Прощание с коммунизмом. Детская и подростковая литература в современной России (1991–2017)

В начале 1920‐х годов большевики приступили к проекту ликвидации безграмотности, считая, что создать коммунистическое общество невозможно без поддержки образованного пролетариата. Ко времени революции две трети жителей Российской империи не умели читать – в отличие от ситуации в Западной Европе, где большинство даже бедного населения достигло грамотности уже к середине XIX века23. Большевики считали поголовную грамотность необходимым условием политической мобилизации, следуя знаменитому высказыванию Ленина: «Безграмотный человек стоит вне политики, его сначала надо научить азбуке. Без этого не может быть политики»24. Надежда Крупская, жена Ленина, возглавила усилия по координации крайне успешной кампании по ликвидации безграмотности, начатой в 1920‐х годах по всей бескрайней территории нового Советского государства25. Во многих регионах население, для которого русский язык не был родным, училось читать и по-русски, и на родном языке; таким образом закладывалась основа нового типа национального строительства, по сути имперского, с русским языком, выполняющим функцию lingua franca для всех советских граждан26. В этом контексте развитие литературы для детей являлось частью значительно более широкого проекта, прививающего коллективистские убеждения всему населению Советского государства.

Строительство новых и расширение функций существующих публичных библиотек стало краеугольным камнем кампании по ликвидации безграмотности, начиная с открытия первой советской народной библиотеки в 1918 году27. С 1920‐х и до конца 1950‐х годов Советы организовали тысячи библиотек по всей стране, создав широкую систему поддержки массовой грамотности28. Начиная с 1930‐х годов, детские библиотеки, которым уделялось много внимания в Советском Союзе, а после Второй мировой войны и во всем советском блоке, играли центральную роль в образовании молодежи29. В течение всего советского периода в детских библиотеках происходила такая культурная деятельность, как постановка пьес, организация концертов, празднование революционных торжеств и военных годовщин, подготовка художественных выставок30. Хотя детские библиотеки при школах существуют по всему миру, в западном опыте нет параллели советскому феномену детской библиотеки как отдельного учреждения31. Это само по себе демонстрировало особую важность для советской власти возможности выделения ресурсов на развитие детской культуры и обеспечение привилегированной позиции детей в советском обществе.

По всей стране советские детские библиотеки превратились в оживленные культурные центры, укомплектованные хорошо обученным персоналом, чьей основной задачей была помощь детям в выборе надлежащего чтения32. Эти учреждения сформировали разветвленную сеть всесоюзных, региональных и местных библиотек с колоссальными коллекциями; библиотеки служили регулярным местом внешкольного времяпрепровождения для поколений советских детей, а также их родителей, бабушек и дедушек.

Неудивительно, что кампания по ликвидации безграмотности и развитие государственных библиотек увеличили нужду в новых книгах и периодических изданиях, которые с начала 1920‐х годов сразу же стали выпускаться как государственными, так и частными издательствами. Государственное издательство (Госиздат), основанное в 1919 году, за первые два года работы выпустило 59 миллионов экземпляров печатной продукции, большинство которой распространялось бесплатно33. Госиздат занимался тем, что выпускал малое число наименований большими тиражами; эта практика продолжалась в течение всего советского периода и в большой степени определила рынок детской литературы в СССР34. После Первой мировой и Гражданской войны еще неоперившаяся социалистическая экономика не могла сразу обеспечить остро необходимые потребительские товары, и правительство провозгласило новую экономическую политику, разрешившую возвращение к малому частному предпринимательству, что, среди прочего, привело к возникновению пятидесяти восьми новых издательств. К середине 1920‐х годов в России существовало уже более шестисот частных издательств35.

Основание в 1919 году государственного Института детского чтения свидетельствовало о попытке как-то организовать эту бурно развивающуюся деятельность; сразу же возникла нужда в рекомендательных списках литературы и выявлении неподходящих или вредоносных для детей произведений36. Несмотря на попытки поощрять определенную литературу для детей, 1920‐е годы все же остались в истории советского издательского дела временем плюрализма. Постановление Центрального комитета партии от 18 июня 1925 года «О политике партии в области художественной литературы» провозглашало «нейтральность стиля», разрешающую определенную степень стилистической свободы37. Возможность конкуренции государственного и частного в экономической сфере, радикальные эксперименты в политической и культурной сферах, относительная независимость артистического самовыражения – все это благоприятствовало процветанию советского авангарда и стимулировало расцвет советской детской литературы и культуры в целом. Это была эпоха, когда Корней Чуковский, Самуил Маршак, Борис Житков, Виталий Бианки, Владимир Маяковский, Даниил Хармс и многие другие создавали те шедевры, которые до сих пор читаются и заучиваются наизусть в России и русскоязычных сообществах по всему миру. Это было время, когда климат, царивший в детской литературе, еще позволял публиковать свои стихи для детей авторам, чьи работы находились под подозрением или критиковались режимом, – например, таким известным поэтам, как Осип Мандельштам и Александр Введенский38. Основанное журналистом Львом Клячко издательство «Радуга» превратилось в идеальную платформу для публикации экспериментального искусства для детей; на высоте своего успеха «Радуга» публиковала свыше ста наименований произведений для детей в год39. Трагическое окончание этого артистического расцвета хорошо известно: вместе с отменой нэпа, введением ограничений на частное предпринимательство в области издательского дела, утверждением в 1928 году первого пятилетнего плана и основанием в 1930 году «Объединения государственных издательств» (ОГИЗ) необычайное новаторство и разнообразие совсем еще молодой советской детской литературы пришло к концу.

Изменения в культурной жизни начала 1930‐х годов оказались чрезвычайно важными, в частности, и для детской литературы; в апреле 1932 года государственным декретом был создан Союз советских писателей. Как и многие другие профессиональные союзы, организованные в то время, Союз писателей выполнял двойную роль: с одной стороны, представлял интересы своих членов, с другой – регулировал и контролировал их деятельность40. Союз писателей сразу же получил возможность предоставлять значительные привилегии и материальную поддержку своим членам, включая выплату авансов в счет последующих гонораров, техническую и юридическую помощь, поездки в дома творчества, кооперативные квартиры, возможность отдыха в элитных санаториях и лечения в специальных больницах и поликлиниках. Детям писателей полагались особые ясли и детские сады, летом – особые пионерские лагеря41. Тем не менее существовала огромная разница в распределении благ; для большинства членство в Союзе гарантировало всего лишь относительное материальное благополучие. Несмотря на то что целью Союза было обеспечение нужд советских писателей – тогда у них высвободится время для творческой работы, – на практике эта помощь сводилась к минимуму42.

Внутри Союза писателей детские писатели представляли собой небольшой, но достаточно влиятельный сегмент. К 1979 году только 206 из 7270 писателей считались детскими; им полагались те же привилегии, что и всем другим членам Союза43. Время создания Союза писателей в 1932 году совпало с повсеместным внедрением метода социалистического реализма в качестве официальной эстетики коммунистической партии, да и сам Союз немало способствовал этому процессу. Термин «реализм» в данном случае совершенно неверен, поскольку государство поощряло социалистическую фантазию, прославляющую простых советских героев труда и их промышленные и сельскохозяйственные достижения44. Под знаменем социалистического реализма в произведениях с предписанным счастливым концом вымышленные рабочие демонстрировали неослабевающий оптимизм и пропагандировали главенство коллектива над нуждами индивидуума. Среди произведений для детей одним из самых известных примеров стала опубликованная в 1940 году книга Аркадия Гайдара «Тимур и его команда», повествующая об обаятельном тринадцатилетнем подростке, под водительством которого группа местных пионеров начинает опекать семьи бойцов Красной армии. Подростки борются с хулиганами, помогают детям, чьи отцы на фронте, утешают семьи павших солдат. В этом случае жизнь начала имитировать искусство; известно, что эта книга вдохновила на создание множества тимуровских команд – групп детей, которые мечтали помогать взрослым и принялись, подражая своему герою, делать добрые дела. Этот пример проливает новый свет на термин «реализм» в качестве обязательной эстетики, поскольку такое крайне идеализированное изображение героев не столько отражало реальность, сколько предлагало новые модели социального поведения.

Ключевым моментом в развитии советской детской литературы стало создание в 1933 году Центральным комитетом коммунистической партии ДЕТГИЗа, то есть Детского государственного издательства, с Максимом Горьким и Самуилом Маршаком в качестве главных инициаторов этого процесса. В 1936 году Маршак основал при издательстве популярный журнал «Костер», публикующий прозу и поэзию для детей. Среди сотрудников журнала были такие знаменитые авторы, как Корней Чуковский, Михаил Зощенко, Агния Барто и Сергей Михалков45. ДЕТГИЗ стал основным издательством, печатающим детскую литературу, его головное отделение находилось в Ленинграде. В 1963 году ДЕТГИЗ был переименован в издательство «Детская литература». Издательство просуществовало под этим именем до 1992 года, когда опять было переименовано в ДЕТГИЗ. К концу 1970‐х годов «Детская литература» являлась одним из 150 советских издательств, печатающих детские книги, журналы и газеты, что показывало значительный размах издательского дела в тот период46. К 1970‐м годам публикация детских периодических изданий достигла невиданного расцвета – двадцать восемь газет и сорок журналов для юных читателей47.

Среди культурных учреждений, занимавшихся созданием и распространением детских книг в СССР, наиболее важным, без сомнения, была полностью контролируемая государством школьная система с ее обязательной учебной программой для всех советских детей. Разрабатываемая и контролируемая министерством просвещения обязательная школьная программа для детей от семи до восемнадцати лет включала восемь лет изучения русского языка в дополнение к изучению национальных языков для детей, проживающих в республиках, где русскоязычное население не являлось большинством. Многое из того, что было опубликовано для детей в Советском Союзе, включалось в буквари и учебники или предписывалось в качестве обязательного домашнего чтения – так называемой внеклассной литературы. В книгах и учебниках по истории дети читали об Октябрьской революции, Ленине, Родине, Советской армии, а начиная с 1960‐х годов – и о покорении космоса. Задача этих текстов заключалась в том, чтобы привить детям чувство патриотизма, мечты о героизме, правильное отношение к труду, желание стать частью общего дела дома и в школе, ненависть к расовой дискриминации в других странах48. Таким образом закладывался нужный социальный фундамент. Подростки изучали русскую и мировую классику – произведения Пушкина, Толстого, Чехова, Диккенса, Марка Твена, Джека Лондона, О. Генри и многих других. Эти тексты входили в список обязательного чтения в старших классах школы, остались в программе после 1991 года и остаются там до сих пор – много лет спустя.

Как и в других областях культуры, в детской литературе существовала государственная цензура. Она возникла еще во времена Российской империи, но с приходом к власти большевиков роль цензуры заметно усилилась; сначала цензура появилась в форме Революционного трибунала печати, созданного в 1918 году, потом была передана в подчинение Главному управлению по делам литературы и издательств49. Главлит занимался всеми аспектами советской жизни, включая цензуру афиш, радиопрограмм, музыкальных изданий и даже оформления почтовых конвертов50. В среде, где все публикации жестко контролировались, у детской литературы была довольно большая степень свободы; по словам Катрионы Келли, детская литература стала «убежищем для талантливых людей, которые не могли выражать свои антиреалистические эстетические предпочтения во взрослой [литературе]»51. Детская литература оказалась наименее контролируемой сферой культуры, иногда почти совсем свободной от цензуры52. Большая часть цензуры в детской литературе осуществлялась за счет самоцензуры, распространявшейся на сомнительные политические высказывания, секс, смерть и другие табуированные темы, которые считались неподходящими для детей53.

Еще одним важным культурным феноменом, заслуживающим упоминания за свое неоспоримое, хотя и неоднозначное влияние на детскую литературу, стал Максим Горький, человек и миф. Роль Горького в организации учреждений, определяющих жизнь советской детской литературы, таких как Союз советских писателей и ДЕТГИЗ, не говоря уже об эстетической программе социалистического реализма, превратила его в самого влиятельного человека в истории советской детской литературы. Его собственные произведения для детей наряду с личным вмешательством в судьбу многих писателей во время сталинских чисток обеспечили ему репутацию и основателя, и в буквальном смысле спасителя советской детской литературы. После смерти в 1936 году при до сих пор вызывающих сомнения обстоятельствах Горький превратился в вездесущую икону советского детского литературного канона и советской литературы в целом: редкая публикация о детях и детстве обходилась без возвышенной преамбулы, прославляющей гениальность, душевное благородство, многочисленные достижения и личные жертвы, принесенные Горьким ради великой коммунистической идеи. В этом смысле очень типично предисловие к книге «Воспитание поколений. О советской литературе для детей» (1960):

Всю жизнь Горький помнил, как трудно ему было в детстве и юности находить хорошие книги, помнил, какое могучее влияние оказали они на его жизненный путь.

С огромными усилиями, сквозь дебри макулатуры пробивался он в годы отрочества к литературе, обогащающей ум и сердце, рождающей волю к действию. Не потускневшие с годами воспоминания об этих мучительных и радостных поисках были одним из важных стимулов пристального внимания, которое до последних дней жизни уделял Горький детскому чтению. […] Может быть, ни в какой другой области литературно-общественной деятельности Горького не проявилось так отчетливо его умение связывать теорию с практикой, энергично находить самый верный и короткий путь от принципиального положения к живому действию, приносящему непосредственную пользу людям.

Гораздо раньше, чем это стало общепризнанным, Горький говорил, что литература для детей по идейной насыщенности и художественным качествам должна по меньшей мере стоять на уровне передовой литературы для взрослых. Эту мысль он неустанно пропагандировал и развивал. Размышляя о том, какой должна быть детская книга, Горький сформулировал важные теоретические положения, довел их до практических выводов и поставил перед литературой для детей задачи на много лет вперед54.

И здесь, и в других многочисленных примерах жизнь Горького и важнейшая роль книг в его становлении как писателя и человека служили фундаментом, на котором строилась вся история советской детской литературы в более широком смысле. Этот сюжет-в-сюжете превращает Горького и в воплощение самой сути советской детской литературы, и в ее главного персонажа. В качестве героя и одновременно организационной структуры Горький становится необходимейшей постоянной, благодаря чему интонация этих повествований, заимствованная из житий святых, стала в дальнейшем вызывать в многочисленных советских читателях отвращение, и наследие Горького оказалось запятнано коллективной антипатией и, хуже того, равнодушием. Хотя в биографии Горького трудно отделить факты от вымысла, нельзя отрицать ту огромную роль, которую он сыграл в создании советской детской литературы: эта роль снова и снова демонстрировала центральное место детской литературы в идеологической повестке Советского государства55.

В целом необычайная и беспрецедентная организационная система, которая поддерживала формирование советского канона детской литературы, обеспечила этому канону яркую и долгую жизнь, не говоря уже о его продолжающемся влиянии. Несмотря на серьезные изменения в этой системе, возникшие после 1991 года – нехватка бумаги в начале 1990‐х, появление сначала многочисленных мультимедийных франшиз, а потом элитных издательств и интернет-публикаций, – тот культурный продукт, который был создан этой системой, продолжает жить как внутри современной России, так за ее пределами. Один из уроков постсоветского опыта заключается именно в том, что организационная система может поменяться очень быстро, однако это не означает, что так же быстро поменяются люди, воспитанные внутри этой системы, не говоря уже о тех культурных ценностях, которые эта система породила.

Жанровое разнообразие советской детской литературы

В процессе развития канона советской детской литературы в нем установилась и определенная система литературных жанров. Эта система насаждалась повсеместно: через издательства и выбор книг и журнальных публикаций; через библиотеки и устройство их каталогизации; через книжные магазины и их разделение на отделы; через учебные программы и списки обязательного чтения, через университеты и исследовательские институты и темы, которые выбирались для изучения и преподавания. Очевидно, что наличие системы жанров не уникально для советского периода: классическая система жанров была сформулирована еще Аристотелем и Горацием, позднее Никола Буало определил неоклассическую систему жанров. Эти системы влияли на развитие литературы в течение тысячелетий; повлияли они и на тексты, создававшиеся на русском литературном языке в XVIII веке56. Рене Уэллек и Остин Уоррен в основополагающем труде «Теория литературы» замечают, что жанры сами по себе являются общественными институтами, подобно церкви, университету и государству, поскольку они тоже органические формы человеческого самовыражения57. Другое определение жанров, предложенное представителями Франкфуртской школы, определяет жанры как способы воспроизведения идеологии, предназначенные для закрепления статус-кво, или как структуры, где культурные конфликты решаются в художественной форме58. Все вышеперечисленные определения применимы к пониманию жанров, принятому в советской литературе, в которой представления о детях и детстве воспроизводились с завидным постоянством.

В советской детской литературе преобладали пять главных жанров: книжки-картинки, сказки, стихи, проза в короткой и в длинной форме – рассказы и повести, а также научно-познавательные книги59. Все дети, росшие в Советском Союзе, постоянно сталкивались как с этими формами, так и с возможными поджанрами – приключенческой повестью, научной фантастикой, литературной сказкой, школьной повестью и исторической прозой. Хотя эти жанры обнаруживаются во множестве других традиций, теоретический подход к ним, присущий советским литературоведам, а также огромный объем текстов, соответствующих этим формам, указывают на необходимость изучения того, как они функционировали в советском контексте и какое оказывали влияние на литературный процесс.

Хорошо известным примером внимания к жанровой структуре, проливающей свет на социальную значимость представлений о мире, закодированных в мировой литературе, является исследование романа и его жанрового предшественника, эпоса, Михаилом Бахтиным60. Для нас наиболее важно положение Бахтина о том, как представления о социальной реальности и человеческой субъективности закодированы в эпосе и как они закодированы в романе. Бахтин наглядно показал, что эпос долгие столетия изображал героя и героизм статически, тогда как более новая форма – роман – кардинальным образом изменила, причем относительно быстро и с удивительной гибкостью и подвижностью, портрет нового протагониста. В романе герой наделен способностью к развитию и личностному росту: он персонаж, зависимый от своей социальной среды, и он же, в свою очередь, формирует и трансформирует эту среду. Таким образом, Бахтин иллюстрирует возможность личностной агентности и социальной мобильности, которые по-разному укоренены в каждой из жанровых форм. Опираясь на такое представление о жанре, где именно жанр становится концептуальной основой для понимания субъективности, агентности и социальной активности, мы приступим к изучению того, каким советские книжки-картинки, сказки, детские стихи, рассказы и повести, а также научно-познавательные книги представляли себе ребенка-героя и каким они его изображали.

Старейшим письменным жанром сочинений для детей, не только в русской традиции, но и в литературе многих других народов, считается учебное пособие для начинающих, часто называемое букварем или азбукой. Понятно, почему именно эта литературная форма возникла первой: эволюция всех других литературных жанров зависела от умения ребенка читать. Созданная в 1574 году «Азбука» Ивана Федорова является первым печатным русским букварем; через несколько десятилетий появились буквари Василия Бурцова-Протопопова (1634), Симеона Полоцкого (1679) и Кариона Истомина (1694)61. Первые два века своего развития русская детская литература состояла преимущественно из букварей и азбук, многие из которых теперь расценивались бы как самые первые книжки-картинки. Среди тех, кто внес свой вклад в развитие этого жанра в XIX веке, – Лев Толстой, чьи новаторские азбуки для крестьянских детей были призваны прививать представителям крестьянства нравственные устои и хорошие манеры, одновременно обучая их чтению и письму. Букварь оказался полезным общеевропейским образовательным инструментом, помогающим распространению грамотности среди детей в эпоху развития печатного слова; таким образом, именно буквари стали предшественниками современных книжек-картинок.

В Советской России букварь и книжка-картинка были жизненно необходимы, поскольку одной из важнейших задач, стоящих перед страной, являлась ликвидация безграмотности. Неслучайно единственной советской детской книгой, удостоившейся премии имени Ханса Кристиана Андерсена, присуждаемой Международным советом по детской книге (IBBY), оказалась именно «Сказочная азбука» Татьяны Мавриной, опубликованная в 1969 году и отмеченная этой премией в 1976‐м62. Основанная на дореволюционной эстетике русского народного искусства, эта невероятно красивая книга олицетворяла собой саму суть советского представления о жанровой системе, сочетая в себе сказку, азбуку и книжку-картинку63.

Хотя российские книжки-картинки появились в конце имперского периода, в 1920‐х годах они радикально изменились под влиянием обусловленной революционными событиями творческой энергии русского авангарда. Раннесоветские книжки-картинки продолжают вызывать восхищение инновационными и выразительными иллюстрациями, о чем свидетельствует множество посвященных им выставок и исследований64. Советские книжки-картинки 1920‐х годов внесли уникальный вклад в развитие детской литературы; они свидетельствовали об огромной важности для большевиков именно визуальной культуры. Если кино было тем главным средством, благодаря которому государство планировало воспитывать в населении, в большинстве своем неграмотном, революционный дух, то книжки-картинки – это аналог кино, но для маленьких детей. Многие хорошо известные иллюстраторы советских детских книг, такие как Владимир Лебедев (1891–1967), Владимир Конашевич (1888–1963), Юрий Васнецов (1900–1973), Алексей Пахомов (1900–1973) и Евгений Чарушин (1901–1965), сформировались во время художественной революции 1920‐х годов. Они впитали в себя стиль русского авангарда и, в свою очередь, сами оказали на него немалое влияние.

Ко многим советским иллюстраторам известность пришла именно благодаря тому, что они оформляли сборники русских народных сказок. В 1920‐х годах критики подробно обсуждали, годятся ли детям первого в мире социалистического государства в качестве подходящего материала для чтения сказки с их королями и королевами, царями и царицами из феодального прошлого65. Одним из первых, кто нападал на этот жанр, оказался С. Полтавский с напечатанным в 1919 году памфлетом «Новому ребенку – новая сказка». Там говорилось, что сказка – это «буржуазная идеология», отображающая «языческие суеверия» и прославляющая «хищность»66. Подобная критика продолжалась, сказку записали в устаревшие жанры, романтизирующие правящие элиты, насаждающие в детях кулацкие замашки и «буржуазные идеалы»67. Однако сказки, после горячих дебатов 1920‐х годов, утвердились в советской детской литературе как чрезвычайно важный жанр. Этот жанр в русском контексте обозначал целый ряд разных форм, таких как «волшебные сказки» и «народные сказки», которые записывались в XIX веке учеными-этнографами Александром Афанасьевым и Владимиром Далем68. Сказки, пришедшие из других культур, – «зарубежные сказки» и «сказки народов мира», из которых наиболее известны сказки Ханса Кристиана Андерсена, Шарля Перро и братьев Гримм, – были не менее популярны в Советской России, чем стилизации, то есть «авторские сказки» Александра Пушкина и других русских поэтов-романтиков. Фольклор этнических меньшинств, проживающих в СССР, – «сказки народов СССР» – стал важным поджанром в более поздний советский период, так же как сказки Алексея Толстого (1883–1945), Аркадия Гайдара (1904–1941), Лазаря Лагина (1903–1979) и Павла Бажова (1879–1950), написанные в духе социалистического реализма69. В конце советского периода сказки были неразрывно связаны с детской культурой, поскольку считалось, что они являются одной из первых повествовательных форм, через которые дети воспринимают окружающий мир. В 1987 году известный библиограф Инесса Тимофеева сформулировала характерные для конца советского периода взгляды на сказку: