Дети Вольного Бога. Золотые нити. Книга первая

Двое гвардейцев хватают несчастного Мота и тащат из зала прочь. А я опускаюсь на трон. Дышу и думаю, что теперь делать со всем этим.

Глава шестая

Дэви

Снежные хлопья сыпались с неба белой, рыхлой мукой. Мы проезжали Лунный край под звездной ночной пылью. Фаррис сказал, что до хижины осталось пару миль, а значит, скоро мы отдохнем, скоро я упаду в кровать, укутаюсь одеялами и, наконец, засну в тепле.

Волчьи тропы тонули в высоких сугробах. Ари говорила, что зимы на наш век выпадают самые долгие, ожесточенные и холодные. Раньше снег начинал таять через неделю после Йоля, сменялся тонкой, хрустящей коркой, становился липким и влажным, превращался в лужицы и пускал первые зеленые травинки, запертые в спящей земле. Долгие зимы чародейка-оборотень объясняла тем, что вскоре грядет нечто такое, перед чем миру нужно выспаться.

Чем ближе мы приближались к Заговоренному лесу, тем больше я думала о Лисе. Когда она забрала меня от отца, детство стало детством. С зелеными хвойными чащами, где пахнет мхом и сыростью, с болотами, где растет самая вкусная черника, с волшебством, что караулит у ближайшего подлеска. Детство без крови, войн, чужих приказов и неизбежной взрослой ответственности. Ари показала мне мир таким, каким я никогда его не видела. Она учила меня лечить раны древесной корой и заговорами, ворожить на воде и колдовать у костров. Каждый раз, перед праздником, она уходила к Спящему озеру и возвращалась с предсказанием будущего до следующего кануна. Честное слово, я бы многое отдала, чтобы вновь попасть в ее хижину, что внутри была больше, чем снаружи, и пахла медом, воском и одуванчиками.

Как-то раз Ари показала, как лепить из глины фигурки и наделять их чертами близких мне людей. Или же придумывать таковых самой, если в моей жизни они еще не появились. А потом играть с ними правильно. Она называла это "малым волшебством", говорила, что все, кого я слеплю, в будущем обязательно встретятся на моем пути. Тогда-то я и слепила фигурку принца, по сути сама же и наколдовала его себе. Наверное, стоило подойти к этому занятию более осмысленно. Вряд ли я когда-нибудь снова возьму в руки глину – вдруг еще каких-нибудь Элиберов наделаю.

Ари учила в первую очередь слушать мир и уметь у него просить, а потом уже сухим основам колдовства. Иногда она посвящала целый вечер обсуждению пяти легенд. Колдунья называла их столпами мира. То были истории о Шезме – наемнике–убийце, о Пирре, что будила драконов, а потом отправилась в путешествие и вернулась к любящему отцу с тысячей историй из разных уголков земли, об Эллизиуме – великом музыканте, Иеримоте, что до сих пор бежит от смерти, и о Кирке – первом чародее, что пошел на сделку с королем Фелабелля и освободил колдунов из резерваций, которые создал Эрдали Присон, первый белый волк, основатель Фелабелля. Про Кирку Ари рассказывала с большим удовольствием, это была ее любимая легенда. А мне нравилась Пирра. Почему-то в ней я видела себя. Видела и завидовала. Хотелось быть такой же, и отца хотелось такого же. Когда я говорила об этом Ари, та отвечала: "Не ищи другого дома, чем тот, в котором ты родилась. Иначе в окне погаснет свет, и ты никогда не сможешь забрать оттуда свой первый вдох".

Ари показывала мне, как обращаться в зверя. Этому я так и не смогла научиться. Мы ходили с ней на охоту, и каждый раз колдунья ныряла лисицей в норы и добывала ужин с большей скоростью, чем я, нелепо натягивая к щеке тетиву.

А еще она готовила вкуснее, чем все, кого я когда-либо знала. Ари сушила сотни трав, сама делала приправы и говорила, что "колдовство на голодный желудок – все равно, что фокусы в бродячем театре".

Лунный край был родиной Кирки. Когда-то, лет восемьсот назад, здесь была одна из небольших чародейских резерваций. Это чувствовалось по жженому запаху заклинаний, обледеневшей земле, спрятанным под порогами старых домишек подкладам и тихому дыханию скрипящих от ветра дверей. Деревня дышала колдовством, более магическое место было, пожалуй, только в Заговоренному лесу. Мурашки бежали по запястьям, волосы шевелились на затылке, и все это не от холода, а от спрятанного за деревянными ставнями волшебства.

С Фаррисом становилось спокойнее с каждым днем. Я чувствовала себя под защитой. Он стал более внимательным и осторожным, не делал резких движений, справлялся о моем самочувствии, по вечерам укрывал плечи теплой шкурой, заботился в общем, а этого, как я поняла, мне не хватало уже очень давно. И всё же он не мог скрыть от меня страх, что просачивался сквозь крепкие пальцы, сжимавшие рукоять меча.

– Слушай, а зачем чародею острая сталь? Считаешь, что смерть от нее более гуманна, чем запрещенные заклятия? – колдуна терзали собственные мысли, из которых я и вырвала его своим вопросом. Все не могла забыть Фаррисовскую реакцию на заклятие, наложенное на подлеца-тавернщика.

Он оглянулся на меня. Нахмурился, перебирая пальцами поводья. Вокруг нас парили хлопья снега, тусклый свет факелов из ближайших домов Лунного края нежно целовал запястья. Мир словно затих, стал безмятежным и спокойным. Откровенным. Уголки губ Фарриса дрогнули, и он, стараясь не нарушать это тонкое, хрупкое равновесие, тихо произнес:

– Да. Знаешь, это ведь все равно, что насилие. Когда ты направляешь магию на того, кто не может постоять за себя, выстроить колдовские барьеры и дать равноценный отпор, врываешься в его сознание и приказываешь повиноваться тебе. Это ведь не его решение, следовать за тобой. Для меня это рабство. Гуманнее отнять у человека жизнь. Так он хотя бы отправится на Мост Деарила самим собой. Понимаешь? Остаться тем, кем ты был, а не пустой плотью, навеки лишившейся души. Не забыть свое «я». Не потеряться. Слышала, может, историю про озеро Вечности? Я, кстати, иногда его слышу по ночам, особенно в полнолуние. Из леса доносится. Там ведь тоже человек оставляет свой разум.

– Да, только это по-другому. А я оставила этому тавернщику возможность выжить. Шанс поменять свою и без того короткую жизнь. Может, повредился малость рассудком, но зато, все еще дышит. Без крови, боли и агонии. Без последнего вздоха. Кто знает, может, если желание жить в нем горит – он сможет справиться.

– И все же в тот момент ты лишила его выбора. Завладела им, подчинила. Как фелабелльские захватчики, Эрдали и Иеримот брали в рабство целые деревни, лишая людей свободы, насиловали женщин и убивали детей. Только ты это совершила с чужим разумом. Да, ты нас спасла. Я благодарен тебе за это. Но для меня – это большее злодеяние перед богами, чем убийство в сражении.

Я понимаю его, но все равно не согласна. Может, потому что смерти я боюсь больше проклятий. Поэтому решаю мягко сменить тему разговора, чтобы наш спор не разгорался в столь безмятежном месте. Говорят же, что земля умеет любить. Лунный край любил ярко, много, щедро.

– Ты веришь в богов? В каких? – спрашиваю. Мне-то всегда казалось, что чародеи верят лишь в драконье пламя. Пару лет назад я слышала о культе колдунов, что поклонялись драконам, как богам. После полета одного над Ходром, я чуть не поверила в их божественное существо сама. Слишком они были прекрасными для нашего мира. Для человеческого понимания. А козел этот в замке сидит на костях одного из них. Ведет свои войны, мечтает захватить Либертас, держит людей в страхе и никогда, никогда не открывает свое сердце. Не подпускает к себе тепло и запрещает другим тянуть к нему руки. Червяк.

– Верю. Но не в каких-то определенных, – отвечает Фаррис, в замешательстве потирая замерзший нос. Этот жест чуть ли не умиляет, отчего я чувствую, как легкая улыбка ложится на мои губы, а колдун не замечает меня и продолжает объяснять: – Я не верю, что Боги носят те имена, что мы им даем. И я уж точно не верю в Триедину, в Эира или в других фелабелльских богов. Моя мать верила, таскала меня в детстве по капищам, только лучше я к ним относиться не стал. Религия для меня лишь средство управления людьми. Но боги существуют, и для них, как я думаю, мы большая потеха.

– Пессимистичен ты. Мне нравится фелабелльская вера. И нравится вера в Эира, – честно признаюсь я. – Не то что бы я в них верила, но это, как минимум, интересно.

– Не все события нашего мира происходят просто так, вот что я думаю. А еще считаю, что у Бога нет лица. Пока ты не помешала мне, я прислушивался. Мы уже покидаем Лунный край. Послушай, как он поет. Может, больше ты этого никогда в жизни не услышишь. Это магия зимы, магия места и дары земли. Послушай, а потом утверждай, что вера в богов – глупость. Вот же они – поют для тебя волшебство.

И я вслушалась. Ветер пах горьковатым дымом костров, потрескивал раскаленными углями. Снег под копытами лошадей хрустел сахаром, земля покачивала и убаюкивала. Все струилось, дышало, оживало, несмотря на смертоносные январские холода.

Я отпустила скопившиеся в голове мысли и, наверное, впервые впустила зиму в свою душу. Позволила себе ее почувствовать. Понять и услышать. Лунный край пел мне о Йоле, о яблочном сидре, о Кирке и его хрупкой бабушке, что терпеливо ждала внука из столицы, живого или мертвого, ни на что не надеялась, но в итоге обрела свободу. Отправилась в путешествие, увидела мир и ощутила морской ветер на своей коже. Хорошая была его бабушка, чем-то похожая на меня, жесткая, как сталь, и в то же время – добрая. И на зиму она была похожа. А значит, похожа и я. Не зря же нас отпугивают именно те вещи, что нам близки. Те, в которых мы видим что-то свое и про себя. Я ведь тоже могу быть холодной, колкой, сердитой и суровой, но могу и любить. Петь колыбельные, подобно северному ветру, взбивать белые перины, кружить в танце на границе жизни и смерти. Позволять себе уходить и возвращаться. В этом и есть – суть.

Ривер

Детский звонкий смех разносился по лесу солнечными зайчиками, отскакивал от деревьев, крался сквозь мои сновидения и дарил спокойствие. Я и не заметил, как заснул. Гладил пушистый огненный мех, щурился от рассветного солнца, грел пальцы в лисьей шерсти и на секунду прикрыл глаза. Так оно и бывает, когда сон выхватывает тебя из реальности, уносит по снежными лугам, поднимает к вершинам укрытых белым одеялом холмов, а затем окунает с головой в ледяные родники. Не помню, что мне снилось. То была зима, белые волки и дикий, животный страх. Если бы не хохот Несси, который лился песней, еще не написанной балладой, не знакомой ни одному менестрелю, – я бы, наверное, проснулся от собственного крика. Но стоило мне открыть глаза, как губы тут же тронула улыбка.

Что-то теплое прыгнуло на живот, оттолкнулось мощными лапами, взвизгнуло и соскочило в сугроб. На секунду воздух будто выбило из тела, я глотнул морозный порыв ветра и сел, озираясь по сторонам. Несса, заливаясь восторженным хохотом, нырнула в снежное одеяло следом за лисой и попыталась ухватить маленькими ладошками ее хвост. Я думал, лиса покинула нас еще до моего пробуждения, но странный зверь остался, охранял наш сон, а теперь играл с сестрой в догонялки. А ведь она дикая, лесная, свободная, но почему-то задержалась с нами. Это по-настоящему удивляло меня.

Рыжие кудрявые волосы Нессы спутались, взбились в огненное облако, нос раскраснелся от холода, мои большие варежки спадали с ее ладошек, а она все ковырялась в сугробах, радостная, маленькая и такая смешная. Я и сам не понял, как начал заливаться смехом. Это было так по-живому, сердце таяло от теплого, приятного чувства, что накрывало морскими волнами. Лиса ныряла в норы, хохотала так, как смеются только лисы, пищала и заваливала Нессу в сугроб, прикапывала изящными лапами и таскала по снегу, ухватив зубами за ворот.

– Эй, смотри, чтоб она сильно не замерзла, – говорю и подтягиваю к себе походный мешок, собирая вещи.

Лиса покосилась в мою сторону, улыбнулась и прыгнула. Опрокинула меня в сугроб, а затем начала проворачивать ту же историю с закапыванием Нессы, только уже на мне. Снег кололся, целовал щеки и пальцы январским холодом, а я заливался таким же детским смехом, какой был у моей восьмилетней сестры. Впервые за наш поход я чувствовал себя ребенком, легким, беззаботным, почти счастливым.

– Так его! – вопила Несса и помогала лисе забрасывать меня снегом. – Наш отряд наступает! Берегись, Ривер, сейчас ты за все получишь!

Все вокруг переливалось яркими оранжевыми оттенками. Солнечные лучи слепили глаза и грели совсем по-весеннему. Я перехватил ногу сестры, она шлепнулась в сугроб рядом со мной, и я, навалившись на нее, торжествующе объявил, обращаясь к лисе:

– Я поймал твоего товарища, теперь это моя добыча!

Лиса весело взмахнула хвостом, подхватила шапку, сдернутую с рыжей макушки Нессы, подбежала и бросила ее мне. Я поднялся на ноги, отряхнулся от снега и натянул шапку на уши сестры. Пора возвращаться к сбору лагеря. Не стоит задерживаться здесь надолго.

Пока я притаптывал угли костра и сворачивал медвежьи шкуры, лиса с интересом наблюдала за мной, слегка наклонив любопытную, пушистую мордочку. А я вспоминал вчерашнюю ночь и то и дело поглядывал туда, где водили хороводы чащобники. Глубокие круглые ямы в снегу остались, а значит, это точно мне не привиделось.

– Ривер, мы теперь втроем пойдем или лисичка от нас убежит? – аккуратно спрашивает Несса, выползая из снега. Словно боится спугнуть лису. Конечно, со мной одним-то ей неинтересно идти, я только и делаю, что ворчу и размышляю о своем. Сестре я уже давно надоел.

– Лисы – не домашние животные и уж точно не псы. Если она захочет, может уйти. А удерживать ее будет неправильным, – поглядываю на лису. Та совершенно по-человечески кивает.

– А если я ее приручу? Собаки ведь тоже волками были, – маленькая обиженно морщится. Ей очень не хватает настоящего друга. Может, думаю, я разрешу завести ей собаку. Большую, как медведь, чтобы также таскала ее по снегу и защищала от обидчиков. Пушистую, с густым спутанным мехом, преданную и любящую.

– Не получится, Несси, – объясняю ей. – Лиса свободолюбива. Можешь представить, чтоб либертассца приручили?

– Нет, – грустно вздыхает она. – Тебя вот приручить не получилось. Ты сбежал.

Хмурюсь. Как будто что-то дергает за тонкую ниточку в сердце.

– Вот и я о том же. Тот, кто родился свободным, уже никогда не опустится ни перед кем на колени. Потому что такова природа.

Лиса заливается визгливым смехом, поднимает пушистый хвост и убегает вперед. Я вглядываюсь ей вслед, думаю, что та решила уйти сразу, но плутовка пробегает полмили и усаживается в снегу. Хитро оглядывается и ждет.

– Она укажет нам путь, – понимаю я и чувствую, как глаза наполняются светом. Таким же горящим и пронзительным, как у чащобников. Волшебным, исступленным, чистым. И уголки губ ползут вверх. Наверное, я выгляжу, как сумасшедший, вот только меня это не волнует и от своего неподдельного, живого счастья я кричу: – Идем, Несси! Бежим за ней, быстрее! Она нас проводит, твоя лисичка!

Несса визжит, хватает меня за руку, а я закидываю за плечи походный мешок с медвежьей шкурой и бегу за лисой, проваливаясь в сугробы. Волшебная плутовка смотрит на нас блестящими черными глазами и смеется. И я ей доверяю. Уже не первый раз лиса спасает меня – сначала помогла найти сестру, потом удержала от порыва уйти к чащобникам, а сейчас, клянусь, сейчас она выводит нас из Заговоренного леса.

Перед глазами проносились бесконечные подлески, густые зеленые хвойные ветви, снег забирался под одежду, заваливался в ботинки, обнимал и прощался. Сегодня наш последний день в Заговоренном лесу. Я чувствовал это всем телом, сознанием и кончиками замерзших пальцев. Запах истопленных бань, таверн и жизни струился, заполняя мир вокруг. Я боялся впустить в голову мысль о том, что мы еще задержимся средь бесконечных деревьев, спящих кленов и колючих сосен. Нет, этого точно не будет. Сегодня вечером я сяду за стол в таверне на Волчьих тропах, закажу себе горячей медовухи и говядины, забуду о лесной дичи и стану слушать песни бардов и менестрелей. Сегодня все изменится, и мой путь наконец-то начнется по-настоящему.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.