Королевский порок

– В чем дело? – резко бросил он, однако потом запоздало обратил внимание на мою одежду и респектабельный вид и поспешил прибавить: – Сэр.

– Я ищу квартиру господина Олдерли, – ответил я.

Плотник указал на потолок:

– Он живет наверху. Но его сейчас нет.

– Я знаю. У меня есть ключ. – (Плотник пожал плечами.) – У меня также есть ордер, по которому я имею право зайти внутрь, – прибавил я, хотя, строго говоря, тут я несколько покривил душой. – Если хотите, можете взглянуть.

Плотник открыл дверь и принялся изучать документ, который я ему показал.

– Это подпись короля, – сказал я, указывая пальцем на бумагу. – А вот его личная печать.

Плотник прищурился и с легким сомнением заметил:

– Здесь не говорится, что вам разрешено заходить в мой дом.

Я понизил голос, рассудив, что, позоря мастера при подмастерьях, я ничего не добьюсь:

– Речь не о вашем доме, а о доме господина Олдерли. Если пожелаете, я вернусь с магистратом и парой констеблей, и тогда вас будут судить за то, что вы чините препятствия королевскому правосудию. Или можете избавить себя от лишних неприятностей и показать мне дверь Олдерли.

Плотник облизнул губы:

– Говорите, у вас есть ключ?

– Разумеется. – Я показал ему кольцо, на котором висели два ключа Олдерли. – И ордер дозволяет мне ими воспользоваться.

– Хорошо. Хэл, отведи-ка джентльмена к двери в квартиру господина Олдерли, да поживее!

– Секунду. Как вас зовут?

– Томас Беарвуд.

– Когда вы в последний раз видели господина Олдерли?

– Не помню. Кажется, на прошлой неделе. Надо у жены спросить.

К нам подошел мальчик, вытирая рукавом сопливый нос. Отец отвесил ему подзатыльник.

– Говорят тебе – поживее!

Мальчишка взвыл, но, кажется, больше для порядка – удар, похоже, не нанес ему вреда. Он повел меня в коридор, тянувшийся вдоль мастерской и ведущий в жилую часть дома. Позади снова завизжала пила. Ни слова не говоря, паренек указал на дверь.

Я вставил в замочную скважину большой ключ и повернул его. Механизм поддался. Мальчишка глядел на меня снизу вверх, и я понял, что он старается получше рассмотреть шрамы от ожогов у меня на лице. Заметив, что я на него смотрю, мальчик убежал туда же, откуда пришел. Я оглядел коридор. Больше здесь никого не было. Я открыл дверь и шагнул через порог.

Я очутился в крошечной прихожей. Наверх вела лестница. Я закрыл дверь и запер ее на засов, потом стал взбираться по ступенькам. Крутые и узкие, они скрипели при каждом шаге. Наконец я поднялся на площадку с тремя закрытыми дверьми. В воздухе стоял сильный застарелый запах мочи, но зловоние, исходившее от кожевенной мастерской, заглушало и его.

Ближайшая дверь вела в комнату, почти все пространство которой занимала украшенная богатой резьбой кровать. Шторы раздвинуты, постель не застелена. За кроватью располагался чулан, полный одежды: одни предметы гардероба висели на колышках в стене, другие валялись в доверху набитом сундуке. Сразу бросалось в глаза, что эта одежда принадлежит богатому человеку, любящему кружева, ленты и атлас. Некоторые вещи выглядели поношенными и не слишком чистыми, но другие явно были новыми. Я дотронулся до рукава бархатного костюма и задался вопросом, во сколько Олдерли обошелся такой наряд.

Вторая дверь на площадке вела в кладовую, значительно превосходившую по размерам гардеробную. Здесь хранились различные предметы, которые Эдварду Олдерли, вероятно, удалось забрать из Барнабас-плейс: свернутые рулонами гобелены, портьеры и ковры, поставленные друг на друга столы и стулья и окованный железом сундук, запертый на два висячих замка и три внутренних. В трещину в стене кто-то вколотил деревянный колышек, на котором висели четыре шпаги, – неужели Олдерли мало одной? Все вещи в кладовой были покрыты слоем пыли.

А третья дверь вела в большую квадратную комнату в задней части здания, однако из-за обилия предметов обстановки это помещение казалось тесным. На стенах, покрытых деревянными панелями, висело множество картин. Олдерли явно использовал эту комнату как салон или гостиную. На столе я заметил остатки трапезы и две пустые винные бутыли.

Я постарался осмотреть квартиру настолько тщательно, насколько позволяло нагромождение вещей. Задачу осложняло то, что я имел весьма смутные представления о предмете моих поисков и просто высматривал любые мелочи, способные объяснить, каким образом тело Олдерли очутилось в колодце недостроенного павильона лорда Кларендона. Особое внимание я обращал на шкатулки, дверцы шкафов и тому подобное, но маленький серебряный ключ на кольце не подошел ни к одному замку.

Больше всего внимания я уделил массивному письменному столу, стоявшему в нише. Ящики были забиты всевозможными бумагами – счетами, расписками о карточных долгах, письмами. Автором некоторых посланий, судя по всему, был сам Олдерли, поскольку несколько записок, касавшихся долгов, были написаны одним почерком. Эти письма представляли собой черновики или копии, и большинство из них свидетельствовали о попытках Олдерли тем или иным способом раздобыть денег. Однако в пачке в правом ящике я обнаружил записку, выведенную аккуратным секретарским почерком и этим разительно отличавшуюся от остальных. Она была датирована прошлым понедельником, ровно неделю назад.

Сэр, документы на вашу собственность на Фэрроу-лейн готовы, и вы можете забрать их в моем кабинете в любое разумное время, удобное для обеих сторон.

Дж. Тёрнер№ 5, Барнардс-инн

Милкот упоминал, что недвижимость Олдерли была заложена. Однако, судя по этому письму, владелец погасил ссуду. Я точно не знал, каких размеров заем можно получить за такой дом, однако предполагал, что сумма немалая: после Пожара вся уцелевшая недвижимость Лондона возросла в цене. Записав имя Тёрнера и его адрес, я вернул послание на прежнее место.

За окном темнело, день близился к вечеру, а я так и не обнаружил в этой захламленной квартире ничего, что указывало бы на связь между Кларендон-хаусом и Олдерли. Ни одного упоминания о Милкоте я в бумагах тоже не нашел. Единственной странностью были неожиданные признаки того, что благосостояние хозяина квартиры не так давно возросло, – к примеру, новая одежда и письмо от Дж. Тёрнера из Барнардс-инн.

Я уже задвигал ящик, когда в глаза мне вдруг бросилась висевшая над столом картина. Не в силах оторвать от нее взгляда, я застыл как каменный. Меня пробрала холодная дрожь.

Передо мной предстал маленький портрет в простой, но массивной раме. На полотне были изображены голова и плечи женщины из общества. Я узнал Кэтрин Ловетт.

Но, приглядевшись, я понял, что это вовсе не Кэт. Портрет был написан в прежние времена, двадцать или даже тридцать лет назад. Эта женщина была одета в темно-зеленое платье с пышными рукавами, ее шею украшало жемчужное ожерелье. Завитые локоны ниспадали вдоль белоснежной шеи.

На заднем плане я заметил особняк, очертания которого показались мне знакомыми. Он носил название Колдридж, и я побывал там в прошлом году. Раньше поместье Колдридж принадлежало семье матери Кэт, и в детстве госпожа Ловетт несколько лет жила там вместе с тетушкой. Колдридж по праву принадлежал ей, но дядя Кэт вместе с Эдвардом Олдерли обманом отняли у нее поместье.

Однако с картиной было что-то не так. Я подошел ближе и перегнулся через стол. Ни на одном портрете я не видел таких неестественно больших пустых глаз. И тут я понял, в чем дело. Кто-то выковырнул оба зрачка – скорее всего, острием кинжала.

Внизу забарабанили в дверь.

Я спустился туда.

– Кто там? – спросил я.

– Госпожа Беарвуд! А ну открывайте!

Я отодвинул засов. Жена плотника едва доходила мне до локтя, но недостаток роста она с лихвой восполняла суровостью нрава. Протолкавшись мимо меня в прихожую, эта женщина уперла руки в бока и сердито уставилась на меня. Она явно чувствовала себя хозяйкой положения.

– Вы кто такой? – потребовала ответа госпожа Беарвуд. – По какому праву вы рыщете по чужим домам? Отвечайте, пока я констебля не позвала!

Я показал ей мой ордер, и хозяйка внимательно его прочла.

– Про мой дом здесь не говорится, – проворчала она. – Во всяком случае, прямо. Но бумага, похоже, настоящая. Беарвуд словно вчера родился. Наивный, будто дитя, да и ума, как у младенца. Извините, господин, но мой муженек кого угодно к нам пустить мог.

– Ничего страшного, госпожа Беарвуд.

Но хозяйка не успокаивалась.

– Я уж испугалась, что вор добро из дома выносит, а муж с сыном и не чешутся. До чего досадно, что Хэл у нас весь в папашу! Беарвуд даже читать толком не умеет, из вашего ордера он понял не больше, чем из воскресной проповеди. – Хозяйка оглядела меня с ног до головы с обидным отсутствием интереса, потом шагнула чуть в сторону, чтобы получше рассмотреть мои шрамы.

– По вам не скажешь, что вы придворный, – заметила она.

– Я не придворный, – пояснил я. – Я служу в Уайтхолле секретарем. Но я рад, что вы пришли, госпожа. Мне нужно задать вам несколько вопросов.

В душе хозяйки вспыхнула борьба: злость – на меня, на супруга, а может, и на весь мир – против опасения нажить врага в моем лице, если я и впрямь тот, за кого себя выдаю.

– Когда вы в последний раз видели господина Олдерли? – спросил я.

– Не пристало нам болтать про его дела.

– Ослушиваться короля вам тоже не пристало. Клянусь честью, ничто из сказанного вами не причинит господину Олдерли ни малейшего вреда.

Ее черные глазки-бусинки пристально глядели на меня.

– В субботу вечером, – наконец ответила госпожа Беарвуд. – Весь день он просидел дома, но около восьми часов куда-то отправился.

– Господин Олдерли часто уходил в это время?

Хозяйка пожала плечами:

– Он иногда всю ночь гулял, ежели ему охота. Или день-деньской с постели не встает. А бывает, вскакивает с петухами. Но меня его привычки не касаются. У меня, сэр, работы по горло, и…

Я жестом остановил ее.

– Давно вы его знаете? – задал я вопрос.

– Года полтора. Господин Олдерли сдает нам мастерскую и весь первый этаж. Прислуги он не держит, в квартире у него убираю я, а Хэл носит ему обед и бегает по поручениям. – Госпожа Беарвуд выдержала паузу, и по взгляду ее мышиных глазок я понял, что в уме она производит быстрые подсчеты. – А вы знакомы с господином Олдерли?

– Да, – подтвердил я. – Впервые я повстречался с ним в прошлом году, когда он еще жил в Барнабас-плейс. – В этом доме Эдвард Олдерли напал на Кэтрин Ловетт и силой овладел ею в ее собственной постели. – К господину Олдерли приходят гости?

Госпожа Беарвуд покачала головой:

– Только Епископ.

– Епископ? – Я удивленно взглянул на хозяйку. – Сам епископ лондонский?

– Нет, сэр. – Госпожа Беарвуд посмотрела на меня свысока. – Епископ – это прозвище. Он друг господина Олдерли. И если вы из той же компании…

– Господин Олдерли мне не друг, а просто знакомый. Когда этот Епископ был здесь в последний раз?

– В пятницу, – ответила госпожа Беарвуд. – Он привез господина Олдерли домой. – Она сердито фыркнула. – Господин Олдерли опять набрался. Еле на ногах стоял. Идти не мог, зато языком молол без передышки. Ох и намучились Беарвуд с Епископом, когда наверх его затаскивали!

Следующий вопрос я задал на всякий случай, не особо надеясь получить ответ:

– Вы не знаете, где живет друг господина Олдерли?

Госпожа Беарвуд потихоньку пятилась к выходу: ей, видимо, надоели мои расспросы.

– Не знаю. Наверное, в Уотфорде.

– В Уотфорде? За городом? Почему вы так думаете?

– Когда Епископ уходил, господин Олдерли открыл окно – и давай орать на всю улицу! Ревел, как бык, его даже на кухне было слышно, при закрытом-то окне! Тогда я и услышала про Уотфорд. Может, Епископ проповедник, хотя по виду не скажешь – священники шпаги не носят.

– Проповедник? – переспросил я, чувствуя себя так, словно тонул.

– Может быть. Просто господин Олдерли кричал что-то вроде: «Приедешь в Уотфорд – обязательно расскажи им про Иерусалим».

– Иерусалим? – переспросил я.

– Иерусалим. Ей-богу, не вру.

Глава 13

По пути в Уайтхолл меня одолевал соблазн заглянуть на Генриетта-стрит и предупредить Кэт Ловетт, рассказав ей о судьбе кузена. Но благоразумие победило. Я не желал, чтобы о нашем знакомстве стало известно. К тому же нужно было спешить: Чиффинч ждал моего доклада.

Во всяком случае, так я себя оправдывал. На самом же деле меня повергала в ужас мысль, что Кэт прекрасно известно о смерти Эдварда Олдерли и, более того, она собственными глазами видела, как он тонул. Мне не давали покоя слова, произнесенные ею два дня назад на Новой бирже: «Мне не удалось убить Эдварда, о чем я горько сожалею».

Возле Уайтхолла я столкнулся с господином Уильямсоном, причем в буквальном смысле слова – он выходил из ворот суда на улицу, по которой шел я. Чтобы избежать несчастного случая, я был вынужден отскочить в сторону.

– Марвуд! – рявкнул Уильямсон. – Когда вы вернетесь к своим обязанностям?

– Не могу сказать, сэр. Когда король и господин Чиффинч…

– Как прикажете выпускать «Газетт» без вас? – Раздражение стерло лоск, который Оксфорд и Лондон придали Уильямсону, и в его речи зазвучали бескомпромиссные гласные, выдававшие уроженца севера. – У меня своих забот хватает, мне некогда возиться с вашими женщинами!

Я не сразу сообразил, что Уильямсон имеет в виду разносчиц, исходивших вдоль и поперек улицы Лондона со связками номеров «Газетт». Трудности с нашей службой доставки я убрал в такой дальний угол памяти, что почти забыл об их существовании.

– По непонятным для меня причинам в ваше отсутствие выпускать газету согласно установленному распорядку становится невозможно, да и мои каждодневные поручения толком не исполняются. Ума не приложу, с чего вдруг. Я не могу допустить, чтобы Чиффинч и дальше гонял вас туда-сюда, как ему заблагорассудится, тем самым нарушая работу вверенного мне ведомства. Я предприму соответствующие меры. А пока заявляю, что ваше присутствие требуется в Скотленд-Ярде, и как можно скорее.

Я поклонился:

– Да, сэр. Поверьте, в этом наши желания совпадают.

Уильямсон хмыкнул, коротко кивнул мне и быстро зашагал по улице, высматривая наемный экипаж.

Я направился в Тихую галерею. Там за дверью скрывался вход на лестницу, ведущую в личные покои короля. Это были владения Чиффинча. Я попросил одного из стражников доложить о моем приходе и выразил надежду, что господин Чиффинч согласится меня принять.

Дожидаясь ответа, я снова принялся разглядывать портрет итальянской вдовы и в результате пришел к заключению, что между этой женщиной и леди Квинси нет ни малейшего сходства. Боясь, что господин Чиффинч застанет меня возле этого портрета, я добрую четверть часа прохаживался по галерее то в одну сторону, то в другую, пока ко мне наконец не приблизился слуга. Он проводил меня в сумрачную комнату рядом с задней лестницей, где мы с Чиффинчем уже один раз беседовали в начале года. Зарешеченное окошко выходило на реку. По стеклу барабанил дождь, в комнате стоял запах сточных вод. Из своего маленького опыта я сделал вывод, что в это неприятное помещение людей вызывают исключительно для неприятных разговоров.

Чиффинч уже ждал меня. Еще не стемнело, однако он приказал зажечь свечи. Чиффинч сидел за столом напротив окна. Перед ним лежала гора бумаг, рядом с которыми стояла неизменная бутылка вина. Когда я рассказывал обо всем, что удалось выяснить в Кларендон-хаусе и на Фэрроу-лейн, он внимательно слушал.

Я описал тело Олдерли и поведал о том, что обстоятельства, при которых этот человек попал в запертый садовый павильон, окутаны тайной – так же как и причина гибели молодого повесы. Я пересказал свою беседу с лордом Кларендоном, подчеркнув, что его светлость до глубины души возмущен осквернением павильона его покойной супруги и желает избежать скандала. Упомянул я и о том, что секретарь Кларендона, господин Милкот, намекал, что всем будет удобнее, если тело перенесут в другое место.

– Ах вот как, – произнес Чиффинч. – Любопытно. – Он махнул рукой. – Продолжайте, Марвуд.

Повествуя о своем визите на Фэрроу-лейн, я ни разу не солгал Чиффинчу, но и всей правды не сказал. Я рассказал, как с удивлением обнаружил признаки того, что дела Олдерли в последнее время шли в гору. Сообщил о так называемом Епископе, в пятницу вечером притащившем Олдерли домой, и о совете, который ему дал хозяин квартиры: отправиться в Уотфорд и рассказать там про Иерусалим. Но о женском портрете с вырезанными зрачками я умолчал, равно как и о том, что одетая по моде прежних лет дама – вылитая Кэт Ловетт.

Пока я говорил, Чиффинч не произносил ни слова. На него это было не похоже. Вот я закончил рассказ, а он все молчал. Он водил пальцем по краю своего бокала с вином, круг за кругом. Через некоторое время комнату заполнил пронзительный дрожащий звук. Постепенно он становился все громче. Я заерзал на стуле.

– Если пожелаете, завтра же отправлю человека в Уотфорд, чтобы разузнал обо всех вновь прибывших проповедниках. Кстати, у мистера Уильямсона там есть корреспондент, можно написать ему напрямую. А я тем временем нанесу визит господину Тёрнеру в Барнардс-инн и расспрошу его про закладную. К тому же у меня практически назначена встреча со слугой из Кларендон-хауса, который…

Внезапно заунывный звук стих.

– Хэксби, – произнес Чиффинч.

Я уставился на него во все глаза.

Чиффинч холодно глядел на меня в ответ.

– Хэксби, – повторил он, сморщив нос. – Мне прекрасно известно, что вам это имя знакомо. Не прошло и года с тех пор, как вы сами упомянули его в разговоре со мной. Это тот самый маркшейдер и архитектор, который открыл мастерскую рядом с Ковент-Гарден. По моим сведениям, весьма уважаемый представитель своего ремесла. И, как мы оба знаем, этот человек уже попадал в мое поле зрения.

Я постарался как можно быстрее взять себя в руки.

– Да, сэр, я хорошо его помню.

Я понимал, что ступаю на зыбкую почву: именно Чиффинч устроил для леди Квинси встречу со мной в Банкетном доме. С его стороны вполне разумно полагать, что этот разговор напомнил мне и о Кэт, и о Хэксби. Чиффинчу известно, что в конце прошлого года Кэтрин Ловетт нашла прибежище под крышей господина Хэксби.

– Вы знаете, что архитектор, занимающийся перестройкой павильона лорда Кларендона, – не кто иной, как этот самый Хэксби? – вкрадчиво осведомился Чиффинч.

– Да, сэр. Господин Милкот, секретарь лорда Кларендона, упоминал его имя сегодня утром, но я не придал значения…

– Неужели вам не пришло в голову, что это обстоятельство может иметь отношение к делу? – тоном, исполненным сарказма, произнес Чиффинч. – Нам ведь уже известно, что дочь Ловетта работает в мастерской у Хэксби под вымышленным именем, и короля такое положение дел вполне устраивает – при условии, чтобы эта девица никому не доставляла неприятностей. Его величеству мстительность несвойственна. Когда леди Квинси сообщила королю, что Олдерли опять угрожает госпоже Ловетт, наш государь согласился даже на то, чтобы вы предупредили девушку. Некоторые скажут, что король слишком мягкосердечен, но не мое дело ставить под сомнение его решения.

Я попытался, насколько возможно, изобразить ситуацию в выгодном свете.

– Я посчитал маловероятным, что господин Хэксби возьмет с собой на строительные работы женщину.

– Однако эта женщина – дочь цареубийцы. Говорят, что Кэтрин Ловетт так же фанатична, как и ее отец, – одержимая безумной ненавистью, она вонзила нож в глаз собственному кузену. Олдерли выжил только чудом. Вдобавок она чуть не сожгла дом, пока ее дядя и тетя спали.

Казалось, Чиффинч впервые в жизни был искренне потрясен.

– Чтобы женщина вероломно подняла руку на членов собственной семьи! На родственников, приютивших ее! – продолжил он. – Подобное злодейство просто в голове не укладывается! И вот теперь кузен госпожи Ловетт утонул – или, что более вероятно, утоплен – в доме, где работал Хэксби. Неужто это обстоятельство не кажется вам достойным внимания?

– Признаю, совпадение интересное, сэр.

– Совпадение? И кем же мне вас после этого считать, Марвуд, тупицей или изменником? Напрашивается только один вывод. – Чиффинч открыл лежавшую перед ним папку и достал лист бумаги. – Сегодня днем мне пришло письмо.

Чиффинч пододвинул послание ко мне и, попивая вино, стал наблюдать за тем, как я читаю. И дата, и обратный адрес отсутствовали.

Достопочтенный сэр!

Господин Эдвард Олдерли утонул в колодце в новом павильоне лорда Кларендона в поместье Кларендон-хаус. С ним расправилась кузина, Кэтрин Ловетт, отродье цареубийцы и противоестественное создание, недостойное называться женщиной. Она скрывается в доме господина Хэксби на Генриетта-стрит, возле Ковент-Гарден. Господин Хэксби в последнее время часто бывал в Кларендон-хаусе, а с ним и эта дьяволица. У Хэксби есть ключ от павильона.

Друг его величества

Слова выводили нетвердой рукой, однако причиной тому вряд ли была малограмотность автора: скорее, он пытался скрыть свой почерк, взяв перо в левую руку. Я перевернул письмо, но с обратной стороны увидел только имя Чиффинча. Выходит, отправитель знал, кому адресовать послание. Человек несведущий обратился бы к магистрату или к одному из высокопоставленных чиновников, призванных следить за общественным порядком. За пределами Уайтхолла мало кому известно об особом положении Чиффинча – человека, занимающегося личными делами короля. А тех, кто знает, что именно Чиффинчу его величество поручил разобраться в обстоятельствах гибели Олдерли, и того меньше.

– Письмо оставили у сторожа, – сказал Чиффинч. – Я спрашивал, кто его принес, но этого человека никто не видел.

У меня зашумело в ушах.

– Значит, госпожа Ловетт арестована, сэр?

– К сожалению, нет, – ответил Чиффинч. – Сегодня во второй половине дня к Хэксби приходили офицеры, чтобы взять ее под стражу, но эта женщина исчезла. Бегство – лучшее доказательство вины.

Я кивнул, будто соглашаясь. «Боже мой! – подумал я, постепенно начиная осознавать всю тяжесть положения. – Этого проклятого письма в сочетании с бегством достаточно, чтобы отправить Кэт на эшафот!»

– Офицеры доставили в Уайтхолл Хэксби, – между тем продолжал Чиффинч. – Но от него толку мало. Этот старый дурак только дрожит как осиновый лист. Однако мы, разумеется, найдем ее, и очень скоро.

Для меня ситуация усугублялась с каждой секундой.

– Можно ли как-нибудь выяснить, кто автор письма? – спросил я.

– Откуда мне знать? – сердито бросил Чиффинч. – Впрочем, это не имеет значения. Доказательства у нас в руках, осталось лишь изловить Кэтрин Ловетт и вздернуть ее на виселице. И Хэксби вместе с ней – как соучастника. Вероятно, старик помог ей скрыться и даже приложил руку к убийству Олдерли. Вряд ли преступница справилась бы одна. Пусть Кэтрин Ловетт дьяволица, но она ведь всего лишь женщина. Наверняка эта особа наняла каких-нибудь головорезов и поручила им всю грязную работу.

Но я знал Кэтрин Ловетт гораздо лучше, чем Чиффинч. Меня так и тянуло возразить, что, если все женщины похожи на нее, еще нужно разобраться, который из полов следует признать слабым.

Чиффинч подлил себе еще вина и подался вперед.

– С другой стороны, Марвуд, у дела есть и обратная сторона, – понизив голос, продолжил он. – Король не желает, чтобы эта история наделала шуму. Его величество обеспокоен будущим Кларендона, а скандал подобного рода может сказаться на ряде сложных переговоров, которые сейчас проходят. К тому же есть люди, готовые воспользоваться любой возможностью устроить переполох. Не секрет, что и лорд Кларендон, и герцог Йоркский только и ждут подвоха от герцога Бекингема. Скандал поможет ему удовлетворить свои амбиции.

Чиффинч замолчал и отпил глоток вина. Поставив бокал обратно на стол, он устремил на меня испытующий взгляд. Значит, худшее еще впереди. Откровенность Чиффинча – дурной знак.

– Итак. – Теперь его голос зазвучал еще вкрадчивее. – У короля есть для вас два поручения. Первое – сделать все, чтобы Кэтрин Ловетт изловили как можно скорее. А второе – перенести тело Олдерли подальше от поместья Кларендон-хаус и его садов.

Я будто ухнул в пропасть. Своей судьбой я мог распоряжаться не больше, чем младенец в утробе матери.

– Куда? Каким образом?

– Будет лучше, если это я предоставлю решать вам и секретарю лорда Кларендона. Если не ошибаюсь, его фамилия Милкот? Говорят, в сообразительности ему не откажешь, да и неудивительно – его светлость не потерпел бы у себя на службе дурака. Советую вам передать основную инициативу в его руки. – Чиффинч выдвинул ящик стола, достал кошелек и бросил его мне. – Это на случай, если понадобятся деньги, но потом вы должны будете отчитаться обо всех расходах.

– Сэр, правильно ли я вас понял?..

– Вам достаточно понимать одно, Марвуд: тело нужно перенести. Убийство Олдерли не должно пятнать репутацию лорда Кларендона и тем более репутацию короля. Оставьте труп в каком-нибудь не слишком приметном месте, куда его мог доставить кто угодно. Учтите, что правосудие свершится в любом случае и преступница ответит за свое злодеяние, и не важно, убила она Эдварда Олдерли собственными руками или заплатила наемникам. Мы всего лишь обставим дело так, чтобы не нарушить интересы других людей.