Раскаты

Раскаты

Артем Приморский

© Артем Приморский, 2024

ISBN 978-5-0062-4948-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

РАСКАТЫ

Бобылевой Татьяне Александровне,

за ее бесконечную поддержку и помощь,

несмотря на все разногласия, а также вопреки им.

И пока малодушные расспрашивают оглохших о раскатах громовых, слепые готовятся к неизбежному искуплению грехов и к новым раскатам.

И. А. Ильин, «Хроники зловонного города».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

В Санкт-Петербурге, на углу Невского проспекта и набережной Мойки-реки, расположился особняк известного в стародавние великоцарские времена генерал-полицмейстера Чичерина. Он строился посреди останков Зимнего дворца Елизаветы Петровны. После наводнения города в 1777-м году Чичерин пал в сильную немилость и был забыт; но сам особняк никуда не исчез, и со временем, с легкой подачи злопамятных жителей, получил свое новое имя.

Следующим владельцем дома Чичерина стал предприимчивый солеторговец Петерц. К дому он отнесся по-хозяйски – главные апартаменты сдавал; а сам, со своей многочисленной родней, расположился в дополнительных.

Пока шли столетия, Петербург рос, крепнул и менялся. Не избежал этой участи и дом Чичерина. Каждый следующий владелец хотел привнести что-нибудь свое, особенное. Особняк неоднократно перестраивали и перекрашивали, делали то скромнее, то помпезнее; он обзавелся дополнительным корпусом с колоннадами, выгнулся вдоль набережной небольшой полудугой.

Нынешние владельцы особняка, братья Елисеевы, стали, пожалуй, первыми, кто решил ничего не менять. Большая часть дома сдавалась богатым и знатным жильцам; на первых этажах расположились многочисленные лавки и конторы. Только главные апартаменты дома, со своим собственным выходом на улицу, оставались незаселенными. Братья решили устроить в них музей, посвященный обширной коллекции картин своего отца; но все сложилось по-другому – кто-то выкупил комнаты за внушительную сумму, заплатив за год проживания вперед.

Вскоре целая армия рабочих занялась, согласно требованию нового квартиранта, их обустройством. Старожилы и новожилы дома, смущенные шумным ремонтом и тучами пыли, желали понять – кто способен так нагло тревожить их покой? Но братья Елисеевы и сами не знали – сделка обговаривалась с юристом, и взглянуть на будущего жильца у них не получилось.

Ремонт закончился через два месяца, к осени. Грузчики осторожно заносили дорогую английскую мебель, турецкие ковры и немецкое фортепиано, а на парадных дверях обнаружилась золотая табличка: «А. Н. Арцыбашев, хирург». И все прояснилось, само собой.

Арцыбашева знал не только весь ученый и состоятельный мир Петербурга и Москвы, но даже Лондон и Париж. Молодой и талантливый доктор, совершив самое настоящее врачебное турне по Европе, пару лет назад осел в городе на Неве, меняя жилье за жильем, пока не решил обосноваться в этом доме. Его клиника располагалась где-то дальше по проспекту, заняв бывшую усадьбу безымянного чиновника и забрав для себя часть примыкающего к ней городского парка в качестве сада.

Возле парадной дома Чичерина, у самого тротуара, появилось невиданное – свеженький четырехместный «форд» 1903-го года выпуска.

– Ох, мать его лиха! – дворник Семен, полжизни провозившийся вокруг дома, осторожно обходил машину. – Где же такое чудо сотворили?

– В Америке, инженер Генри Форд построил, – не без гордости заявил водитель Гришка. Молодой парень в новенькой кожаной куртке каждый день проверял ее состояние – протирал черную обивку сидений, измерял давление шин, возился в двигателе, начищал полиролью ярко-красный корпус. – Смотри дед, если с ней что случится – с тебя шкуру сдерут!

– Сдалась мне твоя зверюга! – обижался Семен. – А она мощная?

– Сто лошадей перетянет.

– Да ну?

– Ну да.

– А чем же она питается? Дровами, али торфом каким?

– Старыми непоседливыми дедами, которые лезут не в свое дело, – шутливо, но неприязненно ответил Гришка. – Иди себе, дед, мети по улице.

Чуть позже, с тыльной стороны дома, возле дворницкой, специально для машины соорудили небольшой жестяной гаражик. Семен почти перестал видеть диковинку, но водитель каждый раз при встрече с ним напоминал:

– Увижу хоть царапину – прибью!

Семен фыркал и продолжал мести с удвоенной силой. На его памяти многие заезжали в дом, да не многие задерживались. По прислуге он давно научился читать самих хозяев и, глядя на заносчивого водителя, примерно представлял самого господина.

По утрам, часам к десяти, красный «форд», угрожающе пофыркивая, лениво выкатывался из-за угла дома, подъезжал к парадным дверям. Они неохотно приоткрывались, и в машину быстро забирался какой-то человек с кожаным портфелем. «Форд», выпуская удушливое черно-серое облако, уезжал вдаль по проспекту. Вечером машина возвращалась – пассажир так же легко выбирался из нее, подходил к дверям, жал на звонок. Тяжелые створки с глухим рокотом открывались, и человек прятался за ними.

«Хозяин, не иначе», – думал Семен, когда ему доводилось видеть это. Дворник, из любопытства желая знать, как выглядит знаменитый хирург, как-то раз, под вечер, специально заработал поближе к парадному входу и дождался приезда «механической повозки» (так он прозвал автомобиль). Пока Арцыбашев выходил из машины, Семен, непринужденно работая метлой, вскользь взглянул на него, прицениваясь.

Доктор был высок, строен и отлично сложен. Светлый дорогой костюм-тройка сидел на нем, как влитой. Темные туфли из непонятной, красивой рубчатой кожи – крокодиловой; но дворник об этом и не догадывался. Арцыбашев был явно младше сорока, черноволос и коротко подстрижен. Строгое, немного скучающее выражение застыло на его гладковыбритом лице, словно маска – Семену оно нисколько не понравилось. Холодные серые глаза смотрели пронизывающе и в то же время нелюдимо, а тонкие губы слегка опущены вниз, придавая лицу немного высокомерное выражение.

– Машину в гараж и до завтра свободен, – негромко сказал Арцыбашев водителю. Голос под стать владельцу – ледяной, равнодушный, с нотками легкого пренебрежения.

Арцыбашев позвонил, потом громко и нетерпеливо постучал. За стеклом появилось унылое, дряблое лицо управляющего.

– Давай быстрее, – сказал доктор.

Створки дверей приоткрылись, и мужчина нырнул в полутемную прихожую.

«Странные люди, – озадаченно подумал Семен. – Вселились громко, а живут тихо».

После этого случая доктор словно исчез. Его машина и водитель, из-за которого старик испытывал столько неловких моментов, просто испарились.

2

В восьмом часу утра апартаменты Арцыбашева тяжело пробуждаются от сна. Молодая горничная Ксения ходит на цыпочках, смахивая пыль с книжных полок и картинных рам. На кухне старый, растолстевший сверх меры повар начинает составлять меню на следующий день; его более худой помощник возится возле плиты и натачивает ножи. Даже управляющий, с обвисшим, как у бассета, лицом, находит себе занятие – чистит и выставляет господские туфли в углу паркетного фойе-прихожей.

За окнами, завешенными тяжелыми шторами, понемногу начинает пошумливать Петербург. Управляющий громким шепотом напоминает горничной: «Ксюша, про окна не забудь!..» Девушка послушно кивает. Она скользит из комнаты в комнату, с глухим шелестом отодвигает шторы, позволяя, наконец, солнцу заглянуть в чужую жизнь. Только две комнаты остаются нетронутыми – детская и господская спальни.

– Он не приезжал?.. – Ксения, как можно тише ступая по мраморным ступеням, спустилась к управляющему.

– Нет, – ответил тот. – Бог его знает, где он сейчас таскается!.. Я Гришку уже неделю не видал, с тех самых пор.

Эта история – грязная, как и все супружеские измены, была на слуху у прислуги с утра до ночи. Ну, а поскольку прислуга одной семьи часто пересекается с прислугой другой семьи – новость о том, что Арцыбашев изменил своей жене с молоденькой балериной, знал уже весь дом.

Балерину звали Виктория Тарасова. Девушка, подающая большие надежды, приехала в Петербург пару месяцев назад, покорять сцену Мариинского театра. У нее был любовник – богатый московский банкир Раевский, решивший сделать из Тарасовой звезду всероссийской величины. Но на первой же репетиции девушка умудрилась сломать лодыжку, и Раевский обратился за помощью к Арцыбашеву.

Тот незамедлительно поместил будущую знаменитость в свою клинику.

Как положено лечащему врачу, Арцыбашев каждодневно навещал незадачливую балерину. Похоже, именно в этот момент между ними сверкнула неизбежная искра. Когда гипс сменился эластичной повязкой, доктор приписал пациентке покой на дому. Раевский снял для нее трехкомнатную квартиру с видом на Адмиралтейство, а сам укатил обратно в Москву. Арцыбашев, в первый же день после выписки Тарасовой, заехал вечером домой и стал, не скрываясь, собираться для поездки к ней.

Тут-то обновленные комнаты дома Чичерина ощутили на себе всю мощь и ярость Анны Прокофьевны – законной жены доктора, с которой он жил пятнадцатый год и от которой имел дочь.

Среди прислуги, частично менявшейся раз в сезон, ходил слабый, но упорный слух, что в начале замужества Анна была очень нежной и преданной супругой. Но годы меняли ее, постепенно делая раздражительной и нервной. Вспыльчивый нрав, открывшийся в ней несколько лет назад, при сильных стрессах вырывался наружу жуткими истериками – женщина каталась по полу и выла, как умирающий зверь.

В этот раз все произошло именно так. Пока перепуганная прислуга наблюдала, как Анна теряет человеческий облик, доктор побрился, переоделся в чистый костюм, громко крикнул: «Кто-нибудь, приведите ее в порядок!», и спокойно уехал к Тарасовой.

В тот вечер в доме появились новые гости, родители Анны – суровый, крутой нравом делец Прокофий Антонов и его жена – тихая, похожая на монашку, Альбина Антонова. Управляющий сам послал за ними, но его рвение оказалось напрасным: пока записка через поверенного шла на другой конец города, Анна говорила с матерью по телефону, рыдая и жалуясь на свое жалкое существование. И вот, едва родители прибыли, Анна упала к их ногам.

– Он у нее, у этой сучки… – ломким и хриплым голосом проговорила женщина. Мать помогла ей подняться, заботливо спрятала в свои объятия; а отец, любовно проведя по растрепанным волосам дочери, рыкнул:

– Найду мерзавца – кастрирую!

Искать долго не пришлось. В кабинете доктора, на самом видном месте, лежала записка, в которой Арцыбашев объяснял, что к ночи вернется, и просит приготовить Анну к «серьезному разговору».

– К серьезному?! Вот же сукин сын! – Прокофий скомкал записку и кинул на пол. – Это он должен готовиться!

– Проша, давай не будем накалять события? – мягко попросила его жена.

Альбина Антонова была женщиной терпеливой и выдержанной. Она чуяла, что развод, опасливо мелькающий над ее дочерью последние годы, уже неминуем; и теперь рассчитывала, как извлечь из него побольше выгоды для своей кровиночки.

Арцыбашев приехал ближе к полуночи – немного помятый и выпивший.

– Где ты был, сукин сын?! – встретил его на лестнице Прокофий. Грозно стуча, он спускался к нему, сжимая крупные жилистые кулаки.

– Где я был, там тебя не было, – спокойным трезвым голосом ответил Арцыбашев.

– Нет, ну какой наглец! – продолжал напирать тесть. – Ты знаешь, что тебе морду набить мало за то, что ты с моей дочкой делаешь?!

– Рискни.

Прокофий осекся. Он был кряжист и плечист, как могучий дуб, и к шестому десятку лет сохранил немало физических сил. Своих пустоголовых работников он гонял без особого труда, раздавая такие подзатыльники и зуботычины, что даже дюжие грузчики шатались, как пьяные. Доктор против него был меньше и суше, но и гораздо моложе. По слухам, Арцыбашев был отменным боксером – выносливым и крепким. Правда или нет, но в нем действительно чувствовалась мощная, почти звериная сила.

– Эх ты, скарабеева душа… – Арцыбашев сменил туфли на мягкие бархатные тапочки и прошел мимо тестя.

В гостиной, на диване, сидела Анна и Альбина Антонова.

– Где вы были, Александр Николаевич? – спокойно спросила теща, все еще удерживая в объятьях затихшую, настороженную дочь.

– В опере, – ответил он. – Но это было в начале вечера. Потом… – легкая заминка, словно для того, чтобы воскресить недавнее воспоминание, – …потом был ресторан, и…

– Ты с этой тварью бл… довал?! – дрожащим от ярости голосом спросил Прокофий из фойе, не решаясь, почему-то, подняться наверх.

– Это случилось спонтанно, – сказал Арцыбашев.

Анна задрожала.

– Как вам не стыдно, Александр Николаевич? – с упреком бросила Альбина.

– Я не люблю вашу дочь. Слышишь, Анна? Я не люблю тебя, – Арцыбашев пошел в кабинет. Зазвенела рюмка – доктор наливал коньяк.

– Я снял номер в отеле, – громко заговорил он. – Поживу там с недельку, пока ты, Анна, не остынешь. А ведь я просил приготовиться к серьезному разговору. Ладно, дам еще время…

Снова звякнула посуда. Доктор пошел к спальне:

– Ника спит?

– Она тебя не касается! – крикнула жена. Женщина рванулась было вперед, но мать удержала ее. – Она тебя не касается, слышишь!

– Она моя дочь, Анна, – напомнил Арцыбашев. – И многое из того, что я делаю, касается ее.

– Подожди… – зашептала ей Альбина. – Он, кажется, спокоен…

– Спокоен, как же! – Прокофий тяжело поднялся в гостиную, сжал кулаки. Но вернуться в конфликт не спешил.

Арцыбашев дошел до детской и отворил дверь.

– Тс-с-с!.. – старуха Варвара, нянчившая когда-то его самого, выскочила из боковой спаленки, прижала костлявый палец к своим сушеным губам.

– Спит?.. – шепотом спросил доктор.

– Уложила кое-как. Она за день такого понаслышалась… Она уже многое понимает, а мне трудно объяснять…

– Я сам объясню, если нужно, – Арцыбашев зашел в детскую, озаренную темно-зеленым светом ночника.

Вероника, его единственный ребенок, спит в дальнем углу. Длинные светлые волосы разметались по подушке и одеялу. Доктор, осторожно усевшись в изголовье, собрал пряди воедино.

– Папа?.. – сонно спросила девочка, приподняв голову.

– Я, милая моя.

– Мама все еще плачет?..

– Плачет, милая моя.

– Из-за какой-то балерины?..

– Да… – Арцыбашев отстегнул от жилетки цепочку золотых часов и положил их рядом с девочкой. – Возьми, будешь отмерять время.

– Ты уезжаешь?

– Да, милая моя. Ненадолго.

Ника приподнялась. Серые, как у Арцыбашева, глаза, пытливо посмотрели ему в лицо:

– Почему вы постоянно ругаетесь?

Доктор виновато улыбнулся:

– Мы уже давно не любим друг друга, вот в чем дело. Но к тебе это не относится, ты же знаешь?

Дочь понимающе кивнула. Арцыбашев быстро поцеловал ее в носик:

– Спи. Когда я приеду, я куплю тебе… Что ты хочешь?..

– Куклу. Помнишь, мы видели на витрине в Пассаже?

– Фарфоровую, в синем платье?

– Да.

– Хорошо, будет тебе кукла. Я приеду… – он взял часы и щелкнул крышкой, – …когда обе стрелки, одновременно, двенадцать раз пересекут эту цифру.

– Это… – Ника задумчиво нахмурилась, пытаясь разгадать.

– Через неделю, – подсказал Арцыбашев. – А теперь засыпай.

Мужчина вышел из детской, закрыл дверь. Варвара стояла тут же:

– Ну что?..

– Через неделю я приеду, а ты, до тех пор, займи Нику.

«Слишком рано ей это слышать, слишком рано», – подумал он.

– А они?.. – старуха кивнула в гостиную.

– Смотри, чтобы не настраивали дочь против меня.

Потом Арцыбашев зашел в спальню, погрузил в большой чемодан несколько костюмов и чистых пар белья.

– Я приеду через неделю, – напомнил он, возвращаясь в фойе, – и ваших лиц здесь видеть не желаю.

Это относилось к Прокофию и Альбине.

3

Анна, словно в сонном бреду, жила одними многолетними привычками. В половине десятого завтрак, потом книги. Но книги она не брала – она вспомнила, что эти книги ей покупал муж, и становилось противно просто смотреть на них. Ездить в магазины не было ни сил, ни желания. Ее друзья по переписке, из Парижа и Марселя, давно бросили ее (на самом деле, Арцыбашев перехватывал письма и жег), а друзей здесь, в сером и унылом Петербурге, у нее так и не появилось. Даже дочь давным-давно отдалилась от нее, усилиями вездесущей, преданной мужу Варвары. Анна подолгу стояла у двери в детской, слушая, как старая нянька всячески развлекает Нику, и никак не могла заставить себя принять участие в этом. Развода она желала, но боялась, что дочь останется у мужа – Ника, хоть ей всего двенадцать, всеми силами тянулась к отцу.

Прокофий Антонов уехал – дела не могли терпеть долгое отсутствие хозяина. Осталась только мать – та, кто утешала и защищала Анну с самого детства. Но мать, как и ее дочь, переменилась. Альбине было тяжко – ее тяготил этот чересчур пышный дом, эта вычурно богатая, в сравнении с антоновской, квартира-дворец. Пока доктора не было, Альбина пыталась переманить Анну жить к себе, но безуспешно. Молодая женщина, желая развязки, стремилась к одному – раз и навсегда разобраться с опостылевшим браком.

Было так, однако, не всегда. Еще до свадьбы Арцыбашев, перспективный выпускник престижного столичного университета, обратил свое внимание на юную дочь богатого промышленника. Красивые ухаживания, ароматное море цветов, прогулки по паркам и плавание в лодке по городским каналам – Арцыбашев прочно завоевал ее сердце, никому не позволяя приблизиться к Анне. Когда он делал ей предложение о замужестве, она не смогла сдержать слезы радости. Пускай, ее избранник не понравился родителям, как и она сама не пришлась по вкусу его странной, чопорной и строгой матери – она знала, что их ждет долгая и счастливая совместная жизнь, что она станет всем для Арцыбашева – его новым смыслом, его судьбой, его единственной любовью…

Потом было волнительное венчание, пышная свадьба, пугающая неизвестностью первая брачная ночь – окончательное вступление в новую, взрослую супружескую жизнь; медовый месяц-турне в Италии и Франции; многозначительные взгляды иностранных модниц – Анна видела, как сильно они завидуют ей и ее счастью… Она наивно полагала, что нет во всем мире никого счастливее, и Арцыбашев, то ли подыгрывая, то ли взаправду, убеждал ее в этом. Потом – неожиданная беременность, почти год тяжелой трансформации и болезней, и в качестве кульминации – непростые долгие роды, после которых Анна зареклась когда-либо еще вынашивать и рожать детей.

Арцыбашев, где-то в этом промежутке времени, начал хладеть к ней. У него вдруг стали появляться неожиданные дела, занимавшие его на весь день. Молодой доктор все чаще вспоминал о жене и доме исключительно по вечерам – от него пахло вином и, порой, женскими духами. Начались первые ссоры и скандалы, ночевки в разных комнатах, угрозы развода со стороны Анны и еще большая отстраненность со стороны Арцыбашева.

С рождением Ники все слегка успокоилось. Пока Анна приходила в себя и восстанавливалась, забота о дочери легла на плечи старой няньки мужа, вызванной из какой-то глухой глубинки; а в жизни Арцыбашева, покончившего с картами и вином, начался новый период – период долгих заграничных поездок, в которых он совершенствовал свои медицинские навыки, учился и стажировался, зарабатывал первые крупные деньги…

А еще, как потом поняла Анна – заводил все новые и новые романы без обязательств, отдаляясь от жены, насколько это вообще возможно, во всех возможных смыслах.

Приезжая домой, он в первую очередь интересовался Никой – подолгу мог играть с ней, и даже не стыдился менять пеленки. Анна же была предоставлена самой себе. Иногда Арцыбашев уделял ей внимание, но делал он это с такой неохотой, что женщина, лелеющая в себе надежду о возвращении прежнего любящего супруга, разочаровывалась и начинала раздражаться – с каждым разом все сильнее и сильнее…

Через неделю Арцыбашев приехал, как и обещал. С порога, едва сняв пальто, он громким голосом позвал дочь. Ника спустилась к нему бегом – нарядная, сияющая от счастья. Доктор заключил ее в объятья и тепло поцеловал в щечку.

– У меня кое-что есть для тебя, милая моя, – подмигнув ей, он указал на огромный сверток.

– Это она?! – радостно воскликнула девочка.

– Она самая, – взгляд Арцыбашева мелькнул вверх по лестнице. Там, скромно улыбаясь, стояла Варвара. В стороне от нее, держась за колонну, в траурно-черном платье возвышалась хмурая Анна.

– Иди к Варваре – покажи ей, – весело сказал доктор. – Ну а я пока с мамой поговорю.

– Пойдем ко мне в кабинет, – сказал он жене, когда поднялся по лестнице. – Ты одна?

– Со мной мать, – напряженным тоном ответила женщина.

– Ей придется остаться за дверью.

Анна вскинула голову. Ее голубые глаза, покрасневшие от многодневных слез, смотрели на мужа вызывающе-яростным взглядом.

– Пойдем, – он взял ее за руку и повел в кабинет. – Коньяк, вино…

– Оставь эти поганые замашки для своих шлюх! – резко ответила Анна и выдернула пальцы. Едва переступив порог кабинета, она, махнув юбками, села на диван. – Я не дам развода просто так!

– А я не прошу. Я не нищий, – заметил Арцыбашев, наливая себе коньяк. – Я богаче твоего папаши, хоть не спекулянт и не барыга, и связей у меня больше. К тому же, моя дочь без ума от меня…

– Потому, что ты одариваешь ее дорогими игрушками! Она еще совсем ребенок! Думаешь, что, играя ее наивностью, ты сможешь удержать ее возле себя?!

– Думаю, что дело тут не в наивности, а в любви и заботе.

– Да что ты знаешь о любви и заботе, мерзкий…

– Анна, доченька, хватит себя растравливать, – вмешалась Альбина Антонова. Она, взяв на себя роль третейского судьи, стояла в дверях кабинета и бросала тревожный взгляд то на дочь, то на зятя. – Александр Николаевич, пожалуйста, давайте обойдемся без оскорблений.

– Обойдемся, – Арцыбашев выпил коньяк и едко улыбнулся. – Если получится.

Чтобы избавиться от посторонних ушей, он закрыл дверь и запер на замок:

– Начнем переговоры, если никто не возражает?

Беседа в кабинете протекала спокойно и ровно – дом вздохнул от облегчения. Горничная Ксения, на цыпочках подбегая к двери, прислушивалась пару минут, а потом убегала к остальным слугам:

– Похоже, господа все и так уладят. Решают, как без развода жить.

Но затем – даже через запертую дверь – послышался громкий, словно громовой раскат, голос Анны:

– Она моя, слышишь?! Не смей забирать мою дочь!

Ей отвечали глухим спокойным голосом. Ксения ощутила, как по ее спине, от страха, ползут мурашки. Повар молча перекрестился, и вслед за ним – Гришка.

Ника, игравшая в детской, услышала этот отчаянный крик тоже. Ее сознание, поглощенное игрой с новой, восхитительно красивой куклой, вспомнило о матери.

– Что с тобой, дитятко? – ласково спросила Варвара, когда девочка замерла и оглянулась на дверь.

– Там мама кричит… – прошептала она. – С ней все в порядке?..

– А как же иначе, дитятко? – ответила Варвара, засуетившись вокруг девочки с удвоенной силой.

– Нет, и нет!!! – голос Анны, поднявшись до истерических ноток, сорвался. Прозвенел разбитый хрусталь.

– Ох, похоже, разойдутся дорожки наших господ, – проговорил управляющий.

– А что ты можешь дать ей, кроме своего скользкого вранья?! – продолжала свирепствовать Анна. – Что ты можешь ей дать?! Научишь резать людей?! По моргам таскать будешь?! Нет, не смей!.. – неожиданно раздался надсадный женский крик. – Не подходи ко мне, слышишь?!

– Мамочка! – Ника бросила игрушки и побежала к кабинету. Возле него стояла уже вся прислуга. – Мамочка!

Девочка, глотая слезы, заколотила в запертую дверь:

– Мамочка! Открой!

БАХ!..

Стены комнаты содрогнулись от выстрела.

– Ломайте дверь! – приказал управляющий, оттащив Нику в сторону.

– Чем же ломать? – растерянно спросил помощник повара.

– Да я откуда знаю?! Ну, посмотрите кочергу возле камина, в гостиной!

Но ломать не пришлось. Щелкнул замок, дверь открылась…

– Мамочка! – Ника, освободившись из чужих лап, первой ворвалась в комнату.

Побледневший Арцыбашев неуверенной походкой подошел к окну. Перед ним, в луже быстро растекающейся крови, распростерлась мертвая Альбина Антонова.

– Мама?.. – пораженная девочка позвала Анну. Та, диким взглядом наблюдая за трупом матери, стояла в дальнем углу. У ее ног лежал новый шестизарядный «смит-вессон».

– Мама! – Ника бросилась было к женщине, но Варвара быстро схватила ее, глупо приговаривая:

– Тише, дитятко, ты что?..

4

– Что же, Александр Николаевич, давайте сверимся? – Яковлев, старший помощник полицмейстера, поправил очки и побежал глазами по записанным показаниям. – Стреляла ваша жена?