Пастушок

– Слушай, Аська! Я всё-таки не могу понять, почему под стражу взяли девчонок, а не парней?

– Женечка, нельзя быть такой тупой в двадцать один год! Для психологического эффекта, чтобы девчонкам стало обидно и они дали нужные показания на парней! Сильнее всего следователи всегда давят на самых слабых – на матерей, на детей и на инвалидов! Это рациональнее.

Женька медленно прикурила, щуря глаза.

– Угу. Теперь ясно. А провокатор, который девочек посадил – он, вообще, кто? Известна его фамилия?

– Нет, он скромный и предпочёл держать её втайне, – ответил дядя Володя, – и это правильно. Истинные герои должны заботиться не о собственной славе, а о престиже страны. Если же герой случайно получит кирпичом в морду и все друг друга поздравят с этим событием, что тогда останется от престижа?

Женька молча глотала дым и сбивала пепел. «Скорая помощь» уже сворачивала к суду.

Глава пятая

Судебные приставы проводили Асю и Женьку в конвойное помещение. Коридор был длинным. Пришлось идти мимо журналистов, которые покидали зал заседания, чтобы только взглянуть на двух медработниц. Спрашивать их пока ещё было не о чем. Вдвое больше корреспондентов было на улице, под двуглавым орлом с когтистыми лапами. Им давал интервью статный джентльмен с тонкими усами, который вышел из здания покурить. Женька догадалась, что это один из двух адвокатов. Всюду стояли бойцы Росгвардии. Среди них торчали какие-то левоватые мужики в форме казаков, с пышными усами и при холодном оружии. Они также смотрели на Асю с Женькой, особенно на последнюю, потому что она была длинноногая и несла саквояж. На входе её достаточно вежливо попросили его открыть. Она это сделала.

– Тут у вас одна наркота, – пошутил майор, заглянув вовнутрь.

– Да почему же одна? – обиделась Ася, – у нас ещё и взрывчатка! Евгения Николаевна в среду так сделала укол одной пациентке, что Департамент московского здравоохранения чуть не рухнул.

Все ещё раз взглянули на Женьку очень серьёзно. Она слегка покраснела. В конвойной комнате был второй двуглавый орёл, которого почему-то забыли одеть в форму конвоира. Под ним, на узкой кушетке, лежала девушка с острым носиком и косичками. На ней были слишком широкие для неё потёртые джинсы, туго затянутые ремнём, кроссовки и свитер. Рядом на стуле сидела очень красивая белокурая женщина средних лет, державшая на коленях офисный чемоданчик. Это была адвокат. У другой стены стояло ещё одно двухголовое существо. В отличие от орла, оно было в форме, и не с когтями, а с автоматами. При ближайшем ознакомлении выяснилось, что это – два человека. Судя по их глазам, глядевшим на девушку и её адвоката с полным бесстрашием, автоматы были заряжены. Когда Ася с Женькой вошли, оба автоматчика, как и все фехтовальщики в коридоре, стали отслеживать преимущественно вторую. Адвокат встала, освобождая стул. Девочка испуганно покосилась.

– Мужчин прошу удалиться, – распорядилась Ася, как только Женька поставила саквояж около кушетки, – я буду её осматривать.

Автоматчики продолжали глядеть на Женьку.

– Не полагается, – отозвался один из них.

– Что не полагается? – удивилась Ася, – больных осматривать?

– Помещение покидать им не полагается, – объяснила вежливая защитница, – они строго придерживаются устава. Придётся с этим смириться. Я адвокат. Меня зовут Ксения. Это Анечка.

– А где Машенька? – поинтересовалась Ася, садясь на стул. Она обращалась к Анечке, которая суетливо приподнялась и сказала «здравствуйте». Когда Женька встретилась с ней глазами и улыбнулась, она сперва заморгала, затем ответила очень осторожной, слабой улыбкой.

– Машенька сидит в клеточке, – удовлетворила красавица-адвокат любопытство Аси, – держится за решётку и плачет, глядя на маму, которая тоже плачет. Я должна выйти? Или мне лучше остаться?

– Остаться, – сказала Ася, пощупав девочке пульс, – но рот открывайте только тогда, когда я вас буду просить об этом! Анечка, сядь и скажи мне на ухо, что тебя сейчас беспокоит?

Разговор шёпотом длился более двух минут. Вопросы врача были продолжительнее ответов революционерки, которые иногда прерывались хлюпаньем её носа. Все остальные стояли молча. Видимо, сделав некие выводы из беседы, Ася взяла у Женьки тонометр, затем – градусник. И давление, и температура у девочки оказались повышенными.

– Два кубика анальгина, – холодно дала Ася команду Женьке. Потом взглянула на Ксению, – боль её беспокоит. Причины могут быть две. Более конкретный диагноз можно поставить только в стационарной клинике. Но любая из двух причин требует немедленной госпитализации.

– Объясните это судье, – пожала плечами Ксения, видимо уязвлённая повелительным тоном Аси.

– Такая возможность есть?

– Пойдёмте, попробуем. Только будет гораздо лучше, если сперва напишете заключение.

Стол имелся. Стул придвигала Ксения. Пока Женька вводила девочке анальгин и корчила рожи, чтобы её рассмешить, Ася за столом развернула такую масштабную писанину, что признаки нетерпения начала проявлять даже адвокат, уж не говоря про двух автоматчиков, хотя Женька, ставшая обезьяной, нравилась им по-прежнему. Наконец, поставила Ася точку и, взяв листок, отправилась с адвокатом в другую комнату. В совещательную. Их не было минут десять. Всё это время Женька сидела с Анечкой, и они улыбались одна другой, как две ненормальные. Разговаривать запрещалось, поскольку Женька не обладала врачебными полномочиями.

– Пошли, – сказала ей Ася, когда вернулась. Она вернулась одна и была мрачна. Женька поднялась.

– Вы уже уходите? – очень тихо спросила Анечка.

– Да, – ответила Женька – проститься ведь было можно, – ещё увидимся! Давай руку.

Анечка улыбнулась и протянула руку. Рука была очень тонкая и казалась почти прозрачной. Ася и Женька крепко её пожали и быстро вышли.

Приставы и бойцы Росгвардии кое-как спасли их от журналистов. Те всё равно пытались им задавать разные вопросы, крича на весь коридор. Но две медработницы понимали, что лучше не реагировать, потому что любое слово, произнесённое ими, будет оформлено сучьими комментариями и вряд ли принесёт пользу. Гвардейцы их довели до самой машины.

– Ты говорила с судьёй? – обратилась Женька к своей напарнице, когда дядя Володя завёл мотор и «Скорая помощь» тронулась.

– Говорила.

– Ну, расскажи!

– Охота тебе? – пожала плечами Ася, взяв сигарету, – вхожу, а она сидит, кофе пьёт вместе с секретаршей и прокуроршей. Все три хохочут – похоже, над анекдотом. Какой-то доктор наук, судя по лицу, что-то им читал с телефона. Я эту мразь рукой отодвинула, объяснила судье, что речь, скорее всего, идёт о почечной недостаточности, нужна госпитализация. И официально вручила ей заключение.

– А она?

– Сказала: «Спасибо, мы примем к сведению». И выставила. Лениво махнула ручкой – иди, мол, к чёртовой матери, не мешай анекдоты слушать!

Дядя Володя вырулил на Садовое. Женька крепко задумалась, глядя вдаль, на поток машин и стёкла домов, сияющие под солнышком. Даже здесь, где всё было сделано человеческими руками, приход весны впечатлял, менял настроение, уносил мечтами к дальним дорогам.

– Аська, там был орёл? – вдруг спросила Женька. Ася курила, слегка опустив стекло и слушая ветер.

– Какой орёл?

– Двуглавый, с когтями.

– Был. На стене. И в зале суда он висит. А что?

– Как думаешь, он отпустит двух этих мышек?

– Вряд ли, – ответил дядя Володя, переключая скорость, – он двухголовый. Если, к примеру, два человека долго вместе живут, у них с трудом выйдет даже простое дело. А доброта – штука сложная.

Через сорок минут, читая в смартфоне новости, Ася с Женькой узнали, что их недавнюю пациентку вместе с подельницей Мещанский районный суд города Москвы оставил под стражей.

Глава шестая

Лёшка слыл жеребцом. Кроме Розы Викторовны, имевшей обыкновение раздеваться перед ним полностью, сразу после чего он звал её мужа, к нему захаживали две дамы существенно помоложе. Обе они проживали в третьем подъезде, который был за углом. Звали их Захарова Лена и Андрианова Катя. Вторая пользовалась гораздо большим успехом, так как была очень высока ростом и симпатична лицом. Все её считали самой скандальной личностью в доме, что было правдой только отчасти, поскольку трезвая Андрианова ненавидела всех пассивно и молча. Именно всех. Лёшка не являл собой исключение. Он ведь был всего лишь деталью в сложном механизме судьбы Катьки Андриановой. А любая деталь подлежит замене.

Четырнадцатого марта, вечером, Ирка, идя со станции, натолкнулась на эту сладкую парочку у подъезда. То есть, не совсем парочку, потому что на руке Катьки был рыжий смешной котёнок. Котёнка этого Ирка сразу узнала. Он жил в подвале, где, собственно, и родился. Ему шёл четвёртый месяц. Два его блюдечка очень мило стояли на кирпиче, под кустом. Жители двора, как могли, заботились о малышке – меняли в блюдечке воду, в другое блюдечко подливали свежее молоко, клали на кирпич кто шпротину, кто колбаску. И теперь Лёшка, в руке которого были ножницы, угрожал отрезать котёнку ушки. Он лязгал ножницами над самой его головкой и громко ржал. Рыжий симпатяшка, не понимая степень опасности, весело отбивался лапкой. Он был ещё очень глупый и ко всем ластился, потому что его пока ни разу не обижали. Катька Лёшке орала, чтоб он не смел калечить животное, и толкала его свободной рукой. Само собой разумеется, трезвым в этой компании был один лишь котёнок.

У Ирки было неважное настроение, потому что она почти всю дорогу болтала по телефону с Женькой. Та рассказала ей о своей поездке в Мещанский суд. Плюс к тому, усталость. Подойдя к Лёшке, Ирка вцепилась в ножницы, за одну секунду вырвала их из его руки и бросила на дорогу. Лёшка остолбенел. Потом рявкнул:

– Падла косая! Давно по морде не получала?

– Правильно сделала, между прочим, – еле ворочая языком, хихикнула Андрианова, – нечего ножницами махать! Ирочка, привет.

– Добрый вечер, Катя, – сказала Ирка и неожиданно для себя самой дала Лёшке в глаз. Удар получился – у Ирки был разряд по гимнастике, а пьянчуга едва стоял на ногах. Короче, он грохнулся. Андрианова изумилась так, что выронила котёнка. По счастью, тот сумел приземлиться очень удачно и не обиделся. Но он понял, что всем тут стало не до него. Пока он бежал в подвал, Лёшка смог подняться и схватил Ирку за горло. Была бы Ирке верная смерть, кабы Андрианова не вцепилась в левую руку обиженного придурка, а с правой не совладал бы Гиви. Он выбежал из подъезда, услышав шум. Так Ирку спасли. Катька оттащила в сторону Лёшку, который провозглашал на весь городок, что он – не расист, но негры с грузинами должны знать своё место. Гиви, взвалив на плечо визжащую Ирку, которая рвалась в бой, внёс её в подъезд. Только закрыв дверь, отпустил.

– Ты зачем связалась? Он ведь больной человек, законченный алкоголик! Сперва убьёт, потом будет думать, за что убил.

– Я тоже больная! – вскричала Ирка, маленько утихомирившись, – мне плевать! Он хотел рыжему котёнку уши отрезать!

Гиви задумался.

– Значит, ты всё сделала правильно. Молодец. Но только прошу тебя, в следующий раз не лезь сама драться. Зови меня. Или Алика.

– Хорошо, – улыбнулась Ирка, – спасибо тебе, генацвале! Ты очень вовремя подоспел. Серёжка там как?

– Какие-то у него проблемы с лёгкими начались.

– Пневмония, что ли?

– Возможно. Иммунитет – на нуле, любая болезнь может появиться на ровном месте. Зашла бы, что ли, проведала!

– Не сегодня. Возможно, завтра. Спокойной ночи.

– Пока.

Они разошлись по своим квартирам. Лёшка на улице всё орал. Потом Андрианова, кажется, увела его в свой подъезд.

Ирка торопливо выпила чаю, приняла душ, надела халатик и, взяв гитару, отправилась к Керниковским. К её немалому удивлению, дверь открыла Ленка Смирнова – та самая, что жила на втором этаже, с мамой Валентиной Егоровной и двумя несовершеннолетними дочками. Вид Смирнова, прозвище у которой было Смирновка, имела самый дурацкий: толстые шерстяные носки с дырками на пятках, старые джинсы с дырками на коленках, фланелевая рубашка без всяких дыр, которые бы не сделали её хуже, и мокрая половая тряпка в руке. Волосы Смирновки были взлохмачены ещё больше, чем накануне, когда она пила джин, кроткие глаза её сквозь очки глядели на Ирку жалобно и устало.

– Ты что здесь делаешь? – удивлённо спросила Ирка.

– Мою полы, – пропищала Ленка, – Дмитрий Романович попросил Мариночке что-нибудь приготовить, его сегодня не будет. Я заодно решила порядок маленький навести.

– Дмитрия Романовича не будет? А почему?

– Ну, как почему? Ведь он же мужчина! Видимо, у него какое-то дело возникло по этой части в Москве.

– Идите сюда! – крикнула Маринка из своей комнаты. Судя по её голосу, прозвучавшему в унисон с Ленкиным обычным нытьём, она с нетерпением ждала Ирку и очень сильно грустила. Но вскоре выяснилось, что это не совсем так. Накинув на дверь цепочку и войдя в комнату вслед за Ленкой, Ирка увидела, что гитара лежит себе на комоде, а на столе, рядом с ноутбуком, стоит уже опустевшая двухлитровая банка смородиновой наливки и два стакана. Пахла наливка неимоверно. Весь воздух в комнате был густым, приторным и липким.

– Зачем ты это ей принесла? – строго обратилась Ирка к Смирновой. Та заморгала, бледная и готовая разрыдаться.

– Это не водка!

– Без тебя вижу, что не водка! Я спрашиваю, зачем ты это ей принесла?

– Да что я, не человек? – вознегодовала Маринка, – не могу выпить раз в две недели, когда мой папочка трахается? Отлично, что принесла!

Приставив свою гитару к книжному шкафу, Ирка уселась верхом на скрипучий стул. Ей самой хотелось. Но не наливки, которую Валентина Егоровна делала из смородины, выращенной на дачном участке. Перебродивший сироп, вот что это было такое. Ирка поморщилась, представляя его во рту. Маринка – живая копия её мёртвой подруги Ритки, сидела в кресле-коляске, глядя глазами чёрными и бездонными. На ней было красное платье, чулки и туфли. Дочь Дмитрия Романовича всегда выглядела так, будто ожидала карету, которая повезёт её прямо в Лувр.

– Ты сама-то будешь? – спросила она у Ирки.

– Я бы не отказалась. Но разве нет другого чего-нибудь? Даже коньяк лучше, чем эта сладкая самогонка!

– Леночка, принеси из папиной комнаты коньяку. И несколько бутербродов сделай. Но только руки вымой сперва.

Ленка, кинув тряпку, утопала. Видимо, бутерброды были уже готовы, так как вернулась она буквально через минуту. За это время Ирка с Маринкой успели лишь переброситься парой реплик о новом фильме Бессона. Коньяк Смирновкою был доставлен прямо в стакане, наполненном на две трети, а замечательные поделки из хлеба, сыра и колбасы она принесла в тарелочке. Ирка залпом выпила весь коньяк и жадно умяла бутерброд с сыром. Потом взяла с колбасой. Ленка и Маринка допили перебродивший сироп, после чего первая опустилась на четвереньки и стала опять мыть пол.

– Это на тебя так Лёшка орал? – спросила она у Ирки, плаксиво шмыгая носом.

– Да, на меня, – зевая, сказала Ирка, – я рыло ему начистила. Он хотел котёнку отрезать уши.

– Какому? Рыжему?

– Да.

– Значит, ты спасла их обоих, – раздула ноздри Маринка, глядя на Ленкин зад, обтянутый джинсами и ритмично качавшийся взад-вперёд, – я бы за котёнка ему перегрызла горло. Клянусь. Плевать мне на Андрианову. Пусть попробует мне хоть слово сказать!

– Она за него не полезет драться, – сказала Ленка, сполоснув тряпку в ведре, – она в феврале мне очки разбила не из-за Лёшки. Нужен он мне!

– А из-за чего?

– Да из-за того, что эти очки были дорогие. Ей стало завидно.

Во дворе завыла автосигнализация. Вскоре смолкла. Ленка, хлюпая носом, подползла к шкафу и наклонилась ещё сильнее, чтобы протереть пол под ним.

– Будем заниматься? – спросила Ирка, доев второй бутерброд. Маринка устало сморщила носик.

– Нет, давай отдохнём сегодня. Ты слишком мало спишь. Ложишься в час ночи, а встаёшь в шесть. Как у тебя сил хватает на всё? За четыре вечера умудрилась с целым подъездом перезнакомиться и со мной два раза позаниматься!

– Я превосходно сплю в электричке, – пожала плечами Ирка, – ведь мне до Новогиреево ехать час. И обратно – столько же.

– Ты смеёшься? Два часа сна! – воскликнула Ленка, почти засунув башку под шкаф, – мне бы и пяти не хватило! Мне нужно семь. И это сейчас, пока не работаю! А вот если найду какую-нибудь работу, буду спать восемь. Иначе я просто сдохну.

– Почему два? – не поняла Ирка, – я ведь не только в поезде сплю. Маринка сказала правильно – я ложусь в час ночи, а встаю в шесть.

Ленка поднялась, чтоб снова сполоснуть тряпку. Они с Маринкой переглянулись.

– Но это бред, – сказала последняя.

– Почему? – удивилась Ирка.

– Как почему? Ты хочешь сказать, что по ночам спишь?

– Конечно. Я по ночам очень крепко сплю.

– Под рояль?

Ирка улыбнулась. Ей уже было сладко от коньяка. Ленка и Маринка внимательно на неё глядели.

– Да, под рояль. Он играет тихо. Звучат лишь верхние клавиши – ми, ре, соль, до, ми, ре, до, ля, соль. Ведь вы его даже и не слышите!

– Мы не слышим, – взволнованно согласилась Ленка, опять вставая на четвереньки, – никто не слышит, как этот рояль играет, кроме тебя! Это очень странно.

– Здесь ничего нет странного. Я ведь вам говорю, он играет тихо. Трогают только верхние клавиши. Они тихие.

– Это бред, – резко повторила Маринка, – с этим роялем всегда было всё в порядке. Ты допускаешь мысль, что тебе мерещится?

– Нет, Марина, я такой мысли не допускаю. Но спорить я по этому поводу не намерена.

– Хорошо. Тогда объясни – как ты можешь спать, будучи уверенной в том, что кто-то в пустой квартире трогает эти чёртовы клавиши?

– Я привыкла.

– Вот это уж точно бред! К такому нельзя привыкнуть даже и за всю жизнь, а ты с этим ужасом провела только пять ночей! Я тебе не верю. Ты не могла к этому привыкнуть, Ира! Ты шутишь.

– Нет, не шучу.

Ленка примирительно засопела, ползая с тряпкой. Маринка, наоборот, разозлилась и стала есть бутерброд. Чавканье одной и хлюпанье носом другой рассмешили Ирку. Коньяк качал у неё в башке какие-то звонкие и весёлые колокольчики.

– Хорошо, я всё объясню. Кто-то очень хочет мне доказать, что Бог существует. Поэтому за стеной, где никого нет, играет рояль. Но я не боюсь, потому что кто-то – добрый и щедрый. Он подарил мне пуговицу с уродливой двухголовой птичкой.

– Жалкий подарок, – набитым колбасой ртом злобно пробубнила Маринка, – и жалкое доказательство.

– Да, по поводу доказательства я согласна. Пускай предъявит другое.

– Твою отрезанную башку?

– Зачем ты так шутишь? – проныла Ленка, вставая на ноги, – вот возьму сейчас и уйду!

– Смирновка, ты лучше сядь, отдохни. Всё чисто. Спасибо.

Ленка, очень довольная похвалой, отправилась в ванную – вымыть руки, ведро и тряпку. Но на обратном пути она завернула в другую комнату, где ещё остался коньяк. Когда она вновь присоединилась к Ирке с Маринкой, последняя говорила, жуя второй бутерброд:

– Я в Бога не верю. Сказать тебе, по какой причине? Я не могу понять, как можно поверить в Бога! Физически не могу этого понять. Вот я в понедельник видела сон. Мне приснился Тишка.

– А это кто? – перебила Ирка. Ленка, усевшись с ногами в кресло, плачущим голосом объяснила:

– Это её ирландский терьер, который полтора года назад попал под машину.

– Да, да, он самый, – снова застрекотала Маринка, – он повторил моё приключение. Но ему повезло сильнее, он мучился только час. Так вот, в понедельник он мне приснился. Сон был такой. Стою на лесной дорожке, под ярким солнцем, и кричу: «Тишка, Тишка!» И Тишка вдруг появляется. И мы с ним бежим наперегонки по этой самой тропинке! Как я бежала! Так наяву ни один человек не может бежать. Со мной мчался Тишка – довольный, радостный. Его глаза сияли от счастья!

Маринка вдруг замолчала. Две её слушательницы думали, что она продолжит. Но она снова стала есть бутерброд и громко причмокивать. А потом начала облизывать свои пальчики, на которых остались крошки.

– Ну, и что дальше? – спросила Ирка.

– Дальше? Сон кончился. Я проснулась.

– И что ты этим хочешь сказать?

– А то, что это был рай. Я была в раю. Я до глубины души ощутила это всей своей кровью.

Ирка от удивления повернулась к Ленке. Но та зевала. И тогда Ирка спросила, опять взглянув на Маринку:

– Но если это был рай, что тебе мешает поверить в Бога?

– А то, что всё это было слишком чудесно и распрекрасно. Если за две минуты я чуть с ума не сошла от счастья, то как можно представить вечность, наполненную таким небывалым счастьем? Я допускаю боль, растянутую на вечность. Но такой блеск в глазах Тишки – нет! Это невозможно. Это обман.

– Почему обман? – удивилась Ленка, – в чём здесь обман? Тишка был весёлый! Помню, однажды мы с ним на рынок пошли – я, он, Юля, Оля …

Тут зачирикал дверной звонок. Досадуя, что прервали, Ленка вскочила и понеслась открывать.

– Сперва спроси, кто, – велела Маринка, – вдруг Андрианова?

Но цепочка уже гремела. Потом заскрипела дверь.

– Мамочка, ты что, ночевать здесь будешь? – послышался голос девочки.

– Нет, я скоро приду, – ответила Ленка, – скажите бабушке, что я трезвая!

– Как стекло, – нахально издеванулась другая девочка, явно старшая, – смотри, с лестницы не свались, а то разлетишься вдребезги! А ну, дай-ка мы поглядим, что там происходит…

– Юлька, не смей так с матерью разговаривать! – заорала Ленка, – ой, что вы делаете? С ума сошли? Караул! На помощь!

Но ей никто не помог, поскольку и Ирка успела уже понять, что крики о помощи, хохот, брань и рыдания в этом доме звучат по поводу и без повода. Не хватало лишь санитаров. С силою двух молодых кобыл протопав по коридору, Оля и Юля без церемоний просунули рожи в комнату.

– Добрый вечер, – хитро взглянула на них Маринка, – что вам угодно? Руслана мы здесь не прячем. И алкоголь не употребляем.

– Гоните её домой, – попросила Юля, – пожалуйста! Ей ведь завтра на собеседование!

– Опять? Ну ладно, сейчас прогоним. Только, пожалуйста, отвезите меня к Серёжке.

Девочки с радостью согласились, хоть Ленка сзади орала, чтобы они шли немедленно спать, без них разберутся! Но спать, в итоге, пошла она, а Оля и Юля весело подкатили коляску с Маринкой к двери, перетащили через порожек и довезли до следующей квартиры. Сзади шла Ирка с гитарой. Дверь открыл Алик – маленький, тощий, смурной таджик. Девчонки его шутливо начали бить, а Маринка, имевшая с ним натянутость по причине кормления им голубей, а не воробьёв, без всяких расшаркиваний спросила:

– К Серёжке можно?

– Да, – сказал Алик и, к удивлению всех, помог затащить Маринку в квартиру. Видимо, он был чрезмерно пьян. Две девочки, пожелав всем спокойной ночи, заторопились к себе, на второй этаж. А Ирка самостоятельно повезла Маринку к Серёжке.

Глава седьмая

Серёжке едва исполнилось тридцать шесть. Но он умирал. Его короткая жизнь промелькнула ярко. Но без следа. Он был из интеллигентной семьи потомственных москвичей. Хорошее воспитание помогло ему стать виртуозным вором. Но виртуоз – не всегда профессионал. Поскольку Серёжка чистил карманы ради спортивного интереса, а интерес не берётся из ниоткуда, а стимуляторы интереса не стимулируют здравый смысл и инстинкт самосохранения, он садился в тюрьму из-за ерунды. После тридцати, получив в наследство двухкомнатную квартиру, рецидивист обменял её на однушку, затем по-быстрому совершил ещё два обмена и таким образом очутился здесь, в Павловском Посаде. Ленка Смирнова на него клюнула, разомлев от его симпатичной внешности, остроумия и привычки сорить деньгами. Но деньги быстро растаяли, и когда жених обокрал невесту, чтобы купить наркотики, их пути решительно разошлись. При этом друзьями они остались. И все соседи Серёжку очень любили, ибо он не был злым. Весь последний год он чувствовал себя плохо, но продолжал безобразничать. И процесс стал необратимым.

Был уже первый час, когда Ирка, держа гитару в левой руке, правой закатила кресло с Маринкой в маленькую Серёжкину комнату. Их визит не был неожиданным, так как Дмитрий Романович накануне предупредил Серёжку, что его дочь, возможно, к нему заглянет, и не одна. Посему Серёжка лежал на своём диване вполне одетый. Рядом с диваном сидел малюсенький чёрный пёс. Его звали Гром. Серёжка его подобрал на улице год назад, когда этот самый Гром ещё был щенком. Точнее сказать, отобрал – у Лёшки, который начал вертеть щенка за задние лапы, чтоб рассмешить Захарову. В одиночку Серёжка бы не управился. Но с ним шёл от озера Алик. Вырвав у дворника лом, маленький таджик предельно корректно попросил Лёшку щенка отдать. Лёшка поорал, но отдал. Так маленький чёрный пёс стал другом Серёжки и получил кличку Гром. Он, как и Серёжка, очень любил смотреть телевизор. Этим как раз два друга и занимались, когда припёрлись Маринка с Иркой.