Мыслитель Миров и другие рассказы

Они повернули в боковой проход и оказались на дорожке между невысокими деревьями – в саду, пестрящем цветами и ручными птицами. Клэй провел гостей в пристройку из нескольких комнат с окнами, выходившими в сад; из окон струились потоки солнечного света.

«Через эту дверь, – указал Клэй, – вы можете пройти в ванную. Новую одежду уже разложили на постели. Когда вы отдохнете, я буду в главном зале. Ни о чем не беспокойтесь – будьте, как дома».

Велстеды остались одни. Бетти радостно вздохнула и опустилась на постель: «Чудесно, правда?»

«Странно все это!» – заметил Ральф, остановившись посреди комнаты.

«Чтó странно?»

«Главным образом меня удивляет то, что эти люди, очевидно одаренные и умелые, ведут себя так смиренно, будто нарочно умаляют собственное достоинство».

«Они выглядят достаточно уверенными в себе».

«Да, они уверены в себе. Но как только упоминается Земля, они ведут себя так, словно ты вспомнил об Алакланде среди изгнанников-лаков. Земля для них – святыня».

Бетти пожала плечами и стала переодеваться: «Наверное, всему этому есть простое объяснение. В данный момент я устала от догадок. Пойду мыться. Вода, вода, вода! Фонтаны и водопады!»

Они нашли Клэя в большом продолговатом зале, в компании его добродушной супруги и четырех младших детей, каковых старейшина церемонно представил гостям.

Ральф и Бетти уселись на диван, и Клэй налил им бледного желтовато-зеленого вина в маленькие фарфоровые пиалы, после чего сам присел в кресло напротив: «Прежде всего позвольте мне объяснить происхождение нашего мира – или, может быть, вы уже догадались сами?»

«Могу предположить, что эта планета была колонизирована, а затем забыта – потеряна», – сказал Ральф Велстед.

Клэй печально улыбнулся: «Колонизация Приюта носила трагический характер. Двести семьдесят один год тому назад пассажирский звездолет „Этрурия“ потерял управление на пути к Ригелю. По свидетельствам того времени, в соединительной коробке привода произошло замыкание и сплавились электрические шины. Попытка вскрыть коробку, чтобы заменить шины, привела бы к коллапсу гиперпространственного поля. А в отсутствие ремонта корабль продолжал бы лететь, пока не истощились бы источники энергии».

«В те времена это нередко случалось, – заметил Велстед. – Как правило, инженер отключал двигатели с одной стороны, после чего корабль летал по кругу, пока не подоспевала помощь».

Клэй скорбно поморщился: «На борту „Этрурии“ никто не догадался это сделать. Звездолет покинул известную область Галактики и, наконец, приблизился к солнечной системе, планета которой, судя по всему, могла быть пригодной для жизни. Шестьдесят три человека сели в спасательные шлюпки и приземлились на Приюте. Тридцать четыре человека мужского пола, двадцать пять женщин и четверо детей – группа самого разнообразного расового и возрастного состава, от восьмилетней Дороти Пелл до Владимира Хоча, семидесяти четырех лет от роду. Мы все – триста миллионов человек – потомки этих шестидесяти трех».

«Вы быстро размножились!» – с восхищением заметила Бетти.

«Большие семьи, – отозвался Клэй. – У меня девять детей и шестнадцать внуков. С самого начала мы стремились сохранить земную культуру в неприкосновенности для потомков, научить их тому, что мы знали о человеческих традициях. Для того, чтобы тогда, когда наконец прибудут спасатели – а когда-нибудь это должно было случиться – наши дети или дети наших детей могли бы вернуться на Землю не варварами, а достойными гражданами. И бесценным источником информации для нас послужили Десять Книг – единственные книги, которые мы взяли с собой, когда покидали „Этрурию“. И нам повезло – трудно было бы найти более вдохновляющий источник сведений…»

Клэй перевел взгляд на пюпитр с десятью книгами в черных переплетах, стоявший в конце зала, и слегка понизил голос: «Это „Энциклопедия достижений человечества“. Сборник из библиотеки звездолета состоял из десяти небольших томиков – не больше ладони каждый – с тонкими страницами из пластрола. Но они содержали такие сокровища человеческой славы, что мы никогда не смогли бы забыть о предках или прекратить попытки подняться на уровень величайших мастеров. Все лучшие плоды человеческой деятельности мы рассматриваем как стандарты – в музыке, в изобразительном искусстве, в литературе – „Энциклопедия“ содержит описания всех этих шедевров».

«Описания…» – задумчиво произнес Ральф Велстед.

«Иллюстраций не было?» – спросила Бетти.

«Нет, – ответил Клэй. – В первоначальном издании был небольшой указатель иллюстраций. Тем не менее, – он подошел к пюпитру и взял наугад один из томов, – описания не оставляют практически никакой свободы для воображения. Вот, например, что говорится в статье, посвященной музыке Баха: «Когда появился Бах, токката была экспериментальной, еще не определившейся музыкальной формой – своего рода развлекательным упражнением, tour de force, позволявшим исполнителю демонстрировать виртуозность. В руках Баха токката становится благороднейшим, универсальным выразительным средством. Тема звучит как импровизированный наигрыш, только что пришедший в голову. Но затем вступает гармоническое сопровождение – исходная тема начинает сверкать, как призматический калейдоскоп, приобретает устойчивую структуру и постепенно вырастает в чудесную звуковую пирамиду».

В здесь – о Бетховене: «Поистине бог музыки! Его звуки – голос мира, пышная процессия всех великолепных эффектов, доступных воображению. Бетховен производит впечатление, подобное воздействию стихийных сил – солнечных закатов, морских бурь, видов, открывающихся с горных вершин».

А вот отрывок о Леоне Бисмарке Байдербеке: «Из раструба его инструмента льется такой бушующий поток экстаза, торжества и невыразимой радости, что сердце человека сжимается от того, что он не может всецело слиться с этим потоком»». Клэй закрыл книгу и поставил ее обратно на пюпитр: «Таково наше наследие. Мы постарались – в силу наших скромных способностей – воплотить в жизнь эти основы первоначальной земной культуры».

«Должен сказать, вы в этом преуспели», – суховато заметил Ральф Велстед.

Бетти медленно и глубоко вздохнула.

Клэй покачал головой: «Вы не можете об этом судить, пока не познакомитесь с Приютом поближе. Мы сумели более или менее обустроить цивилизованную жизнь, хотя условия нашего существования должны показаться не слишком впечатляющими по сравнению с великими городами и роскошными дворцами Земли».

«Нет-нет, это совсем не так!» – возразила Бетти, но Клэй остановил ее вежливым жестом: «Не считайте себя обязанными нам льстить. Как я уже упомянул, мы сознаём свои недостатки. Наша музыка, например – приятная, порой волнующая, иногда даже глубокая – никогда не достигает вершин проникновения, о которых говорит «Энциклопедия».

Наши изобразительные искусства достигли довольно высокого уровня в техническом отношении, но мы тщетно пытались бы имитировать Сёрá, «светящегося светлее света», или Брака, «закономерности ума которого превращаются в закономерности сочетаний цветов, отображающие закономерности жизни», или Сезанна, «плоскости которого, скрывающиеся под личиной естественных объектов, маршируют, сливаются и сталкиваются в соответствии с безжалостной логикой, завихряющейся смерчем, принуждающей мозг признать абсолютную безукоризненность композиции»».

Бетти тревожно взглянула на мужа, опасаясь того, что Ральф выскажет то, что – как она прекрасно знала – было у него на уме. К ее облегчению, он хранил молчание и только смотрел, задумчиво прищурившись, на Клэя. Со своей стороны, Бетти решила впредь высказывать лишь самые уклончивые, ни к чему не обязывающие замечания.

«О нет! – огорченно сказал Клэй. – Мы делаем все, что можем, и в некоторых направлениях, разумеется, достигли большего, чем в других. Изначально мы пользовались преимуществом памяти обо всем опыте, накопленном человечеством. Прокладывали пути, понимая, каких ошибок следовало избегать. У нас никогда не было никаких войн, никакого принуждения. Мы никогда никому не позволяли приобрести неограниченную власть. Но старались вознаграждать тех, кто добровольно брал на себя ответственность.

Наши преступники – а их теперь очень мало – после первого и второго нарушений проходят курс психиатрического лечения; после третьего нарушения их стерилизуют, а после четвертого – казнят. Наши конституционные законы предусматривают сотрудничество и внесение вклада в общественное благосостояние, хотя диапазон вариантов такого вклада практически неограничен. Мы не приносим себя в жертву обществу, как какой-то священной колеснице. Человек может быть настолько общительным или настолько замкнутым, насколько это его устраивает – постольку, поскольку он не нарушает основной закон».

Клэй помолчал, переводя взгляд с Ральфа на Бетти и обратно: «Теперь вы примерно понимаете, как мы живем?»

«Более или менее, – ответил Ральф Велстед. – По крайней мере, в общих чертах. Возникает впечатление, что в области технологии вы тоже добились значительного прогресса».

Клэй задумался: «В каком-то смысле, да. С другой стороны – нет. У нас были инструменты и оборудование из спасательных шлюпок, у многих были технические навыки, и, что важнее всего, мы знали, чтó мы хотели сделать. Основная цель, разумеется, заключалась в том, чтобы снова покорить космос. Мы смогли изготовить реактивные двигатели, но они не позволяли вылететь за пределы нашей солнечной системы. Наши ученые приближаются к раскрытию секрета гиперпространственного двигателя, но их задерживают кое-какие практические трудности».

Ральф Велстед рассмеялся: «Изобрести гиперпространственный двигатель рациональным путем невозможно. Это философский вопрос, о котором безрезультатно спорят уже сотни лет. Разум – абстрактная идея – есть функция обычного пространства-времени. Гиперпространственный двигатель не отличается свойствами, общими с такими идеями, в связи с чем человеческий ум в принципе не может решить проблему гиперпространственного перемещения. Только эксперимент, метод проб и ошибок, позволяет решить эту задачу. Думать о ней бесполезно».

«Гм! – поднял брови Клэй. – Ваша концепция отличается новизной. Но ваше присутствие на Приюте делает решение проблемы излишним, так как вы можете связать нас с колыбелью человечества».

Бетти чувствовала, что слова готовы были сорваться с языка ее мужа. Она сжала кулаки и приложила все возможные усилия в надежде передать мысли Ральфу молча, телепатически. Может быть, ее усилия не пропали даром – потому что Ральф Велстед всего лишь сказал: «Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы вам помочь».

Они осмотрели Митилену и посетили близлежащие города – Тиринф, Илиум и Дикти. Они познакомились с индустриальными комплексами, с генераторами атомной энергии, фермами и школами. Они присутствовали на заседании Совета Путеводителей – где и Ральф, и Бетти выступили с краткими речами – и обратились к населению Приюта по телевидению. Их слова размножили и распространили все агентства новостей на планете.

Они слушали музыку на склоне зеленого холма – оркестр играл в тени гигантских дымчато-черных деревьев. Они любовались живописью и скульптурами мастеров Приюта в музейных галереях, в частных домах, а также на площадях и в общественных учреждениях. Они прочли несколько местных литературных произведений и познакомились с научными достижениями Приюта, примерно эквивалентными земным. И все это время они поражались тому, как много успело сделать такое небольшое число людей всего лишь за два с половиной века.

Они заходили в лаборатории, где триста инженеров и ученых пытались найти сочетание магнитных, гравитационных и вихревых полей, позволявшее совершать межзвездные полеты. Ученые напряженно, затаив дыхание, наблюдали за тем, как Ральф Велстед осматривал их аппаратуру.

С первого взгляда он понял, в чем заключалась суть их проблемы. В свое время он читал о таких же экспериментах, проводившихся на Земле триста лет тому назад, и о фантастической случайности, благодаря которой Роман-Фортески и Глэдхайм сумели заключить генерирующую матрицу в кварцевый додекаэдр. Только такая же невероятная случайность – или информация, предоставленная Ральфом Велстедом – позволила бы ученым Приюта разгадать секрет гиперпространственного двигателя.

И Ральф молча, задумчиво вышел из лаборатории, провожаемый разочарованными взглядами технологов. Бетти тоже смотрела ему вслед – с удивлением – и на протяжении оставшейся части дня между ними сохранялось некоторое напряжение.

Поздно вечером, в тот же день, они лежали в темноте – тревожно, не смыкая глаз, чувствуя давление мыслей, обуревавших их обоих. Наконец Бетти нарушила молчание – настойчивым тоном, не оставлявшим сомнений в ее чувствах: «Ральф!»

«Да?»

«Почему ты ничего не сказал в лаборатории?»

«Осторожно! – пробормотал Ральф. – Нас могут подслушивать».

Бетти презрительно рассмеялась: «Мы не на Земле. Здесь нам доверяют, они – порядочные люди…»

Настал черед Ральфа рассмеяться – точнее, невесело усмехнуться: «Именно поэтому я ничего не говорю, когда дело доходит до гиперпространственного двигателя».

Бетти замерла: «Что ты имеешь в виду?»

«Я имею в виду, что эти люди настолько хороши, что… будь я проклят, если я их испорчу!»

Бетти расслабилась, вздохнула и медленно спросила – понимая, что поднимает исключительно трудный и спорный вопрос: «Почему ты считаешь, что это их испортит?»

Ральф Велстед фыркнул: «Это предельно ясно. Ты была у них в домах, читала их поэтов, слушала их музыку…»

«Конечно. Эти люди проводят каждую секунду своей жизни в… ну, скажем так, в состоянии экзальтации. В неслыханном и невиданном доселе состоянии преданности созиданию!»

Ральф мрачновато отозвался: «Они живут в состоянии величайшего заблуждения, когда-либо наблюдавшегося в человеческой истории, и приближаются к чудовищному разочарованию, к катастрофе. Как человек, напившийся до одурения и собирающийся взлететь с края крыши».

Бетти посмотрела на мужа в темноте: «Ты с ума сошел?»

«Сегодня они живут в состоянии экзальтации, как ты сама сказала – но что будет, когда этот радужный пузырь лопнет?»

«Почему бы он лопнул? – не сдавалась Бетти. – Почему они не могли бы…»

«Бетти! – холодно и язвительно прервал ее Ральф Велстед. – Ты когда-нибудь видела общественный парк на Земле после праздника?»

Бетти горячилась: «Да, это ужасно. Потому что на Земле у людей нет чувства солидарности!»

«Вот именно! – сказал Ральф. – А на Приюте есть такое чувство. Их тесно связывает стремление сделать за два столетия то, что на Земле заняло семь тысяч лет. Если можно так выразиться, все они обращены лицом в одну сторону, идут к одной цели, движимые одним и тем же побуждением. Но когда это побуждение исчезнет, неужели ты думаешь, что они будут по-прежнему придерживаться возвышенных идеалов?»

Бетти промолчала.

«Человеческие существа, – продолжал рассуждать Ральф Велстед, – добиваются наибольшего, когда они в трудном положении. В таком положении, когда не сделать все возможное означало бы потерпеть полный провал. На Приюте люди оказались в трудном положении – и выжили, победили. Дай им возможность бездельничать, жить на деньги туристов – что тогда?

Но это еще не все. В сущности, это только половина дела. Здешние люди, – Ральф выразительно подчеркнул следующие слова, – живут во сне. Они – жертвы Десяти Книг. Они понимают буквально каждое слово «Энциклопедии» и из кожи лезут вон, чтобы приблизиться к тому, что рассматривают в качестве стандартов земной цивилизации.

Их собственные изобретения и произведения, с их точки зрения, далеко не соответствуют тому, что авторы «Энциклопедии» называют «достижениями человечества». Надо полагать, болван, составлявший эту «Энциклопедию», работал в рекламном агентстве, – Ральф Велстед рассмеялся. – Шекспир сочинял неплохие пьесы, не спорю. Но никто никогда не видел, как «пламя возгорается из искр, высеченных его словами, как его страницы переворачиваются сами собой, словно под порывами ветра».

Вполне возможно, что Сибелиус – великий композитор; не мне об этом судить, я плохо разбираюсь в музыке. Но кто из его слушателей поистине «становился частью финского льда, пахнущей мхом влажной почвы, хрипло дышащего леса» – как заверяет нас автор Десяти Книг?»

«Он просто-напросто старался со всей возможной живостью отобразить сущность произведений художников и музыкантов», – Бетти вступилась за автора энциклопедических дифирамбов.

«В этом, конечно, нет состава преступления, – согласился Ральф. – На Земле мы привыкли считать ложью любой печатный текст. По меньшей мере, мы не принимаем за чистую монету все, что написано, и автоматически делаем скидку процентов на пятьсот. Обитателям Приюта не сделали такую прививку от лжи. Они верят каждому слову своих Десяти Книг. Это их священный текст, их Библия. Они пытаются сравняться во всеми когда-либо существовавшими достижениями».

Бетти приподнялась на локте и тихо, торжествующе заявила: «И преуспели в этом! Ральф, они добились своего! Они приняли вызов, сравнялись со всем, что когда-либо было сделано на Земле, и даже преодолели этот рубеж! Ральф, я горжусь тем, что принадлежу к человеческой расе».

«К тому же виду животных, – сухо поправил ее Ральф Велстед. – Местные жители – потомки представителей всевозможных рас, метисы».

«Какая разница? – резко спросила Бетти. – Ты уже придираешься к словам. Ты прекрасно знаешь, чтó я имею в виду».

«Мы отвлеклись, – устало заметил Ральф. – Важнейший вопрос не относится к обитателям Приюта или к их достижениям. Конечно, их достижения чудесны – сегодня! Но что с ними будет, когда они подвергнутся влиянию Земли, как ты думаешь?

Ты думаешь, их производительность не снизится, когда недостижимая цель исчезнет? Когда они найдут Землю такой, какова она есть – воровской притон, бедлам бесконечного нытья и раздоров, набитый до отказа напыщенными посредственностями и дешевым надувательством? На Земле художники больше не рисуют ничего, кроме голых баб – если вообще умеют рисовать, а музыканты занимаются только тем, что производят звуки, звуки, звуки – любые звуки, какие только прикажут производить телевизионные продюсеры? Что будет с благородными мечтами обитателей Приюта?

Какое разочарование их ожидает, какое отвращение! Помяни мое слово, половина местного населения покончит с собой, а другая займется проституцией и начнет обсчитывать туристов. Им не под силу с этим справиться. Лучше оставить их такими, какие они есть, со всеми их несбыточными мечтами. Пусть думают, что мы с тобой – последние мерзавцы. Нам пора удрать с этой планеты и вернуться к себе подобным».

«Рано или поздно их кто-нибудь все равно найдет», – упавшим голосом сказала Бетти.

«Может быть. А может быть и нет. Мы сообщим, что в этой области космоса никого и ничего нет. Что, по сути дела, чистая правда – если не считать Приюта».

Бетти откликнулась жалобным голоском: «Ральф, я не смогу. Я не смогу нарушить их доверие».

«Даже для того, чтобы они оставались доверчивыми?»

Бетти взорвалась: «Неужели ты не понимаешь, что наше позорное бегство приведет к такому же разочарованию? Наше прибытие – кульминация их почти трехвековой истории. Подумай о том, как у них опустятся руки, если мы улетим!»

«Они работают над созданием гиперпространственного двигателя, – упорствовал Ральф. – Вероятность того, что это у них получится, ничтожно мала. Но они этого не знают. Им удалось генерировать поле, и они думают, что достаточно будет правильно отрегулировать подачу энергии и обеспечить более эффективную изоляцию. Они понятия не имеют, что первый гиперпространственный скачок возник, когда стал плавиться свинцовый резервуар, и Глэдхайм, чтобы проверить его, взял настольную лампу в виде чугунного уличного фонаря».

«Ральф! – пожала плечами Бетти. – Ты очень логично рассуждаешь. Твои аргументы вполне последовательны – но совершенно неудовлетворительны в эмоциональном отношении. Они не кажутся мне справедливыми».

«Пф! – фыркнул Ральф. – Давай не будем заниматься мистикой».

«И в то же время, – тихо прибавила Бетти, – давай не будем изображать из себя господа бога».

Наступило длительное молчание.

«Ральф?» – позвала Бетти.

«Что?»

«Разве нет какого-нибудь способа, ну какого-нибудь…»

«Какого-нибудь способа – сделать чтó?»

«Почему мы обязаны нести ответственность за такое решение?»

«А кто еще может принять это решение? Мы стали своего рода инструментами судьбы».

«Но это их жизнь, а не наша».

«Бетти! – Ральф Велстед устал спорить. – В данном случае мы никак не можем сложить с себя ответственность. Только от нас зависит, в конечном счете, пустить их на Землю или нет. Только мы можем видеть обе стороны ситуации. Это ужасное решение – но я говорю „нет“».

Они больше не спорили – и, по прошествии какого-то времени, заснули.

Поздно вечером, через три дня, когда Бетти собралась раздеваться перед сном, Ральф остановил ее. Она взглянула на него широко раскрытыми глазами, ее зрачки испуганно почернели.

«Положи в сумку все, что хочешь взять с собой. Мы улетаем».

Бетти замерла, напряглась, но постепенно расслабилась и сделала шаг к мужу: «Ральф…»

«Да?»

Она не могла найти в его топазовых глазах никакой мягкости, никакой неуверенности: «Ральф, это опасно. Если они нас поймают, нас казнят – за чудовищное предательство». Отвернувшись, она пробормотала: «И они будут по-своему правы».

«Придется рискнуть. Помнится, я сказал то же самое, когда мы решили приземлиться. Все мы когда-нибудь умрем. Возьми свои вещи, и пойдем отсюда!»

«Нужно хотя бы оставить записку – что-нибудь…»

Ральф указал на конверт: «Вот записка. Я поблагодарил их за гостеприимство. Написал, что мы – преступники, из-за чего не можем вернуться на Землю и не хотим никому объяснять, как это можно было бы сделать. Лучше я ничего не смог придумать».

В голосе Бетти снова послышалось раздражение: «Будь спокоен, они тебе поверят».

Она угрюмо засунула в сумку несколько небольших сувениров: «До звездолета далеко».

«Мы поедем на машине Клэя. Я наблюдал за ним и знаю, как управлять экипажем».

Бетти содрогнулась от сдавленного язвительного смеха: «Мы еще и машину у него уведем!»

«Ничего не поделаешь», – с каменным лицом отозвался Ральф. Он подошел к двери, прислушался. Ничто не нарушало тишину в мирно спящем доме. Он вернулся туда, где его ждала Бетти, холодно, неодобрительно наблюдавшая за его маневрами.

«Сюда! – прошептал Ральф Велстед. – Наружу, через террасу».

Они вышли под безлунное ночное небо Приюта – в естественном русле на террасе едва слышно журчал ручей.

Ральф взял жену за руку: «Теперь осторожно, не заходи в заросли бамбука». Она сжал ее руку, и они замерли на месте. Из окна послышался тревожный вздох – сменившийся облегченным бормотанием человека, на секунду разбуженного дурным сном.

Медленно, как плавящееся на огне стекло, они опять стали двигаться, прокрались поперек террасы и вышли на газон перед домом. Обогнув огород, они увидели силуэт электромагнитного экипажа.

«Залезай! – прошептал Ральф. – Я буду подталкивать машину, пока мы не скроемся за поворотом».

Поднимаясь на сиденье, Бетти со скрипом задела подошвой за металл. Ральф застыл и прислушался, вглядываясь в темноту, как филин. В доме царила тишина – тишина успокоения и доверия… Ральф подтолкнул экипаж – тот легко заскользил над травой, почти не оказывая сопротивления после преодоления первоначальной инерции.

Машина внезапно остановилась. И Ральф снова застыл на месте: сигнализация? Нет, на Приюте не было воров – за исключением двух незваных гостей с Земли. Ловушка?

«Якорь!» – прошептала Бетти.

Конечно! Ральф Велстед едва не застонал от облегчения. Каждая машина здесь стояла на якоре, чтобы ее не унесло ветром. Он нашел якорь, вставил его в углубление на корпусе машины, и теперь экипаж беспрепятственно поплыл по воздуху вдоль ведущего к дому Клэя туннеля, образованного древесными кронами. За поворотом Ральф подбежал к дверце экипажа, запрыгнул в него и нажал на педаль акселератора – машина поехала с легкой грацией каноэ, дрейфующего по течению. Оказавшись над шоссе, Ральф включил передние фары, и они понеслись в ночи.

«А на Земле мы все еще ездим на колесах, – процедил сквозь зубы Ральф. – Если бы только у нас была хотя бы толика местного прилежания и местной добросовестности…»

Мимо мчались встречные машины. Лица Ральфа и Бетти мгновенно озарялись фарами – они пригнулись к ветровому стеклу.

Экипаж подъехал к парку, где остался их звездолет. «Если кто-нибудь нас остановит и спросит, – прошептал Ральф на ухо жене, – мы просто приехали взять кое-какие личные вещи. В конце концов, мы не в тюрьме».

Но он все равно осторожно объехал корабль по кругу перед тем, как подойти к нему ближе, после чего подождал несколько секунд, напряженно вглядываясь в темноту. Вокруг не было ни звука, ни проблеска света, ни какого-либо признака охраны или наблюдения.