Последняя сказка цветочной невесты

Это был глаз.

Голубой, немигающий, с идеальной золотой окружностью зрачка.

На фотографии Индиго Дом Грёз казался ностальгическим в своей красоте, величественным померкшим артефактом мёртвой эпохи. Наяву Дом Грёз казался живым. Проплывающие облака создавали иллюзию, словно кирпичная кладка раздувалась и опадала. Дышала.

Я уставился на дверь из кованого железа. Со скрипом она открылась, и этот звук отозвался внутри меня болью. Я увидел пару маленьких бледных ступней, переползающих через укрытый тенями порог. Впервые за много лет мой разум пытал меня знакомыми образами – перепачканными в варенье пальцами, срывающимся смехом, букетом одуванчиков на желание.

«У тебя никогда не было брата», – сказали мне родители.

Но я вдруг понял – он был здесь. Мой брат был здесь, и если я войду в Дом, то найду его…

В машине ладонь Индиго накрыла мою. Касание её кожи вернуло меня к себе. Я сморгнул. Тени вокруг Дома рассеялись, как звуки смеха.

Это был первый раз, когда Дом шептал мне. И не последний.

– Когда я была здесь в последний раз, Тати сказала мне, что рада быть слепой, потому что ей больше не придётся видеть меня, – сказала Индиго, глядя за окно.

Это было большее, что она произнесла с того звонка. Когда Индиго пребывала в одном из своих настроений, она была словно соткана из дыма, который я никак не мог удержать. Неделю назад я, возможно, упивался бы этой крупицей её прошлого. Сегодня предложение словно расставило ловушку.

– Мне очень жаль, – ответил я.

Индиго куталась в свою любимую соболиную шубу. Тёмные штаны, тяжёлые сапоги, кремовая блузка с высоким воротом, красные перчатки и норковая шапка, надвинутая на уши. На ком-то другом это смотрелось бы обычным, хоть и элегантным, зимним нарядом. Но на Индиго каждый кусок ткани был словно намеренно выставленным барьером, отделявшим её от остального мира.

– Не стоит, – отозвалась она с ничего не выражающим лицом. – Она любила меня. Всё ещё любит. – Индиго снова посмотрела на дверь из кованого железа, которая теперь была наполовину открыта, и стала свидетелем едва слышимого разговора – шофёр возвестил о нашем прибытии. – Она едва ли меня узнает.

Она. Ипполита Максвелл-Кастеньяда.

Если тщательно искать – а я искал, – можно найти фотографии Ипполиты и Индиго с различных мероприятий, когда Ипполита ещё была согласна быть лицом гостиничной империи Максвелл-Кастеньяда. И на каждой из этих фотографий она отворачивала Индиго от камеры. Во взгляде Ипполиты ярость, почти боль. У неё – по крайней мере, были – широко расставленные выразительные глаза мученицы, а Индиго всегда была лишь обрывком пурпурной тафты и голубых оборок, ребёнком, полускрытым в тени.

Я поднял взгляд, заслышав звук шагов по шелестящему гравию. Шофёр открыл перед нами дверь. Моё дыхание вырывалось облачками пара. Примерно в сотне футов от нас я увидел пожилую женщину, чья кожа была почти такой же белой, как её волосы – она спускалась по ступенькам крыльца и остановилась в тот же миг, когда увидела Индиго.

– Это ты, – проговорила женщина.

Поначалу я решил, что это – Ипполита, но нет, невозможно. Ипполита, кажется, ослепла – хотя я не знал об этом, пока Индиго не сказала. К тому же чёрное платье и собранные в пучок волосы женщины были слишком аккуратными, позволяя предположить, что это – форма. Её голос был полон воспоминаний. Я сжал затянутую в перчатку руку Индиго; моя супруга вздрогнула и замерла. Ей было страшно, хотя я не мог понять почему.

– Не верю, что это ты! – воскликнула женщина, распахнув объятия. – Индиго, сколько же времени уже прошло? Десять лет?

– Одиннадцать, – отозвалась Индиго, и в её голосе были нотки тепла. Она наклонилась, позволяя, чтобы её обняли, а когда отстранилась – в глазах женщины были слёзы.

– Посмотри на меня, – проговорила женщина, смахивая слезинки. – Стала старая и сентиментальная, – сложив руки, она кивнула мне. – Я – миссис Реванд, экономка. Я знала её задолго до того, как она превратилась в эту отчаянно элегантную женщину. – Миссис Реванд отступила, любуясь Индиго. – Ты очень на неё похожа, знаешь. На мать.

– Невозможно, – запротестовала Индиго, – но спасибо.

– И ты вышла замуж! – воскликнула миссис Реванд и подмигнула. – Он почти так же красив, как ты.

– Почти, – отозвался я со снисходительной скучающей улыбкой, тогда как мои мысли уже крались вверх по ступеням Дома.

Индиго всегда относилась к своему прошлому так, словно оно было мертво. И потому я планировал подойти к этому визиту как к вскрытию. Мне хотелось увидеть обыденные вещи – фрагменты домашнего задания, оставленные в ящиках, альбом с её подростковыми записями. Она дала мне так мало знаний о себе, что даже мысль о том, как она выписывала буквы, искушала святотатством.

– С тех пор, как ты была здесь в последний раз, Дом претерпел некоторые изменения, – проговорила миссис Реванд. Теплота выражения её лица охладела. – Разумеется, мы исполнили твои желания и желания твоей тёти относительно присутствия в поместье обслуживающего персонала. И всё же не могу не задаться вопросом – почему нельзя провести необходимые ремонтные работы? Например, крыша сильно повреждена влагой. Трубы следует заменить, и…

Пока миссис Реванд бубнила о необходимости обслуживания здания, я изучал фасад. Высоко надо мной нависала башенка, окно в форме глаза и стоявшая у стекла фигура в белом. Я сморгнул, а когда посмотрел ещё раз – фигура исчезла.

– Простите. – Миссис Реванд покачала головой. – Я веду себя непростительно грубо. Без сомнений, вы хотите повидаться с тётушкой, но она… боюсь, утром у неё был ещё один приступ. Нам пришлось дать ей снотворное. Нет смысла ждать, моя дорогая. Я бы вернулась завтра.

Индиго нахмурилась, коснулась моей руки.

– Ты позволишь нам минутку наедине? Может, тебе лучше вернуться в машину.

Я попрощался с миссис Реванд. Единственное, что я успел уловить, удаляясь за пределы слышимости, был дымчатый голос Индиго:

– Что она говорила обо мне?

Машина была припаркована всё там же, перед домом. На некотором расстоянии под клёном наш водитель – молодой темнокожий мужчина с материка – курил сигарету. Я потянулся было к дверце, когда от земли раздалось тихое чириканье.

Ступив на газон, я пошёл на звук, заприметив что-то маленькое и тёмное, подёргивающееся в траве. Птичка с тёмно-синим брюшком, зелёными крыльями с золотой каймой и блестящей переливающейся головкой. Скворец дёрнулся – одно крыло неподвижно замерло, другое было вывернуто под неестественным углом. Я наклонился, чтобы поднять его, и заметил крохотные точки, сновавшие по его оперению…

Муравьи. Десятки муравьёв. Они копошились у птицы в глазах, поднимали его сломанные когти, проползали в просветы его крыла.

Скворца пожирали заживо, и всё же он пел.

– Ну что за трата времени, – проговорила Индиго, пригнулась, садясь в машину, и хлопнула дверцей.

Шофёр открыл дверь с моей стороны.

– Сэр?

Погребальная песнь скворца преследовала меня. Я поймал себя на мысли о знамениях и кедровом дереве, медленных поворотах странных лиц и звуке закрывающейся дверцы. Индиго свернулась рядом со мной на заднем сиденье. Я пытался ощутить её тепло, но мог думать только о тех муравьях, о тысяче их влажных ртов, открывающихся и закрывающихся.

Полных зубов.

Когда мы прибыли в отель Кастеньяда, уже полностью стемнело. Поездка на автомобиле и последующая, на пароме до материка, нас утомила. Пока швейцар складывал наши сумки, а ночной портье с энтузиазмом приветствовал Индиго – и гораздо с меньшим энтузиазмом меня, – я узнал свой след на здании отеля.

За последние несколько лет я создал концепции и воплотил в жизнь более полудюжины произведений, посвящённых моей супруге. И здесь я заново обнаружил любовное послание в лазурите и бронзе плитки лобби, в перламутровых столиках, и жемчужных люстрах, и подоконниках из устричных ракушек.

– Мелюзина, – проговорил я.

Я рассказал Индиго историю Мелюзины, ещё когда ухаживал за ней. Мы сидели в ванной в её парижском пентхаусе, слегка пьяные, одурманенные после целого дня в постели.

– Расскажи мне историю, – начала она, забравшись ко мне на колени.

Я уловил, как в её глазах разгорается голодный блеск. Схватил её за талию, удерживая. Она извивалась, словно в ловушке.

Это было частью нашей игры.

– Когда-то давным-давно, – начал я, – жил мужчина, женившийся на духе вод по имени Мелюзина. Вот только он не знал, кто она. Прежде чем они поженились, Мелюзина заставила его пообещать, что один день в неделю он позволит ей купаться в одиночестве и не станет её тревожить.

– Он сдержал обещание?

– Он был слаб, – сказал я, проводя большим пальцем по её полной нижней губе. – Конечно же, не сдержал.

Ей понравилось, как я это сказал, и она наградила меня поцелуем. – Однажды любопытство взяло верх над мужем, и он проследил за супругой через щель в двери. И тогда осознал, что его жена – не вполне смертная. Ниже талии… – здесь я сделал паузу, чтобы продемонстрировать, и Индиго вздохнула, когда я приласкал её, – она была змеёй.

Индиго схватила меня за плечи.

– И что тогда?

– Тогда Мелюзина оставила его и вернулась в море.

– Бедная Мелюзина, – проговорила Индиго, чуть сдвинувшись, чтобы впустить меня. – Сразу видно, она его действительно любила.

– Вот как?

К тому моменту я был слишком отвлечён её пальцами в моих волосах, жаром её бёдер. И всё же я никогда не сумел забыть, что она сказала мне, когда приблизила губы к самому моему уху.

– Она сохранила ему жизнь, а ведь могла поступить куда хуже.

И сейчас голос Индиго достиг меня из воспоминаний. Её губы изогнулись в нежной усталой улыбке. Огни люстр бросали на её волосы рубиновые отблески.

– Помнишь, как ты рассказал мне эту историю?

Разве я мог забыть?

– Может быть, снова расскажешь этой ночью? – предложила Индиго, и в тот же миг по лобби разнёсся голос:

– Лазурь!

Всякая мягкость покинула взгляд Индиго: это имя, Лазурь, заставило его покрыться льдом. Молодая темнокожая женщина помахала рукой и направилась к нам через лобби. У неё были большие тёмные глаза, а волосы колыхались золотым ореолом, как венец святой.

– Лазурь! – повторила она.

Это имя. Лазурь. «Л». Как буква, вырезанная на зубе, прицепленном к браслету из волос. Я смотрел, как это имя скалится, сворачивается вокруг моей жены.

– Вы ошиблись, – сказала Индиго. – Мы вообще знакомы?

– Мы вместе учились в старшей школе! Это же у вас, ребята, была та безумная выпускная вечеринка? – Женщина замолчала. Нахмурилась. – О, господи, прошу прощения. Вы – не Лазурь… Индиго?

В том, как она произнесла это имя, сквозило отвращение. Губы женщины исказились, и я невольно задался вопросом, что за воспоминание она держала за зубами.

Улыбка Индиго сделалась хрупкой.

– Она самая.

Моя супруга жестом обвела отель. Это был знак: «Вы – в моём царстве».

Вторая женщина сумела рассмеяться.

– Господи, столько лет прошло! Я навещаю свою семью, не видела их много лет. Как вы? Вы с Лазурью ещё общаетесь?

– Нет, – ответила Индиго. – Уже много лет. Она покинула остров.

За доли мгновения Индиго вернула себе льдистую царственную ауру, словно она была создана из самоцветов, и даже тень её была слишком драгоценной, чтобы наступить на неё.

Вторая женщина почувствовала это, как запах.

– Конечно, – сказала она так же прохладно. – Очень жаль. Кажется, вы обе всегда были так близки.

– Жизнь редко когда идёт по плану, – ответила Индиго. – Надеюсь, вам понравится в отеле.

– Спасибо, – проговорила женщина, коротко кивнула мне и развернулась.

У меня начала болеть голова. Когда мы остались одни в номере, я даже не помнил, как мы сюда дошли. Во рту стоял привкус соли.

Я не мог перестать думать о боли, отразившейся на лице Индиго. Все эти годы она несла в себе потаённую рану. Я знал, что эта рана есть, хотя жена запретила мне задавать вопросы. И всё это время между нами ширилась бездна. Теперь я знал её имя.

– Кто такая Лазурь?

Индиго напряглась. Я больше ни разу не нарушал её правила, но не мог проигнорировать это. Не теперь, когда это смело было брошено мне в лицо. Индиго села у изножья кровати, впившись пальцами в своды покрасневших ступней.

– Она была моей лучшей подругой, – ответила моя супруга, не глядя на меня, не повторяя имя. – Мы поссорились. Она сбежала после выпускного. – Индиго осторожно вздохнула, словно воздух был растревожен её признанием. – Когда мы росли, она была мне как сестра. Говорить о ней тяжело.

Много месяцев мне снилась вырезанная «Л» и холод переплетённых в косу тёмных волос. Я говорил себе сотни разных вещей… странный сувенир от потерянного возлюбленного, колдовской оберег от злых сил, амулет на память о матери. Но «Л» означало «Лазурь».

Индиго скрылась в ванной, а когда вернулась, была облачена в длинную белую ночную сорочку, которой я прежде у неё не видел. Это напомнило мне о фигуре в окне.

– Идёшь спать?

– Скоро.

Набрав ванну, я уставился на воду. Задумался о супруге Мелюзины, нарушившем своё обещание. Фольклор относил Мелюзину к русалкам, но никогда не пояснял, что конкретно увидел её муж. Я задумался, представив тот миг, когда он увидел мускулистый изгиб её хвоста, чешую, алую, словно кровь, то, как она, должно быть, стиснула свою потусторонность, чтобы уместиться в глупой ванне с водой. И когда он нарушил своё обещание, он увидел русалку, деву или чудовище?

И если я нарушу обещание, данное Индиго, что увижу я?

Глава шестая

Жених

На следующее утро синяя горечь имени Лазури осталась на моих губах, свернувшись кольцами.

– Ты проснулся.

Индиго села в кровати, глядя на меня.

– Не хотелось бы, – ответил я.

Я повернулся на том месте, где стоял, опираясь на большие окна, выходившие на сморщенное ветром море. Мне никогда не нравилось плавать в открытых водах. Я ненавидел холодную пустоту океана, тревожную невесомость конечностей. Глаза Индиго были холодными и бездонными, и я поймал себя на том же ощущении: галечное дно уходит у меня из-под ног.

– Плохие сны? – спросила она.

– Я всё думаю о Лазури.

Индиго поднялась с кровати, нагая, потянулась за халатом, висевшим на выложенной лазурной и бронзовой плиткой стене.

– Вполне ожидаемо, – легко согласилась она. – Это имя ты услышал последним перед тем, как уснуть.

– Индиго…

– Мне нужно подготовиться, – сказала она, завязывая пояс халата. – Тати будет ждать нас. Надеюсь, на этот раз она будет в ясном сознании.

Тати. Я и забыл, что сегодня она наконец примет нас.

Если Индиго и Лазурь были подругами детства, значит, Тати знала и её тоже. Индиго и Лазурь. Оба этих имени вызывали в воображении синеву – море и небеса, багровые синяки, газовое пламя и богатые ткани. Эти оттенки были так близки, что их в самом деле можно было счесть сестринскими.

Когда Индиго вышла из душа, она выглядела беспечной. Остановилась перед моим креслом у окна. Капли брызнули мне на штаны, когда она наклонилась ко мне и обхватила моё лицо ладонями, целуя. Потом, отстранившись, прижалась лбом к моему, и я видел только её губы, когда она заговорила.

– Это место ядовито для самой моей души. Прости за то, как сильно оно изменило меня. Но скоро мы отправимся домой, – шептала она. – Просто знай, неважно, какая я, я не забыла, что ты – всё, что у меня есть в этом мире.

Когда она отстранилась, лучи солнца пробились сквозь облака за мной, отбрасывая радугу на её обнажённую кожу. Вычищенная, нагая, Индиго казалась не вполне человеком, и это напомнило мне об обещании, которое она взяла с меня.

«Не смотри. Не спрашивай. Не суй свой нос».

Я давно представлял себе, что моя супруга проклята и что моё молчание однажды может разрушить проклятие. Но сегодня, когда свет сделал её прекрасной и чуждой, внутри родилась мысль, и мой взор сделался сапфировым, лазурным. И с языка слетел вопрос, подсвеченный синим:

«А что, если нарушение обещания как раз и разрушит проклятие?»

Эта мысль была святотатственной, и всё же на вкус как снег и редкий сахар. Мой рот наполнился слюной.

– Люблю тебя, – сказала Индиго, и внутри что-то сжалось от стыда.

Что, если это было каким-то испытанием? Если я удержусь от соблазна любопытства, тогда, возможно, она больше не будет чувствовать себя такой затравленной, а отчуждение меж нами исчезнет.

Я потянулся и взял её за руку, поцеловал её запястье, карту вен и кожу, словно сбрызнутую росой.

– И я тоже люблю тебя.

Плечи Индиго расслабились, хотя она и не улыбнулась. А когда она коснулась моей щеки, её руки были ледяными, а ногти – острыми.

– Не дай мне повода усомниться в этом.

Я бы не назвал Дом Грёз домом для жизни.

В нём было нечто неуловимое, что-то такое в самой структуре его теней, словно он не всегда находился в едином пространстве. Словно, если прибыть без предупреждения, дома здесь не окажется вовсе. В этом смысле имя было дано ему очень удачно, хотя я не был уверен, связано ли происхождение названия с обычными сновидениями или с кошмарами… или с чем-то совсем иным. Например, с самой сутью сказок.

Я потерял счёт известным мне историям о гламоре фейри. В некоторых сказаниях Дивный Народ мог превратить горсть листьев в монеты. Их жилища при одном освещении могли показаться богато обставленными, а при другом оказаться не более чем кучей веток и мокрой соломы. Гламор был ложью, и потому опасен.

В тот миг, когда мы с Индиго вышли из её машины на усыпанную гравием дорожку, я ощутил, как Дом изучает меня.

«Я вижу то, что ты узреть не можешь», – шептал он.

Я постарался сосредоточиться на Индиго. Но близость к Дому словно вытащила на поверхность сверхъестественную, звериную часть её сущности. Когда она улыбалась, её зубы казались острее.

– Должна предупредить тебя насчёт Тати, – проговорила Индиго. – Она теперь не вполне присутствует в настоящем. Это после травмы несколько лет назад.

Я коротко глянул на башню. Вспомнил бледную фигуру перед стеклом.

– А кто-то ещё здесь есть, кроме миссис Реванд?

Индиго резко посмотрела на меня.

– Нет. А что такое?

Машина остановилась, и я указал на башенку с необычным окном.

– Мне показалось, вчера я там кого-то увидел.

Индиго проследила за моим жестом и поджала губы.

– Никто не пользуется той комнатой, – ответила она. – Уже нет.

Я должен был понимать, что случится, когда мы пересечём порог Дома Грёз. Я ведь знал сказки. Понимал структуру чар.

Но я позабыл, что некоторые места могут быть настолько древними, что уже становятся живыми. Настолько живыми, что они не просто испытывают голод; они учатся охотиться. Если вы следуете за белым оленем в заколдованную лощину, или отпираете золотую дверь в заброшенной аллее, или обнаруживаете, что поверхность зеркала под вашими пальцами становится жидкой, – это никогда не происходит случайно. Происходит так потому, что нечто нуждается в вас. Нечто уже разложило осенние листья в определённом порядке, выманило дым из трубы, прорезало свет сквозь ветви так, что всё это нашёптывает приглашение.

Моя осторожность испарилась, как только мы вошли. Напротив, я был благодарен миссис Реванд и Индиго за то, что они говорили совсем тихо и я мог изучить это место, вылепившее мою невесту. Я словно держал в ладонях таинство.

Внутреннее убранство было прекрасным. Полы из полированной каштановой доски, вырезанные в виде сцепленных звёзд. Богатый выцветший синий ковёр, тянувшийся от самого входа к гостиной, обставленной резной венецианской мебелью и бронзовыми статуями отдыхающих богинь. В центре высокого посеребрённого потолка висела люстра. Узкие высокие окна с кремовыми занавесями, подвязанными золотым шнуром, намекали на воду за ними.

Я пытался представить себе, как Индиго росла здесь – юная, слишком худощавая. Пытался представить, как она шлёпает босыми ногами по ковру, забежав в дом после купания, оставляя на дорогих шёлковых диванах лужицы воды. Пытался представить её, склонившуюся, мягкую, на эбеновых ступенях с книгой на бронзовых коленях.

Пытался – и не мог. Не осталось ни намёка на девочку, которой когда-то была Индиго. С тем же успехом она могла быть соткана из пылинок и теней, а обугленные чёрные глаза получили свой цвет от каштановых полов.

Я не осознал, что, пока я жадно вглядывался в Дом, Дом жадно вглядывался в меня.

– Он совсем не изменился, – проговорила Индиго.

Миссис Реванд скрылась в коридоре, на верхних ступенях лестницы.

– Пошла сообщить ей, что мы пришли, – сказала Индиго, а когда посмотрела на меня, в её глазах мелькнула тень опасения. – Ты должен знать, что она…

Зазвонил её телефон, и Индиго застонала.

До недавнего времени нас не волновали телефоны. Они были некрасивые и тяжёлые. Адвокаты посоветовали Индиго купить один, учитывая состояние здоровья Ипполиты. Они даже напряглись и послали ей новейшую модель, которую носили с собой все подростки на материке: красную, как насекомое, «Нокиа» с короткой антенной. Индиго сверкнула глазами, глядя на телефон.

– Видимо, придётся ответить, – проговорила она. – Минутку.

Обычно Индиго двигалась грациозно, но сейчас её удаляющаяся походка была почти воинственной. Она словно готовилась к бою.

Миссис Реванд с верхних ступеней подала мне знак, проговорила одними губами:

«Пойдёмте».

Я оглянулся туда, где скрылась Индиго, и сказал себе, что мы просто встретимся там. Когда я поднимался по лестнице, за высокими окнами простиралось море. Вода изгибалась, словно огромный мускулистый хвост в солнечных лучах. Я подумал о Мелюзине, купающейся в темноте, прикованной к своему дикому телу в надежде, что супруг позволит ей уединиться хотя бы на день и, возможно, даже разрушит проклятие.

Если бы только он вспомнил, что смотреть нельзя.

Стены наверху были тусклого цвета красного мяса, а в воздухе витал кислый, затхлый запах нечищеного рта. В настенных бра застыли погасшие лампочки. Это показалось мне странным, но какая разница для слепой?

– Мисс Ипполита? – позвала экономка, постучавшись в бледно-золотую дверь прямо у лестницы.

Изнутри в ответ раздался скрип кровати.

– Он здесь, один, – проговорила миссис Реванд, бросив на меня виноватый взгляд. Слишком поздно я понял, что Индиго это не понравится, но не смог заставить себя развернуться и уйти. – Как вы и просили.

Я зашёл. Окна были закрыты тонкими занавесями, а высокий потолок комнаты был едва подсвечен. На стенах висели странные картины в золочёных рамах – деревья и завитушки, сердца, кресты, чёрно-белые розы. С десяток ваз, полных цветов из неизвестного мне материала, были задвинуты в угол. В центре комнаты располагалась огромная круглая кровать с алыми, как кирпич на фасаде, простынями.

– Ты красивый? – раздался хриплый голос, оборвавшийся резким смехом. – Она всегда коллекционировала изысканные вещи.

Мои глаза всё ещё привыкали к свету, потому Ипполита показалась мне не больше чем маленькой извивающейся фигурой на кровати. Повернув голову, она заговорила с чем-то невидимым рядом:

– Нет, тише-тише, я знаю. Времени совсем мало. – Она принюхалась в моём направлении. – Подойди, подойди. Ближе.

Я подошёл к постели, и Ипполита предстала передо мной.

Она была миниатюрной, лысой, тёмной, как каштан. Ночная рубашка с оборками кукольно-розового цвета обвисла на её теле, словно тряпьё. Тонкую шею и ещё более тонкие запястья украшали плетёные бусы и браслеты. Её лицо не было красивым, но привлекало внимание. Эти широко расставленные глаза мученицы, которые я видел в публикациях, теперь стали молочно-голубыми с крапинками. Рот представлял собой кривую щель в обрамлении морщин. Из-за толстых выпуклых шрамов кожа казалась странно сложенной, а когда она открыла рот, чтобы заговорить, я почувствовал зловоние её дыхания.

Ипполита склонила голову набок.

– Ну и как?

– Простите?

– Ты красивый?

Я задумался над этим – вопрос меня слегка позабавил. Я знал, как смотрели на меня мужчины и женщины, как смотрела на меня Индиго в вечер нашей встречи и в ночь после.

– Да.

Серый язык Ипполиты, словно змея, проскользнул по её губам.

– Говорят, тебе хорошо удаётся находить разные вещи, – проговорила она. – Безделушки, сказки… тайны.

– Стараюсь, – ответил я, полагая, что она имеет в виду мою работу историка.

– Видишь ли, я потеряла тайну… очень скверно с моей стороны – Ипполита покачала головой. – Терять такую тайну мне было нельзя. Может, это и вовсе не тайна, а скорее идея, выросшая в темноте, подпитанная закатами и сумерками. Что думаешь?

Вопрос был адресован не мне, а невидимому нечто рядом с ней. Мне показалось, что Дом играл со мной, и стены изогнулись под углом. И снова я подумал, что Индиго это совсем не понравится, и эта мысль заставила меня распрямиться, посмотреть через плечо на дверь.