Голубиная книга: истоки и смысл

Калики перехожие. Художник И.М. Прянишников

Соломон освящает Храм. Гравюра XIX в.

В заключение этого краткого очерка долгом считаю предупредить читателя, что, держась в своем исследовании стиха о Голубиной книге строго реального направления, я позволю себе также приводить аналогии из области народных представлений для того, во-первых, чтобы показать имеющееся в данном случае сходство и различие чисто народных представлении от книжных, во-вторых, для того, чтобы лучше осветить наличные факты, в-третьих, ввиду тех соображений, что книжный памятник, пущенный в народное обращение, мог естественно возбудить народные реминисценции, отразить их и на себе или в виде осложнения и смеси образов, или в виде замены одного образа другим, или в виде, наконец, переиначивания самой рамки действия – обстановки происходящего или произошедшего события, трактуемого в данном памятнике.

Списки стиха о голубиной книге

Предварительные выводы о составе стиха и предположения о его редакциях

Прежде чем приступить к книжным источникам стиха о Голубиной книге, я считаю небезынтересным и небесполезным сделать краткое обозрение списков этого стиха. Небезынтересным оно представляется потому, что из обозрения списков возможны предварительные выводы о составе стиха и предположения о его редакциях, а эти предварительные выводы интересны будут в особенности при сопоставлении их с дальнейшими выводами, добытыми более сложным путем, – путем анализа книжных источников. Небесполезным это обозрение является потому, что выводы, сделанные из голых фактов, не осложненных книжными сопоставлениями, не затемненных чужими и личными комментариями, могут иметь некоторого рода ценность, а при сопоставлении этих предварительных выводов с дальнейшими и при возможности их совпадения могут быть если не окончательно отклонены, то, по крайней мере, несколько смягчены упреки в предвзятости идей и в субъективном освещении фактов. Кроме того, это предварительное обозрение списков будет полезно еще и потому, что даст возможность читателю сразу войти в исследуемую область и ознакомиться как с главным, так и со всеми мелочами сложного стиха о Голубиной книге. Всех списков стиха о Голубиной книге 22; из них 16 списков помещено в издании Бессонова «Калеки перехожие» (т. I, с. 269–378), 5 – в «Сборнике русских духовных стихов» В. Варенцова (1860 г., с. 11–39); 1 список – в русских народных песнях, собранных И. Киреевским (ч. I, 1848 г., с. 43); 2 списка Н.И. Надеждина напечатаны в «Русской беседе» за 1857 г. (IV, ч. II, пр. 31 и 34 смеси); 1 список – по рукописи графа А.С. Уварова № 636, из сборника XVII и XVIII вв., напечатан в «Летописях русской литературы и др.», издаваемых Н. Тихонравовым (т. II, 1859 г.); и, наконец, 1 один список В.М. Ундольского из летописного сборника XVII в., сообщенный И. Срезневским, – в Изв. Импер. ак. н. по отделу русского языка и словесности (т. III, с. 47–48). Список Киреевского и два списка Надеждина вошли впоследствии в издание Бессонова: первый – под № 83, а два последних под №№ 90 и 91. Кроме того один из списков Надеждина, записанный у духоборцев, напечатан также в сборнике Варенцова под № 2‐м[5]. Все эти списки не представляют, конечно, отдельных редакций стиха и многие из них есть только варианты, иногда даже весьма незначительные, главных текстов стиха. Между тем Бессонов в своем издании помещает все варианты в неприкосновенной их целости, почитая их отдельными самостоятельными редакциями, чем, естественно, внес много лишнего балласта и сделал книгу неудобной для ученого употребления, как уже давно об этом заметили И. Срезневский и Билярский в своих мнениях о «Калеках перехожих» (см. Изв. Ак. н., т. X, с. 254–249). Рассматривая списки стиха о Голубиной книге и сличая их между собою, нельзя не заметить, что этот стих составной и состоит из нескольких частей. Одни из них существенны и встречаются почти во всех списках с самыми незначительными разноречиями в главном, другие же части не существенны и в тех списках, где они встречаются, варьируются на разные лады. Стих обыкновенно начинается эпическим вступлением, необходимым аксессуаром народных эпических произведений, в котором обрисовывается обстановка события, именно появления или выпадения книги Голубиной, как ключа ко всему тому, что передается далее в самой книге. Это эпическое вступление, за исключением трех списков: 91‐го Бессонова, 3‐го Варенцова и списка Ундольского, где приступа никакого нет, встречается во всех прочих списках, и отличается большим разнообразием. Отвечая вполне эпической неопределенности в № 85, где сказано «по горам-горам, по долам-долам», и следуя той же народной манере в слишком неопределенном обозначении: «из тучи…» в №№ 78, 81, 82, 83, 88, 1, это эпическое вступление в остальных списках начинает постепенно осложняться, приспособляясь, видимо, к содержанию памятника, взятого народом из книжных источников. Так, в №№ 77, 79, 87 и в списке Уварова обстановка события осложняется следующим обозначением: «Близко городу Ерузалимова (или «ко городу к Иерусалиму»), посреди поля Сорочинского, что на камне белыим Алатыри». В № 76 и 86 в это вступление вносится новая черта: «От каменя от Алатыря, от его головы от Адамовой, посреди поля Саричинского». Еще более осложнения и приспособляемости заметно в № 89, где говорится: «По стороны святого града Иерусалима, у дуба Маврийского, у чудного креста Леванитова, у святой главы Адамовой». В № 80, 4 и 5 обстановка опять несколько меняется, отличаясь еще более точным обозначением: «на славную на Фавор гору, ко чудну кресту к животворящему, ко тому ко камню ко белатырю, ко честной главы ко адамовой». И, наконец, в белорусском списке Надеждина № 90 обстановка переносится уже на Русь: «што на матушке на Святой Руси, на Святой Руси на подсветноей, што на той горе Саирачинскоей». Итак, это эпическое вступление, отсутствуя совершенно в трех списках, а в других, переходя от эпической неопределенности до более точного и приспособленного к памятнику обозначения, есть, очевидно, народная приставка. Самое разнообразие формулы этого вступления говорит об отсутствии твердых книжных устоев в данном случае, которые содержали бы народную фантазию в более определенных границах. Из всего сказанного можно сделать предварительное заключение, что первая часть стиха о Голубиной книге есть эпическое зачало и, служа обычным аксессуаром эпических народных произведений, не есть существенная часть этого стиха, а есть лишь народная приставка. К эпическому вступлению можно отнести также обрисовку самой книги Голубиной и лиц, собравшихся около этой грандиозной книги с целью узнать из нее великие мировые истины. Но при кажущемся разнообразии в изображении книги Голубиной, а в особенности лиц, собравшихся и беседующих, в этой заключительной части вступления замечается больше устойчивости, чем в его начале. Голубиная книга описывается обыкновенно здесь следующими словами: «И не малая, не великая, долины книга сороку сажень, поперечины двадсяти сажень»; или «эта книга не малая, эта книга великая; на руках держать – не сдержать будет; на налой положить Божий – не уложится». Эта обрисовка Голубиной книги остается во всех почти списках с самыми незначительными вариациями, в которых народная фантазия не преминула воспользоваться богатыми эпическими красками для выражения понятия грандиозности, обозначающей символически великое значение книги Голубиной. Что касается лиц, собравшихся около Голубиной книги и беседующих, то и здесь, при видимом разнообразии этих лиц, замечаются если не положительные книжные устои, то по крайней мере книжные намеки, обусловившие некоторого рода устойчивость в данном случае. Большинство стихов, эпически предварив о том, что к этой книге

Голубиная книга. Художник Н.К. Рерих

«соходилися, соезжалисясорок царей со царевичамсорок князей со князевичамсорок попов, сорок дьяконов…»

представляет беседующими двух лиц, и именно – Володимира Володимировича предлагающим вопросы и Давида Ессеевича отвечающим на эти вопросы, причем имя Володимира варьируется в списках до неузнаваемости по прихоти народной этимологии. Гораздо меньшее количество списков представляет беседующими Волота Волотовича и Давида Евсеевича; причем в списках под № 84, 89 и 90 Волот является сам толкователем или разрешителем вопросов космогонических, Давид Евсеевич – вопросов бытовых, вопросов житейской мудрости, а в списках под № 80 и 81 и в списке Ундольского Волотоман снова является в роли вопрошающего, заменяя Владимира, а отвечает ему тот же Давид Евсиевич. Затем в списках под № 4 и 5 в числе собравшихся князей упоминаются: Псай, Костянтин, Василий сын Акульевич (или Сенакурьевич) и Волотоман Волотоманович. Предлагает вопросы Волотоман, а отвечает все тот же Давид Авсеевич. Это упоминание и наименование нескольких царей, говоря об осложнении редакции стиха, ничего не говорит о его составе, и беседующими остаются все те же два лица. Остается упомянуть еще о двух списках под № 91 и № 3, где является одно лицо Давыд Осеевич или Васильевиць, отвечающее на предложенные вопросы. Итак, заключительная часть вступления, допуская изменения в названиях лиц, говорящие о свободе эпического творчества, в то же самое время в значительном большинстве случаев оставляет беседующими двух лиц. В этом устойчивом факте я позволяю себе видеть уже книжную основу, затемненную, впрочем, различным наименованием этих лиц до того, что в данном случае сквозят лишь намеки на эти книжные устои. Народная фантазия позволяла себе в данном случае некоторого рода свободу, пользуясь тем, так сказать, простором, который является обычным условием народных эпических вступлений. Вслед за вступлением непосредственно следуют вопросы и ответы по космогонии, созданию человека и каст. Эти космогонические вопросы встречаются во всех списках, за исключением одного под № 85, где этих вопросов совсем нет. И в этой части стиха о Голубиной книге замечается некоторое разнообразие. Так, большинство списков представляет одну лишь космогонию без создания человека и каст. Таких списков 12 (см. № 77, 78, 79, 83, 84, 87, 88, 89, 91, 1, 2 и 3); в четырех списках под № 80, 81, 4 и 5 находится космогония без создания человека, но создание каст есть. И, наконец, в остальных четырех под № 76, 82, 86 и в списке Уварова – полная космогония с созданием человека. Это разнообразие может скорее говорить о редакциях стиха, нисколько не умаляя значения этой части в составе стиха о Голубиной книге. Итак, повторяясь во всех списках стиха о Голубиной книге, эта космогоническая часть стиха есть, несомненно, существенная часть Голубиной книги, которая, не изменяясь в главном, могла, очевидно, по разным спискам упрощаться или осложняться. За космогоническими вопросами и ответами следуют вопросы о первенстве или старейшинстве предметов в мире. Эта часть стиха о Голубиной книге есть также существенная часть этой книги, так как, за исключением единственного списка под № 90, встречается во всех остальных списках и притом неизменно в главных своих чертах с самыми незначительными вариациями в мелочах, которые наблюдаются отчасти в перестановке предметов, отчасти в названиях этих первенствующих и старейших предметов в мире. Далее в стихе о Голубиной книге идет сон о Правде и Кривде. Этот сон встречается в большинстве списков, и нет его лишь в списках под № 79, 85, 89, 90 и 91, который равняется № 2‐му Варенцова. Разнообразие, замечаемое в том, что в иных списках Правда побеждает Кривду, а в иных Кривда одолевает Правду, а также и в том, что Правда и Кривда являются под разными образами, то двух зайцев – белого и серого, то двух лютых зверей, то, наконец, двух юношей, есть опять-таки признак редакций стиха и не касается существа и значения этой части стиха о Голубиной книге. По существу своему она есть также необходимая часть книги Голубиной и повторяется неизменно в основной своей идее в большинстве списков. Остается еще указать на сон о древе, который встречается лишь только в двух списках под № 81 и № 4, а в остальных списках стиха о нем нет никаких намеков. Очевидно пока, что этот сон есть позднейшая прибавка и не составляет сам по себе ничего существенного и необходимого в стихе о Голубиной книге. Перехожу теперь к редакциям стиха о Голубиной книге. В вопросе о редакциях стиха по спискам, имеющимся у нас под руками, возможны пока лишь гадательные предположения. Делая попытку определить эти редакции, я обращаю главное внимание при этом на существенные части стиха, а второстепенные в данном вопросе приобретают значение лишь настолько, насколько они способствуют и с своей стороны определению этих редакций. Рассматривая и сличая списки между собою, я прихожу к мысли, что в имеющихся списках стиха можно найти три главных редакции стиха. Первая редакция стиха есть самая простейшая. К ней относится списки под № 79, 85, 89, 91. Признаком этой редакции служат: космогония без создания человека и каст, отсутствие сна о Правде и Кривде. При этом эпической обстановки или совсем нет, или она не слишком сложная; кроме того является один лишь Давид или выводится и Владимир в качестве вопрошающего. Вторая редакция более сложная. Признаками этой редакции могут служить полная космогония с созданием человека, затем сон о Правде и Кривде. Кроме того, более сложная эпическая обстановка с заменой иногда Владимира Волотом Волотовичем и с переменой их ролей. Этим признакам отвечают списки под № 76, 82 (1 Киреевск.), 86 и список Уварова. Третья редакция позднейшая и самая сложная. К этой редакции относятся списки под № 81, 80, 4 и 5. Признаками этой редакции служат космогония без создания человека, но с упоминанием о создании каст. сон о Правде и Кривде, а также отчасти и сон о древе. При этом эпическая обстановка осложняется как более точным обозначением места события, так и упоминанием нескольких лиц, собравшихся к месту события. Есть еще списки смешанные, которые чрезвычайно трудно подвести под какие-либо типы, и могут быть названы смешанной редакцией. К этой редакции относятся отчасти списки под № 77, 78, 83, 84, 88, 1 и 3.

Глава 1. Книжные источники стиха о Голубиной книге. Разбор мнений по данному вопросу. «Беседа трех святителей» как источник стиха о Голубиной книге

В вопросе о книжных источниках стиха о Голубиной книге существует в науке большое разноречие, как мог заметить уже читатель из краткого очерка, помещенного выше. Мы коснемся только основных взглядов. По вопросу о книжном влиянии на стих о Голубиной книге ранее всего был высказан тот взгляд, что источником этого стиха была «Беседа трех святителей». Такого взгляда придерживаются Ф. Буслаев[6], И. Порфирьев[7] и А.И. Кирпичников[8]. Ф.И. Буслаев более других сделал и высказал по данному вопросу. Спрашивается, многое ли объяснил Буслаев этой апокрифической «Беседой» в стихе о Голубиной книге. К сожалению, весьма немногое, так как внимание его было отвлечено главным образом космогоническими мотивами, нашедшими себе обильные аналогии в народных представлениях, а литературную обработку в древних памятниках немецкой литературы[9], и отчасти – физиологическими вставками, вызвавшими у него мысль о сближении стиха с «Физиологом»[10]. Таким образом, у Буслаева является уже несколько источников стиха о Голубиной книге, а именно: народные представления, «Физиолог» и «Беседа трех святителей». К сожалению, Буслаев не анализировал самой «Беседы» и ограничился в данном случае лишь общими замечаниями и теми аналогичными мотивами, которые сами, так сказать, бросаются в глаза. А при таких условиях Буслаев не мог, очевидно, выяснить точно и ясно вопроса, в какой степени влияла «Беседа трех святителей» на происхождение стиха о Голубиной книге, а следовательно, и не обосновал своего взгляда прочным научным образом. С течением времени, с открытием новых памятников и с расширением научного горизонта, стали появляться в новые аналогичные мотивы, рассеянные по памятникам, а с ними начали появляться и новые источники стиха о Голубиной книге. Так, А.Н. Пыпин, как я сказал выше, находит источники этого стиха отчасти в азбуковниках[11], отчасти – в безымянных сборниках[12] и отчасти – в апокрифическом «Свитке божественных книг»[13]. Таким образом, новый аналогичный мотив дает слишком широкое право в данном случае памятнику быть и новым источником других памятников. Такой прием сближения между собою памятников при отыскании аналогичных мотивов, полезный сам по себе как предварительная черновая работа, вряд ли может иметь научное значение в вопросе о влиянии книжных памятников на устные народные произведения. Объясняя отчасти материальный состав данного произведения, этот прием совершенно непригоден для определения среды и лиц, создавших его. По моему мнению, слишком мало указать на аналогичные мотивы, рассеянные по памятникам, для определения влияния одного памятника на другой. Хронология памятников также в данном случае не имеет решающего значения. Необходимо указать на самую возможность влияния одного памятника на другой, обусловленную его внутренним содержанием, его целым составом и теми целями и назначением, какое или вполне заметно, или сквозит в данном памятнике, т. е., другими словами, необходимо в вопросе о влиянии установить тесное внутреннее соотношение памятников между собою, не ограничиваясь при атом одними внешними, механическими сближениями.

Перейдем далее к другому основному взгляду на источники стиха о Голубиной книге. По этому взгляду источник стиха о Голубиной книге находится в апокрифическом «Откровении Иоанну Богослову» или, другими словами, приспособляясь к славянской письменности, в «Вопросах Иоанна Богослова Господу на горе Фаворской». Впервые этот взгляд высказал Н. Тихонравов, признавая, впрочем, этот апокриф только одним из источников стиха о Голубиной книге[14]. А. Веселовский в данном направлении пошел гораздо далее. Он считает уже апокрифические «Вопросы Иоанна Богослова на горе Фаворской» главным источником стиха о Голубиной книге и, сближая при этом эти «Вопросы» с еретическо-богомильской книгой «Liber S. Joannis», старается, видимо, обосновать свой взгляд более прочным научным образом[15]. Этого взгляда придерживается также и В. Ягич[16].

Так как взгляд этот на источники стиха о Голубиной книге представляется в настоящее время последним словом науки, то на нем мы остановимся подолее. Апокрифические «Вопросы Иоанна Богослова Господу на горе Фаворской», или, как этот апокриф называется в рукописях «Слово святого Иоанна богословца о пришествии Господнем, како хощет прийти на землю», имеет свое основание в греческом апокрифическом апокалипсисе Иоанна, о котором упоминают Фабриций в «Codex Apocryphus», t. II, р. 953; А. Birch в «Auctuarium codicis apocryphi Fabriciani», 1804, t. I, p. 243–260 и Grabe в «Spicilegium Patrum», L I, p. 375. Тишендорф издал греческий текст этого апокрифа в «Apocalypses Apocryphae», Lipsiae 1866 г. по 7 спискам: по двум крайне неисправным – Ватиканскому (№ 346) у Birch’а и Виндобонскому у Lambecin (libri octavi Nesselio 119); по трем спискам Veneti Marciani и двум парижским[17]. Хотя эти списки позднейшего происхождения и относятся к XIV, XV и XVI вв.[18], тем не менее, начало этого греческого апокрифа относят к V–IX вв., приняв с одной стороны во внимание некоторые свидетельства самого апокрифа, а с другой – псевдофеодосианский комментарий к грамматике Дионисия Фракийского (§ 14, § 246), который упоминает впервые об этом апокрифе и относится к IX в.[19]

Три святителя. Икона XVII в.

В славянской письменности этот отреченный Апокалипсис встречается также в нескольких списках, из которых самый древний находится в болгарском сборнике XIII в. на л. 51, принадлежащем Императорской библиотеке в Берлине. В. Ягич, открывший и издавший этот сборник в Starine, кн. V, считает этот болгарский список отреченного Апокалипсиса Иоанна прототипом прочих списков, встречающихся в славянской письменности[20]. Ближе всех к этому болгарскому списку XIII в. стоит список XIV в., изданный И. Срезневским в «Памятниках юсового письма», список болгарский по происхождению, по сербской рецензии[21]. Сербский текст этого апокрифа открыл А. Попов и указал в «Описании рукописей библиотеки А. Хлудова», по рукописи № 162, на л. 248, писанной на пергамене в XIV в.[22] По русским спискам этот апокриф издал Н. Тихонравов в «Памятниках отреченной литературы»[23]. Списки эти более поздние (XV и XVI в.) и менее удовлетворительны, как можно заключить по сравнению с греческим подлинником, изданным Тишендорфом. Тем не менее эти «Вопросы Иоанна» перешли к нам без всяких искажений древнегреческого подлинника. Сличение славянского текста с греческим показывает, что и у нас этот апокриф почти не подвергся никаким изменениям; немногие места, недостающие против греческого подлинника в одной славянской редакции «Вопросов», свободно дополняются из другой, так что из двух редакций восстановляется славянский текст, вполне согласный с греческим текстом. Содержание этого апокрифа заключается в следующем: по вознесении Иисуса Христа на небо Иоанн Богослов остался на горе Фавор. Он просил Господа открыть ему, когда будет второе пришествие Его на землю и что будет тогда с небом, землею и морем. После семидневной молитвы Иоанн взят был облаком на небо и поставлен пред лицом небесным (Бога Вышнего); он услышал голос и увидел небо отверсто: «И пакыи слишах глас глаголящи ми[24]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Во все времена люди мыслящие пытались объяснить происхождение вещей, чтобы понять причину их особенностей.

2

C точки зрения исторической выбор одного пути, по которому мы можем идти, лучше тысячи возможных вариантов. Увы, мы не всегда можем сделать выбор сами, потому что более грубая, видимая нить разветвляется на бесчисленное множество мелких, которые порой ускользают от нашего взора.

3

Калеки (калики) часто употребляется в словосочетании «калики перехожие». Это устойчивое обозначение странников, живших преимущественно милостыней и исполнявших преимущественно духовные стихи и былины. Сейчас чаще употребляют написание через «и», но в настоящем издании мы сохраняем в нескольких местах авторский вариант, чтобы облегчить в случае необходимости поиск источников, на которые ссылается автор. – Ред.

4

Замечу здесь кстати, не касаясь стиха о Голубиной книге, что, как идеальному направлению, вращающемуся преимущественно в области чувств, – в разработке памятников, – подобных исследуемому нами, более всего пришлась по вкусу мифологическая экзегеза – удоборастяжимая и удобоприменимая ко всякому эпическому материалу, так точно и реальное направление в своих поисках и добывании фактов выказывает временами склонность к бенфеевской теории заимствования.

5

Помета «епископ» В. Варенцова NN – принадлежит мне.

6

Ф. Буслаев. Очерки, т. I, с. 455, и т. II, с. 18.

7

И. Порфирьев. Народные духовные стихи и легенды. Прав. соб. 1869. Сентябрь. С. 63.

8

Галахов. История русской словесности. 2-е изд., 1880, с. 201.

9

Ф. Буслаев. О влиянии христианства на славянский язык. 1848. С. 78.

10

Ф. Буслаев. Исторические очерки. Т. II. Ст. «О народной поэзии в древнерусской литературе». С. 20.

11

А.Н. Пыпин. Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских. СПб. 1857. С. 139.

12

Ibid., с. 142 и 148.

13

А.Н. Пыпин. Ложные и отреченные книги русской старины. Русское слово 1862. Февраль. С. 53.

14

См. 33-е присуждение учрежденных П.Н. Демидовым наград. Разбор книги «Калеки перехожие» П. Бессонова, составл. Н. Тихонравовым. СПб. 1865. С. 204–205.

15

А. Веселовский. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе. СПб. 1872. С. 152, 153 и 165.

16

Archiv für slavische philologie. См. статью «Die Christlich mythologische Schicht… V. Jagic. В.I. H. I. 1875. С. 86.