Спасти Ивановку

На счастье Спиридона и этого парня, которого он тащил на себе, с парохода наконец подоспела лодка, отправленная за ними.

Уставший и мокрый, но невероятно счастливый, Спиридон вместе со спасенным парнем наконец забрался с лодки на борт парохода. Он слышал торжествующие крики со всех сторон, в этот момент кричали и хлопали от радости все люди вокруг. Вот же переполох устроил этот красивый барчук!

На твердой палубе парохода Спиридона встретил полный немолодой человек с бородой, представительный и серьезный, но такой добродушный с виду! Одет он был в шелковую рубашку и сюртук, а на ногах блестели начищенные высокие сапоги.

– Живой? – тревожно спрашивал он.

– Вроде живой, – отвечали после беглого осмотра люди.

– Несите Вацлава в каюту к доктору! – скомандовал он своим слугам.

Слуги подхватили Вацлава на руки, девчонка в голубом платье и со скомканным платком в руках побежала за ними.

– Здравствуйте! – барин протянул руку Спиридону. – Меня зовут Алексей Григорьевич Кузнецов, купец первой гильдии. Спасибо вам за спасение моего человека. И извините, что так получилось. Поскользнулся паренек на мокрой палубе, сами видели – тщедушный он, слабенький, худенький, молодой совсем.

– Здравия желаю, я – Спиридон Курилов, рядовой Забайкальского казачьего войска, Нерчинский конный полк, – ответил парень, пытаясь выжать промокшую насквозь гимнастерку, – не извиняйтесь, всякое бывает…

– Сейчас мои слуги помогут вам помыться и переодеться, а после милости прошу вас ко мне на завтрак.

Каюта для завтрака называлась столовая. Она была богато убрана, как и другие помещения судна. На столе – белоснежная скатерть, фарфоровая посуда, хрустальные бокалы и графины, мягкие льняные салфетки. За столом прислуживала та самая девушка в голубом платьице, неслышно передвигаясь по толстым коврам. Она приветливо улыбнулась Спиридону:

– Благодарю вас, вы спасли моего жениха. Садитесь, пожалуйста.

– Как тебя зовут?

– Беата, – ответила девушка.

– Как-то ты странно слова выговариваешь, – удивился Спиридон, – и имена у вас странные: Вацлав, Беата…

– А они поляки, – объяснил Кузнецов, – да-да, не удивляйтесь, самые настоящие поляки из Царства Польского. Фамилия Вацлава – Романовский, он из польских дворян и очень этим гордится. Его ни в коем случае нельзя называть моим слугой, а то обидится.

– А как же его называть?

– Когда его кто-то пытается назвать слугой, он поправляет и говорит, что он не слуга, а помощник.

– А как они сюда попали из Польши?

– Их соотечественники регулярно устраивают бунты против нашего царя, а еще чаще пытаются устроить бунт, но терпят провал. Родители Вацлава, например, состояли среди заговорщиков, строили планы разные, да ничего у них не вышло, и в наказание их сослали в Сибирь. У нас в Иркутске таких немало. Я иногда принимаю их к себе на службу, они ребята толковые. Вацлав, например, и пишет хорошо, и рисует, он мой первый помощник…

– Бунт против нашего царя? – еще больше удивился Спиридон. – Как же их не казнили за такое?

– Некоторых казнили, самых главных зачинщиков. А тех, кто попроще, сослали. Да для них это очень суровое наказание, – снисходительно улыбнулся Кузнецов, – для них расставание с Европой навеки – хуже смерти, уж поверь мне. Почему они согласились со мной поехать на край света, в Амурский край? Да потому что им уже все равно куда. В Польшу они никогда не вернутся, так какая разница, где проживать?

– А вы сами почему отважились на край света поехать? – поинтересовался Спиридон. – У вас же наверняка серьезные дела, предприятия в Иркутске.

– Тут ты прав! – одобрительно заметил купец. – Дела нельзя надолго оставлять без присмотра. Хоть я и оставил управляющим своего старшего сына, а все же постараюсь контролировать, хоть и издалека. А зачем я поехал в такую даль? Так секрет есть такой у деловых людей: ты богатеешь тогда, когда помогаешь людям. Ну посуди сам. На новом месте людям нужны будут товары?

– Конечно. Вот город отстроим, через год семьи приедут, и все будет надо: и мыло, и свечи, и ткань, и посуда, да много чего понадобится…

– Вот и я про то же. В Иркутске у меня хорошо дела идут, но там и умных таких, как я, тоже много. А здесь я буду первым. Вложусь в производство, получу прибыль. Опять же, городу нужны будут школы, больницы, театры. Мне государство деньги на строительство выделит, и опять же я внакладе не останусь. Если все так пойдет, как я планирую, и если мне на новом месте понравится, то и семью сюда перевезу. Опять же это будет зависеть от успеха нашего предприятия. Ведь эта земля пока что еще не наша, она принадлежит Манчжурии.

– Ну так станет нашей. Говорят, в первую экспедицию солдаты много укреплений построили и даже дома.

– А мы еще больше построим, – согласился Алексей Григорьевич, – а потом наш генерал-губернатор с Манчжурской стороной договор подпишет, и все, станут эти земли законными русскими. А ты-то сам как оказался среди переселенцев? Я слышал, не все казаки хотели переезжать, многих по приказу отправляли, другие жребий тянули, кому ехать.

Спиридон, с удовольствием потягивая сладкий чай из цветастого блюдца, улыбнулся вопросу. Был он парень невероятно тщеславный и любил, когда им искренне интересовались.

– А я, Алексей Григорьевич, товарища своего спас.

– Вот как?

– Да, у нас в станице объявили, что в далекие земли поедут только женатые, так сказать, с целью надолго там поселиться. И вот выпал жребий моему товарищу женатому, Егору Скрытникову. Как уж он убивался, не хотел ехать! И выхода никакого для него не предвиделось, понятно же, что с приказами не спорят. А я вроде и не подхожу для набора, неженатый еще, а ехать уж больно хотелось. Говорят, каждому казаку на новой земле аж тридцать десятин земли бесплатно дадут в вечное пользование, подъемные деньги, от податей освободят. И самое главное, все инструменты для земельных работ выдадут. Я страсть как землю люблю и хочу на ней работать. Хочу зажиточное хозяйство иметь, хозяином на своей земле быть. Вот так и помог я Егору, вместо него ехать вызвался. Как же он, бедный, меня благодарил!

«Да, от скромности ты точно не помрешь», – добродушно улыбнулся своим невольным мыслям купец.

Тут в столовую вошел Вацлав. Волосы его успели высохнуть и лежали пушистой светлой волной. Глаза оказались зеленовато-светлыми. Высокие скулы, узковатый подбородок и точеный носик придавали ему вид холеный, как будто и впрямь барский. Взгляд серьезный, даже слегка холодноватый, отстраненный. Умеренно смуглым он был то ли от природы, то ли успел загореть от летнего солнца. Спиридон поднялся ему навстречу, и парни крепко обнялись.

– Ну, теперь друзья навеки, – весело прокомментировал Кузнецов и обмакнул баранку в тарелочке с медом.

И эти двое действительно подружились, несмотря на разницу характеров. Спиридон был парень горячий, шустрый, и смотрел на все происходящее восторженным взглядом. Вацлав, наоборот, норовил показать, что все происходящее ему не по душе, и он здесь лишь по стечению обстоятельств, выполняя все свои обязанности с оттенком обреченности, с ленью и неохотой.

– А ты разве меня запомнил? – спросил Спиридон.

– Да, я видел, как ты прыгнул в воду и поплыл ко мне, а потом – темнота…

– Неужели ты плавать не умеешь?

Вацлав пожал плечами:

– Да не приходилось как-то. В детстве я помню реку Вислу, но меня на берег не водили. Потом увезли в Иркутск, и тоже не случалось у реки бывать.

– Ты помнишь свою родину?

– Как такое не помнить, – глаза Вацлава наполнились тихой грустью, – конечно, помню и очень люблю. Беата, принеси мои рисунки!

Пока девушка бегала за рисунками, друзья выпили еще по кружке чая с медом и баранками.

Наконец девушка принесла рисунки. Вацлав, не отрываясь, следил за реакцией Спиридона. А Спиридон даже и не скрывал своего восхищения.

– Они еще и цветные! – восклицал он, перебирая рисунки. – Господи, красота-то какая! А это что за башни?

– Это Мариацкий костел, – с гордостью ответил Вацлав.

– Какой красивый! Так ты что, по памяти его нарисовал?

– Да, в детстве часто там бывал. Вот в этом окошечке на самом верху раз в день появляется трубач, играет на трубе, а потом машет рукой прохожим.

– А это что за красота?

– Внутреннее убранство Вавельского собора. Если бы ты там побывал и увидел своими глазами это великолепие! А как в том месте хорошо себя чувствуешь, какой взрыв энергии и бодрости!

– А эта спящая женщина из камня, кто она?

– Это королева Ядвига Ягеллонская, да пребудет с ней Бог, – Вацлав перекрестился, – она умерла в двадцать пять лет, совсем молодой. Очень заботилась о нашем королевстве, даже отказалась от свадьбы с любимым ради интересов народа. Представляешь, что это такое – любить одного человека, а замуж выйти за другого, и все ради долга! А перед смертью она все свое состояние отдала университету. Для наших королей очень важно, чтобы их подданные были грамотные и образованные. Недаром про Европу говорят, что она просвещенная.

– Ой, а эту девушку я узнал, это же Беата!

– Да, это она, – подтвердил Вацлав хмуро, – мы с ней поженимся скоро. Она тоже полька и католичка, для нас это важно.

– А на местной, на русской, ты не сможешь жениться?

– Конечно, нет, – вздохнул Вацлав, – мы должны сохранить свои корни, свою культуру даже здесь, в чужой стране.

«Да любите ли вы друг друга? Или только из чувства долга женитесь?» – чуть не вырвалось у Спиридона. Но, конечно, он благоразумно промолчал, чтобы ненароком не обидеть новых друзей.

– А у тебя уже есть невеста? – спросил Вацлав.

– Будет, – ответил Спиридон, – вот через год сюда много новых поселенцев приедут, из них и выберу себе какую захочу, за меня любая пойдет с радостью.

Неожиданно он почувствовал на себе чей-то взгляд. И с изумлением обнаружил, что Беата на него смотрит с явной симпатией. Однако, заметив его взгляд, девушка поспешно отвернулась, сделав вид, что занята делами. Интересная девчонка, только худая уж очень. Куда интереснее, когда девушка фигуристая, с тонкой талией и пышными бедрами. И чтобы одевалась как казачка, подчеркивая все свои достоинства.

– А я совсем рисовать не умею, – признался Спиридон, – зато играть люблю на гармошке, меня еще в детстве дед научил.

– А есть с собой гармошка?

– Нет, что ты, я с собой только самое необходимое взял.

Алексей Григорьевич встал, подошел к шкафчику в дальнем углу столовой и достал оттуда увесистый музыкальный инструмент.

– Держи, – он передал инструмент Спиридону, – это аккордеон.

Спиридон встал и продел руки в специальные лямки.

– Похоже на гармошку, только там кнопки, а тут клавиши. Попробую сыграть, авось получится.

И получилось почти сразу. Над водами Амура разлилась ритмичная мелодия одного из казачьих гимнов. Спиридон вышел с аккордеоном на палубу, продолжая играть, и люди на всех баржах с радостью услышали песню и подхватили ее, и над рекой, и над тайгой долго еще звучали прекрасные, знакомые всем с детства, слова:

Наш Байкал – он стар и молод,

Древний дух его хранит.

В глубине и свет и холод,

И огонь в воде искрит.

Он поведает нам тайны -

Корабли и города,

Битвы прошлого покажет

Нам прозрачная вода.

С баржи махал руками веселый Гриша Кантемиров:

– Спиридон, давай нашу любимую! – кричал он, сложив ладони в своеобразный рупор.

Остальные казаки поддержали:

– Да, да, сыграй «По диким степям Забайкалья!»

Наигравшись вволю, Спиридон попытался вернуть инструмент хозяину, однако, Алексей Григорьевич решительно запротестовал:

– Зачем вернуть? Он теперь твой! Это мой подарок тебе за то, что моего работника спас. Да и вообще, парень, талант у тебя музыкальный. Я тут подумал, выпишу-ка я к нам учителя музыки, пусть он тебя нотной грамоте обучит, да и на других инструментах играть. А там, глядишь, в новом городе и школу музыкальную откроем!

И купец, окрыленный своей новой идеей, заговорщицки подмигнул.

Так, за приятной беседой и обыденными делами, и прошел день. Над рекой сгущались сумерки, из тайги доносилось уханье совы, стрекот кукушки, а караван судов продолжал преодолевать речные волны, медленно, но верно приближаясь к своей цели.

Глава 3

Станица Усть-Зейская

1857 год

В том же месяце, в июле, наконец, вошли в самое узкое место Амура, где один берег занимала китайская деревня Сахалянь, а на другом берегу вовсю шло строительство и обустройство нового русского города.

Спиридон еле успел к построению сотни на берегу. Все оставшиеся дни плавания он так и провел на пароходе Кузнецова. То его не пускали из-за тифа, которым заболели на барже несколько человек, потом случился шторм, и лодку опасно стало спускать на воду. С борта парохода видно было, как в тайге от ветра падают деревья.

Но он не унывал, помогал Вацлаву и Беате по хозяйству, вечерами сидел в столовой, с удовольствием слушая рассказы Кузнецова об Иркутске – о его семье, о дочерях, которые уже выезжали в свет на балы и другие мероприятия, о старшем сыне, который весь в отца: и дела ведет не хуже, и соображает быстро, и невесту взял с хорошим приданым, не дурак, в общем.

Построившись на склоне реки и слушая указания сотника, казаки с интересом наблюдали за жизнью на противоположном берегу. И почему их строения так чудно называют – фанзы? Обыкновенные избы, как и везде. Прямоугольные деревянные строения с дверями, с окнами, с соломенной или черепичной крышей.

Удивляли люди, они были совершенно другие внешне, да и поведением отличались от русских. Живые, непосредственные, наивно доброжелательные, они резвились на своем берегу, рассматривая диковинные для них баржи и пароходы, русских людей в военной форме. Некоторые пытались привлечь к себе внимание, помахать рукой, что-то крикнуть, хотя услышать их с того берега не представлялось возможным. Женщины, стиравшие белье в реке, выпрямлялись и приветливо махали стиранными вещами. Молодые девушки улыбались и прыгали на желтом песке.

– Приятное у нас соседство, – переговаривались казаки, – говорят, китайцы много чего умеют, вот будут снабжать нас всякими вещами нужными.

– А еще работать у нас будут по найму.

– А я бы замутил с китаяночкой, – оживился Гаевский, и даже вечно кислое выражение лица у него сменилось на мечтательное.

– Ой, а может, они у нас дом удовольствий откроют, – размечтался кто-то в строю.

Настроение у всех стало решительно приподнятым. Конечно, никто не ожидал и не боялся, что аборигены начнут враждовать с русскими, но все же гораздо приятнее теплый прием, нежели холодное недовольство.

Неподалеку от берега через каждые сто шагов уже стояли железные смотровые вышки, были построены кирпичные просторные казармы. А за ними ровными рядами стояли вполне пригодные для жилья деревянные избы с участками для разведения огородов и хозяйства. И все это успели построить казаки из первой сотни, прибывшей в эти края год назад.

Вновь прибывшим, а их было около пяти сотен, предстояло построить новые укрепления и постройки для войска и много разных домов и построек для людей, которые начнут массово переселяться сюда через год.

Спиридон прошлепал по песку к берегу, с наслаждением стянул с себя гимнастерку, собираясь пойти искупаться.

– Курилов! – услышал он позади голос Кантемирова. – Ты завтра дежуришь в казарме.

Урядник побежал дальше по своим делам. Женщина, стиравшая что-то в реке неподалеку, вдруг поднялась и подошла к Спиридону.

– Так ты Курилов?

Он взглянул на нее сверху вниз. Видно, что женщина не так уж молода, но красива просто необыкновенно. Абсолютно белая ровная кожа лица, почему-то не тронутая нестерпимым летним зноем, волосы не то, что бы белые, но какого-то необыкновенного оттенка, ни разу таких не встречал. И глаза, темные, огромные, бездонные, подчеркнутые по верхнему веку темно-синей тонкой полосочкой, смотрели на него с явным восхищением и даже обожанием.

«Неужели и эта уже успела влюбиться?» – подумал Спиридон привычно. Но нет, во взгляде не было обычного интереса девушки к парню, это было что-то другое, невероятно глубокое и сильное. Взгляд был наполнен любовью, и таил в себе чувства странника, наконец-то вернувшегося на родную землю и встретившего родных людей после долгой разлуки. И Спиридон вдруг ощутил, что да, это родной ему человек.

– Да, я Курилов Спиридон Григорьевич, – выговорил он.

Женщина (это была Ирина Игоревна) в ответ попыталась улыбнуться, но не смогла.

– Я твоя родственница, – она провела рукой по лицу, чтобы успокоиться.

Да, ради такого стоило лететь и по асфальту, и над непролазной тайгой, над пространством и даже временем!

– Родственница! – ахнул Спиридон. – А я чувствую что-то родное, у меня аж грудь сдавило! Вот он, вечный зов, зов крови!

«Он даже не спросил, через кого я ему родственница, – с удивлением констатировала Ирина Игоревна, – просто поверил своим чувствам. Говорят же, что внуков любят больше детей, а я ему… Боже, пра-пра-правнучка!»

– А через кого мы родственники? – словно в ответ на ее мысли задал вопрос Спиридон.

– Через отца твоего, он ведь тоже Курилов?

– Конечно.

– Моего папу звали Игорем, а его мать – Любовь Тимофеевна.

– Не слыхал про таких, но так-то родни у нас много, в каждой семье по десять детей примерно, и любой родне мы всегда рады. Ты как здесь устроилась, где живешь? Могу устроить в дом купца Кузнецова, там и работа найдется.

– Нет, не надо пока, мне Травин отдельное помещение выделил в казармах, обедаю вместе с ребятами. А школу как построят, буду учительницей работать. Так что у меня здесь все хорошо. Скажи, а ты знаешь, кем были наши предки?

– Да такими же казаками, только Сибирскими. Потом перевели в Забайкалье, приписали к Забайкальскому войску…

Забыв про стирку и другие дела, они не спеша шли вдоль берега Амура. Жара стояла беспощадная, но вот с реки начинал дуть живительный ветерок, и казалось, что и вековые сосны, плотными рядами стоящие за казармами, приветливо машущие своими раскидистыми ветвями, и тополя, и даже трава навевают прохладу. Жара в такие минуты отступала, запах сосен и речной воды смешивался, и хотелось дальше бродить, разговаривать, радоваться прекрасному дню.

– Для казака ведь главное что? – рассуждал Спиридон. – В седле быть легким и быстрым, да с шашкой легко управляться. Ох и скучаю же я по своему Орлику!

– Конь твой? – улыбнулась Ирина Игоревна.

– Ну да, в станице остался. Коней в этот сплав не брали, решили через время следующим сплавом их привезти. А мы пока как следует здесь обживемся, наладим жизнь.

Спиридон пошел по своим делам, а Ирина Игоревна долго еще сидела на прогретом июльским солнцем берегу Амура, любуясь его теплыми ласковыми волнами и наслаждаясь чистейшим воздухом. Как же быстро она привыкла к отсутствию гаджетов, интернета и сериалов! Даже время теперь текло медленнее. А дома его постоянно не хватало. Вроде только начнешь первую пару первого сентября, глядь, а уже конец семестра, и не сделано толком ничего. Выходит, из-за интернета время так быстро бежит?

Задумавшись, она не заметила, как рядом с ней уселся на песчаный берег тот самый казак Матвей Куцев, один из тех, кто первым им с Никитой встретился на этой земле.

– Любуешься? – произнес он. – Я тоже люблю на реку смотреть.

– Согласна. Ну как тебе мой новый наряд? Теперь устраивает?

– Да лишь бы удобно было, – невозмутимо ответил казак.

Ирина Игоревна теперь щеголяла в казачьих шароварах, только она их подворачивала, чтобы не жарко было, так что не сильно они отличались от шорт. Босоножки не надевала, ходила босиком. Тунику свою иногда носила, а иногда вместо нее надевала рубашку навыпуск.

– Фигура у тебя красивая, прямо как у казачки, – решился на комплимент Куцев.

– Так я и есть казачка, – улыбнулась женщина, – просто долго жила в Петербурге.

– И как там, в Петербурге?

– Жаль, что ты там не был, там очень красиво.

– Зачем же оттуда уехала?

– Климат больно тяжелый, простывала часто. Даже летом ни с того ни с сего дождь начнется, да такой холодный, и ходишь потом простывшая!

Парень смотрел на нее с явным интересом, внимательно слушал.

Куцев, Куцев… Знакомая фамилия. Где я ее слышала?

Вдруг Ирина Игоревна вспомнила, где ей встречалась эта фамилия. Краеведческий музей Ивановки, зал памяти самого страшного дня в истории села. Огромная картина с изображением пылающей в огне Ивановки, и список, длинный список имен и фамилий погибших лежит под стеклом. Она внимательно просматривает этот длинный список в поисках фамилии и имени своего предка…

«Куцева Ксения Ермолаевна, 19 лет.

Куцева Лукерья Ермолаевна, 8 лет.

Куцева Мария Ермолаевна, 7 лет.

Куцев Федор Ермолаевич, 4 года.

Куцев Гордей, 65 лет».

Так, получается, потомки этого самого светловолосого парня малыми детьми погибли от рук изуверов-интервентов и белогвардейцев? А Гордей шестидесяти пяти лет – его сын?

Матвей между тем с изумлением наблюдал, как меняется в лице его собеседница.

– Ты вроде как испугалась чего?

– Ты женат, у тебя есть сын?

– Да я уж скоро десять лет как женат, и сын у нас есть, Гордейка, три годика ему. Первые двое детей не выжили, а этот живет, постреленок. Да у нас тут почти все женаты, скоро и семьи с детьми приедут.

Ну конечно, тогда ведь рано женили, лет в шестнадцать под венец шли. А дети далеко не все доживали до взрослого возраста. Выживали сильнейшие, медицины как таковой не было. «А если я здесь заболею чем-нибудь? – вдруг с ужасом подумала Ирина Игоревна. – Ни лекарств, ни врачей. Надо как-то держаться, как-то беречься».

И как мне спасти Ивановку, раз уж я здесь оказалась? Этот вопрос она задавала себе регулярно и никак не находила на него ясного ответа. И с кем-то поделиться, с кем-то посоветоваться – возможности не было!

Если начать с того, почему и зачем сожгли в тот день Ивановку. На вопрос «почему» в истории ответ следующий. В 1917 году в России свергли царя, а вместе с ним и всю аристократическую верхушку. Дворян, господ и прочих угнетателей народа отменили. «Вся власть народу, вся земля крестьянам, все фабрики рабочим» – с таким лозунгом провозгласили новую советскую власть.

Однако, аристократы мириться с таким положением дел не желали, им хотелось, как и раньше, держать власть над страной и продолжать использовать для своего обогащения рабский труд крестьян и рабочих. Они и развязали гражданскую войну. Аристократы стали называться в этой войне белыми, а народ, отстаивающий свою свободу и свои интересы – красными.

Разумеется, дошла Гражданская война и до Дальнего Востока. Здесь к белым пришли на подмогу интервенты – представители зарубежных государств, которые хотели воспользоваться ситуацией и урвать для своих стран кусок Дальнего Востока. Особенно японцы были в этом заинтересованы, так как народу у них было много, а земли мало, хотели, так сказать, расшириться.

Простой народ был априори за красных. Кто-кто, а крестьяне, услышав лозунг «земля – крестьянам» всей душой приняли революцию и новую власть. Поэтому и сражались они в рядах красных, и партизанское движение организовали. Те, кто воевать не умел – старики, женщины, подростки, – помогали партизанам и красным из всех своих сил, и этим очень мешали белым и интервентам. В конце концов, японское командование приняло решение «сжечь это красное гнездо», так они называли Ивановку.

Вот и как, спрашивается, я могу ее спасти, даже оказавшись в далеком прошлом? Отменить революцию – абсурд, гражданскую войну – тем более, я не в Петербурге и мне это не по силам. И до событий этих ох как далеко, сейчас ведь только 1857 год.

Может, сделать вид, что я прорицательница, умею будущее предсказывать? И предупредить, что 22 марта 1919 года на Ивановку готовится нападение? Пусть они всем своим детям и внукам накажут, чтобы не участвовали в партизанском движении? Ага, так и будет горячая революционная молодежь слушать отцов и дедов.

Вопросов больше, чем ответов, и выход пока что видится лишь один – постараться убедить ивановцев уехать из родного села хотя бы на то страшное время.

Опять же, если мне уже сейчас, в 1857 году, сорок лет… А события произойдут в 1919…

Ирина Игоревна в очередной раз со вздохом убедилась, что опять она в каком-то тупике, и что ей делать, вообще непонятно.

Солнце между тем клонилось к закату, а Матвей и не собирался никуда уходить. Улегся на песок и увлек за собой Ирину Игоревну.

– Ты что, пьяный? – засмеялась она, оказавшись в объятиях сильного молодого мужчины.

– Нет, – прошептал он, – ты мне нравишься…очень…

Крепкие руки заскользили по ее спине, жадные губы – по щекам, по шее. И очень хотелось поплыть по течению этих ласк, приласкать в ответ, отдаться полностью этому летнему берегу, пьянящему воздуху.