувствовать себя Лукой, а не леммингом, не верной дрожащей тварью.

Но в нём всегда оставалась та маленькая частичка, которая мечтала о блестящем красном велосипеде. Та же самая, которая ждала, что отец похлопает его по плечу и скажет: «Молодец, сын». Которая подвигла Луку стряхнуть пыль с отцовского БМВ R-12 и вступить в тренировочную программу Гитлерюгенда для участия в Гонке Оси. И заставляла его снова и снова садиться за мотоцикл, в снег и зной, после бесконечного числа аварий.

Эта частичка Луки хотела быть сильной, как его отец, даже сильнее: крепким, как кожа; жёстким, как сталь. Она толкала его вперёд, толкала, толкала – весь путь к победе в Гонке Оси в 1953 году.

После победы всё изменилось. Лука встретился с настоящим фюрером и не показал ему язык (хотя волосы на затылке встали дыбом; чисто инстинктивная реакция). Победоносный стал не просто частью душащей его системы, а её лицом. Его портрет был увековечен на плакатах с лозунгами «Слава Победе!», развешанных по всей империи. «Мы сильные, – думали арийцы каждый раз, когда видели их. – Мы столь непобедимы, что даже четырнадцатилетний мальчик смог пересечь континенты и победить».

Но когда сам Лука смотрел на эти плакаты, он не чувствовал себя сильным. Не ощущал правильность происходящего. Он чувствовал себя… поглощённым. Люди смотрели на него – мальчика в чёрной куртке, с волосами, подстриженными по-военному коротко, с приветственно вскинутой рукой, – но не видели его настоящего.

Так что хлебные крошки бунта и недовольства Луки становились всё крупнее, а Лука – всё смелее. Пачка сигарет в неделю. Коричневая куртка вместо классической чёрной формы гонщиков. Яростное высказывание – иногда два или три – о сложившемся положении вещей, всегда и только в правильной компании. Лука очень расчётливо нарушал правила. В самый раз, чтобы слыть бунтовщиком, но не получить билет в один конец до трудового лагеря.

Но после того, как фройляйн вернулась за ним, когда она вступила в бой с японскими солдатами и проиграла, когда оружие было отобрано, а руки – связаны, когда их запихнули в патрульный фургон, словно чёртов тюк сена, Лука понял, что совершил ошибку.

«Фактически, – размышлял он, пока фургон ехал по улицам Токио, – я довольно много ошибался». Спустился к докам. Преследовал не-Адель в саду. Пригласил её на Бал Победителя. Но самое главное, влюбился в неё (и не главное тоже, если на то пошло).

Девушка сидела рядом, устремив взгляд в окно, когда они въезжали в ворота Императорского дворца.

– Быстро мы вернулись, – пробормотал Лука.

Он смотрел на фройляйн и ждал. Ждал, что она закатит глаза. Возразит. Хоть что-нибудь. Но не-Адель продолжала смотреть в окно, лицо белее мела. Луке было бы легче, если бы она кричала. С ругательствами и обвинениями он мог бы справиться. Но с тишиной…

Луке никогда не нравилась тишина.

Её молчание было повсюду. Ещё вчера Лука прошёл в ворота Императорского дворца, сопровождаемый бурей оваций и вспышками камер. Сейчас ничего этого не было. На территории дворца было удивительно тихо для места, где только что был застрелен фюрер. Не было больше неистовых эсэсовцев, прочёсывающих сад. Фонари почти не горели; большинство окон погасло.

Лука и не-Адель были переданы СС и отведены в бальный зал. Здесь выключили музыку, избавились от гостей. Камеры «Рейхссендера» лишились операторов – их шесть глаз ослепли, – но остались стоять, окружая усыпанный стеклом танцпол. Тело Адольфа Гитлера лежало среди осколков. Кто-то накрыл труп простынёй, когда кровь ещё не успела высохнуть. Пятна пропитали ткань. Красный цвет постепенно увядал…

Фюрер, человек, который всегда был превыше жизни – чьё лицо было повсюду, вечно (над каминной полкой в доме родителей, на экране телевизора, в каждом учебнике) – теперь стал пищей для червей, ожидающей своего часа. Лука – не беря во внимание возможность оказаться замешанным в убийстве, подвергнутым пыткам и казнённым – не был ужасно расстроен его смертью. Странно, но охранники из СС тоже не особо из-за этого убивались. Высшие чины даже улыбались: кровожадное выражение, не подчёркнутое ямочками и добрыми морщинками. Такому не место на лице человека.

– Победоносный Лёве, – пророкотал офицер СС, когда их вытолкнули к нему. – Такого я от вас не ожидал.

Чтобы поведать сказку о своих злоключениях, лучшего времени было не найти. У Луки был дар убеждения, который помогал выпутываться из проблем. (Для примера: убедить распорядителей Гонки Оси, что, да, он действительно носит коричневую куртку в знак уважения отца, ветерана войны. Разве главная цель гонки не показать, что нужно чтить семью и военные победы?) Но Лука понимал, что история, как он отважно преследовал девушку по всему Токио, чтобы самостоятельно её задержать, не сработает по одной простой причине: фройляйн пришла спасти его жалкую задницу. Она сражалась за него, как за союзника. Друга.

Доказательства сложились так, что теперь Луке не помогут ни уверенные ухмылки, ни изворотливые объяснения. Их с не-Адель судьбы связаны. Хорошо это или плохо.

В данный момент казалось, что очень-очень плохо.

Лука осмотрел форму офицера, пытаясь определить его чин. На среднем пальце мужчины поблескивало золотом кольцо-печатка – украшенное двойной руной «Зиг». Два посеребрённых дубовых листа на воротнике. Верный символ…

– Штандартенфюрер…

– Баш.

– Спасибо, штандартенфюрер Баш, – кивнул Лука. – Думаю, вы только что подсказали название для моей автобиографии.

«Лука Лёве: Такого мы от вас не ожидали». Книгу с подобным названием, пожалуй, будут читать лучше, чем «Мою борьбу»[4]…

Штандартенфюрер СС прочистил горло, взгляд его переместился туда, где под охраной штурмманна СС стояла не-Адель. Её левый рукав был задран: волчья стая мчалась от запястья до локтя, чернея в свете люстр.

– А что насчёт тебя, Заключённая 121358.Х. Никогда не думал, что лабораторная крыса доктора Гайера сможет зайти так далеко. Тебе действительно удалось убедить меня и моих ребят, что ты фройляйн Вольф.

Заключённая? Лабораторная крыса? О чём он говорит?

– Даже после стольких лет, вы, ублюдки, не в силах назвать меня по имени, – бросила не-Адель.

Все мысли о будущей автобиографии вылетели у Луки из головы, когда черты лица фройляйн начали меняться. В мечтательной полутьме сада процесс выглядел иначе, в ярком свете бального зала он был другим – более грубым и настоящим. Изгибы её лица сдвинулись; все линии азиатского наследия растворились. Волосы вытянулись из черепа – длинные и шелковистые, чисто белые. Кожа стала такой же бледной, без пигментов. А её глаза… они горели. Невероятным флуоресцентным голубым цветом. Яркие радужки Адель рядом с ними умерли бы от стыда.

– Я – Яэль, – сказала фройляйн.

Яааааааа-эль. Это имя было по-своему поэтично – несравнимо ни с одним немецким именем, известным Луке. Оно также не звучало по-японски или по-русски.

– Меня мало волнует, как тебя звала мать. Мне важнее знать, кто твои союзники. Их имена. Адреса.

Осколки разбитого фужера из-под шампанского хрустели под ногами штандартенфюрера, когда он шёл к Яэль. Та же беспокойная поступь, которую Лука видел у отца. Тот самый шаг, которым отец протаптывал круги на ковре в гостиной семьи Лёве. Который нервировал Луку до зубовного скрежета, потому что он знал, что за этим последует.

Кулак офицера рассёк воздух. Раздался глухой влажный удар, который напомнил Луке о вечерах, когда мать готовила шницели. Она стояла у мясницкого столика, отбивая кусочки телятины, пока они не становились бумажно-тонкими.

Голова Яэль запрокинулась, белые волосы взметнулись. Как знамя, требующее «не сдаваться».

Удар печаткой должен был стать чертовски болезненным, но девушка не издала ни звука. Цвет растёкся по бледным волосам, и в первое мгновение Лука подумал, что она вновь проделывает свой трюк с внешностью. Но когда Яэль дёрнула головой, откидывая волосы с лица, он понял, что это была кровь. Кольцо с рунами «Зиг» оставило на скуле порез. Из него свободно текла кровь, такая же яркая и красная, как у любого человека.

Девушка продолжала молчать. Глаза её горели.

– Имена! – Штандартенфюрер Баш вновь выбросил кулак. Раздался очередной удар, такой же влажный, глухой и тошнотворный, как первый.

Тишина.

Новый удар (снова молчание), ещё один (молчание) и ещё (молчание). Он бил с такой силой, что штурмманн, удерживающий Яэль, с трудом мог устоять на месте. Если бы плоть девушки была шницелем, её бы уже давно подготовили к жарке. Лука всё ждал, что Яэль сломается – заплачет, закричит, отреагирует, – но, чёрт побери, эта фройляйн со странным именем крепкая штучка. Казалось, она не чувствует боли. Может, и так. Но для Луки это было уже слишком.

Цвет, тишина, удар за ударом…

Слишком, даже чтобы смотреть.

– Эй! – услышал он собственный крик.

Удары прекратились, сменившись тяжёлым, клокочущим звуком дыхания Яэль. Лука не мог оценить степень повреждений, волосы полностью облепили её щёки. Но этих избиений хватило бы любому мужчине, что говорить о маленькой фройляйн. Даже штандартенфюрер выглядел уставшим, доставая из кармана платок и стирая розовую морось с костяшек пальцев. Он потратил несколько лишних секунд, полируя перстень, а потом бросил испачканную ткань на пол.

Взгляд Луки нашёл глаза штандартенфюрера Баша. Цвета акульей кожи. Слишком спокойные.

– А сигареты у вас не найдётся? – поинтересовался Лука. – Я бы сейчас не отказался. Успокаивает нервы. Они немножко расшатанные…

Кулак, вспышка золота. Печатка действительно бьёт чертовски больно.

Лука тряхнул головой, избавляясь от искр в глазах, с трудом справляясь с болью от руны «Зиг» в челюсти.

– Можете в следующий раз избегать ударов по лицу? Я должен хорошо выглядеть во время интервью прессе.

– Уже слишком поздно, – ответил штандартенфюрер СС. На лице его не было ни тени улыбки. – Победоносный Лёве просит сигарету. Стоит ли нам сделать ему одолжение?

Спустя несколько секунд он достал сигарету и серебряную зажигалку. Шёлк, пшш! Завитки дыма сорвались с тонких губ Баша; огненная точка полыхала в его пальцах.

– Первое время сигареты сослужили нам хорошую службу. Хороший инструмент для пыток, с лёгкостью помещающийся в кармане. Но с тех пор, как был принят закон о здоровье арийцев, они стали гораздо менее удобны. Противозаконно, дорого. Хотя я слышал, что вы к ним неравнодушны.

– Я же сказал. Успокаивают нервы. – В данный момент нервы Луки были на пределе. Метались, бились, ВОПИЛИ, чем ближе штандартенфюрер подносил тлеющий огонёк к коже Победоносного.

– Знаете, что бывает, когда играешь с огнём? – проговорил Баш.

Ты можешь обжечься.

Ключица. Огонь поглотил верхний слой эпидермиса, испепеляя нервные окончания Луки. Нет, он будет жёстким, как сталь, крепким, как кожа. Он будет толкать, толкать, толкать себя через боль…

Лука старался не закричать. Вместо этого он прикусил губу.

– Хватит! – даже в голосе Яэль слышалась влага отбитого мяса. Она говорила, коротко выплёвывая предложения. – Лука здесь ни при чём. Как и Феликс. Они ничего не знают.

Вот дерьмо. Добрый жест с её стороны. Лука был искренне тронут. Но штандартенфюрер прав: уже слишком поздно. Победоносный твёрже встал на ноги – на том самом полу, где они недавно танцевали – и приготовился к следующему ожогу. Но сигарета безвольно повисла в пальцах офицера СС. Лицо его было… задумчивым.

– Эти двое… их нашли в доках?

Удерживающий Яэль штурмманн кивнул.

– В какой очерёдности? – спросил штандартенфюрер.

– Первым задержали Победоносного Лёве, – штурмманн повторил отчёт японских патрульных. – Девчонку поймали, когда она пыталась его спасти.

– Убийца, у которой есть привязанности. Как необычно.

И опять эта улыбка. Выражение, которое больше подходило настоящей акуле, а не лицу человека. От неё у Луки по спине пробежали мурашки.

– Лука и Феликс невиновны, – протест Яэль размазался по её разбитому лицу. – Отпустите их.

Очередной жест доброй воли. Но конец эпохи был слишком близок, смерть тлела на белых простынях, пряная и острая, как привкус на губах Луки. Кровь… и палёный запах его собственной плоти. Лука знал, это только начало. Видел в уголках улыбки Баша. По-акульи жестокой, приближающейся, ожидающей большего.

Штандартенфюрер поджёг новую сигарету, но на этот раз он перевернул её. Втиснул кончик между губами Луки. Пепел и удивление – Победоносный ими едва не задохнулся.

– Пусть эти двое побудут здесь, – проинструктировал Баш подчинённых. – Мне нужно сделать пару звонков.

Глава 9

Феликс не смог поднять ко рту стакан воды, принесённый Носом Картошкой, вместо этого он вылил её на сломанные пальцы. Жалкая попытка отмыть их. Его левая рука, всё ещё прикованная к кровати, неровными толчками выплеснула жидкость на раны. У Феликса не было тряпки, только край формы Гитлерюгенд, чтобы подсушить кровавое месиво. Он даже не понимал, почему беспокоится из-за этого.

Штандартенфюрера СС не было уже гораздо больше времени, чем занимает обычный телефонный звонок. Когда военный наконец-то вернулся, Феликс сидел, опершись о каркас кровати и плотно прижав руку к форме. Но Баш, кажется, не собирался ломать ему оставшиеся пальцы. Не приказал Носу Картошкой приготовить сапоги для ударов. Вместо этого он принялся мерить комнату шагами, наступая в кровавую лужу на полу.

– Я воодушевлён вашим недавним сотрудничеством, господин Вольф. Ваша информация касаемо отличительных знаков девушки уже принесла пользу.

– Вы… вы её поймали. – Феликса замутило. То ли от осознания случившегося, то ли от непрекращающейся боли, прокатывающейся по сухожилиям, то ли от запаха дыма, исходящего от формы штандартенфюрера. (От каждого пункта хотелось избавиться от содержимого желудка). – Как?

– Девчонка оказалась более сентиментальна, чем среднестатистический убийца. Это сработало не в её пользу.

Но… если девушка у них, нет нужды задавать опросы Феликсу. Что Баш здесь делает?

Позвоночник Феликса, казалось, переломился через столбик кровати, словно Нос Картошкой своими пинками и его вывел из строя. Феликс наблюдал за сапогами Баша внимательней, чем за раздувшей капюшон коброй, пока они хлюпали взад и вперёд по комнате. Поднимали ужасный, болезненный, горелый аромат…

– Девчонка – не единственная, кого мы поймали, – Баш остановился у прикроватного столика. Рука его потянулась к дисковому телефону – подняла трубку, набрала серию цифр.

О чём говорит штандартенфюрер? Феликса сильнее затошнило, когда офицер пробормотал в трубку: «Вы связались с Франкфуртом? Хорошо. Переключите их на линию».

Франкфурт. Дом. О Боже…

Баш перенёс телефон ближе, насколько позволила длина шнура, и прижал трубку – со всей силы – к уху Феликса. Сначала не было ничего, кроме тишины с помехами, а потом: «Феликс? Это ты?»

– Папа? – Да, это голос отца. Хриплый баритон, подчёркнутый возрастом и артритной болью, слабо раздавался через десятки тысяч километров. – Папа, где вы? Где мама?

Звук плача, высокий и прерывистый, стал ему ответом.

– В дом ворвались люди. Гестапо. Они забрали нас… Я не знаю, где мы. Ты ранен? Где твоя сестра? Что случилось на…

Палец Баша нажал на переключатель. Тишина оборвала голос отца.

Гестапо. Родителей задержало Гестапо. Это был один из худших кошмаров Феликса. Всего несколько часов назад он озвучил его в этой самой комнате девушке, которая не была его сестрой: «Если тебе удастся задуманное, что, по твоему мнению, Гестапо сделает с мамой и папой? Ты уничтожишь их…»

Но девушке было плевать на Вольфов, не так ли?

– Вы выдающийся человек, господин Вольф. Не многие братья проделали бы такой путь ради сестры. Двадцать тысяч километров, сломанные пальцы… – Штандартенфюрер окинул взглядом заляпанную кровью форму Феликса. – Очевидно, вы дорожите семьёй. Скажите, как далеко вы готовы зайти, чтобы уберечь родителей от беды?

Сердце Феликса дрогнуло, отбивая взволнованный ритм по крышке часов Мартина в нагрудном кармане.

– Я готов на всё, – серьёзно сказал он.

– Я так и думал, – отозвался Баш. – Ситуация изменилась. Девушка, выдававшая себя за вашу сестру, была лишь маленьким кусочком большого плана. Отечество в опасности. Пока мы говорим, в Германии происходит путч.