Намек. Архивный шифр

– И старый Листов не отдал?

– Выгнал из дому и вслед потребовал, чтоб ноги масонской отныне не ступало в его дом.

– Они могли бы потом, попозже, залезть и выкрасть. Как мы с вами сейчас лазаем.

– Невозможно. Я думал об этом. Тайно проникнуть в дом Листова или обманом, а тем более – попасть в покои хозяев, закрытые для гостей, – невозможно. У них тогда было много прислуги, все – из бывших крепостных, очень преданные. Старик строгий хозяин, но заботливый. Это он сам заявил, да и заметно. За таких слуги стоят горой. А ведь надо не просто проникнуть в кабинет, а перерыть его… Ну всё, прощай пока, – заторопился Алексей Кондратьевич, – доброй ночи!

Николай отправился своей дорогой сквозь Москву, которая теперь неуловимо переменилась для него.

Отрывок из романа А. Кенича «Ясные звёзды»: В гостях в Новом Свете

Уже стемнело чёрно-бархатной августовской темнотой, сгустились ароматы цветов и кошеной травы: лужайки тут были выкошены, определённо, сегодняшним утром. Ночные насекомые проносились точно кометы. Весело горели факелы на открытой веранде и в садике, давая много света; выхватывали из темноты краснокирпичные стены особняка, похожего на средневековый замок.

Никита Ильич сам подошёл к мистеру Моллисону. Тот в течение всего вечера ловил взгляд русского, однако стоически воздерживался от того, чтобы первым возобновить общение. Он так же стоически воздержался от того, чтобы просиять лицом, когда услышал, что господин Болотин был бы рад вступить в братство истинных вольных каменщиков. Широко улыбнулся с делано спокойным радушием, крепко сжал русскому локоть. «Фамильярные тут нравы», – подумал Никита Ильич, впрочем, без раздражения.

– У себя дома, в Санкт-Петербурге, вы сможете основать ложу! – выпалил мистер Моллисон, закрепляя успех.

Видать, кто-то подкинул ему сильный козырь. Или сам надумал?

«Дома в Санкт-Петербурге!» – про себя усмехнулся Никита Ильич. Он снимал маленький дом в Царском Селе, но редко задерживался там надолго и столичным жителем себя не числил. Подумывал купить участок в Москве и построиться. Москва после пожара отстраивается согласно новому генеральному плану. Обещает получиться стройный, ладный, удобный город!

Однако неужели речь идёт всерьёз о патенте?!

– Основывать братство надобно не для личного развлечения или же чувства власти, а когда имеешь определённую цель, имеешь идею, – вежливо осадил он Моллисона.

– О, идея у вас появится, не сомневайтесь! – уверил тот, совершенно позабыв о приличиях.

Никита Ильич оставил бестактную реплику без ответа. Внезапно мысли его приняли совершенно новый оборот.

«Нужно поставить условием: чтобы приняли со мною вместе офицера из команды», – решил Болотин. Сказать по совести, Никита Ильич не изобрёл разумного способа оправдаться перед самим собой в остром желании разделить интересное и необычное дело с добрым товарищем. Просто веселее вместе. И надёжнее. Он сразу придумал, кого позовёт с собой на странное это дело – вступить в масоны Нового Света…

Был в составе экспедиции средних лет офицер, ничем особенно не выделявшийся, Анатолий Пьянов. В общение вступал он редко и лишь по делу, держался с вышестоящими без подобострастия, с нижестоящими – без надменности. Вот и всё, что заметишь про него. С Никитой Ильичом был он знаком прежде – случайно и, как говорится, шапочно – познакомились в Английском клубе в Москве. Пьянов был москвичом и по рождению, и по месту постоянного жительства, и по самому образу мыслей. И ещё Пьянову повезло быть выбранным в члены Московского Английского клуба. Болотин же оказался тогда в Первопрестольной проездом после экспедиции. Представил их друг другу товарищ Никиты Ильича по масонской ложе, который как раз и пригласил Болотина провести вечер в клубе. У товарища язык за зубами не держался, потому новый знакомец уж с самого начала узнал, что Болотин тоже состоит в масонах.

Болотин, к слову, состоял в ложе, имевшей места для собраний как в Петербурге, так и в Москве, что было весьма удобно при его кочевом образе жизни.

В день знакомства, в Москве, где воздух ещё был пропитан гарью, хотя более двух лет минуло от пожара, недолго проговорили ради вежливости да разошлись. Но в скуке атлантического похода, не отмеченного слишком грозными бурями и штормами, Анатолий Львович, пользуясь любым удобным случаем, подступал к Болотину с расспросами о масонстве. Никита Ильич отвечал как человек, с одной стороны, связанный клятвами хранить определённые тайны, с другой – порядком разочарованный, однако понимал, что неизбежно по возвращении в Отечество Пьянов попросит рекомендацию для первого посвящения.

Однажды Анатолий Львович сказал с усмешкой:

– Должны наши беседы забавлять сторонних наблюдателей. Вот, скажут, два бирюка сошлись!

Верно подметил. Оба сторонились хмельных застолий да длительных карточных баталий с бесполезными, ненужными разговорами, скоро уходили в себя, вовсе уходили от компаний. Никита Ильич пустой болтовни не терпел и давно пресёк бы, если б не чувствовал, что для Пьянова разговоры о масонстве не являются лишь способом скоротать время.

Масонство тот всё же понимал по-своему. Никитой Ильичом оно мыслилось, в первую очередь, как исполнение общественного долга, возможность принести пользу, большую, чем на государственной службе. Послужить людям тайно, думалось ему, можно с большей отдачей, нежели при явной службе, чересчур многими препонами ограниченной. Анатолий Львович, в свой черёд, интересовался – куда более, чем общественной пользою, – чудесами. Ему романтически представлялось, как многим непосвящённым, что каждого масона при проведении обрядов наделяют особым даром – не то сквозь стены видеть, не то владеть человеческой волею посредством силы взгляда, не то предметы воспламенять.

А всё же не могут люди постоянно мусолить одну и ту же тему. Часто заговаривал Анатолий Львович о родной Москве, по которой скучал. Семья его – жена с детьми и пожилой отец – оставались пока в фамильном имении под Волоколамском, где климат был, по его суждению, сыроват. Анатолий Львович мечтал скорее отстроиться в Москве и перевезти семью. Он горько переживал разрушение и разграбление московских святынь французским войском. Пожар, кажется, куда менее огорчал его.

– Любым здравым резонам вопреки Москва была застроена. Курятник на курятнике!

– Но Баженов, Казаков! Столько великих творений восемнадцатого столетия утрачено безвозвратно. Ужели не жалко вам? – возражал Болотин.

Пьянов принуждённо соглашался, однако мыслями был устремлён в будущее. Он переживал из-за стеснённости в средствах, но повторял твёрдо:

– Ничего. Отстроимся!

Большое подспорье видел в образцовых проектах, разработанных архитекторами по заданию Комиссии для строения Москвы.

– Гораздо удешевляет строение. И красиво будет: весь город в общем стиле. Площади, улицы широкие, дома строго в линию. А образ совсем другой, нежели петербуржский. Копирования нимало! Самый дух Москвы будет сохранён, самая суть. Очень хорош проект застройки!

Увлечённость-то Пьянова строительством и решила дело, когда Никита Ильич вдруг бухнул ему:

– А не хотите ли стать североамериканским масоном?

Анатолий Львович смущён был немало и усомнился, отчего же непременно североамериканским? Не лучше ли вступить в братство в родном Отечестве? Однако услыхав, что «истинные вольные каменщики» готовы поделиться сокровенными секретами зодчества, загорелся:

– Это нужно нам нынче. Нельзя отказаться!..

При переговорах с американцами возникло затруднение. Те были рады-радёшеньки принять в ряды своего братства двоих русских вместо одного. Но вот загвоздка. Кандидату полагается пройти испытательный срок прежде, чем он заслужит право посвящения в ученики. Тут Никита Ильич, к церемониям, тем паче заморским, относившийся равнодушно, взял грех на душу: чувствительно наступил Пьянову на туфлю, чтобы молчал, и соврал не моргнув глазом:

– Мой товарищ глубоко постиг масонские истины. Лично по моей рекомендации он принят учеником в русское братство, в котором состою я сам. Посему господин Пьянов вполне достоин стать подмастерьем любой ложи мира.

Хозяев объяснение устроило.

Болотину, как мастеру, не полагалось проходить церемонию посвящения. Внеси первый взнос, поклянись соблюдать устав ложи и хранить её секреты – и свободен. Пьянова принимали с соблюдением положенных ритуалов и в присутствии русского мастера. Обряд прошёл суше и будничнее, нежели такой же в ложе отечественной. Пока товарищ его трепетал от противоречивых чувств, Никита Ильич скучливо озирался по сторонам: скорее бы перешли к делу!..

– Обманным путём проникнув в братство, не уверен, могу ли я теперь считать себя настоящим масоном, – растерянно поделился впоследствии Пьянов.

– Можете. Не сомневайтесь. В чём обман? Не занимался ли я с вами всю дорогу? Мне тут обещан патент на открытие ложи. Посему смело считайте, что первое посвящение приняли от меня. Без ритуала – не обессудьте, по-походному…

Новоявленные североамериканские братья сразу после посвящения приступили к делу: принялись показывать и рассказывать русским, как устроен особняк, где проходила церемония.

Никите Ильичу привелось в своей жизни работать самые разные жилища. Шалаш из еловых веток для лесной ночёвки. Хитро устраивается костёр у входа так, чтобы дымом от сырых веток тянуло внутрь шалаша – отпугивало мошку. Если дымило исправно, встаёшь с головной болью, если костёр потух – скоро поднимаешься опухшим от укусов. Прочное бревенчатое зимовье ставили на крутом речном берегу. Настоящую юрту собирал вместе с телеутами. И материалы сооружений ему были любопытны, и внутреннее устройство.

Между тем ничего принципиально нового в устройстве помещений особняка, предназначенных для собраний ложи, он не нашёл. Кто из масонов не устраивает в домах своих потайных комнат для проведения ритуалов, кто не хранит в тайнике полузапретных книг, вещей для проведения обрядов да предметов, наделённых якобы особой силой – так называемых движимых драгоценностей? Хозяева привели и расчёты расположения тайников, включая толщину стен, и варианты отделки. Они представляли известный практический интерес, но в России другие материалы для строительства, и расчёты, соответственно, тоже свои.

Затем русских членов Ложи истинных вольных каменщиков повели наново знакомиться с городом. Показывали здания, украшенные масонской символикой, но и из этого новости для русских братьев не получилось. Внимательный к мелочам Болотин и влюблённый в масонство Пьянов и прежде при прогулках по улицам самостоятельно приметили циркули с наугольниками, молотки, звёзды да заключённые в треугольник лучистые глаза на иных фасадах. Масоны Нового Света жили вольготно: откровенно заявляли о себе на каждом углу. Хозяева особенно напирали на то, что отмеченные символами дома отличает особая добротность постройки и цемент чрезвычайно крепок.

«Будто школяры», – думал русский о североамериканских братьях. Никита Ильич не скрывал скуки. Либо Моллисон со всеми его товарищами – болваны, возомнившие себя великими строителями и конспираторами, либо его самого за простака держат и подлинных секретов не раскрывают.

Истинные каменщики были, несомненно, патриотами своей молодой страны и гордились своим юным городом, отчасти выстроенным собственными руками. Глубоко сокрушались об уроне, нанесённом ему пожаром, который устроили англичане, бессильные одержать честную победу на поле боя, зато гораздые, подобно Герострату, сжигать великолепные здания и книжные сокровищницы. Русские тайком переглядывались, пряча печальные ухмылки. Улучив момент, Пьянов шепнул Болотину:

– Видели б они Москву!

Между тем мистер Моллисон пояснил, что англичане не рискнули нанести урон частной собственности и сожгли только правительственные и другие общественные здания, потому большая часть города осталась цела, а с нею – и большая часть построек истинных вольных каменщиков.

– Верно ли я понимаю, что дома вы воздвигаете для весьма влиятельных людей? – спросил Никита Ильич, внимательно выслушав сообщение о том, для кого именно были построены сохранившиеся особняки, а также о назначении зданий, погибших в огне. – Правительственные здания, также особняки сенаторов, ну и прочее подобное представляют власть политическую, в свою очередь, усадьбы самых богатых людей можно прямо соотнести с властью экономической. Так?

– Совершенно точно, мистер Болотин! – радостно и гордо подтвердил Великий мастер ложи, лично сопровождавший русских братьев в прогулке по городу. – Вы уловили самую суть!

Не упустив случая польстить гостю, Моллисон добавил:

– Вам буквально написано на роду стать главой ложи!

Болотин игнорировал льстивое замечание, спросил:

– А владеет ли ложа собственной недвижимостью?

– Безусловно! – кратко подтвердил Моллисон.

– Разрушения, причинённые англичанами, навели нас на одну конструктивную идею, – заметил глава Ложи истинных вольных каменщиков, однако развивать мысль не стал.

Вскоре американцы, переглянувшись, стали прощаться и назначили встречу на следующий день. Анатолий Львович на встречу приглашён не был. Никита Ильич, ощутив твёрдость намерения хозяев, защищать интересы товарища не стал, однако, едва оставшись наедине с Пьяновым, опрометчиво пообещал в скором времени рассказать о том, что увидит и услышит.

На следующий день Болотина ждал Моллисон с подробной картой штата Колумбия, на которую был нанесён проект новой застройки. Вот теперь-то гостю из России предстояло услышать нечто совершенно неожиданное.

Оказывается, между всеми постройками, к которым приложили руку мастера ложи, существует магнетическая связь, или, как стало здесь модно выражаться с недавних пор, вибрация. В результате весь столичный штат пронизан незримыми вибрациями. Предполагается, что они должны распространиться на весь Северо-Американский континент.

– Какой же цели служит сей магнетический резонанс?

– Цель триедина – объединение, распространение и процветание.

– Объединение нескольких лож?

– Берите выше! Штаты у нас очень разные: и хозяйство ведут каждый на свой манер, и даже политические предпочтения различаются, – доверительно сообщил Моллисон. – Что касается лож… В каждом штате по Великой ложе, да не по одной, – пожаловался он задумчиво и заключил: – Словом, потребность в объединяющей силе очень велика.

Болотину припомнилось, что в недавней войне Северо-Американские Соединённые Штаты стремились отбить себе Канаду и кое-что ещё из английских колоний. На правах теперь уже своего он лукаво усмехнулся и с фамильярностью, которая здесь считалась, как он успел заметить, в порядке вещей, поинтересовался:

– Полагаю, замахнулись на большее, чем нынешние Соединённые Штаты, однако мне уж не доложите?

Моллисон отозвался тонкой улыбкой.

– Я откровенно назвал вам вторую цель: распространение ложи, её идей и жизненных порядков, ею учреждаемых. Извольте взглянуть!

Производитель работ указал на карту.

– Мы решили усилить вибрации… Или магнетизм – как вам привычнее называть. Мы усилим магнетическое влияние нашего зодчества, нанеся символ прямо на карту города. Смотрите! Вот тут пока что пустырь, однако он уже определён как место под застройку. Тут можно творить по нашему усмотрению. Вот здесь, здесь, здесь – отмечено крестиками – мы выкупили нужные участки в собственность ложи. На них поставим здания, разумеется, с самым строгим соблюдением всех правил. Видите фигуру?

– Внешние точки складываются в равносторонний пятиугольник… А внутренние… Постойте! Получается пятиконечная звезда? – догадался Болотин.

– Совершенно верно! Великолепный символ, не так ли? Уравновешенность и развитие, стабильность и движение. Защита и распространение себя, всеохватность.

Болотина заинтересовало, для чего же такая расточительность.

– Целая территория внутри города оказалась за незримой чертой. Что это значит? Зачем это? Крепость? Нечто сродни магическому кругу?

– О! Вовсе не имеет значения, что располагается внутри фигуры, – улыбнулся Моллисон. – Главное – создать нужные вибрации.

– Да, грандиозный у вас замысел, – произнёс Никита Ильич индифферентным тоном, подавив насмешливую интонацию.

Показалось ему преглупым, что взрослые, влиятельные и даже, по его мнению, весьма ушлые господа затеяли игру, при этом весьма дорогостоящую.

Дальше, впрочем, ему стало уже не до смеха, поскольку дело подошло к патенту на открытие Ложи истинных вольных каменщиков в России и к сопутствующим получению патента ритуалам и наставлениям.

Тут Болотин затеял порядочную рубку и вышел из неё победителем.

Никита Ильич потому ухватился за возможность перейти в североамериканскую ложу, что это давало возможность создать новое братство без опеки «Великой Астреи» или же «Великой Провинциальной ложи», а исключительно по собственному усмотрению. Пустая болтовня большинства знакомых масонов, игры иных в нешуточные политические интриги, а других – в мистические таинства надоели ему.

Болотин много потрудился и, несомненно, превзошёл самого себя как дипломат, убеждая заокеанских братьев предоставить ему полную свободу при установлении иерархических отношений в его будущей ложе, а также определении ритуалов, правил, внутреннего распорядка жизни ложи.

Напирал всё больше на своеобразие русской души, к которому непременно необходимо адаптировать древнеанглийскую систему – а истинные вольные каменщики именно к ней принадлежали. Вы, мол, драгоценные братья, головы изломаете, ежели попытаетесь разобраться, так что лучше предоставьте решать вопросы организации жизни ложи мне самому. Ведь главное что? Чтоб мы с вами общее дело делали, верно?

Североамериканцы отчаянно сопротивлялись такой невиданной свободе, но Болотин ясно дал понять, что в отношениях, построенных по-иному, он не заинтересован нимало. Хозяева принуждены были сдаться. Взамен обещал отправлять регулярные отчёты о деятельности дочерней ложи.

Дальше пошло как по маслу. Болотин узнал, какими методами достигается магнетизм каждого строения в отдельности и осуществляется резонанс вибраций всей их обширной сети. Сетовать на недостаток свежих знаний более не приходилось, хотя ценность этих знаний оставалась для него под большим сомнением.

Глава 3

Они ещё здесь

В последнее время Николай жил так, будто оказался в одном из самых радостных детских снов: когда то бродишь по необычному миру, ничем не сходному с окружающей тебя повседневностью, то побеждаешь врагов одним неуловимым движением и чувствуешь у плеча дыхание невидимых, но надёжных друзей. Он представить не мог прежде, что не во сне и не в младенчестве, а наяву и взрослому может быть так увлекательно. В нетерпении просыпаться утром, так как день сулит новые поиски и открытия…

– Поднимайся! Скорее ко мне!

Голос Алексея доносился сверху, из-за каких-то перегородок, и звучал глухо. Не разобрать: кричит он радостно, или испуганно, или просто напрягает голос, чтобы дозваться своего помощника. Николай помчался по лестнице, перескакивая ступеньки, подстёгиваемый всё же больше любопытством, нежели тревогой. Ну, разве, в самом деле, могло что-нибудь нехорошее приключиться с человеком в пыльном мезонине необитаемого особняка?

Чёрт! Николай преодолел ещё пару ступенек, но остановился, не дотянув и до пролёта.

Лестница была выстроена затейливо: с первого этажа до промежуточной площадки она степенно поднималась широкими и пологими ступенями, обрамлёнными массивной ковкой. Кованые перила витиеватого узора несли на себе широкий, массивный дубовый поручень. С площадки две двери, не самого парадного вида, вели на антресоль. Этот фактически второй этаж существовал только со двора, куда и выходил окнами. На фасаде же кирпичного послепожарного старожила красовались высокие окна парадного зала и полукруглое окно мезонина над треугольным фронтоном. Лестница в мезонин уходила от промежуточной площадки вбок и поднималась с поворотом. Узкая, без украшений, а ступеньки очень крутые.

Кто из господ мог жить в такой скворечне? Точно – не женщины. А слуг стали бы селить над собственной головой?

Николай, держась за дубовый поручень, старался отдышаться поскорее, чтобы не заставлять Алексея Кондратьевича ждать, да и самому не терпелось узнать, что тот обнаружил интересного наверху. Но грудь, как назло, продолжало давить. Не свалиться бы в обморок. Ещё и с лестницы покатишься – выйдет полный позор!

– Ну, где ты запропастился?

Голос Алексея Кондратьевича на сей раз раздался прямо над головой: тот вернулся к лестнице.

– Я сейчас подымусь! – выдавил Николай на остатках воздуха.

– Что, опять худо?!

– Ничего, я сейчас!

По ступеням вниз застучали торопливые шаги.

Тут-то, как на смех, припадок прошёл. Кончиться бы ему секундой раньше!

– Всё, Николай, с меня довольно! – сурово объявил Алексей Кондратьевич.

Николай ещё ни разу не замечал за мягким, по видимости, господином Извольским подобной суровости. Неужели всё?! Сейчас объявит, что ненадёжного пособника в интересных поисках ему не нужно. И настанет пробуждение от радостного сна.

– Держи!

Алексей Кондратьевич, нырнув рукой во внутренний карман, протянул Николаю синенькую. Тот оторопел. Расчёт. Его выгонят прямо сейчас, не дадут даже заглянуть в мезонин!

– Возьми же! Пойдёшь к доктору. Я напишу адрес… Не бойся, – добавил Алексей Кондратьевич, заметив, что парень мешкает взять деньги, – это не в счёт твоей заработной платы, а сверх того. Ты – товарищ мне, и я могу делиться с тобой… Хотя бы тем, что досталось мне легко.

Николай молчал, переживая перемену, которая внезапно свершилась для него во всей картине происшедшего. Алексей Кондратьевич добавил:

– И не в долг. Просто так… Да сколько я буду стоять перед тобой с протянутой рукой?

Он мягко засмеялся.

Николай нерешительно поднял руку. Не взять денег – значит обидеть Алексея Кондратьевича в лучших намерениях. Но брать подарки от господ он не привык. Это противно отдавало… холопством, что ли?

– Алексей Кондратьевич, – решился он, – я и сам заработаю на доктора.

– Знаю, что заработаешь. И знаю, что не отдашь на врача, пожалеешь. Ты ещё не купил всех тех подарков, каких хотел бы, матери и родным, а скоро ехать. Повторю ещё раз, а больше говорить не стану: ты – товарищ мне, а у товарища взять помощь не постыдно.

Николай вспыхнул, забрал купюру и, сделав вид, что возится с потайным карманом, опустил голову, чтобы скрыть краску, залившую лицо. Деньги он отработает Алексею Кондратьевичу. Но как ответит на его добрые слова? Чем оправдает доверие этого образованного, умного, интересного человека? Вытащить из подпола на крепкой верёвке да придержать измерительную рулетку – это ведь ещё не товарищество. Нужно быть на равных по уму, по знаниям. Нужно суметь сообщить нечто значительное и предложить нечто полезное…

– Ну, всё, отлегло у тебя? Можешь идти? Идём же! Я покажу тебе самый настоящий масонский храм!

Они остановились на верхней площадке лестницы перед полуоткрытой дверью, за которой было очень светло.

– А, погоди! Скажи прежде, заметил ли ты, какая черта отличает все особняки из документа Листова, ну, те, на которые хранилась у Листова подшивка смет? Архитектурный элемент в них есть одинаковый. Особенность планировки. Даже у того, что выстроен в сороковые годы, то же. Ну? Подумай!

Алексей Кондратьевич выпалил свою загадку азартно. Николай даже прикрыл глаза, припоминая внешний вид крепеньких домиков.

Они уже осмотрели много разных особняков – из подшивки смет, которую Алексей Кондратьевич называл «документом Листова», а также других, про которые господин Извольский точно знал, что они некогда были выстроены людьми, состоявшими в масонах. Хотя Николай был довольно памятливым, но схожие между собою строения начали путаться в голове. Алексей-то Кондратьевич, в отличие от него, сразу всё записывал – вот и задал вопрос, к которому Николай не знал, как подступиться.

– Вроде обыкновенная у них планировка. Колонны… Так у всех… Львы – там были, а там нету… Да львы – не планировка…

– Молодец, верно, львы и колонны – украшения, а не планировка!

– Зал с большими окнами, высокими потолками… Тоже у всех…

Очень хотелось самому отгадать загадку.

– Бери выше! – воскликнул Алексей Кондратьевич нетерпеливо.

– Выше – крыша, – пожал плечами Николай. – Печные трубы, мезонин. А! Что-то с мезонином.

Ничего-то Николай сам не сообразил, просто понял намёк. Ведь стояли они теперь у входа в мезонин как раз.

– Вот именно, мезонин! Есть же общее? Пошли!

«Мезонинов везде навалом, хоть деревенский дом возьмите», – собрался сказать Николай, но промолчал, ожидая подвоха. Осмотрелся. Помещение просторное и совершенно пустое. Окна на три стороны, и с четвёртой – вход… С чего господин Извольский решил, что тут был масонский храм?