Я вижу тебя, хотя вокруг нас кромешный мрак, вижу твой страх – даже не страх, а первобытный ужас, который превращает тебя в дикое, запуганное животное. Мне противно лицезреть твои судорожные корчи; я прихожу к мысли, что ты недостоин того дара, что вручила тебе природа – дара зрения.

Сегодня, сейчас я лишу тебя этого дара, и ты будешь жить так, как пристало червям вроде тебя, – в беспросветной, первозданной тьме, что предшествовала рождению этого мира…

Ты издаешь отчаянные невнятные звуки сквозь кляп, дергаешься, извиваешься всем телом в тщетных попытках вырваться, но путы держат крепко. Твое лицо перекошено, глаза выкатились из орбит, по лбу и вискам градом стекает пот.

Почти нежным движением я беру ложку с остро наточенными краями и подношу к твоему лицу. Когда холодный металл касается разгоряченной кожи, ты вздрагиваешь, а твои конвульсии усиливаются многократно.

Передумав, я убираю ложку и освобождаю тебя от кляпа. Кричи – тебя никто не услышит, я позаботился об этом. Кляп был нужен для того, чтобы ты хранил молчание, пока я вёз тебя сюда.

Но, к моему удивлению, ты не кричишь, хотя дыхание с хрипом вырывается из горла.

– Стой, не надо, слышишь, не надо, я тебя прошу!..

Торопливый, срывающийся на визг, шепот в темном и узком помещении, наполненном запахом пота и страха, удивительно уместен. Я понимаю: именно этого шепота и не хватало для полноты картины…

– Прошу, не надо, кто бы ты ни был! Я сделаю… проси всё, что угодно!

Я молчу. Хриплое частое дыхание бьет по моим барабанным перепонкам. Я буквально могу осязать переполняющий тебя ужас, трогать его, наслаждаться им.

– Всё, что угодно? – тихо, бесцветным голосом заговариваю я. Таким голосом вещала бы сама Тьма. – Что именно?

– Деньги… Да, деньги!.. Я всё отдам, только не делай этого, не убивай меня!..

Я издаю легкий смешок.

– Но я не собираюсь тебя убивать…

Шумное дыхание на мгновение дает сбой. Ты не веришь ушам от радости.

– Спасибо, спасибо… Я никому не скажу, просто выпусти меня…

– Я не убью тебя, – продолжаю я так, словно меня не прерывали, – я просто возьму вот эту ложку, – ты её чувствуешь – и извлеку тебе глаза, так, как извлекают жемчужину из раковины… Очень нежно, очень аккуратно я вырежу тебе глазные яблоки. Не волнуйся, ты почти ничего не почувствуешь, у меня есть опыт в этом деле… Я не убью тебя, ты будешь жить, но в темноте… Вечном мраке…

Ты хрипишь от тошнотворной паники, хрипы переходят в полурёв-полувой.

– Нет, нет, ты совсем рехнулся, псих долбанный?!. Чего тебе надо-то, а? Давай договоримся? Слышь, брат, давай договоримся, а? Ну?..

Я опять тихо усмехаюсь. Ты что, хочешь договориться со своей судьбой? Она уже предопределена.

– Мне ничего от тебя не нужно, дурачок, – ласково говорю я. – Ты ничего не можешь мне дать.

Твое лицо застывает, точно причудливая маска смерти. Это уже не отчаяние, это прострация. Секунду спустя оно оживает, претерпевая ряд мимических метаморфоз – неверие, страх, удивление сменяют друг друга – и, наконец, наливается бессильной злобой.

– Ты, сука, ответишь, ты ответишь мне, тварь! Ты понял, сволочь? Я тебя из-под земли достану!..

Ты вопишь, а слюна брызгает на меня. Я не ощущаю брезгливости и не отстраняюсь.

Когда ты выдыхаешься, я качаю головой.

Пустые слова… Как ты меня достанешь? Мы в объятиях тьмы, ты не видишь меня, не знаешь, ни где мы, ни как сюда попали. Ты мне совершенно не страшен. Это в мире продажных чиновников и легализованных преступников, что подчас одно и то же, ты можешь угрожать мне. Но не в моем мире.

– Из-под земли достанешь? – повторяю я мечтательно. – Нет, дружок, ты меня никогда не найдешь. Быть может, я пройду рядом с тобой, а ты не увидишь меня в своем вечном мраке… Чтобы узнать, нужны глаза…

Ты снова кричишь дурным голосом. Эти вопли надоедают мне, и я затыкаю тебе рот кляпом. Крики переходят в мычание. Забавно, в страхе человек издает громкие звуки; для чего? Чтобы нашли враги?

Я подношу ложку к уголку глаза. Ты зажмуриваешься, дергаешь головой, но ремни не дают свободу маневра. Я слегка надавливаю…

Мычание становится прерывистым, похожим на истерические хихиканье сквозь подушку. Если бы ты не дергался, было бы не столь больно…

Между заостренным краем ложки и кожей показывается кровь. Я резко давлю ложкой, и она легко входит между веком и глазным яблоком, будто в подтаявшее масло. От тебя исходят новые звуки, вроде хлюпанья. Возможно, это кровь проникла по слезному каналу тебе в носовую полость? И ты теперь давишься ею?

Быстрыми и точными движениями я отделяю глаз от глазодвигательных мышц.

– Не кричи, – приговариваю я, не обращая внимания на шум, который ты производишь. – Тебя никто не услышит. Я вырежу твои глаза. Отныне они мои. Отныне твой мир – царство тьмы. Царство, откуда когда-то вышел и я.

Глава 1

Я припарковался там же, где и обычно: между газетным киоском и старым дубом, росшим совсем близко от стены многоквартирной девятиэтажки. Проходившая мимо группа школьников в мокрых от дождя куртках окинула мою тачку восхищенно-завистливыми взглядами.

Заглушив двигатель и включив свет в салоне, я повернулся к Кире Выборновой, которая сидела рядом, и широко улыбнулся.

– Хочешь зайти? – опередила мой вопрос Кира.

– Страж цитадели дома?

Лукавая улыбка на круглом лице Киры – улыбка, которая должна была продемонстрировать, что она прекрасно понимает ход моих примитивно-похотливых мыслей, – мгновенно пропала.

– Не называй так мою маму, Гардер!

Я хмыкнул.

– Ну ладно, прости, Кира… Нет, заходить не буду, в другой раз. А ты не фамильярничай, у меня есть прекрасное имя.

– Ах, извините, дражайший Евгений свет Александрович! И почему это в другой раз? Куда вы направляете свои благословенные стопы? – Она отбросила ехидно-вежливый тон и продолжила: – Ты же один живешь, куда ты вечно пропадаешь? Будешь сидеть один дома?

– Буду думать о тебе, – серьезно сказал я, взяв Киру за руку и пропустив свои пальцы между ее пальцами. – Ты ж не захотела остаться на ночь.

Она отвела глаза.

– Не сегодня.

– Ты всегда так говоришь.

– Женька, имей совесть! – вспыхнула Кира, но руку не выдернула. – В прошлом месяце я чуть ли не каждую неделю оставалась у тебя. Ты слишком привык, что всё идет как ты хочешь, а на мои интересы тебе…

– Ну все-все, зай, хватит…

Я привлек ее к себе и поцеловал. Она сразу расслабилась.

Несколько секунд мы целовались, предоставляя возможность поучиться этому нехитрому делу школьникам, спешившим в сумерках под дождем от остановки к домам спального района и зыркавшим в нашу сторону. Хотя неизвестно, так ли уж им необходимо этому учиться…

Наконец, мы насилу оторвались друг от друга. Кира шепнула «Пока!» и, прихватив сумочку и зонт, вышла из машины. Когда дверца открылась, в салон ворвался прохладный и влажный воздух.

Я лениво проследил, как Кира раскрывает зонт и идет к подъезду, не оглядываясь и виляя круглой упругой попкой, затянутой в супероблегающие джинсы. Да, Кира сексуальна, причем ее сексуальность естественна, а не нарочита и всегда притягивает мужские – и иногда и женские – взоры. Она далеко не худышка, но благодаря тонкой талии, которую она унаследовала от матери, так же как и белокурые волосы, не кажется полной.

Наш роман длился около двух месяцев, гормональная волна у меня уже пошла на убыль, и я с неудовольствием стал замечать, что Кира обладает кое-какими иными качествами, кроме сногсшибательной походки, умения делать тайский массаж и выдающегося размера груди. Меня уже начали напрягать ее обидчивость (правда, в комплекте имелась и отходчивость), мелочность и очень узкий кругозор, из-за которого с ней подчас скучно разговаривать. Насколько я понял, Кира намерена была продолжать наши отношения, пока не наступит Рагнарек, однако меня такая перспектива не радовала, и чем дальше, тем меньше.

Мои близкие друзья – Глеб, Дима и Юрка – называли меня баловнем судьбы, зажравшимся ловеласом и прочими, более суровыми словами, которых не найти в словаре Даля; впрочем, называли с плохо скрываемым восхищением. Дело в том, что кроме Киры у меня совершенно случайным образом завелась еще одна подруга – Наташа Сидоренко – фотомодель и жгучая брюнетка, не обладавшая такими пышными формами, как у Киры, зато очень высокая, за метр восемьдесят, и с ледяными глазами на бледном аристократическом лице. Когда она надевала каблуки, большинство мужиков ей в пупок дышали, что, естественно, не способствовало поднятию мужской самооценки. К счастью, мне повезло и с ростом, который позволял ходить рядом с этой высокой и холодной эльфийкой и не казаться при этом жалким гномом.

Вот Наташа, как ни странно, начитанна и остроумна (иногда даже слишком), но в то же время, по моему скромному мнению, чересчур зациклена на себе и карьере фотомодели. В общем-то, насколько я понял, она согласилась со мной встречаться, только чтобы иметь гарант того, что в ее личной жизни всё хорошо. Ни о какой любви до гроба и речи не шло. Я не сомневался, что если ее пригласят на Ибицу на фотосессию известного фотографа Дориана Ферье, о чем она давно мечтает, то она умчится в тот же день, мгновенно позабыв о простом парне по имени Евгений Гардер.

Димон мне как-то шутя и без задней мысли сказал, что причина моей популярности – БМВ седьмой модели черного цвета, которую мне подарил отец на двадцатипятилетие. Я с ним не спорил: тачка действительно производила впечатление почти на всех людей обоего пола. Батя, конечно, раскошелился неслабо, но почему бы и не раскошелиться на единственного сына, если ты преуспевающий бизнесмен, и от этой покупки твой банковский счет не претерпит особых изменений?

Отец, признаться, баловал меня такими подарками нечасто, но если баловал, то с размахом. После окончания института, например, он купил мне однокомнатную квартиру почти в центре Роднинска. Так что на сегодняшний день мне абсолютно не на что было жаловаться.

Причина того, что я встречался сразу с двумя девушками, которые не подозревали о существовании друг друга, заключалась не в желании жить красиво, как представители золотой молодежи, что имеют целый гарем фотомоделей, не в неумении расставаться и не в скрытых мужских комплексах. Во мне с детства жил чертик, вынуждающий меня иногда совершать глупые и рискованные поступки, ходить по лезвию бритвы и с болезненным любопытством ждать, чем всё закончится, как, например, сейчас, когда я завел параллельные отношения.

Я понимал, что всё это глупости; даже не глупости, а дурь в ее высшем проявлении. Но поделать ничего не мог. Хотелось рисковать, хотелось ощущать вкус адреналина, когда чувствуешь, что живешь по-настоящему…

Заведя двигатель, я задом выехал из тупичка, в котором припарковался, и в стремительно сгущавшихся сумерках поехал по проспекту Лермонтова на юго-восток, прочь от новостроек в сторону центра. Фонари вдоль дороги уже горели, в их желтоватом свете сверкали капли дождя. Игрушечная собачка на приборной панели покачивала головой с осуждающим видом: ей не нравилось мое нечестное поведение по отношению к Кире и Наташе… Хотя, возможно, я ошибался, и она качала головой очень даже одобрительно.

Несмотря на сырость, холодный дождь и наступающую ночь, движение на улице было оживленное. Прохожих тоже хватало.

Заметив освещенный прожекторами продуктовый магазин «Хозяюшка», я вовремя вспомнил, что нужно купить молока, яиц и хлеба, и, включив поворотники в последнюю минуту, завернул на парковку.

Когда я вылез из нагретого салона, влажный холод жадно лизнул меня в щеки. Я накинул капюшон и, втянув голову в плечи, заспешил к магазину. Кассирша в белой рубашке и красном галстучке проводила меня ленивым взглядом. Обширный павильон, заставленный рядами товаров, оказался не таким многолюдным, как представилось мне снаружи, когда я глянул внутрь через прозрачные двери. Возле полок с молочными продуктами стояла одна-единственная посетительница – странноватого вида шатенка в очках, красном пальто, вязаной шапочке, из-под которой на спину ниспадала толстая коса, и серых перчатках. Она чрезвычайно внимательно разглядывала длинные ряды йогуртов, нахмурившись и едва заметно шевеля губами, будто не могла вспомнить, что ей нужно. На одном плече у нее висел старенький рюкзачок.

Я схватил первый попавшийся тетрапакет с молоком, десяток яиц в пластиковом чехле, одну из последних булок бородинского хлеба и двинулся к кассе. Девушка окинула меня рассеянным взглядом сквозь стекла очков, после чего снова вернулась к изучению йогуртов. Расплатившись на кассе, я добежал до машины и поехал дальше. Собственно, ехать было всего ничего – практически сразу завернул в переулок Лобачевского, где фонари не работали, поэтому было темно, как в ночном лесу, если не считать освещенных окон домов.

Почти тотчас за поворотом свет фар выдернул из темноты какой-то продолговатый предмет на дороге, ближе к правой обочине. Мне потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, что это лежащий человек.

Я нажал на тормоз. Вообще-то, валяющиеся на дороге бомжи встречались нередко, и я обычно не останавливался из-за такой ерунды, но в этот раз что-то меня остановило. Может быть, то, что человек был одет слишком хорошо и слишком легко для бомжа в октябре.

Двигатель продолжать мягко урчать, а я вышел из машины и в свете фар приблизился к лежавшему ничком человеку. На нем была голубая рубашка, новые, хоть и грязные, брюки и, насколько я мог разглядеть, качественный кожаный ремень. На рубашке расплывались темные пятна.

Я огляделся – переулок был пустынным. В освещенном окне ближайшего дома двигалась фигура женщины, готовящей на кухне ужин.

– Эй, мужик!

Человек шевельнулся и застонал. Я резко ускорился и, ухватив его за плечо, помог перевернуться на спину. Потом слегка отпрянул: с его лицом было что-то страшное. Человек закрывал его ладонью, губы его кривились, щеки все были измазаны в засохшей крови; кровь была и на подбородке, стекала по шее и измазала весь воротник с галстуком.

– Эй, что случилось-то? – спросил я, поражаясь количеству крови. Как это он поранился? В аварию попал? Где тогда его машина? Или кто-то сбил его и скрылся?

Бедняга снова застонал и что-то пробормотал, продолжая закрывать ладонью глаза. Я наклонился поближе. И вдруг он схватил меня свободной рукой за рукав.

– Спасите, умоляю! – прохрипел он.

– Тихо-тихо, – сказал я. – Ты кто? Что с тобой?

– Я – Максим… Кузнецов… Эта тварь меня изуродовала!..

– Какая тварь? – удивился я, высвобождая рукав.

От него вроде бы не пахло спиртным, но это еще ничего не значило. Подрался, подумал я, сцепился с кем-то по пьяни и получил, что называется, по рылу. Перспектива нянчиться с ним весь вечер меня не прельщала, и я уже подумывал, как бы свалить и в то же время не оставить человека на произвол судьбы.

Как по заказу, поблизости послышались шаги. Я выпрямился и оглянулся. Из темноты на свет фар вышла давешняя девушка из магазина. Она остановилась шагах в пяти от нас, переводя взгляд с меня на Максима Кузнецова и обратно.

– Вызовите, пожалуйста, скорую и полицию! – распорядился я с таким видом, словно каждый день требовал вызвать скорую и полицию. – Человек ранен!

И сам мог бы вызвать, но, во-первых, мобильник остался в машине, во-вторых, хотелось подключить к делу эту девчонку; не одному же мне отдуваться.

Очкаричка из магазина тотчас достала из кармана пальто сотовый и засветила экран.

– Подрался с кем-то, Максим? – обратился я к лежавшему на грязной земле терпиле. – Про какую тварь ты говорил?

Вместо ответа тот убрал руку с глаз. Я отшатнулся.

– Вот ведь срань! – пробормотал я.

– Тварь в темноте, – отчетливо проговорил Максим, повернув ко мне багрово-черные провалы глазниц. Кровь внутри уже свернулась, но лучше от этого дыры вместо глаз выглядеть не стали. – Смотри, что он сделал!

Девушка, которая уже набрала номер скорой, сдавленно ахнула и чуть не выронила телефон. И, хотя это и так было яснее ясного, прошептала:

– Ему вырезали глаза!..

Глава 2

Дальнейшие события как-то перемешались в голове. Вот мы стоим посреди темной холодной улицы под моросящим дождем, а Максима Кузнецова фельдшер «скорой» с помощью водителя грузят в «Газель», украшенную красными крестами и надписью «Ambulance» на капоте в зеркальном отображении, чтобы водители могли прочитать эту надпись как надо в зеркалах заднего обзора и уступали место на дороге. А вот, буквально пару минут спустя, мы со странной очкаричкой уже в Главном Управлении МВД по городу Роднинск, даем показания.

Я прилежно отвечал на все вопросы следователя, а у самого из головы не шло зрелище багряно-черных глазниц этого бедняги. Каково испытать такое – когда вырывают твои глаза?

Максима Кузнецова забрали в больницу скорой медицинской помощи, в реанимационное отделение, однако сомневаюсь, что там его беде могли помочь. Да, рану, конечно, обработают, остановят кровотечение, но зрение ему никто уже никогда не вернет, да и психическая травма останется на всю жизнь.

Насколько я понял, Кузнецов был не в состоянии ничего путного поведать про изверга, вырезавшего его глаза. Следователь сказал, что, по словам Кузнецова, на него напали прошлой ночью, нападавшего он не видел, поскольку было темно, и удар по затылку ему нанесли сзади. Позже он помнил, что его куда-то везли связанного, с кляпом во рту; очнулся он в некоем темном помещении, привязанный ремнями, а маньяк разговаривал с ним свистящим шепотом, пока выковыривал глаза, будто косточки из маслин…

В том, что Кузнецова изуродовал маньяк, ни у кого не было никаких сомнений. Какой нормальный человек сподобился бы на такое, какая неслыханная ненависть заставила бы адекватного мужчину или женщину хладнокровно вырезать глаза другому человеку, при этом спокойно и рассудительно разговаривая со своей жертвой?

Несмотря на состояние, близкое к шоку, я обратил внимание на то, что следователь – полный мужик лет сорока с мешками под глазами и брылами – уж очень мрачен и недоволен. Создавалось впечатление, что с такими преступлениями он уже сталкивался, причем недавно, и ему не по душе расследовать похожее дело снова.

Меня пару раз просили подождать в коридоре, пока в кабинет следователя забегали люди в форме и штатском с какими-то докладами. В коридоре я сидел на неудобной скамеечке рядом с девчонкой в очках, которую опрашивали одновременно со мной в соседнем кабинете.

За то короткое время, что мы провели в плохо освещенном коридоре с обшарпанными казенными стенами, я лишний раз убедился, что эта особа «слегка того». Слишком она была заторможенная и спокойная, а взгляд пустой. В Управлении было тепло, почти душно, но она так и не сняла перчаток. Необычное поведение нетрудно списать на шок после пережитого, но я-то помнил ее поведение в магазине, где она гипнотизировала ряды с йогуртом, так что дело не только в шоке.

Чтобы хоть как-то сбросить напряжение, я спросил, как ее зовут, когда мы очутились одни в коридоре. Она ответила тихим голосом, что ее зовут, насколько мне послышалось, Ира.

– Всё будет хорошо, Ира, – бодро сказал я. Наверное, эти слова больше предназначались мне самому, чем ей.

– Ты этого не знаешь, – серьезно ответила она, скользнув по мне взглядом и уставившись на стенд, посвященный действиям при чрезвычайных обстоятельствах, за моим левым плечом. – И меня зовут не Ира, а Лира.

– Лира? – пробормотал я, огорошенный ее резонным ответом. – Интересное имя, красивое…

То ли обстановка и ситуация в целом не позволяли ей отреагировать в шутливом тоне и просто поблагодарить за комплимент, то ли она по жизни отличалась редкой занудливостью, но она опять-таки с чрезвычайно серьезным видом сказала:

– Ничего в нем нет интересного. Обычное имя. И не обязательно меня успокаивать, я в порядке, ты не заметил?

Я прищурился, глядя на нее.

– И тебе не страшно? Не неприятно?

– И страшно, и неприятно, – Лира потупилась. – Но как это поможет Максиму Кузнецову?

– Максиму уже ничего не поможет, – проворчал я, вновь вспомнив пустые глазницы, отчего по коже пробежал морозец.

– Тут ты прав.

Короче, разговор у нас особо не заладился. Оставшееся время мы провели в праздном разглядывании табличек на дверях и проходивших мимо ментов. Мобильники нас заставили оставить в специальных шкафчиках на проходной, так что у нас не было возможности позвонить кому-либо и даже полазить в интернете, пока ждем.

Отпустили нас чуть ли не под утро. У нас взяли номера телефонов и адреса. Отекший то ли от тяжелой и нервной работы, то ли от злоупотребления алкоголем следователь с бесконечно усталым видом сказал:

– Евгений Гардер и Лира Станкевич, прошу в ближайшее время не покидать город. Можете понадобиться. И мы возьмем у вас подписку о неразглашении данных предварительного следствия. Уголовно-процессуальный закон, статья 161 УПК РФ, запрещает разглашать данные, если это лицо официально предупреждено следователем или дознавателем. А я вас предупредил.

– Но мы-то не знаем никаких данных, – возразил я.

Следователь вздохнул.

– Скажу по-простому. Все эти страсти-мордасти про вырезанные глаза никому не нужны. Среди населения начнется паника, а паника нам ни к чему, понятно? Поэтому прошу не распространять. Вы просто нашли человека, над которым поиздевались хулиганы, избили его… Никаких подробностей до окончания следствия разглашать вы не вправе даже родным и близким. Это уголовная ответственность! В случае нарушения будете отвечать по закону. Вам это ясно?

Мы с Лирой заверили следователя, что нам всё ясно настолько, насколько это вообще возможно. После этого нам было разрешено ехать домой.

– Ты где живешь? – спросил я Лиру. – На Лобачевского? Могу подкинуть.

Она кивнула.

– Спасибо. Я живу в пяти домах от того места, где мы наткнулись на Кузнецова…

Мы пересекли освещенный прожекторами двор перед Управлением. Моя тачка была припаркована на обочине дороги, недалеко от служебной парковки.

– Значит, мы почти соседи, – сообщил я, вынимая из кармана брелок с ключами от машины. Сигнализация пикнула, фары на мгновение вспыхнули, центрозамок глухо щелкнул, отпирая двери. Двигатель заработал. – Я тоже живу на этой улице. Возле «Ориона».

Лира снова кивнула. «Орион» – один из самых крупных торгово-развлекательных комплексов в городе и известен всем и каждому.

– Блин, – продолжил я, когда мы уселись в мягкие комфортабельные кресла. – Через пару-тройку часов на работу пора.

– Я думала, ты не работаешь, – отозвалась Лира.

Я нахмурился, выруливая на пустынную улицу.

– Это еще почему?

– По тебе видно, что ты из обеспеченной семьи. Такие, как ты, не работают.

Я недовольно фыркнул. Если бы Лира заявила это высокомерным или брезгливым тоном, я бы ответил ей так, что у нее из ушей дым пошел и очки запотели, но она проговорила сию сентенцию равнодушным голосом, как будто размышляла о курсах валют.

– Ты сделала такой вывод по моей тачке? А что, если я копил на нее много лет?

– Со стипендии? – без улыбки спросила она.

– Ладно… – Я ухмыльнулся. – Уела. Но всё равно я работаю. Я – ландшафтный дизайнер, создаю с помощью специального приложения модели ландшафтов и интерьера. Могу и от руки нарисовать все что угодно – от портрета и натюрморта до масштабной картины в стиле гиперреализма. Зарабатываю неплохо… в отцовской фирме…

Я и сам не понял, зачем рассказываю о своей работе в отцовской фирме этой чудаковатой Лире Станкевич. Она слушала как-то рассеянно, точно думала о чем-то своем, но в то же время я был уверен, что слушает она внимательно.

– Ты работаешь или учишься? – спросил я, когда мы начали переезжать через Верный мост. Река, серой громадой раскинувшаяся между берегами, была на редкость спокойна и пустынна этим утром.

– Я фрилансер, – коротко сообщила Лира. – Копирайтер и корректор.

– Целый день сидишь дома?

– Не всегда, – неопределенно ответила она. – Сегодня, например, я дома не сидела.

– Предпочитаешь гулять по ночам?

Лира кивнула, не отрывая взгляда от мокрого асфальта, стелющегося перед нами:

– Я – сова. Ночью не видно всего… – Она потерла крыло носа и судорожно перевела дыхание. – Всего неправильного…

– Зато можно встретить человека с вырезанными глазами, – брякнул я с нервным смешком.

Лира поежилась и, протянув руку, поставила собачку на приборной панели ровно, мордой к нам, хвостом к дороге впереди. От меня не укрылось, как она помрачнела.

1 2 3...6 >

На страницу:

Перейти

1 из 6