Тайна тибетских свитков

– Ну, вот ты, как выясняется, знал…

– Нет, Игорь, – возразил Маслов. – Я обо всем узнал только после его смерти, а контактировал я с ним по поводу парапсихологических штучек, которыми тогда интересовался. Познакомил нас кто-то из моих университетских однокашников. Какое-никакое занятие, о котором все могли бы узнать, для видимости у Зацепина должно же было быть, вот он и увлекся парапсихологией. А этой ерундой во времена социализма занимались не только «там», но и у нас. В общем, непростой человек был Савва Никифорович Зацепин, это даже по биографии его ясно…

– А что с биографией? – насторожился Корсаков.

Маслов с готовностью продолжил:

– Говорили, будто отец его из дворян, из России он уехал с родителями еще до Первой мировой в Европу, учился там, получил блестящее образование, а в начале двадцатых вернулся в Советскую Россию. Стал преподавать в университете. Принес, так сказать, на алтарь советской науки свои знания и знакомства. Подробностей не знает никто, но, видимо, власть оказалась им довольна. Вернули ему их квартиру из девяти комнат на Большой Морской. А родовой дворец где-то в районе Гатчины отдали как бы под лабораторию, хотя на самом-то деле лабораторию разместили в одной половине здания, а во второй жила семья из трех человек. Кстати, и с Росохватским, о котором ты говорил, отец Зацепина, видимо, тоже был знаком на ниве, так сказать, науки. Ну и Савва пошел по стопам отца. Его в конце тридцатых отправили в Европу учиться, но, сам понимаешь, времена для обучения наступили не лучшие. Тем не менее, тот успел знакомствами обзавестись и в науке слегка проявиться. Отец его, между прочим, погиб в годы войны тут, в Ленинграде. Обстоятельства смерти какие-то загадочные, хотя, повторюсь, время само по себе было непростое. В общем, в шестидесятых пришло-таки его, Зацепина, время. – Маслов помолчал, продолжил: – Ты ведь слышал о майских событиях шестьдесят восьмого в Париже?

– Это ты про студенческие бунты?

– Ну, это мягко сказано. Между прочим, этим студентам удалось отправить в отставку не абы кого, а самого де Голля, освободителя Парижа от нацистов и создателя Пятой республики! Это тебе не фунт изюма.

– А Зацепин тут с какого боку?

Маслов пожал плечами:

– Тут уж придется верить мне на слово, но я сам слышал от него рассказы, что он все, происходившее там, видел собственными глазами, сам во всем этом участвовал, и участвовал ежедневно, ни на миг не отвлекаясь! – Маслов снова пожал плечами. – Может, он там был в это время, может, позднее узнал подробности – не знаю. Но стал он изучать с того времени восточную философию и всякие… фокусы.

– Какие?

– Вот этого я и не знаю. Говорю же, засекреченный был мужик. Но одно я тебе могу сказать точно: насчет свитков и старинных рукописей эта Леся что-то выдумывает.

– Почему ты так решил?

– Я у него был в гостях несколько раз и никаких свитков не видел. Книг – море, а рукописей – нет. – Маслов помолчал, потом спросил: – А тебе-то зачем все это нужно?

Корсаков смущенно пожал плечами:

– Да, в общем-то, конечно, фигня… Так, коллега попросил…

Маслов помолчал, потом поднялся:

– Извини, я сейчас вернусь.

Вернувшись, сел, активно занялся обедом и уже его завершал, когда зазвенел его мобильный. Маслов, глянув на экран, ответил, выслушал собеседника, улыбнулся и радостно сообщил:

– Нас готовы принять!

– Кто готов?

– Человек, к которому много лет обращался с вопросами Зацепин, человек, который нас просветит насчет этих самых «тибетских свитков» и всего, что может к ним относиться, и тогда станет ясно, врала эта Нымме или не врала. Вообще-то человек этот всю свою жизнь был библиографом в Салтыковке…

– Салтыковка? Это что? – перебил Корсаков.

– Салтыковка – это библиотека имени Салтыкова-Щедрина…

– Это та, которая возле Катькиного садика?

– Именно! Ну, это не важно, важен этот человек. Всю свою жизнь он работал в этой Салтыковке, составлял каталоги, заполнял карточки и тому подобное. Но это – внешнее. Как говорится, не место красит человека, а человек – место. По сути же, человек этот – гений систематизации. Много рассказывать о нем не буду, сам увидишь. Но один штрих тебе многое скажет, поможет оценить его вес в обществе. Дело в том, что курит этот библиограф «Беломор» фабрики Урицкого. Курит всю жизнь, с пятнадцати лет. Когда все в стране уже захирело и распродавалось направо и налево, пропал и его любимый «Беломор», конечно. Тогда этот человек выглянул на несколько минут из скорлупки, в которой живет всю жизнь, сообщил о своей беде, и разные люди привезли ему четыре ящика этих самых папирос. Откопали на каких-то сверхсекретных складах и привезли, спросили, достаточно ли. Он помолчал пару минут, считая, и ответил, что этого ему хватит лет на двадцать, а проживет он меньше. Значит, больше беспокоиться не о чем. – Маслов улыбнулся и продолжил: – К нему обращаются самые разные организации и частные лица, уголовники, олигархи, чиновники из аппарата губернаторов и Администрации Президента. Утверждают, будто все они договорились и гарантируют ему полную неприкосновенность. Авторитет непререкаемый! Ты у него поинтересуйся «тибетскими рукописями» Зацепина, как договорились. Просто задай вопрос и потом сиди молча. Он сам все расскажет. Все, что сочтет нужным. Вопросы задавай любые, но лучше, если повторять не станешь. Не дави на него, он легко может рассердиться. Если не захочет отвечать – не ответит, а то и пожалуется кому-нибудь, а мне потом с ним еще работать и работать.

3. Питер. 1 января

Хозяин квартиры, Леонид Иович Ветров, выглядел скромно: клетчатая рубашка, знавшая лучшие времена, жилет, подбитый кроликом. Скромной была и квартира, состоявшая, казалось, из одних книжных шкафов и стеллажей. Встретив гостей в прихожей, хозяин сразу же пригласил их в кабинет и попросил Юленьку, милую девушку, сразу же поспешившую на его зов, приготовить кофе, предложил гостям курить и сам тотчас перекусил «беломорину», глубоко и с видимым удовольствием затянувшись едким дымом, после чего попросил Корсакова раскрыть причины его интереса.

– Интерес простой, можно сказать, случайный, но вызывает все больший интерес, – ответил Корсаков. – Мой молодой коллега заинтересовался публикацией, которая появилась в питерской газете, выйти на контакт с которой из Москвы он не смог. Узнал, что еду в Питер, попросил помочь. Глеб нашел автора статьи, но она от ответов уворачивалась и вообще ничего конкретного не сказала, но назвала одно имя, которое вам известно…

– Вы про Зацепина говорите? – перебил Ветров, посмотрев, для убедительности, на Маслова.

Потом он положил папиросу в пепельницу и сказал:

– Савва Никифорович – фигура интересная. Можно сказать – заметная, а можно сказать – лезущая в глаза, постоянно демонстрирующая свою значимость.

– Простите? – перебил Корсаков.

На лице Маслова, который совсем недавно предупредил, что перебивать Ветрова нельзя, застыл ужас, но тот ответил вполне спокойно:

– Как вам сказать… Вы пришли, чтобы поговорить с человеком, который, по вашей информации, хорошо знал Савву, потому я и хочу сразу, как говорится, расставить акценты, потому и уточняю. Интересы у него были самые разносторонние, и он многих мог удивить своими знаниями, но люди, компетентные в какой-то определенной сфере и беседовавшие с ним именно об этом, чаще говорили о его верхоглядстве, чем о знании предмета, о котором он высказывался…

– Но я слышал, что он был весьма популярен не только у нас в стране… – снова перебил Корсаков.

– Так ведь людей, готовых верить первому встречному, много не только у нас, – усмехнулся Ветров. – Впрочем, спорить о Зацепине с человеком, который его никогда не видел, я не стану, давайте лучше о чем-то конкретном. Что, связанное с Зацепиным, вас интересует в первую очередь? – Он неспешно оглядел обоих гостей, потом, не скрывая усмешки, спросил: – Вы тоже историей спецслужб занялись, что ли?

– Почему вы так решили? – удивился Маслов.

А Корсаков подумал, что Ветров, видимо, успел навести о нем хоть какие-то справки и знал о его предыдущих поисках.

– Не решил, а предположил, – снял его подозрения хозяин квартиры, – потому что чаще всего эти самые тибетские свитки мелькают во всех этих историях о кровожадных революционерах, которые вели «беспощадную борьбу».

– Честно говоря, – сказал Корсаков, – про эти свитки я впервые услышал пару часов назад, так что концепцию поиска еще не выстроил, а к вам и обратился за консультацией.

– Ну и правильно, – согласился Ветров. – Свитки – тема вкусная, можно даже сказать, сочная, но до нее всерьез никто еще не смог дотянуться, поэтому и я могу только высказать версию, не более, – и неожиданно попросил: – Вы могли бы показать мне статейку, с которой все началось?

Корсаков достал из кармана куртки и протянул Ветрову ту самую статью.

Он развернул листки, пронесся по ним взглядом, посмотрел на собеседников и громко попросил:

– Юленька, милая, приготовь гостям к кофе еще и по паре бутербродов! – и пояснил: – Мне подумать надо, а вы перекусите тем временем.

Минут пятнадцать он читал, перекладывал листки, несколько раз подходил к стеллажам, что-то оттуда брал и возвращал обратно, потом сказал:

– Поскольку вы одновременно вели речь и о свитках, и о Зацепине, то и ответ мой будет таким, чтобы увязывать эти два обстоятельства. Это – первое. Второе. Чтобы ответ мой был более-менее полным, так сказать, подталкивающим к продолжению, включу в него и факты, и слухи, которыми полон Питер, а уж как этим пользоваться – сами решайте.

Закурив, продолжил:

– Савва в первый раз обратился ко мне с вопросами о тибетских свитках еще в девяностые, правда, поначалу он о них заговорил вроде бы просто так, мимоходом, но интерес был очевиден. Да и я, честно сказать, тоже хотел извлечь пользу из нашего общения, потому что такие свитки в некоторых библиотеках хранились еще с девятнадцатого века, особенно в библиотеках частных, и мне часто приходилось по их поводу давать советы, консультировать. Стал я Зацепину об этом рассказывать, а он сразу перебивает и обозначает свой интерес уже веком двадцатым. Правда, на мой вопрос о причинах такого интереса поначалу отвечать не хотел. Ну и я не стал усердствовать, сказал, что с темой сталкивался редко, поэтому надо покопаться в литературе. Он согласился, а через несколько дней снова приходит и уже спрашивает, как понять, настоящая это рукопись или подделка?

Ветров улыбнулся:

– В общем, признался наш Савва, что какой-то знакомый рассказал ему, будто советская власть собрала в азиатских странах огромное количество рукописей, возраст которых измеряется веками, а то и тысячелетиями, и изложены в этих рукописях все тайны мира, включая и тайны власти, тайны управления. И свитков таких якобы – тысячи, но среди них очень много копий, а то и вовсе подделок, которые изготавливали для продажи мошенники. Вот, мол, и надо провести экспертизу этих рукописей. Спрашиваю Савву: ты меня приглашаешь экспертизу провести? Он аж побледнел, залепетал, мол, ты же сам сказал, что в этом не разбираешься, как же я тебя рекомендовать могу? Ну в тот раз мы, таким образом, обсуждение темы и завершили.

– А возобновили вскоре? – сразу же спросил Маслов.

Ветров снова улыбнулся:

– Не так чтобы вскоре, но до нашей с ним новой встречи я заинтересовался этими самыми свитками всерьез, хотя поначалу и хотел только так, что называется, просмотреть по диагонали. Начал и втянулся…

– Так интересно? – спросил Корсаков.

– Скорее дело в том, что эти свитки – совершенно особая тема, в которой переплетаются известные факты и недоказуемые дополнения, порождающие совершенно неожиданные трактовки. Об этом можно говорить бесконечно долго, но я ограничусь тем, что считаю самым важным.

Он взял крохотную паузу и продолжил:

– Да и потом… Двадцатые – тридцатые годы… время совершенно необычное, и сравнения его с бурей или штормом вполне уместны! Все менялось молниеносно, но в то же время не отменяло того, что формировалось веками. Ни революция, ни Гражданская война не отменили, да и не могли отменить давнюю борьбу по поводу территорий Центральной Азии, которую вели между собой Россия и Англия. И хоть новые власти России говорили о равенстве, братстве и миролюбии, но позволять Англии хозяйничать на своих границах не намеревались. Ведь если вспомнить историю, то в первую очередь нормальные отношения с соседними странами были установлены как раз в Азии.

Ветров повертелся на стуле, устраиваясь удобнее.

– Разного рода легенд, слухов и выдумок на эти темы – океаны! Многие вы наверняка слышали, правда, в последние лет тридцать их число стало сокращаться…

– Сокращаться? – вмешался Маслов.

– Да, да, сокращаться, – кивнул Ветров. – Вот, например, совершенно спокойно говорили о том, что семья Рерихов оказалась в Индии, выполняя прямое поручение товарища Сталина! В советское время это было поводом для гордости, а в постсоветское? Понимаете, да? Так вот, мне больше довелось услышать разного рода версий из сферы разведки и секретной дипломатической деятельности. Правда, есть еще одна сфера, но о ней – позже. Итак, с двадцатых годов то, что мы сейчас называем тибетскими рукописями, поступали в Советскую Россию по каналам НКВД, но каналы эти были разными. Принято считать, что каналы эти курировали, сражаясь друг с другом, Яков Блюмкин и Глеб Бокий…

– Глеб? Бокий – Глеб? – перебил Глеб Маслов.

Ветров посмотрел на него, видимо, не сразу поняв суть вопроса, потом улыбнулся и пожал плечами:

– Ну вот, такое популярное имя – Глеб. В семнадцатом году сразу Бокий выбрал ленинское крыло в дни революции и довольно быстро в нем выделился своим поведением и заслужил доверие Ленина. Ну а Блюмкин, как вы знаете, выступал против линии большевиков и даже участвовал в левоэсеровском мятеже шестого июля восемнадцатого года. И не просто участвовал, а своей рукой убил германского посла Мирбаха, чуть не возобновив германское наступление! Ну и кому будет больше доверия?

– Хорошо, – согласился Маслов, – с Лениным, с большевиками, с доверием все ясно, но откуда у Бокия, как вы говорите, такое превосходство в Азии-то? Там ведь навытяжку перед Лениным, перед большевиками не тянулись! А Бокий, если верить пересказам, всех опережает.

– Хороший вопрос, – согласился Ветров. – Но ответ на него у меня есть. Может быть, вас он не вполне устроит, но ответ есть. Дело в том, что уже в конце девятнадцатого века и в начале двадцатого, когда до революции еще было далеко, в России, особенно в Петербурге, становилась модной всякая мистика, включая то, что связано с Востоком вообще и с Тибетом в частности. Сюда буквально валом валили всякие «целители», «шаманы», «монахи» и «странники». Они наводнили Россию, предлагая разные снадобья, амулеты, заклинания и все такое, что приносит деньги и уважение. Постепенно эти люди стали приобретать некоторое влияние, которое не всегда было публичным. А у Бокия был старший брат Бокий Борис Иванович, профессор Горного института. Он был связан с социал-демократами, но не так открыто и прочно, как его младший брат, зато в ученых кругах имел большое число знакомых и приятелей. Среди его знакомцев числился известнейший по всему дореволюционному Петербургу Тумэн Цыбикжапов – «целитель» и соперник знаменитому в ту пору на весь Питер и всю, пожалуй, Россию Петру Бадмаеву. На самом-то деле имя у Бадмаева было бурятское – Жамсаран, но отчего-то он всюду представлялся Петром Александровичем. Бадмаев, доложу я вам, человек самого туманного значения. Многое, что о нем рассказывали в те времена, истине не соответствовало. До сих пор так и не понятно, как он сумел добиться такого положения в столице Российской империи. До революции к Бадмаеву на прием рвались все, а попадали немногие: только по рекомендации, платя большие деньги. Зато уж и помощь от него получали такую, что нигде больше не сыскать. Сам Бадмаев никакой рекламы себе не делал, зато пациенты разносили славу о нем повсюду! И опять-таки никакой таинственностью он сам себя вроде и не окружал. Напротив, всегда и всюду открыто заявлял, что использует методы лечения и рецепты, которые будто бы в Тибете понемногу знает всякий. Его же, Бадмаева, дескать, заслуга в том только, что он это все собрал, систематизировал и обратил на пользу людям. Ну и себе, конечно. Был он вхож в высшие сферы, даже родственники императора у него то ли лечились, то ли… что другое.

– Что «другое»? – насторожился Корсаков.

– Да разное говорили. Например, что «доктор» Бадмаев, диплома которого никто не видывал, среди разных трав и настоев держит и такие, которые вводят человека в некое состояние чудесной душевной легкости. Соблазнительно, конечно, считать, что это были какие-то наркотические вещества, но доказательств нет, а впечатления людей… Сами понимаете. Впрочем, я отвлекся. Так вот Бадмаев свои приемы и рецепты держал в секрете и всякой конкуренции боялся пуще огня! И, узнав о появлении в столице Российской империи своего земляка, этого самого Цыбикжапова, испугался. В чем там было дело – неизвестно, но только обратился Бадмаев прямо к министру внутренних дел. А министр в ту пору как раз очень нуждался в дружбе Бадмаева. Дело в том, что среди пациентов «доктора» был и «старец» Григорий Распутин. А министр, как верный слуга престола, прилагал все силы, чтобы Гришку из столицы убрать, потому как «истинно русские» считали: он царскую семью компрометирует. Ну и, кажется, министр с Бадмаевым договорились: министр «убирает» из Питера Цыбикжапова, а Бадмаев что-то такое делает с Распутиным, от чего тот становится не опасен, понимаете? Ну, между собой они-то договорились, а дело все равно не вышло: не смогли этого самого Цыбикжапова найти и выслать. Сказывали, будто помогали ему многие люди, но пуще других большевики. Уж непонятно почему. И оказался, дескать, этот самый Цыбикжапов с тех пор крепко связан с красными. Так что, возможно, это знакомство сыграло свою роль в том, как успешно работал Бокий в Азии. Но и карьера Бокия в России тоже, возможно, была связана с Цыбикжаповым, потому что его имя упоминали в свое время, говоря о том, что февральские события семнадцатого года проходили и под воздействием каких-то таинственных ритуалов, заклинаний и всего такого…

– Бокий в партии большевиков играл какую-то особую роль? – спросил Корсаков.

– Формально – нет, но Бокий был руководителем совершенно особого отдела ВЧК, который подчинялся непосредственно Ленину, – ответил Ветров, – и сотрудничество с «тибетцами», возможно, велось для того, чтобы успешнее развивалась мировая революция. И уже после этого в силу своих полномочий Бокий получил возможность беспрепятственного доступа ко всем местам, где могло бы быть обнаружено хоть что-то, имеющее отношение к тайнам Тибета. Видимо, Бокий, собрав всех, кто хоть что-то в этом понимал, проворно составил такой план, который сделал его незаменимой фигурой! Фигурой, которую нельзя исключить ни при каких условиях, понимаете? Собственно, так и получилось. Его убрали только в тридцать седьмом, но – сразу!

Ветров снова закурил, помолчал, размышляя о чем-то. А может, и не размышлял, а просто молчал.

– Во всяком случае, насколько известно мне, вопрос о «тибетцах» и экспедициях во время допросов ему ни разу не задали. Да его, собственно, и не допрашивали. Глеба очень боялись. Наверное, арестованного Бокия боялись даже больше, чем Бокия на свободе и во главе НКВД.

– Почему? – удивился Корсаков.

– Потому что всех пугала его «Черная книга», о которой уже тогда ходили легенды!

– Что это за «Черная книга»?

– Повторяю, была она чем-то вроде легенды, хотя… Составлял ее будто бы товарищ Бокий по указанию лично товарища Ленина. Глеб Иванович фиксировал собственноручно там все, что могло бы пригодиться в борьбе за власть. Слова, фразы, оценки, неосторожно оброненные не в том месте, не в том окружении. Ведь иная фраза, вовремя переданная, страшнее тюрьмы или лагеря. И будто бы Глеб собрал такие досье, что всякого мог от политической жизни отставить. Говорили даже, кое-кого ему и удалось отстранить. Так что Бокия стали побаиваться, раз он самому Ленину докладывает о разных «нарушениях». Ну а Бокий сумел выстроить такую систему сдержек и противовесов, что тронуть его казалось немыслимым. Каждый старался его поддерживать, чтобы эта книга была только у Бокия и никому другому достаться не могла. А с другой стороны, ясно: любой хотел бы эту книгу заполучить в полное свое распоряжение и с ее помощью взять в руки всю полноту власти. Ленин, как известно, вскоре после Гражданской войны заболел и от всех дел отошел, а Глеб Иванович остался и работу эту продолжал. О том, какие сведения содержатся в книге, никто толком не знал. Все боялись, что эта книга появится на свет божий. Тут ведь главным было то, кто и как ее прочитает. Вспомните скандалы эпохи перестройки, когда обнародование каких-нибудь документов тридцатых годов откликалось грандиозными последствиями! Так это – спустя десятилетия! А если бы тогда, в конце тридцатых, началась новая война всех против всех? Никто бы и не поручился, что все эти НКВД или Рабоче-крестьянская Красная армия останутся едины и поддержат Сталина. Короче говоря, «Черной книги» боялись все, поэтому, видимо, и скорейший расстрел Бокия всех устраивал, ну а тибетские его дела были совершенно неактуальны. Вот так!

Ветров не спеша вытащил новую папиросу, размял ее, закурил.

– Вот и получалось, что, с одной стороны, тибетские рукописи собирал Бокий – враг народа, с другой – Блюмкин, троцкист, значит, тоже враг народа. Но, когда с ними обоими вопрос был решен, выяснилось, что этих самых свитков и след пропал.

– И найти их было невозможно? – спросил Корсаков.

– Перед тем как искать, надо бы точно знать, а были ли они хоть когда-нибудь собраны все вместе, – заметил Ветров.

– Вы о чем?

– У Бокия и Блюмкина подходы в отыскании рукописей резко различались. Люди Бокия отыскивали и отбирали те из них, на которые их, так сказать, ориентировали. Не забывайте о Цыбикжапове! Людям Бокия называли возможное местонахождение, описывали примерный внешний вид, ну и иную, так сказать, атрибутику. Чтобы человек мог, найдя свиток, точно знать, тот это или не тот. Забирать или не надо. А люди Блюмкина собирали все подряд, без разбору.

– И что?

– Рукопись рукописи рознь. И свои секреты монахи держали в тайне даже от собратьев низшего уровня, не говоря уже о чужестранцах вроде тех, кого туда посылали чекисты. Значит, не все бумаги могли содержать важную информацию, понимаете? Кроме того, нет никакой уверенности, что в самом учении, изложенном в этих манускриптах, не было противоречий. И наконец, рукописи надо было прочесть, то есть расшифровать, перевести с тибетского на русский, и понять специфические термины и понятия. Значит, скорее всего, и рукописи, и, что важнее, переводы вообще могли находиться у самых разных людей.

– Их приходилось разыскивать как бы заново?

– Пришлось бы. Именно в сослагательном наклонении. Во всяком случае, достоверной информации о том, что такие поиски велись, у меня нет.

– Ну а тому, кто захотел бы этим заняться сегодня, что бы вы посоветовали? – подал голос и Маслов, молчавший до того.

– Посоветовал поискать бы, как говорится, «широкой сетью», но в первую очередь в Ярославле.

– Почему именно там? – спросил Корсаков, сделав все, чтобы не проявилось охватившее его волнение. Уж он-то прекрасно помнил, какие тайны можно открыть в Ярославле и сколько жизней может быть потеряно за время поисков[1].

– В Ярославле исчезли следы того самого Цыбикжапова, о котором я рассказывал. Исчезли как-то странно. Говорили, будто и его, и его «тибетцев» ликвидировали по заданию Бокия, но за это я уже поручиться никак не могу. Между прочим – если уж мы все о слухах да о сплетнях, – то ли Цыбикжапов, то ли «тибетцы» каким-то образом были связаны с убийством Кирова.

– Кирова?

– Да-да, именно. Да вы и сами слышали, как там много непонятного и необъяснимого.

Корсаков не знал, что и сказать, а тут еще влез Маслов:

– Вы сказали, Леонид Иович, что пациенты Бадмаева употребляли наркотики…

– Нет, – перебил Ветров. – Такого я не говорил. Я повторял слухи. А утверждать на самом деле – увольте. Меня потом его потомки и последователи по судам затаскают.

– Хорошо, принимаем уточнение. Так вот, скажите, а не могло ли это быть какое-то воздействие иного типа?

– Это еще какого? – удивился Ветров.

– Что-то вроде гипноза, например.

– Хм… Ну, исключать, наверное, нельзя. Может, и такое он практиковал. Это ведь все тогда модно было.

– И последнее, – пообещал Корсаков. – Вы сказали, что документы могут оказаться у самых разных людей. А какая-нибудь связующая нить есть? Как бы можно их объединить?

– Объединяющая идея? Вряд ли, вряд ли…

Ветров потянулся к папиросе и недовольно заворчал:

– Вечно она не следит. Глеб, голубчик, позовите-ка эту бандитку.