Записки охотника

Тридцатого апреля, как только закончились занятия в школе, я опрометью мчусь домой, быстро переодеваюсь во всё таёжное, обедаю, затем хватаю заранее приготовленный рюкзак, облачаюсь в охотничье снаряжение и, во весь дух, мчусь к Владимиру. У него так же, как и у меня всё приготовлено заранее: рюкзак, ружьё, патронташ. В три часа дня мы покидаем дом моего друга и отправляемся в поход. Впереди двадцать пять километров пути. С нами вместе бежит Рэм. За зиму он заметно подрос, окреп и теперь уже нельзя было сказать, что он щенок. Это был настоящий таёжный пёс, испытавший тяготы и лишения, выпадающие на долю каждой охотничьей собаки.

В отличие от всех наших предыдущих походов, времени у нас было на этот раз предостаточно, спешить нам было некуда и поэтому мы решили в этот день дойти лишь до среднего зимовья.

День выдался превосходный. Яркое весеннее солнце ощутимо припекало наши головы. По всему видно было наступление прекрасного времени года – лета. Ещё были видны в низинах островки грязного снега, ещё была покрыта местами толстым слоем спрессованного заледеневшего снега тропа, но лес уже ожил от зимнего сна, расправили свои ветки сосны, ели, пихты, освободившиеся от тяжёлых снежных лап. Весело защебетали птицы, радуясь весне, задорно зажурчали ручьи, наполненные паводковой водой, создавая на нашем пути немало преград. Повылазили из своих нор бурундуки, и наполнилась тайга своим привычным летним хором.

А для меня открывался новый мир. Казалось, что никогда в жизни я не видел такого разноцветья, не замечал такой прелести, такой красоты. Я зачарованно таращил по сторонам глаза и с великим блаженством вдыхал свежий ароматный таёжный воздух.

Меня нисколько не тревожил рюкзак, не стесняла мои движения телогрейка, которую нельзя было снять зимой, а ружьё для меня всегда было приятной ношей. В тот день я не шёл – летел вслед за Вовкой. Радость моя была неописуема. Если зимой весь путь казался нескончаемо длинным, то сейчас, мы с невероятной быстротой преодолевали расстояния от одного нашего ориентира к другому. Ямы, невесть кем и для чего вырытые, ящики, принесённые кем-то в такую глушь, ручей, мостик через которого – кости сохатого. На всё это я смотрел уже иными глазами, словно все эти диковинки я видел впервые.

К среднему зимовью мы пришли в восемь часов вечера. В пути нас больше всего волновало, не пришёл ли кто из охотников или туристов сюда раньше, чем это сделали мы, но, к счастью, зимовье было пусто, и мы смело могли располагаться в нём на ночь. До заката солнца было ещё далеко, но терять время мы не стали. Владимир принялся чистить картошку для супа, я же беру фотоаппарат и начинаю снимать.

Очень жаль, что добрая половина моих снимков не сохранилась, по своей неопытности я исцарапал плёнку, и многие фотографии получились ужасно плохо. Мне ничего не оставалось сделать, как выбросить их. Тем не менее, большинство фотографий я публикую в своём дневнике и очень ими доволен. Ведь многие мелочи стираются с годами в человеческой памяти, фотография же сохраняет всё именно так, как было на самом деле, пусть не в такой красе, но смотришь всякий раз с одинаковым волнением.

Поужинали уже после заката солнца. Суп, сваренный неопытными мальчишескими руками, казался нам необычайно вкусным, сытным. Чай испускал такой пьянящий аромат, что им нельзя было надышаться. Мы долго ужинаем у костра, любуясь природой, и лишь затемно забираемся в зимовье.

В зимовье двое нар, уложенных почти на самом полу. Потолок низкий, под ним бревенчатая балка с торчащими из неё многочисленными гвоздями. На стенах полочки для продуктов, свечей, спичек. Маленькое окошко, затянутое полиэтиленовой плёнкой вместо стекла, на подоконнике горы расплавленного парафина. Маленькая, открывающаяся со страшным скрипом, дверь и небольшая железная печка. Стены и потолок закопчённые, на брёвнах вырезаны имена многочисленных посетителей зимовья, и запах своеобразный, непередаваемый запах зимовья. Всё это можно увидеть и прочувствовать только здесь, в тайге дикой, первозданной.

Мой друг жалуется на горло, не простудился ли. Это нас беспокоит. Володя натапливает зимовье до такой степени, что в нём становиться как в бане. Он раздевается по пояс и садится ближе к печке. Ему надо прогреться, чтобы к утру никакой хвори не чувствовать. При свете двух свечей я фотографирую Владимира. У него на шее висит медвежий зуб, с которым он не расстаётся в тайге. Талисман удачи. Он будет передан Лесному Ястребу после похода, для сохранения в течении двух лет службы Чёрного Медведя.

В зимовье душно, жарко. Рэм лежит возле двери, но и тут не прохладнее, он скулит, просится из зимовья. Я выпускаю его, но скоро и сам не выдерживаю жары, выскакиваю прочь. Меня встречает приятная прохлада и густая темнота, перед которой робеют и самые отважные. Мои зрачки медленно расширяются, и я попадаю в сказочный мир видений. На небе рассыпаны тысячи звёзд. Где-то в далеке поёт ночная птица, и куда бы не устремил свой взор, кругом стоит могучая, непреступная лесная стена, составленная из толстых стволов сосен, лиственниц, елей. Зимой в ночное время я с опаской выходил из зимовья, внимательно оглядывался по сторонам и всё время ждал какого-либо подвоха. Сейчас же меня ничуть не страшит темнота ночи, таинственные шорохи. Я стою охваченный лирическим настроением, а губы мои расплылись до ушей в улыбке.

Уснул я в эту ночь лишь под утро, когда у добрых людей наступает самый сладкий сон. Уснул как убитый и почти тут же проснулся. За окном уже было светло, в зимовье стало прохладно, наступило утро. Переборов в себе желание уснуть ещё на пять минут, мы с Владимиром выходим из зимовья, разжигаем костёр, греем чай и завтракаем. Всё это проделывается молча, полу лениво, хочется спать, но надо идти, к тому же утренняя прохлада даёт о себе знать. Она пробилась к нам под одежду, и чувствуется, как по телу бегают мурашки.

После завтрака, мы упаковываем рюкзаки, взваливаем их на спины и, сладко позёвывая и поёживаясь от холода, отправляемся в путь. С самого начала заставляем себя идти быстрей, и вскоре мороз отступает, идти сразу становится веселей, и языки сами по себе начинают болтать что попало, лишь бы не молчать. Рэм, отдохнувший за ночь, носится по тайге, появляясь то спереди, то слева, то справа, высунет морду из веток, внимательно посмотрит на нас, фыркнет и снова в кусты. Ему тоже весело. А мы идём и идём по узенькой тропинке, извивающейся между деревьями. Сквозь мохнатые слои сосновых веток, редкими лучиками, пробирается к нам утреннее солнце, и снова я мысленно взвиваюсь в облака.

Но вот Чёрный Медведь, как всегда идущий впереди, сворачивает с тропы и идти становится трудней. Ноги путаются в прошлогодней траве, то и дело приходится перелазить через валёжины, но это нисколько не ухудшает нашего настроения. Здесь мы попадаем в великолепный сосновый бор, стройный, могучий, древний. Нет смысла описывать его великолепие, да я и не смогу. Тот, кто побывал в тайге, поймёт меня. Стоит лишь посмотреть на фотографию, да представить птичье пение, и ты попадёшь в ту сказку, которая, как младенца, убаюкивает тебя и, в то же время, жестоко наказывает того, кто не в меру расслабляется и становится слишком самоуверенным.

Вот, наконец, впереди показывается распадок, и, через несколько минут, мы спускаемся в болото. Идти по нему по-прежнему тяжело, и мы, не тратя силы, идём медленным шагом. Мы перепрыгиваем с кочки на кочку, перелазим через сухие валёжины, огибаем лужи, продираемся через густой мелкий ельник. И вот, в одном из таких ельников, нам улыбнулось счастье. Мы вспугнули двух рябчиков. Один из них быстро перелетел почти весь распадок и скрылся в зарослях ельника. Другой взгромоздился тут же на ветку, но как я ни таращил глаза, увидеть его не мог. Однако мой друг оказался зорче меня. Он вскидывает ружьё и выцеливает добычу. Я замираю, затыкаю уши. Гремит выстрел, и рябчик валится в траву. Удачливый охотник с достоинством поднимает птицу и протягивает мне.

– В суп сразу по приходу к зимовью. – констатирует он.

Я доволен уже тем, что мне оказано такое доверие – варить суп из рябчика. Впервые в жизни! Суп из рябчика!

Наконец мы приходим к зимовью, нашей долгожданной цели. Здесь мне всё знакомо и лишь выглядит иначе, по-весеннему. Вот голова идола, вырезанная Вовкиными друзьями на пне, рядом с зимовьем, вот лежат деревянные лопаты, топор для резания дранки, пила. Всё знакомо мне, но на всё я смотрю по-новому потому что на дворе весна. Я ложу подстреленного рябчика на голову идола и фотографирую.

В моём первом дневнике будет написано, что добычу мы принесли в жертву нашему идолу, однако конечно же это не так. Мы с величайшим аппетитом съели рябчика сами. Эх, и вкусный был рябчик! После обеда мы немного отдохнули и отправились на охоту вдоль ручья. Довольно долго нам не встречались на пути ни рябчики, ни какая-либо другая дичь. День по-прежнему стоял чудесный солнечный, весело щебетали птицы, то здесь, то там попискивали бурундуки, делали свою повседневную работу дятлы, и, под влиянием всего этого, мы стали расслабляться, притупилось наше внимание. Мы громко переговаривались, шли шумно, и, когда впереди взлетел глухарь, конечно же, ничего не могли сделать, лишь оторопело смотрели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду. Мы подошли к тому месту, откуда взлетела птица. Среди травы виднелся маленький островок земли, перемешанной с мелкими камешками, и на этом островке, глухариная лёжка – маленькая ямка, разрытая птицей, и в ней несколько перьев. Здесь таёжный индюк любит погреться на солнышке, да поклёвывать мелкие камешки. И тут моего друга осенила мысль:

– Завтра с утра сделаем здесь засаду. – сказал он. – Скорей всего, глухарь прилетит сюда ещё раз.

Эта идея мне пришлась по душе. Неплохо конечно лежать на траве и ждать, когда дичь сама прилетит под выстрел.

– Ну что-ж, решено. – произнёс Владимир. – Ты делаешь засаду здесь, а для моей, мы должны найти ещё одно такое место.

С этой целью мы и отправились дальше.

Довольно скоро нам удалось найти ещё один такой же островок с глухариной лёжкой и, довольные результатом, возвращаемся в зимовье, пора готовиться на ночлег. Времени было ещё достаточно, но нам предстояло соорудить какой-нибудь шалаш, спать в зимовье было невозможно, на полу лежал толстый слой льда. Причиной тому была дырявая крыша. Весеннее солнце растопило снег на зимовье, и он весь просочился внутрь избушки, где и был прихвачен ночными морозами. Поэтому сейчас в зимовье был настоящий холодильник, где вполне можно было хранить скоропортящиеся продукты.

Соорудив шалаш, а вернее всего нары и с двух сторон заслон от ветра, мы поужинали и отошли ко сну. Весенние ночи были ещё слишком холодные, нам постоянно приходилось поддерживать огонь, отчего, почти всю ночь, мы не спали. Один лишь непоседа Рэм чувствовал себя в эту ночь превосходно. Его густая шерсть надёжно защищала от холода и никакого костра ему не требовалось. Пёс выспался довольно быстро, а затем, ещё задолго до восхода солнца, принялся бесстрашно шариться по тайге, кого-то искал, фыркал, убегал всё дальше и дальше от костра и однажды видимо потревожил какого-то спящего зверька, или же сову. Он так громко заливисто залаял, что мы с Владимиром хотели уже было броситься к собаке на помощь, а вдруг там медведь или же сохатый. Однако так не хотелось удаляться от тёплого костра, и мы, успокоившись, снова погрузиться в полудрёму. А звонкий лай Рэма далеко разносился по морозному утреннему воздуху.

Рассвело. Стрелка часов указывала на пять утра. Мы нехотя поднялись, разложили потухший костёр, вскипятили чай, позавтракали и, к шести часам, были готовы отправиться в путь. Утро стояло морозное, на небе не единого облачка, по верхушкам деревьев уже бегали солнечные блики. Почти над самым зимовьем пролетел глухарь, издавая своё глухариное кряканье. «Может быть на такую же лёжку, как наши полетел» – подумал я. Мне показалось, что день сегодня должен быть интересным. Только бы скорей согреться, холод становиться невыносимым, он пронизывал до самых костей, и как же не хотелось отходить от костра. Но мой друг был сегодня решителен. Он накинул на плечи полупустой рюкзак, взял ружьё и первым отошёл от костра. Я нехотя последовал за ним.

Добравшись до моей лёжки, мы с Владимиром расстались. Он пошёл дальше, а я, выбрав место для засады, принялся за маскировку. Однако это только называлось маскировкой, я прикрылся двумя-тремя ветками, разложил перед собой несколько патронов с разномастными зарядами и устремил свой взор туда, где по нашим расчётам должен будет приземлиться глухарь. И действительно, минут через десять до меня долетело приближающееся глухариное кряканье. Я насторожился. Перед моей засадой глухарь вдруг оборвал свой крик.

«Садиться!» – подумал я, и сердце моё радостно застучало. – «Только бы не промахнуться.»

Но глухарь или не собирался, или увидел меня, горе-охотника, только прошуршал он своими сильными крыльями надо мной и был таков. Я горестно вздохнул, покручинился с минуту, но всё ещё надеялся на свою удачу, снова устремил свой взор на маленький островок земли, выделяющийся среди травы.

Вскоре у меня начали мёрзнуть ноги.

«Этого только не хватало!» – подумал я. Мне так не хотелось покидать такое замечательное место. Я был почти уверен в своей удаче и, чтобы не думать о холоде, я попытался отвлечься. «Ведь говорил же себе, не ешь масло по утрам, ноги будут мёрзнуть.» – подшучивал я над собой.

И решил молодой охотник, что чтобы не думать о холоде надо напрячь слух, прислушаться к тайге, попытаться понять лесную музыку. Но не знал молодой охотник, что у него слишком много врагов в мире этом. И неожиданно, незаметно к нему подобрался ещё один такой враг – пожалуй самый коварный – страх. Напрягая слух, я уловил множество самых разных шумов и звуков, а за всем этим таилась жуткая, пугающая тишина. Вот шишка с ветки оборвалась и упала, и тишина. Вот птичка прошуршала крыльями, и снова тишина. Все эти, казалось безобидные звуки, рождали в моём воображении страшную картину. У страха глаза и уши велики – говориться в народной пословице. Где-то вдалеке заскрипело дерево, мне же показалось, что это рёв медведя. Скрип дерева повторился и, как мне показалось, ближе, затем ещё и ещё. Я уже был уверен, что это медведь, и идёт он не ко мне, а к Владимиру.

Я сел, зарядил ружьё пулей, теперь уже равнодушно посмотрел на глухариную лёжку и хотел уже было встать и уйти с этого проклятого места. Теперь уже у меня замёрзли руки. Но, неожиданно прилетела небольшая стайка маленьких пичуг. Порхая с ветки на ветку, они приблизились ко мне совсем близко, но не испугались меня, наоборот, с любопытством стали кружить вокруг меня, удивлённо поглядывая на неизвестного пришельца. Птички звонко чирикали, словно спрашивали меня: «Кто ты? Что ты тут делаешь, и зачем пришёл сюда?» Я не мог оторваться от весёлых, пушистых и любопытных пичуг. Я забыл о страхе, о холоде, обо всём на свете. Мои губы невольно расплылись в умилительной улыбке.

«Эх, фотоаппарат у шалаша остался.» – вздохнул я.

А пичуги покружились надо мной, почирикали и всей стайкой полетели дальше вдоль распадка.

И снова я остался один, снова послышались таинственные шорохи, снова этот предательский скрип дерева. Не в силах больше оставаться на этом проклятом месте, я встал и пошёл к Вовке. Думал я, что струсил, убежал с позором из своей засады. Сейчас я не представлял себе, как люди сидят часами в ожидании начала глухариного тока, ведь им тоже холодно и ждать они начинают до восхода солнца.

Я шёл, погруженный в горестные думы. Неожиданно до меня долетели отзвуки недалёкого выстрела, и как раз со стороны Вовкиной засады.

– Вот и Вовкин глухарь. – вздохнул я. – Всё-таки он дождался своего, не струсил, как я.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.