Санки

Я схватился за первую ступеньку обеими руками, ударившись подбородком и выронив изо рта фонарь. Мое тело наполовину свисало, я перехватился одной рукой выше, второй уцепился за торчащий железный прут, оставалось только подтянуться на локтях и занести колено. Это как раз то упражнение, за которое в прошлой четверти на итоговом уроке физрук влепил мне жирную двойку, сказав с привычной ему ухмылкой, что я похож на висящую из носа соплю, и ловко продемонстрировал подбрасывание своего тела вверх. «Вот так нужно уметь», – укорил он, оказавшись над перекладиной за долю секунды. Папа не ругал меня в тот день, а лишь сказал, что гораздо важнее накачать мозг, а накачать тело можно в любой момент при желании.

Но я не накачал и беспомощно висел, как сопля из носа, в полной темноте, руки устали и медленно поползли к краю, вниз полетели мелкие камушки, они беззвучно парили почти минуту и лишь потом отозвались глухим эхом так далеко, будто их бросили в глубокий, бездонный колодец.

Еще один сюрприз – куда же делся первый этаж? Меня охватил пронзающий все тело страх, я забыл про усталость рук и начал судорожно карабкаться вверх, не жалея пальцев, что скользили по влажной, грязной ступеньке, цепляясь за все, что удавалось нащупать. Умереть в школьной бездне я не хотел совершенно, ведь в ней мое тело не найдут, родители даже не смогут достойно похоронить своего недостойного сына, лучше бы меня загрызли собаки или я замерз в сугробе. Еще немного, и мой тяжелый белый живот окажется на нижнем ярусе, я дотянулся до следующей перекладины и закинул правое колено на ступеньку, затем левое, перевернулся на спину, освободив парализованные тяжестью моего тела руки. Это была победа. Выдохнул и подумал про обратный путь, он будет легче, так как прыгать придется вниз, а не вверх. Фонарик лежал на ступеньке и светил в стену, я поднял его, поправил штаны и пошел вперед. Это был третий этаж, а не второй, хотя я преодолел всего один пролет. «Но тем и легче», – думал я, осматривая коридор, казавшийся уже и длиннее обычного, я шел по правому крылу к кабинету литературы, который был последним, замыкающим на этом этаже. Размахивая фонарем, я считал двери, обычно их всего шесть, я прошел одиннадцатую, а коридор все не кончался. Впереди на меня смотрела темная бездна, она звала меня, растворяя луч света своей тьмой, я остановился и обернулся – то же самое, такая тьма, что хоть глаз выколи. Я опять посмотрел вперед, назад, вперед, стена с одной стороны, стена с другой. Вперед, назад – я запутался и потерялся, развернулся, как мне показалось, к выходу и побежал, направив луч света на двери кабинетов: 1-й, 2-й, 3-й… 45-й, я выдохся. «Чертовы санки!» – крикнул я так громко, что эхо пробежало по всему этажу и вернулось ко мне буквой «и-и-и-и-и…», будто кто-то усмехнулся надо мной. Я отдышался, сделал четкий разворот в другую сторону и побежал, отсчитывая кабинеты обратно: 1-й, 2-й, 3-й, 4-й… 61-й, – я упал на колени, бросив фонарь на пол с силой и злостью, он ударился, откатился вперед и погас. Наступила полная темнота, я завыл, словно волк в глухой ночной тайге, мое отчаяние вырвалось наружу и побежало надрывистой трещиной по старым, разрушенным стенам бездушного коридора. Я лег и закрыл глаза.

Вдруг между веками показалась тонкая полоска света, я вскочил и увидел, как в школьное окно пробивается утренний рассвет. На стенах проявились светло-синие пятна, они расползались все больше и больше и вскоре слились в единое. Стены стали обычного синего цвета, дверей было шесть, я посмотрел на каждую – 31-й кабинет, 32-й, 33-й, 34-й, 35-й и 36-й – кабинет литературы, тот самый, что замыкает правое крыло. Солнце с необычайной скоростью поднималось над лесом и освещало привычную мне, ненавистную школу. Я поднял фонарик, положил его в карман и подошел к окну. По дороге проехал автобус, а сразу за ним показались несколько человек, это первые ученики, значит, уже восемь часов утра. Я занервничал больше прежнего и побежал прочь. Нет, выйти через главный вход мне не удастся, тройка апостолов наверняка уже стоит внизу на дежурстве. Я снова выглянул в окно – ученики, словно насекомые на сладкое, стекались к дверям школы. Что же делать? Я ударил кулаком в стену и вспомнил, что рядом с 36-м кабинетом, в тупике есть маленькая закрытая дверь – это запасная пожарная лестница, которой никто не пользуется уже очень давно. Я достал ключи из кармана в тот момент, когда с лестницы уже послышались первые шаги, один из ключей, тот, что открыл дверь дома, выглядел по-новому, я сунул его в замочную скважину и, ловко сделав три оборота, оказался в узком проходе, заваленном ведрами и старыми стульями. Спустился вниз, открыл тем же ключом и вышел на улицу. Дежавю не покидало меня, в очередной раз я крался вдоль кустов, убегая из школы в страхе быть замеченным, словно вор, вернувший украденную вещь на место.

Добравшись до дома, я тихо дернул за ручку двери, но она была закрыта, родители ушли на работу, думая, что я сплю в своей комнате. Я достал ключи, но ни один из них на этот раз не захотел отпирать, все они приняли изначальный вид и никак не желали меняться. Я сидел под дверью весь день и теребил их в руках, мысленно умоляя отпереть замок, но это не помогло.

Мама пришла ровно в шесть и впустила меня в дом, я снова не смог объяснить, как оказался по ту сторону закрытой двери и почему моя одежда грязная и мокрая, будто я валялся в канаве. На семейном совете они решили, что я нашел еще один запасной ключ и снова удрал ночью из дома, после чего долго спорили, а я сидел на стуле и думал, что происходит с моими ногами, они горели от колена и ниже, как облитые кислотой, стопы словно окаменели и не хотели шевелить пальцами. Наконец-то я добрался до ванны, снял одежду и осмотрел себя: мои ноги сморщились, кожа над коленями нависала, напоминая сдутый воздушный шар, ступни были отвратительного желто-серого цвета, а кожа толстая, грубая и шершавая, темно-синие ногти загибались вниз. Я встал под душ и судорожно начал смывать с себя неожиданно обрушившуюся старость, вспоминая, как видел подобные ноги в больничной палате, когда приходил навещать папу после удаленного аппендицита. С ним рядом лежал дряхлый старик, неаккуратно накрытый простынкой, из-под нее торчали конечности, в точности похожие на мои. Этот старик умер через несколько дней, но еще долго представлялся мне лежащим рядом с папой. Я плакал, подставив лицо под летящие сверху капли воды, и молил прекратить издеваться надо мной, боясь открыть глаза. Мама постучала в дверь, услышав мой стон.

– У тебя там все в порядке? – крикнула она в щель.

– Да, я просто ударился, скоро выхожу, – ответил я подготовленным голосом, но снова расплылся плаксивой гримасой.

– Поторопись, мы с папой придумали тебе наказание, ждем на кухне, – сказала мама строгим голосом и ушла.

Закончив мыться, я увидел, что мое тело по-прежнему уродливое, замотался полотенцем, максимально скрыв нижнюю часть, и с ужасом поднял голову, встав перед запотевшим зеркалом, стер локтем пар, ожидая увидеть в нем все что угодно, и открыл глаза: выглядел как обычно, только глаза заплаканные и подбородок поцарапан. В комнате надел штаны и толстые шерстяные носки, на моих руках осталась отвратительная омертвевшая кожа, я убрал ее, сразу после меня стошнило прямо в комнате. Я снова убрал, действуя тихо и осторожно, чтобы избежать очередной череды объяснений, которая, как снежный ком, навалилась и молча ждала на кухне.

Я вошел и, опустив голову, сел на стул провинившегося. Мама налила папе только что сваренный кофе, он сделал глоток и, сморщив лицо, потянулся за сахарницей.

– В последнее время… – начал отец.

– Мы вообще не понимаем тебя, что происходит? – нервно перебила его мама, всплеснув руками, будто томила эту фразу целый день.

– Ты расскажешь, как сумел открыть дверь и зачем снова пошел на улицу ночью? – вставил папа свой вопрос в паузу между мамиными вздохами и посмотрел на меня.

Я отрицательно помотал головой. «Если я расскажу и даже если предположить, что мне поверят, я подвергну их риску оказаться в этом аду вместе со мной, санки кровожадно заберут и их жизни, а этого нельзя допустить», – думал я. Папа тяжело вздыхал, размешивая сахар в кружке с кофе, готовясь сказать мне что-то ужасное.

– Тогда, – тихо продолжил он, – ты лишаешься всех удовольствий и развлечений до тех пор, пока не наладишь учебу и свое поведение, также ты не будешь ходить гулять и общаться с друзьями.

– Это все? – уточнил я, когда папа поднес кружку к носу и вдохнул кофейный аромат.

– Нет, – хлебнул он, – это не все. – Образовалась тишина, мама внимательно посмотрела на меня, дублируя эмоции отца. – В случае, если ты не сможешь с собой совладать, тебе придется поехать в школу-интернат для исправительного обучения и жить там, вдали от нас, долгое время.

– Понял, – произнес я, не понимая своих чувств, пытаясь представить дальнейшее развитие событий. Может, оно и к лучшему – я уеду и перестану быть для родителей проблемой, они заживут хорошо, и, возможно даже, у них родится другой ребенок.

11

В понедельник утром, спрятав санки под кровать и надежно задвинув их коробками, надев двое штанов, чтобы скрыть свои искореженные старостью, скривившиеся ноги, я отправился в школу. С полным рюкзаком сделанных под маминым чутким руководством уроков. Первой была музыка, я пришел в класс и сел на свое место, достав все необходимое. Одноклассники приветствовали меня восторженными криками: «Смотрите, Васин, придурок, чего ты пришел?», «Хочешь еще получить, да?», «А правда, что ты сумасшедший?» Девчонки отсаживались от меня подальше, в страхе, что я заразный, они брезгливо обходили мою парту вокруг, прикрыв руками нос. Ден схватил мой рюкзак и бросил его в толпу учеников, что собрались кучкой и торопливо списывали математику у Женьки, предварительно договорившись с ним поделиться обедом. У меня тоже была сделанная математика, и я готов был дать свою тетрадь для списывания, без всякой платы. «Эй, – крикнул Ден, – кто водит?» – мой рюкзак летал над головами до тех пор, пока в класс не вошла Муза. Та самая, что указала мне на ключи. По телу побежали мурашки, я встал и что есть сил потянулся к ней. Что-то сильное и поразительно притягивающее связывало нас в этот момент, она казалась мне самым близким человеком во всей школе, но я не знал, было ли это чувство взаимным. Меня отрезвил рюкзак, прилетевший мне в спину и упавший между моей и девчачьей партой. Все затихли и расселись по местам.

– Здравствуйте, – сказала она своим нежным, бархатистым голоском и начала урок.

Я смотрел в оба глаза, пытаясь разглядеть очередную подсказку или знак, который помог бы мне с дальнейшей головоломкой, но вместо него я услышал, как перешептываются сзади:

– Смотрите на Васина, кажется, он сейчас перевалится вперед, хи-хи-хи, – сказала одна из отличниц, оголив свои большие некрасивые зубы.

– Он уснул стоя, хи-хи-хи, – ответила подруга, забросив черные тонкие косы за плечи.

Я заметил, что до сих пор стою, когда все давно сели и открыли тетради с текстами праздничных песен, и тоже сел, все еще вытягиваясь вперед. Муза вела урок, не подавая вида, что помнит про случай в учительской, повторила со всеми песню, а после прошагала своими тонкими ножками к инструменту и звонко, задрав нос вверх, попросила всех построиться в хоровой ряд. Мы построились, сзади меня толкнули, я встал в первый ряд, но и оттуда меня выкинули, я встал слева, рядом с Сашкой, и сразу заметил недобрый взгляд Дена – и тут мне не рады, я переметнулся в край справа.

– Васин, ты долго будешь всех задерживать? – спросила Муза, сидя за пианино ко мне спиной и наблюдая за происходящим в отражении черной лаковой глади.

– Простите! – мои щеки запылали, будто получили пощечину, а ребята, заметив это, тихонько захихикали.

Теперь мне точно крышка, они же не слезут с меня после такого.

– Васин! Покинь класс, прошу тебя, ты срываешь мне урок! – Муза была мной очень недовольна.

Пришлось мне покориться ее велению, я, не поднимая глаз, вышел за дверь и сел на пол напротив класса. Мои веки потяжелели, я закрыл их и вдруг почувствовал, как ее красная лодочка жадно надавила на тонкую золотистую педаль, а изящные пальцы соприкоснулись с белоснежными клавишами. Глаза, опущенные вниз, умиротворенно, но чувственно скользили вслед за кистями рук. Музыка заиграла где-то внутри меня, в самой глубине моей отчаявшейся души. Я закрыл глаза, вслушиваясь в каждый произведенный ею звук, представляя, как ритмично тают клавиши под ее руками, повторяя их идеальное движение. Это было так по-настоящему, что хотелось утонуть и раствориться в этом моменте навсегда.

Когда прозвенел звонок, я не смог сразу подняться, как сделал бы это раньше. Просидев все полчаса на полу, я постарел еще лет на 10 или 15, не скажу точно, потому что старею впервые и еще не совсем привык к этому процессу. Лишь мое лицо оставалось неизменным, а все остальное тело постепенно становилось негодным.

Путь домой лежал через весь город, неуклюжие ноги тонули в вязком снегу, проскальзывали, топчась практически на месте. Такими темпами доберусь только к вечеру, размышляя, я присел отдохнуть на прилегающую к забору скамейку. Все, кто вышел со мной, уже давно скрылись за поворотом, дорога опустела. С недавних пор я стал любить одиночество и тишину. «Разве есть что-либо прекраснее этого?» – думал я, начиная стремительно забывать свою прежнюю жизнь, хоть и не остывал желанием и надеждой вернуть ее обратно.

Вдруг вдалеке, на параллельно пролегающей дороге, что вела в противоположную сторону от моей, я увидел большой переваливающийся силуэт, точнее, верхнюю часть его, отрезанную по пояс сугробом. Знакомая шаль и походка – это она, кухарка! «Вот он – нужный момент!» – вскрикнул я, испытав прилив сил, выброшенный в мой организм вновь засверкавшей надеждой. Я вскочил и, забыв про старость, неуклюжей походкой калеки помчался за ней. Нагнав, нырнул в сугроб и притаился. В целом я был вполне готов к откровенному разговору наедине, рассказать ей, что украл санки, но честно, вот уже долгое время пытаюсь безуспешно вернуть их обратно.

Немного помедлив, я пополз по снегу вдоль тропы, выбирая подходящий момент, чтобы вылезти, поднял голову и увидел, как кухарка вынырнула из-за сугроба, свернула с тропинки на большую дорогу, а за ней, к моему большому изумлению, послушно выплыли и повернули санки, на длинной растрепавшейся веревке.

Я упал в сугроб лицом, то ли от шока и неожиданности, то ли от паники. Снег зашипел подо мной, остужая мою возбужденную физиономию. «Как так?» – открылась мне новая страница этой запутанной истории, утром я спрятал их под своей кроватью. Значит, все, что я делал до этого, было бессмысленно, санки просто смеялись, цинично наблюдая за моими угрызениями совести.

Времени на размышления не было, я вскочил и что было сил погнался за ними. Кухарка шла очень медленно, переваливаясь с одной ноги на другую и при этом хрипло, свистяще дышала. Я тоже однажды издавал такое дыхание, это было пару лет назад, зимой, тогда я на спор в 20-градусный мороз растопил ртом самую большую сосульку, что свисала с козырька подвального входа. После две недели провел в постели, а все вокруг прыгали и говорили, что это бронхит. Зато я выиграл спор, а это важнее, хотя сейчас я бы уже не рвался так слизывать сосульки, а занялся чем-то более толковым, даже если бы меня заочно признали проигравшим.

Я нагнал санки, обошел их справа и пристроился к ее шагу, делая вид, что просто иду параллельно, искоса рассматривая ее руки.

– Добрый день, – дрожащим голосом произнес я и вдруг почувствовал характерный запах. Он меня нисколько не смутил, потому что, во-первых, я к нему привык, а во-вторых, санки были нагружены сумками и кастрюлями с остатками школьной еды.

– Здравствуй! – произнесла она и немного сдвинулась влево, освободив мне дорогу.

– А давайте я помогу, – и потянулся к ее руке, чтобы взять веревку.

Глаза ее забегали, а взгляд отражал полное недоумение. Она протянула руку и немного нагнулась, так как была несколько выше меня. Запястье кухарки оголилось, на нем, словно ожог, сияла багровая восьмерка, перевернутая в знак бесконечность. Я вздрогнул внутренне, но постарался не подать виду, вспомнив эту цифру, изображенную на всей кухонной утвари. Решительно взял веревку и двинулся вперед, санки казались непривычно тяжелыми, сапоги проворачивались в рыхлом снегу, еще более утяжеляя мой путь. Ее глаза, к моему удивлению, наполнились страхом, они бегло скакали из стороны в сторону, ожидая, что будет дальше. Я понял, что это мой шанс все исправить и немедленно начал:

– Я хочу попросить прощения. Это я украл ваши санки в тот день, когда они стояли у задней двери. Было игривое настроение, и мы с ребятами вышли из школы…

– Ты украл их не у меня, – вставила она в паузу и посмотрела вдаль, немного прищурив глаза, раздраженные ярким дневным светом.

– А у кого? – опешил я.

Санки тянули меня назад, будто бы желая вырваться из моих рук и умчаться прочь, но чем тяжелее они становились, тем сильнее я сжимал веревку в кулаке.

– У хозяина, – сказала она и свернула на узкую улочку, на которой я не бывал ни разу.

Надо же, удивительно, казалось, знаю наш город как свою квартиру, он, собственно, и не сильно больше, мы исходили все вдоль и поперек, облазили все дома, стройки, склады и помойки, но тут я нахожусь впервые. Старые деревянные дома, покосившись, стояли по обе стороны и неподвижно с недоверием рассматривали меня.

– А кто их хозяин? – поинтересовался я.

– Не знаю, иначе уже вернула бы, – ответила она с сожалением, затем немного подумала, остановилась и, глядя на меня, спросила: – Ты украл их?

– Да! – восторженно воскликнул я. – Украл! Но уверяю, я не хотел этого делать, я готов искупить свою вину как угодно, лишь бы они больше не приходили ко мне, пожалуйста, помогите!

Она вздохнула, посмотрела на меня еще раз, взяла их за веревку и свернула на узенькую глубокую протоптанную тропинку, что упиралась в деревянную калитку. Санки тяжело, но послушно поползли за ней. Калитка скрипнула.

– Их нужно вернуть хозяину, – еще раз разъяснила она, – поторопись, у тебя мало времени.

Я упал на колени и посмотрел вверх, желая ледяного вдоха, словно находился в душном помещении, встречая открытым ртом белые холодные хлопья, только что закружившиеся в воздухе.

Я знал много всего и одновременно ничего, чтобы помочь себе. Ее слова еще больше запутали меня, но вместе с тем приблизили к разгадке. У них есть хозяин, а у меня есть три ключа и кабинет литературы, до которого я все еще не смог добраться. Вдруг я почувствовал, что разгадка близко, она именно там, поэтому я не смог в прошлый раз добраться до кабинета.

12

На днях в нашем доме возникли проблемы с отоплением, это оказалось мне на руку, я ходил в двойных штанах и теплых носках, чтобы изменения моего тела не были заметны, а папа в это время закалялся, делая зарядку в триста приседаний в одних трусах и резиновых шлепках, призывая меня присоединиться. Я отрицательно мотал головой, глядя на маму, завернутую в шаль и ругающуюся на коммунальные службы, как будто это поможет делу. Холод спас меня временно, утром мама зашла ко мне в комнату и заметила, что кожа на локтях потемнела и сморщилась, я и сам заметил это только вместе с ней, наивно полагая, что процесс старения замедлится в связи с холодом. Об этом я узнал из папиного научного журнала, в котором описывался опыт ученых, изобретавших криокамеры.

Мама, со свойственной ей истерией обзвонив всех, повезла меня в экстренном порядке в больницу, решив, что проявления на моих руках – это обморожение. «Я их засужу!» – кричала она, размахивая кулаком перед своим лицом. Мне было ужасно жалко ее и тех, кого она собирается засудить. Сидя в автобусе, я упирался лбом в стекло и давил подкатывающую сентиментальность, всхлипывал на кочках, немного подпрыгивая вверх, и плакал у всех на виду, даже не пытаясь скрыть своих эмоций.

Больше часа мы просидели в очереди, я выслушал все о жизни бабки в красном халате и знал наизусть историю болезни старушки в коричневом. Удивительная вещь – совершенно ненужная информация напрочь залипает в коре головного мозга и хранится в ней в целости и сохранности вечно, а что-то полезное, как правило, испаряется из моего сознания мгновенно, словно мокрое пятно под палящим летним солнцем. Наконец-то нас приняли. Хирург неохотно осмотрел мои локти, небрежно прощупал живот в области кишечника, затем положил на кушетку и прощупал печень. Он смотрел на меня сверху, его зрачки расширялись, а пальцы стремительно проникали вглубь, вдавливая мои органы в позвоночник. Затем доктор, освободив меня из своих сильных рук, опросил, есть ли жалобы помимо локтей, и, получив отрицательный ответ, отправил меня к дерматологу, написав в диагнозе «аллергические высыпания на коже». В следующем кабинете меня попросили раздеться полностью, с чем я категорически не согласился.

– Я не могу снять штаны, – унизительно склонив голову, начал объяснять врачихе и ее медсестре, которая казалась старше меня всего на пару лет. Ее возраст не смущал, а, наоборот, служил хорошим предлогом не раздеваться, и я даже искусственно покраснел, чтобы убедить ее старшую коллегу.

– Ну хорошо, – после недолгих уговоров сказала она и посмотрела на меня сквозь сдвинутые на кончик носа очки. – Есть ли на теле еще какие-то подобные высыпания или изменения?

– Нет, только локти! – уверенно заявил я и добавил: – Наверное, мандаринов объелся.

– Больше не ешь, – царапая ручкой рецепт, сказала докторша.

Собственно, и не собирался, мандарины – большой дефицит и достать их возможно только в праздники, странно, что я согрешил на них, а не на мед, которого у нас пруд пруди. Иногда, а точнее, часто, правильные мысли приходят гораздо позже нужного времени, ставя меня в неловкое положение.

– Вот, возьми, – медсестра протянула рецепт с названием мази и очень мило, игриво улыбнулась.

Я снова покраснел, но в этот раз по-настоящему.

Мама ждала в коридоре и, увидев меня, сразу подскочила с вопросами:

– Ну что сказал врач? – она теребила в руках ремешок от сумочки и какую-то свернутую бумажку.

– Сказали, не есть мед, на него у меня аллергия, – пояснил я маме.

– А лекарство выписали? – выходя из поликлиники, спросила она.

– Нет, сказали, само пройдет, – я смял выданный рецепт в кармане и незаметно бросил его на землю, когда заходил в автобус, все равно это не поможет, зачем просто так тратить мазь, пусть она достанется тому, кому действительно нужна.

На обратном пути мама вспомнила про бумажку, что теребила в руках все это время, развернула ее и, размахивая перед моим носом, закричала:

– Вот послушай, мне посоветовали отличного врача, он невролог, или невропатолог, точнее, психотерапевт, – возбужденно перечисляя, она схватила меня за руку и потянула к выходу, когда автобус остановился на нужной нам остановке. – Профессионал, и не такие случаи лечил, все будет хорошо, – уверовав в собственное убеждение, продолжала она. – Я запишусь на эту неделю, а еще…

– Мам! – перебил ее, не желая втягивать в свои дела и лишний раз беспокоить. – Я сам во всем разберусь! Мне не нужны врачи, осталось немного, просто потерпи и все будет как прежде, ладно?

Мы вошли в квартиру, мама молча разулась, бросив сапоги на пол, закрыла лицо руками и очень тихо заплакала, еле-еле всхлипывая в платок, только я один слышал ее оглушительный рев, разрывающий меня на куски, словно низкочастотный гул, способный выбить барабанные перепонки. Я обнял ее и пообещал, что все будет хорошо, стирая черные слезы с ее покрасневших щек. Мама поверила и успокоилась, мы пообедали, и я проводил ее на работу.

Утро.

Морозно. Солнце поднялось над лесом и повисло на кончиках самых высоких деревьев. Снег хрустел под ногами, я дышал открытым ртом, словно собака, и думал о сегодняшнем дне. Ненавижу школу, ненавижу всех, кто там есть, особенно Дена и Сашку, а еще противных девок, что постоянно раздражительно хихикают, думая, что они самые умные. Я представил, как беру большие ножницы и отрезаю их ненаглядные косы, вот бы я посмеялся, глядя на их слезы! Почему санки пришли ко мне, а не к Дену? Да, за веревку схватился я, но идею подал он, ведь зачинщик всегда несет ответственность наравне с исполнителями. Не помешало бы его проучить как следует, чтобы знал свое место, а не мнил из себя самого главного в классе. На этой ноте я дернул ручку школьной двери и распахнул ее во всю ширь. В раздевалке, разбившись на группы, шушукались одноклассники. Я услышал голос Дена и притаился, зарывшись в одежду, которой висело уже достаточно, чтобы затеряться. Ребята говорили про новую игру и обсуждали поход через железку после уроков. Мне стало грустно, ведь раньше мы всегда ходили вместе, кидали снег с моста на проезжающие поезда и восторженно кричали, стоя над несущимся навстречу составом. Я все потерял из-за этих санок, больше в моей жизни нет радости и веселья, даже не вспомнить, когда последний раз мне приходилось улыбаться. Я растянул губы в стороны, имитируя радость, и еще раз подумал про отличниц и их лысые головы. Рядом послышалось шебуршание, оно осторожно подкрадывалось, не замечая моего присутствия. Я посмотрел вниз и увидел медленно продвигающиеся вдоль ряда с одеждой небольшие черные сапоги. Размера, примерно тянущего на второй-третий класс. Маленькая ручка осторожно ныряла в карманы одежды, шарила и выныривала обратно. Я вспомнил, как неоднократно из моих карманов после уроков пропадали вещи, это был игрушечный пистолет, конфеты, мячик для тенниса, и еще пару раз пропадала мелочь. Однажды пропал брелок, что подарил отец, – это был маленький складной ножик, я горевал по нему сильнее, чем по пистолету и конфетам. «Так вот кто это ворует», – подумал я и решил сдать вора апостолам, но тут же очнулся, вспомнив санки. Я беззвучно схватил его за руку, когда он подобрался вплотную, сжал маленькую холодную кисть в своей ладони с необычайной силой и притянул его к себе – нос к носу. В раздевалку вошли несколько человек и рассредоточились в рядах сзади нас. Вор смотрел на меня парализовано испуганными глазами, ужас застыл на его лице, будто он увидел свою смерть, вот-вот собираясь заорать во весь голос. Я был пауком, а он несчастной мухой, угодившей в мою паутину. Я поднес указательный палец к своим губам и прошипел, глядя на него: «Тссс!» А затем заметил свое отражение в его зрачках и сам застыл в таком же ужасе, потому что был страшным, мерзким уродом. Моя кожа покрылась слоем отвратительных гниющих бородавок, глаза налились кровью, а руки превратились в серые уродливые закорючки. Я отбросил его вперед, в кучу с одеждой, выбежал вон и скрылся в туалетной комнате. В зеркале мое отражение вернулось в норму, я немного отдышался, пригладил вспотевшие волосы набок и пошел в класс, стараясь забыть об этом инциденте и сосредоточиться на сказанных кухаркой словах. До урока оставалось немного времени, я решил подняться на третий этаж, в класс литературы. На первом уроке его заняли девятиклашки, они сидели разбившись на группы и что-то увлеченно обсуждали. Никто не скакал по классу как заведенный, не кидался портфелем и не обзывался. Вот бы мне сразу перескочить из пятого в девятый и жить нормально в цивилизованном обществе, Ден больше никогда не решился бы подойти ко мне, побоявшись моих новых одноклассников. Ради этого я готов освоить за лето всю необходимую программу и сдать экзамены. Возьму идею на заметку и поговорю о ней с завучем, как только разберусь с санками.