Трилогия Харканаса. Книга 1. Кузница Тьмы

Эти слова повторялись не раз, хотя Ринт не знал, кто из азатанаев впервые их произнес; они часто звучали в солдатских лагерях во время войны, подобно рассказам о героических подвигах, но при этом были полны удивления, непонимания и недоверия. Но Ринта и прочих ставила в тупик вовсе не их замысловатость, – собственно, здесь не было ничего особо сложного. Не по себе становилось оттого, что азатанаи делом доказывали свое безразличие.

«Тот, кто сокрушается о голодающих крестьянах, сам каждый вечер ест досыта. И на поверку все его осуждение богачей оказывается лицемерием, пустыми словами».

Но азатанаи говорили правду, невозмутимо наблюдая, как джеларканские разбойники похищают или уничтожают все, что у них имелось.

Подобная невозмутимость пугала Ринта. Способны ли азатанаи вообще на гнев? Испытывают ли они негодование? Можно ли их оскорбить?

Он бросил в реку привязанное к веревке ведро, глядя, как оно наполняется водой. Тяжесть ведра оттягивала руки.

Драконус поднялся на возвышенность и смотрел на запад, где в красном сиянии опускалось за горизонт солнце. Мгновение спустя он поднял руку в перчатке.

Вытянув ведро. Ринт поставил его на берег, расплескивая воду. Сердце его внезапно загрохотало, будто барабан. Драконус повернулся и направился обратно к реке, где его встретил Раскан. Они обменялись несколькими словами, а затем повелитель двинулся дальше. Сержант продолжал смотреть ему вслед.

«Кто-то приближается сюда. С запада. Кто-то… кого они ждут».

К брату подошла Ферен, хрустя подошвами мокасин по прибрежной гальке:

– Видел? – (Он кивнул.) – Кто бы это мог быть?

– Вряд ли кто-то из яггутов, – ответил Ринт. – Но кто же тогда? Азатанай? – Он заметил, как Ферен бросила взгляд на лагерь. – Боишься за парнишку? Какова его роль во всем этом?

– Не знаю.

– Ты сделала то, о чем тебя попросили, Ферен. И теперь он будет ждать большего.

Она недовольно взглянула на брата:

– Разве Аратан не всего лишь клятый щенок, которого нужно обучить послушанию?

– На этот вопрос ответить можешь только ты, – хмыкнул он.

– Ты мужчина. И ничего в этом не понимаешь.

– Это я-то не понимаю? Сколько лет было бы сейчас мальчишке? Столько же, сколько и Аратану, или около того. – Ринт увидел, что его слова обрушились на Ферен, подобно удару меча по лицу. – Прости, сестра.

Взгляд ее стал бесстрастным.

– Дети умирают. И матери приходится это пережить.

– Ферен…

– Это вина его отца, а не моя.

– Знаю. Я не хотел…

– Горе вложило в его руку нож, а эгоизм заставил вонзить этот нож в сердце.

– Ферен…

– Он покинул меня, когда я больше всего в нем нуждалась. Это стало для меня уроком, брат. Хорошим уроком.

– Аратан не…

– Знаю! Разве не я сегодня весь день жевала мертвое мясо? Разве не я трудилась до потери сознания? У меня был сын. Он умер. У меня был муж. Он тоже умер. И у меня есть брат, который думает, будто хорошо знает меня, но знает он лишь образ сестры, который сам же и придумал. Иди снова к ней, Ринт. Ее легко найти. Она закована в цепи внутри твоей головы.

Ферен подняла руку, будто собираясь его ударить, и Ринт напрягся, но ничего не произошло, и мгновение спустя она уже шла обратно к костру.

Ему хотелось расплакаться. Но он лишь обругал себя за глупость.

На возвышенности по другую сторону реки появилась массивная рослая фигура, облаченная в толстые кожаные доспехи. На плече незнакомца лежала связка копий, а в руке он держал тяжелый мешок. Голова его была непокрыта, свободно падающие волосы отбрасывали кровавый отблеск в лучах заходящего солнца. Помедлив, пришелец направился в сторону брода.

Ринт понял, что это азатанай, хотя никогда прежде их не видел.

«Единственный воин среди азатанаев. Тот, кого знают как Защитника. Хотя на вопрос, с кем он сражался, я ответить не смогу. Полукровка-телакай, близкий друг Кильмандарос. Это Гриззин Фарл».

Вода едва доходила до края тяжелых сапог великана.

– Драконус! – взревел он. – Так ты и впрямь прячешься от всего мира? Ха, а я-то не верил – и каким же дураком оказался! Смотри, у меня есть эль!

Он явился среди них как тот, кому нечего было опасаться и нечего терять, и лишь намного позже, спустя годы, Аратан понял, каким образом оба этих качества подпитывали друг друга, вызывая по очереди чувства восхищения и крайней жалости. Но при появлении этого незаурядного мужчины в лагере создалось впечатление, будто некий великан спустился с высоких горных утесов, из продуваемой всеми ветрами крепости, где в залах гуляет эхо, подножия деревянных дверей покрыты инеем, а хозяин ее устал от одиночества и ищет общества.

Есть те, кто пышет пьянящей, как испарения эля, радостью, манящей, словно тепло костра в холодную ночь. Они способны развеселить одним лишь взглядом, будто весь мир полон шуток и все вокруг готовы упасть в их радостные объятия.

Азатанай сообщил, что его зовут Гриззин Фарл, и, не дожидаясь, когда Драконус представит ему присутствующих, сам подошел к каждому по очереди: к Раскану, Ринту, а затем Аратану. Когда пальцы великана сжались на запястье юноши, морщинки в уголках его глаз стали резче и он сказал:

– Это рука умеющего держать меч. Твой отец постарался подготовить тебя к предстоящей жизни. Ты – Аратан, неудобный сын Драконуса, потерянное дитя охваченной горем матери. Не эта ли рука, которую я сейчас держу, вонзит нож в спину своего отца? Именно этого Драконус боится – да и какой бы отец на его месте не боялся?

Аратан уставился в серые глаза азатаная.

– У меня нет никаких амбиций, – ответил он.

– У тебя, может, и нет, зато у других есть.

– Им никогда меня не найти.

Кустистые брови поднялись.

– Ты собираешься всю жизнь скрываться?

Аратан кивнул. Остальные стояли рядом, слушая их беседу, однако юноша не мог отвести взгляда от глаз Гриззина Фарла.

– Но это недостойная жизнь, – заявил тот.

– Я сам недостоин жизни, господин. Так что это меня вполне устраивает.

Гриззин Фарл наконец отпустил руку Аратана и повернулся к Драконусу:

– Говорят, Тьма стала оружием. Против кого? Вот в чем вопрос, и я намерен услышать ответ. Скажи мне, Драконус, потрясет ли Харканас мое судьбоносное появление?

– Башни рухнут, – ответил Драконус. – Женщины упадут в обморок.

– Ха! Это уж точно! – Но гость тут же нахмурился. – Как-то одно с другим не слишком-то вяжется, старина. – Он повернулся к Ферен и опустился перед ней на одно колено. – Кто бы мог ожидать увидеть такую красоту здесь, на самом краю Баретской пустоши? В моем обычае всегда приберегать лучшее напоследок. Я Гриззин Фарл, известный среди азатанаев как Защитник, а среди джелеков – как воин, который пропускает любое сражение, просыпает любую битву и лишь улыбается в ответ на любой брошенный ему вызов. Я также известен оставшимся яггутам как Спящий Камень – так поэтично они описывают мою печально знаменитую склонность дрыхнуть. А теперь я хотел бы услышать твое имя, чтобы насладиться им и навеки сохранить в своем сердце память о твоем голосе.

На Ферен, казалось, его слова не произвели никакого впечатления, хотя щеки женщины и покрылись румянцем.

– Я Ферен, – ответила она. – Пограничница и сестра Ринта.

– Ты слишком молода, – помедлив, произнес Гриззин Фарл, – чтобы терять надежду. Твой голос поведал мне трагическую историю, и хотя подробности ее остаются в тайне, потеря несет страдания, а страдания превращаются в жгучую боль, постоянно об этой потере напоминающую.

Ферен отшатнулась.

– Я ничего такого не говорила! – хрипло выдохнула она.

Гриззин Фарл медленно выпрямился и развел руки в стороны, будто желая охватить всех сразу.

– Сегодня мы будем пить и веселиться, пока не погаснет костер и не сбегут от рассветных лучей звезды. Все мы расчувствуемся до слез и поклянемся друг другу в вечной преданности, прежде чем свалиться замертво. – Он поднял свой мешок. – Эль от телакаев, а уж они настоящие мастера – если не в пивоварении, то в питье точно. – Помедлив, азатанай добавил: – Надеюсь, у вас есть еда? Я так спешил с вами встретиться, что, боюсь, ничего с собой не взял.

Аратан с удивлением услышал, как вздохнул его отец.

А потом Гриззин Фарл улыбнулся, и все снова стало хорошо.

Эль был крепкий и сразу же ударил Аратану в голову. Вскоре после ужина, аккурат посреди непристойной песни про телакайскую девушку и страдавшего из-за больного клыка старого яггута, которую весьма художественно исполнял великан, Аратан заснул. На следующее утро его разбудил Раскан с кружкой отвара из трав и ивовой коры, и пока юноша сидел, прихлебывая горячее питье, ему стало ясно, что Гриззина Фарла с ними больше нет.

Даже сейчас все это казалось ему сном, смутным и беспорядочным, почти бредовым. Превозмогая головную боль и уставившись в землю, пока остальные сворачивали лагерь, Аратан думал о том, что еще могли обсуждать прошлой ночью у костра, и собственное отсутствие там показалось юноше насмешкой над любыми его претензиями на мужественность. Он свалился без чувств, будто мальчишка, после первой же кружки спиртного, которую тайком стащил со стола и поспешно опустошил под стулом.

Аратану хотелось услышать больше о Тьме, ставшей мечом и оружием. Ясно было, что Гриззин Фарл знал его отца, как никто другой, возможно, даже сама Матерь-Тьма. Что за странная история их объединяла? Какие тайны связывали обоих в прошлом? Украдкой взглянув на Раскана, Ринта и Ферен, Аратан решил, что, пожалуй, обошлось без особых откровений; во всяком случае, все выглядели еще более спокойными, чем до появления Гриззина Фарла, будто полная эля и смеха ночь разрушила между ними все барьеры.

Немного подумав, Аратан снова взглянул на Ферен и увидел, что кое-что изменилось. Ферен держалась намного свободнее, а уж когда юноша увидел, как она улыбнулась брату в ответ на какое-то негромкое замечание, у него внезапно возникло ощущение, будто изменилось вообще все. Напряженность исчезла, как и тягостное чувство после случившегося с Сагандером.

«К нам пришел Гриззин Фарл, – подумал Аратан, – а потом ушел восвояси, но при этом кое-что забрал с собой».

Он увидел, что отец пристально смотрит на него. Затем Драконус подошел к сыну:

– Мне следовало предупредить тебя насчет коварства телакайского эля.

Аратан пожал плечами.

– Ты едва пришел в себя после сотрясения, – продолжал отец. – Так что эль подействовал на тебя как сонное зелье. Прости, Аратан: так вышло, что ты пропустил большую часть столь приятного вечера. – Он поколебался и добавил: – Не так уж много их у тебя и бывало.

– Гриззин Фарл называл вас своим другом, отец, – с упреком в голосе проговорил юноша.

Взгляд Драконуса стал бесстрастным.

– Он всех так называет, Аратан. Не обращай внимания.

И с этими словами отец ушел. Юноша яростно посмотрел ему вслед.

С одинокого чахлого дерева выше по течению донесся утренний крик какой-то птицы, но Аратану не удалось разглядеть ее среди кривых ветвей и поникших листьев.

«Она прячется. И она свободна. Свободна лететь, куда ей захочется. Подальше от всего этого».

Вскоре они спустились по склону, и теперь под ясным небом впереди простиралась Баретская пустошь. Аратан вспомнил уроки Сагандера, в которых говорилось о смерти большого внутреннего моря.

Сидя в седле, он думал о воде и свободе.

И о тюрьмах.

На западе лежали земли азатанаев, где жили защитники, которые ничего не защищали, и мудрецы, которые все время молчали, а с гор спускались телакаи, чтобы разделить с ними пьяные ночи, о которых наутро никто ничего не помнил. И этот загадочный, полный тайн мир ему вскоре предстояло увидеть самому. При мысли об этом Аратан вдруг ощутил странную легкость, как будто еще немного и он превратится в птицу, улетев на поиски очередного чахлого деревца.

Но в высохшем море перед ним не росли деревья, лишь небольшие островки травы виднелись среди выбеленных солнцем камней.

У Аратана не возникало даже мысли о том, чтобы вонзить нож в покрытую поношенным плащом широкую спину ехавшего впереди отца. Он знал, что никто и никогда не воспользуется им как оружием.

Из слов Гриззина Фарла следовало, что его мать жива. Она жила, измученная горем, и это означало, что она до сих пор любит сына. Он должен был найти ее и похитить.

В мире тайн хватает мест, где можно спрятаться.

«Я найду такое место для нас обоих, – подумал Аратан. – Мы будем любить друг друга, и благодаря нашей любви наступит мир».

Часть вторая. Как одинок этот огонь

Глава шестая

Взгляд Хуста Хенаральда был бесстрастен и мрачен, будто он взвешивал каждое слово, которое собирался произнести, пытаясь понять, вонзит ли оно свои когти в сидящего напротив или же скользнет мимо, не задев его. Тусклое освещение подчеркивало впалые щеки Хуста, выступающие скулы и узкий крючковатый нос, тогда как глаза его словно бы скрывались глубоко в тени, но при этом пронзали собеседника насквозь.

– Когда-нибудь, – проговорил он голосом, хриплым от многих лет пребывания в кузнице, среди едкого дыма и испарений, – я снова стану ребенком.

Хенаральд медленно откинулся назад, за пределы круга света, падающего от масляной лампы на столе, и Келларасу вдруг почудилось, что перед ним скорее призрак, чем смертный.

За стенами жаркого помещения работали, подобно неутомимому сердцу, огромные кузнечные мехи, и эхо от их стука отдавалось в каждом камне Большого дома. Звук не прекращался никогда: все те дни и ночи, что Келларас провел в гостях у повелителя кузницы Хуста, он слышал, как бьется пульс земли и камня, огня и дыма.

Ему уже начало казаться, что именно здесь, в клубящейся жаре, в миазмах создания и разрушения, в нескончаемом грохоте со всех сторон, рождаются тайны мироздания. А сейчас в кресле с высокой спинкой перед ним сидел наконец-то удостоивший его аудиенции повелитель и арбитр, правитель и мудрец; и тем не менее первые произнесенные Хустом слова выглядели… полной чушью.

Вполне возможно, что Хенаральд улыбнулся, хотя во мраке разглядеть это было сложно.

– Когда-нибудь я снова стану ребенком, окружив себя деревянными игрушками. Из камней я возведу горы, а траву объявлю лесами. Слишком долго я пребывал в плену этого мира мер, пропорций и весов. Слишком долго я знал и понимал пределы возможного, столь жестоко отвергая все доступное воображению. В этом смысле, друг мой, каждый из нас проживает не одну, но две жизни, сцепившиеся в смертельной схватке, и из всего, что оказывается под рукой, мы создаем оружие.

Келларас медленно потянулся к стоявшему перед ним кубку с рикталем. Обжигающий горло напиток был единственным видом спиртного, которое употреблял повелитель, и первый выпитый глоток все еще громом отдавался в голове гостя.

– Вам хорошо удается скрывать свою проницательность, капитан, но я без труда заметил, как вы отреагировали, когда я произнес слово «оружие». Вы моментально напряглись, поскольку из всего, что я говорил, вам хорошо понятно лишь оно одно. Но в данном случае под «оружием» я имел в виду все то, что мы теряем с годами по мере того, как прошлое – наша юность – уходит в небытие. – Хунн взял свой кубок в массивные, покрытые шрамами ладони со следами глубоких ожогов, которые он приобрел за долгие годы работы в кузнице. – Ваш господин желает, чтобы я изготовил ему меч. В качестве подарка? Или, возможно, он хочет вступить в легион Хуста? Вряд ли сторонникам Урусандера понравится столь демонстративное его поведение.

Келларас не знал, что и ответить. Столь легко перейдя от поэзии к прагматике, Хенаральд сбил его с толку. Мысли капитана путались, будто у озадаченного головоломкой мальчишки.

Но повелитель Хуст не собирался ждать ответа.

– Когда я снова стану ребенком, – вновь заговорил он, – взрослые уйдут с глаз моих долой, в свой собственный мир, а меня оставят в моем собственном. В их отсутствие я смогу изменить порядок вещей так, чтобы он отвечал моим скромным потребностям. Время ослабит свою безжалостную хватку, и я смогу играть, пока не придет пора отойти ко сну. – Хенаральд пригубил из кубка рикталя и заключил: – И сновидения мои будут полны мира и покоя.

После долгой паузы Келларас откашлялся.

– Повелитель, мой господин прекрасно понимает, что заказ, о котором идет речь, несколько… необычен.

– В старые времена это было бы в порядке вещей. Но сейчас, на мой взгляд, «необычный» – это еще слишком мягко сказано. Заказ на меч от Первого Сына Тьмы нельзя рассматривать иначе как политический. Не повлечет ли за собой мое согласие слухи о тайном союзе и заговоре? Какую ловушку хочет поставить Аномандер на моем пути?

– Ну что вы, повелитель, никаких ловушек нет и в помине. Им движет лишь желание почтить традиции.

Хуст медленно поднял брови:

– Это его слова или ваши собственные?

– Ну, именно так я понял мотивы Первого Сына Тьмы, повелитель.

– Аномандер правильно поступил, выбрав вас. Когда-нибудь я снова стану ребенком… – Хенаральд наклонился вперед. – Но не сейчас. – Глаза его блеснули, словно осколки бриллиантов. – Капитан Келларас, ваш господин дал какие-либо особые распоряжения по поводу клинка, который он хочет получить?

– Он желает, чтобы это было молчаливое оружие, повелитель.

– Ха! Его лишает смелости голос, издаваемый гибким хребтом меча?

– Нет, повелитель.

– И тем не менее Аномандер предпочитает немое оружие, воя и стона которого никто никогда не услышит?

– Повелитель, – произнес Келларас, – слушая вас, я невольно думаю о том, что мучительнее: молчание или крик боли?

– Капитан, такого оружия просто-напросто не существует. Однако глупцы из легиона Урусандера утверждают иначе. Скажите, ваш господин намерен скрывать происхождение своего меча?

– Конечно же нет, повелитель.

– Но при этом он хочет, чтобы меч был немым.

– Разве непременно следует произносить истину вслух, повелитель?

– Никак рикталь лишает вас мужества, капитан? Могу приказать принести вина, если хотите.

– По правде говоря, повелитель, я забыл, что держу в руке кубок. Прошу прощения.

Келларас сделал еще глоток.

– Значит, Аномандер желает получить меч истины?

– Да, такой, который требует искренности также и от своего владельца. Пребывая с ним в согласии, но молчаливом.

Хозяин дома внезапно поднялся на ноги. Он был высок и худ, но держался прямо, как будто железо, с которым Хенаральд всю жизнь работал, стало частью его костей и плоти. С того места, где сидел Келларас, понять выражение глаз Хуста было невозможно.

– Капитан, любое оружие содержит в себе хаос. И мы – те, кто кует железо и вообще любой металл, – укрощаем этот хаос. Мы сражаемся с ним, подчиняя его себе, а он пытается нам противостоять, сперва открыто, а потом предательски, исподтишка. Вашему хозяину нужен меч, лишенный хаоса. Подобного достичь невозможно, и доказательством тому служит вся прожитая мною жизнь.

– Повелитель, – поколебавшись, сказал Келларас, – Первому Сыну Тьмы Аномандеру известно о секрете мечей Хуста. Он знает, что составляет суть любого создаваемого вами оружия. Это не тот путь, которого мой господин желает для избранного им клинка. Он хочет, чтобы хребет меча был насыщен магией, чистотой самой Тьмы.

Хуст, не шевелясь, смотрел на собеседника, и казалось, будто морщины на его лице становятся все глубже.

– Говорят, якобы скипетр, который я сделал для Матери-Тьмы, теперь обладает чем-то вроде души Куральда Галейна, – бесстрастно произнес он. – Она напитала его магией. Из чистого простого железа создала нечто… неестественное.

– Мне мало что об этом известно, повелитель.

– Теперь ее скипетр воплощает Тьму, неким мало кому понятным образом. Собственно, я сомневаюсь, что даже сама Матерь-Тьма в полной мере осознает, что именно она сделала.

Разговор принял опасное направление, и Келларасу стало не по себе.

– То, что я говорю, сродни богохульству, да? – проворчал Хенаральд.

– Надеюсь, что нет, повелитель.

– Но нам стоит следить за своими словами. Похоже, капитан, что власть Матери-Тьмы растет, а терпение ее на исходе. Они подобны двум магнитным полюсам, отталкивающимся друг от друга. Разве власть не укрепляет защиту, не придает уверенности в себе? Может ли быть так, что тот, у кого больше всего власти, при этом испытывает величайший страх?

– Не могу знать, повелитель.

– И тем не менее – разве те, кто лишен власти, точно так же не страдают от страха? Но что в таком случае дает власть ее обладателю? Вероятно, средство бросить вызов этому самому страху. Но похоже, это не работает – во всяком случае, долго. Остается сделать вывод, что власть бессмысленна и иллюзорна.

– Повелитель, форулканы стремились распространить свою власть на тисте. Если бы это им удалось, мы бы теперь были порабощены или мертвы. Во власти нет ничего иллюзорного, и благодаря силе наших легионов, включая легион Хуста, мы одержали верх.

– Если бы форулканы победили, то чего бы они добились? Господства над рабами? Будем честны, капитан: никто из тисте не преклонил бы колени в рабстве. У форулканов не осталось бы иного выбора, кроме как убить нас всех. Еще раз спрашиваю: чего бы они добились? Триумф в одиночестве – пустой звук, и небеса глухи к любой славе.

– Моему господину нужен меч.

– Из простого чистого железа?

– Именно так.

– Чтобы оно приняло кровь Тьмы?

Капитан удивленно поднял брови:

– Повелитель, ее могущество – не азатанайская магия.

– Разве? Чем же она его питает?

– Уж точно не кровью!

Пристально посмотрев на Келлараса, Хенаральд снова сел в свое тяжелое кресло с высокой спинкой. Осушив кубок, он поставил его на стол.

– Я столь долго дышал отравой, что лишь рикталь способен пробиться сквозь шрамы в моем горле. Возраст притупляет наши чувства. Мы тускнеем, будто черные камни на утесе в ожидании очередного морозного сезона. Теперь, когда Первому Сыну Тьмы стал известен секрет Хустов, обменяет ли он его на свои политические амбиции?

– Мой господин утверждает, что единственная его амбиция – желание никогда не поддаваться невежеству, повелитель. Знания – единственная награда, к которой он стремится, полагая, что обладание ими есть мера его богатства.

– Аномандер накапливает их только для себя?

– Он понимает, что другие могут воспользоваться знаниями неподобающим образом. Я знаю своего господина с тех пор, когда мы оба были детьми, повелитель, и могу вам сказать, что любые тайны всегда оставались между нами.

Хенаральд небрежно пожал плечами, уставившись в пол справа от себя:

– Секрет мечей Хуста сам по себе ничего не значит. Я хранил его… по другим причинам.

– Да, повелитель, – чтобы защитить владельцев подобного оружия. Мой господин прекрасно это понимает.

Хенаральд на мгновение задержал взгляд на Келларасе, а затем снова отвел глаза.

– Я сделаю для Аномандера меч, – сказал он. – Но непременно буду присутствовать в момент его окончательной закалки, дабы своими глазами увидеть, в чем состоит магия. И если это окажется кровь… – он вздохнул, – я об этом узнаю.

– Магия сия обитает во Тьме, – промолвил Келларас.

– То есть я ничего не увижу?

– Полагаю, повелитель, что так оно и будет.

– Похоже, – проговорил Хенаральд, – я начинаю понимать природу ее могущества.

Выйдя за дверь, Келларас обнаружил, что его бьет дрожь. Из всего их весьма напряженного и насыщенного разговора капитана особенно встревожило обещание Хенаральда вернуться в детство. Смысл этих слов был ему непонятен, но он подозревал, что за ними кроется некая внушающая страх тайна.

Что-то пробормотав себе под нос, он отбросил прочь беспокойство и направился в сторону в дальний конец коридора, где в главном зале ужинали сто с лишним постоянных обитателей и гостей дома. Слышались шум голосов и смех, от большого очага поднимался дым, наполняя воздух аппетитным запахом жареной свинины. В праздничной атмосфере вполне можно обо всем забыть, а в случае каких-либо сомнений достаточно лишь напомнить себе, что он заручился обещанием Хенаральда выковать меч для Аномандера, а затем потянуться к очередной кружке эля.

Шагнув в главный зал, Келларас остановился. Со всех сторон его окружали новые незнакомые лица, запыленные и усталые. Прибыло подразделение солдат Хуста, вернувшееся после патрулирования, и с другой стороны помещения слышались громкие приветственные голоса их товарищей. Капитан окинул взором толпу, ища Галара Бараса, и мгновение спустя нашел его возле бокового коридора, где тот стоял, прислонившись к закопченной каменной стене. Келларас начал пробираться к нему и вдруг заметил, что его товарищ не сводит напряженного взгляда с какой-то женщины-офицера, которая, похоже, являлась центром всеобщего внимания. Она улыбалась, слушая сгорбленного старика, который был слишком пьян, чтобы держаться на ногах самостоятельно, а потому вцепился в кресло с высокой спинкой. Когда незнакомка наконец отвлеклась, Келларас обратил внимание, что она на миг напряглась, встретившись с ним глазами.