Район на район, или хаос юго-востока

– Да… – он угрюмо выдохнул, – называйте как нравится. Просто в армии как-то стрёмно было. А тут меня все так и знают. Везде в уважухе был: и у «Птиц», и у «Бродяг», и даже у ильинских. Вы-то с «Бродягами» контачите сейчас?

– Ну, так… – задумался Кислый. – Не срёмся и ладно. А раньше, бывало, и бились с ними.

– А чё тут, в подвале-то, только «Птицы» обитают? – поинтересовался Ивашка.

– Ну да, – твёрдо ответил Сергей и добавил с армянским акцентом: – Остальные на́ хер идут!

– О! А есть гитара у вас? – спохватился дембель и, прикрыв глаза, пропел несколько строк из самой любимой дембельской песни про то, как дембеля в родные края уезжают и везде шатаются весёлые и пьяные, отмечая свой праздник. – Ну, чё, есть гитарка-то? – довольно выдохнул он.

– Не, здесь нет, – сказал Кислицын. – Но, у этого… как его?.. – защёлкал он пальцами. – У Гогена есть! Где ты, Гога? – поискал он глазами приятеля. – Сгоняй за гитаркой, а?

Игорь Смертин, или Гоген, как его все звали (производная от – Гоша) – парнишка небольшого роста с чуть косыми от природы глазами, встал со стула. Опасливо обходя военного и кося на него свой взгляд, направился к выходу.

– Э! Братан! Споём? Да? – позвал его дембель и спел несколько строчек про караван, который идёт по зыбучим пакистанским пескам и везёт анашу.

– Ага. Ну да, – быстро закивал косой и поспешил выбежать из комнаты.

– О, Кислый! – вдруг вспомнил Ивашка. – «Ракета» есть?

– Какая «ракета»? – не понял Сергей.

– Ну… «ракета»! Ярый-111: фсщ-щ-щу… – изобразил дембель рукой полёт ракеты. – За водярой кто-нибудь слётает?

– А-а-а… – понял теперь Кислицын. – Ну да, а чего нет-то? Вон! Пономарь, сгоняешь?

– Угу, – промычал тот.

– Не! – запротестовал дембель. – Пономарь пусть останется. Про братана про евоного потрещим. Вот ты! – он указал на Антонова. – Сгоняй, братуха!

– Как пришёл – так «петушня», – оскорблённо сказал Антонов. – А как за водярой – так «братан».

– Да хорош те! Ёмана. – добродушно воскликнул дембель. – Я пошутил, чтобы напугать вас. Не обижайся. Я думал, мож, тут чужие какие-нить сидят. Хер знает! Два года прошло. Ёмана.

Он достал пачку денег, отсчитал несколько красных червонцев и сказал:

– Во! Пузыря два возьми! И за́куси! Колбасы там, хлеба… Можно ещё огурчиков, помидорчиков там. Ёмана…

Слава Антонов ушёл за покупками.

– А чё, там дедовщина-то есть? – задал вопрос Кислицын.

– Дедовщина-то? – задумался дембель Ивашка. – Е-е-есть. Куда ж без неё? Ёмана. Ну как есть? Есть, конечно. Но без неё-то, ёмана, ещё хуже. А так-то приколы там всякие. Вождение там, например, сдавать, ползком между кроватями: когда поворачиваешь – «поворотник» включаешь, короче, ёмана!

Он поморгал одним глазом, показывая, как надо делать. Все засмеялись.

– Ну, бывает и по серьёзке: душу там пробить или «лося́», – подытожил дембель.

Вернулся Стас Семёнов.

– Крана дома нет! – тяжело вздохнув, констатировал он.

– А-а-а, блин! Ну ладно. Хрен с ним! – расстроился солдат. – Потом увидимся.

– А «лося́» пробить – это как? – спросил Кислицын.

Остальные ребята сидели молча, внимательно слушая дембеля. Даже магнитофон потише сделали. Семёнов тоже занял свободное место и уселся слушать старшего товарища.

– Ну как? – задумался дембель. – Вот так руки складываешь, – он скрестил свои ладони и приложил их тыльной стороной к своему лбу, получилось некое подобие лосиных рогов. – А я тебе прям туда пробиваю.

Дембель Фёдор ударил кулаком правой руки в ладонь левой.

– А тебя напрягали «деды»? – снова спросил Кислый.

– Ну, так-то бывало, ёмана, – спокойно сказал Фёдор и снова закурил. – Я, короче, когда в часть-то прибыл, в «Железке» неделю зависал… Да у меня маман там! Ёмана. Договорилась, чтоб меня именно туда забрали. Вот на неделю я и завис. Короче, поначалу-то пипец, конечно, сильно дрючили. Ночами качали. По сто, по сто пятьдесят раз отжимались. Писец, как руки и пресс болели. Недели две нас… – он тяжело вздохнул и задумался, посмотрев куда-то в сторону на пол. – Ёмана! Думал, сдохну я, короче! Одному табло так раскроили. У-у-ух, – Фёдор Ляксеич взялся за голову и, вдруг снова оживившись, продолжил: – Мы, в упоре лёжа, короче, стоим, а он чё-то борзанул, короче, пёрнул там поперёк «дедушки». Ему прям с ноги в табло и прилетело. Там, писец, ёмана, смотреть страшно было: зубы повылетали, щека треснула, аж дёсны видать стало. Его потом месяц в каптёрке держали, чтоб не спалился перед «шакалами». Ну, короче, старлей пришёл – дежурный по части. Все по койкам разбежались. А он идёт, короче, и говорит: «Чё это у вас тут кровь на стене, ёмана, зубы валяются? Уберите, – говорит, – срочно». Потом-то уже такой жести не было, конечно. Так, ёмана, душу пробьют, если косякнул.

– Слышь, Федь, а чё это у тебя волосы-то такие длинные? – вдруг спросил Кислый. – Прям на солдата-то не похож.

– Так я же и не солдат. Я же дембель! Голова-два уха ты! – махнул Федя на Кислого рукой. – Что под шапкой – то моё!

Он взял свою фуражку и, зачесав волосы назад, нацепил её на голову. На затылке из-под околыша выглядывали довольно длинные пряди.

– Ну, вот как-то так! – поворачиваясь затылком к ребятам, чтобы все могли разглядеть, сказал дембель. – Не докопаешься.

– А вон торчат, как тараканьи усы! – усмехнулся Кислицын, потеребив пальцем эти «усы».

– Да это ерунда! – оправдался Ивашка. – Под зимней шапкой вообще не видно. А если что – можно и под пилотку убрать. Он пальцем стал заправлять под фуражку кончики волос. – Вон тут-то коротко пострижено.

Он снова повернулся к Кислицыну своим бритым затылком.

– У тебя же фуражка! – снова усмехнулся Кислый.

– Блин! Да чего ты докопался-то? – нервно сорвав с себя головной убор, возмутился Федор. – Это у парадки фуражка. А у хебчика – пилотка. Мы же в хебчике постоянно ходим, а не в парадке!.. Э-э-э ходили.

– Ну ладно-ладно, я шучу, – засмеялся Кислый.

– Шутник, блин! – не успокаивался дембель. – Ща на о́чки у меня пойдёшь! – пригрозил он и громко засмеялся.

Через некоторое время вернулся с гитарой Гоген.

– О-о-о-о! – обрадовался Ивашка. – Давай, братуха, садись сюда!

Гоген сел, взяв гитару, чтобы играть, и посмотрел на дембеля.

– Ты куда смотришь? – спросил его дембель.

– На вас, – ответил Гоген.

– На нас? – удивился Фёдор, оглядываясь и пытаясь понять, куда же смотрит гитарист. – Меня тут много стало, что ли? Или ты меня на «вы» называешь?

– Ну да, – ответил косой.

– А-а, – понимающе промычал дембель. – Это я косой? Или ты косой? – скосил он свои глаза.

– Это я, – обречённо выдохнул Гоген.

– Ладно, братух, не обижайся на пьяного дембеля, – извинился солдат, потрепав Гогена по плечу. – На «вы» не надо ко мне! Чё я тебе, прокурор, что ли? На «ты» обращайся. Меня Фёдор зовут! – дембель протянул гитаристу руку.

– Гоша, – ответил Гоген, и они пожали руки.

– Знаешь эту… про дембелей? – спросил Фёдор и снова напел строчку из песни.

– Ну… – замялся гитарист. – Так-то слов не знаю, но подобрать можно.

Сыграли и спели, как смогли, любимую дембельскую песню.

– А вот эту знаешь? Там… типа: роту на обед «дед» с ремнём на яйцах построил. Потом он там стул пихнул и всё такое, а? – задумавшись, спросил солдат и напел мотив.

– А! «Гоп-стоп-стоп, зелень»? Да. Эту играл как-то, – сказал музыкант и попробовал звучание гитары, взяв несколько аккордов.

Гоген сыграл песню про «Зелень». Потом другую. Третью. Дембель всё время спрашивал, знает ли «маэстро» ту или иную композицию. Потом решился сам попробовать, как делать проигрыш на двух басовых струнах, а на второй строчке переходить на бой, и начал играть солдатскую песню с романтикой афганской войны про пакистанский караван.

Остановив игру после первого куплета дембель виновато сказал: – Ах-х! Короче, я слова забыл.

Тут пришёл Слава Антонов с водкой и колбасой.

– О-о-о! – обрадовался дембель и отдал гитару хозяину. – Всё! Давай, братва, подходи! За вас! За нас! За «Птиц»!

Антонов выложил на стол две бутылки «Русской», буханку чёрного – такого же, как «кирпичик», только круглого, такой только в Жуковском пекут, – колбасу и овощи.

Дембель достал из кармана блестящую палочку и умелым движением превратил её в нож-«бабочку». Потом попробовал покрутить им, складывая и снова раскладывая, но уже получалось коряво и не очень умело.

– Главное развернуть быстро, – оправдался он. – А остальное потом отработаем. На-ка, порежь колбасу и хлеб, – сказал он Кислицину.

– Нормальный аппарат! – восхищённо сказал Кислый, взяв вещицу в руки.

– Мне «молодой» подогнал! – поведал Ивашка.

– Чё за «молодой»? – удивился Сергей.

– Ну, мой «молодой» – «стриж», – объяснил солдат. – У каждого дембеля свой «молодой» есть. У некоторых – два.

– А-а-а! Это типа «духи», что ли или «черпаки» там, «деды» всякие, да?

– Ну да.

– А кто там у вас вообще-то есть? – поинтересовался Кислицын.

– Ну кто, ёмана? – почесал затылок дембель. – Сначала ты «запах», до присяги. Потом, после присяги, становишься «духом». «Запахов» и «духов» обычно не напрягают. Только по работе: копать там, строить чё-нибудь, убирать, наряды «тащить». Потом, как полгода отслужил – становишься «молодым» или «стрижом». Ну у нас «молодыми» зовут.

– А «слоны» есть? – перебил Кислый рассказчика.

– «Слоны»? «Боевые»? – улыбнувшись, уточнил Фёдор. – Это те же «духи бесплотные». В других частях «слоны боевые», а у нас «духи бесплотные», – пояснил он. – Ну так вот «молодым» можно «тренчик» – это такая штучка на ремне – шлёвка называется, которая вот тут болтается, чтобы в неё свободный конец ремня заправлять, – солдат показал на свой белый ремень. – У меня нет, Дембелям можно не носить, ёмана. Ну так вот, тренчик этот, нужно на ширине ладони от бляхи носить, вот здесь – слева. А «молодым» можно к бляхе сдвинуть. Сразу видно, что «перевели». Любой «дед» может спросить: «Кто «перевёл»?», а «молодой» отвечает: «Тот-то!» и всё – если всё по «закону» – никаких претензий. Как срок подошёл – полгода, как первые «запахи» в часть пришли, на табуретку ставят на четвереньки и из ремня косичку делают, вот так, ёмана… – Ивашка снял свой парадный ремень и свернул его по особому, внешне стало напоминать косичку. – Вот так! – повторил он и потряс «косичкой». – И шесть раз по жопе хлещут, по количеству месяцев службы, а потом «печатью» закрепляют – бляхой по жопе. Потом на жопе месяц синяк вот такой – звезда от бляхи «сверкает», ёмана. И тогда «молодой» начинает «шуршать» для «дедушки»: «рожать»… ну значит доставать всё, что нужно. По работе его напрягают уже меньше. Зато «рожай», ёмана, что «дед» прикажет. Мне вон «молодой» «бабочку» «родил», – он глазами указал на лежащий на столе нож. – «Дед» из «духа», если пацан достойный, то и пораньше может себе в «молодого» «перевести».

Дембель закурил и продолжил:

– Потом, как «черпанулся», значит – год отслужил, дембеля переводят «молодых» в «пти́чников». Типа «черпаки», но у нас их «пти́чниками» или «фа́занами» зовут. Как птица же есть такая фаза́н? Только ударение на первый слог – «фа́зан» – «птица», короче – «птичник»! Я даже в армии в «птицах» был, прикинь? Круто вообще, ёмана!

Ребята весело и одобрительно зашумели.

– «Птичник» «тренчик» сзади носит, типа как хвост у птицы! – засмеялся Фёдор. – В «птичников» переводят так же, как и в «молодых», только двенадцать раз ремнём по жопе бьют, ёмана, а потом тоже «печать» бляхой. Когда семь-восемь раз тебе шлёпнули, жопа вааще «огнём горит», шесть-то раз ещё не так, а вот двенадцать – тяжеловато, но ты терпишь, потому что знаешь, как печать поставят, всё – тебя никогда и никто больше не напряжёт! – Фёдор глубоко затянулся с важным видом и продолжил: – А потом, как «полторашку» уже оттянул – «дедом» становишься. «Тренчик» на правую сторону переводишь. Потом «стодневка» начинается – сто дней до приказа остаётся, и «дед» всю «стодневку» своё масло «молодому» отдаёт. А как приказ «приходит» – мой двадцать седьмого апреля был, всё, ёмана – становишься дембелем! – дембель растянул довольную улыбку. – «Тренчик» вообще можешь срезать. Шевроны срываешь. По хорошему нужно и лычки срывать, но сержантов за это «шакалы» «ебут», поэтому сержанты с лычками ещё ходят. А ефрейторы вообще лычку никогда не носят. Поговорка есть: «Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора», ёмана, вот и не носят. А так там пол части ефрейтора́. Ну вот как-то так у нас устроено всё было. Наливай давай! Чё сидим! За мой дембель давай «жахнем»!

***

Каждый божий день после учёбы в ПТУ Дима Пономарёв приезжал в Томилино на остановку «ВУГИ», под балкон своей Рыжей Бестии, в надежде увидеть заветный знак – полиэтиленовый пакетик. Теперь он не приезжал задолго до назначенного времени. Он появлялся обычно к трём или даже в половине четвёртого, чтобы при удачных обстоятельствах (пакетик на балконе) оставалось не очень долго ожидать встречи.

В День Победы он так же, как и в предыдущие дни, приехал примерно в половине четвёртого. И – о, чудо! Пакетик снова висел на верёвочке. Сердце бешено заколотилось, в штанах всё зашевелилось от нахлынувших воспоминаний о романтических минутах, проведённых с той, ради которой он ежедневно колесит по железной дороге из Жуковского в Томилино и обратно. Дмитрий был безмерно рад, что сегодня снова увидится со своей Рыжей Соней. Он сразу же, насколько позволяло его мужское начало, которое увеличилось и мешало двигаться, помчался или, лучше сказать, поковылял к условленному месту – магазинчику «Железнодорожный».

…

– Привет, красота! – сказал Дима, когда Раиса подходила к нему.

Они страстно обнялись и слились в горячем поцелуе.

– Я так рада тебя видеть, – ответила подруга после того, как отлепила свои губы от пономарёвских.

– Я тоже, – они снова слились в поцелуе.

Было жарко. Парень и девушка пошли куда-то по тенистым улицам.

– Ну и где Серёга на этот раз? – поинтересовался Дима.

– Этот урод опять к Маргошке пошёл! – обиженно проговорила Рыжая Соня и выпятила нижнюю губу. – Ну и пусть катится, козёл!

Дима шёл молча, понимающе кивая головой.

– Мне так тебя хотелось вчера, – она улыбнулась, мило сморщив нос, и прижалась к его плечу щекой. – В ванной закрылась и тебя вспоминала. А ему не дала! – Рая снова надула губки. – Недостоин! Пусть дрочит, придурок!

– Вы чего поругались с ним, что ли?

– Да! – Раиса махнула рукой. – Он догадался, что мы с тобой виделись. Я, оказывается, трусы наизнанку надела, – тихо сказала она и, стыдливо прыснув, по-лошадиному пошлёпала губами.

Дмитрий сдержанно улыбнулся.

– Капец, я растяпа, конечно, – продолжила рассказ Рыжая, приложив ладонь ко лбу. – Да ещё и в синяках вся. У меня на заднице прям ладонь твоя, вот так вот отпечаталась, – она показала растопыренную ладонь, а потом приложила её к левой своей ягодице. – И вот тут ещё… на ляжке. Во! Смотри!

Она нагнулась и задрала длинную, почти до пола, юбку, оголив левую ногу. Потом, развернув своё мягкое место к Дмитрию и отведя краешек своих белых трусиков, продемонстрировала зеленоватый отпечаток явно мужской пятерни на бледной коже её восхитительной округлости. Затем она, на мгновение нагнувшись и заглянув себе под юбку меж ног, выставила левую ногу вперёд, показывая такой же отпечаток руки на стройной, манящей ножке, с внутренней стороны бедра.

Пономарёв снова почувствовал сильнейшее возбуждение.

– Ты, может, потом бы показала? – глупо улыбаясь, смущённо проговорил он. – А то тут всё-таки люди ходят.

– Да и хрен на них! Пусть ходят! – горделиво ответила Рая, поправляя юбку. – Кому не нравится – пусть не смотрит!

Прохожих поблизости, правда, не оказалось. Те, что были в зоне видимости, находились на почтительном расстоянии и не обратили внимания на этот «стриптиз».

– Как такое может не понравиться?

– А как этому мудаку не нравится?.. – раздражённо бросила девушка, снова взяв Пономарёва под руку, и, сделав небольшую паузу, добавила: – Походу.

– Э-э… Что… «походу»? – не понял Дмитрий.

– Не нравятся, походу, моему мужу мои ноги! – тщательно выговаривая слова, сказала Рая. – Ему, походу, вот такие вот жирные ляхи нравятся! – она показала руками размер большого арбуза. – Вот пусть и валит к этой своей жирной твари!

– Я вот что-то никак не «вкурю», – произнёс Дима. – Ему, значит, можно любовницу иметь, а тебе нет, что ли? Как-то не равноценно. И вообще, как ты ему рожу не расцарапала ещё?

– Да… – выдохнула девушка. – Тут долгая история.

– А я никуда не спешу.

– А я спешу! – Рыжая Бестия вытаращила на Диму карие, а при дневном свете ещё и с зеленоватым оттенком глаза. – Чего ты думаешь, я с тобой? Просто так? Мне трахаться нужно! Понимаешь?

Пономарёв аж поперхнулся и закашлялся.

– А этого придурка на двоих не хватает, – с досадой и взволновано говорила девушка. – А щас и ваще! Я сама на принцип пошла за его ревность грёбанную и не дала ему. А мне надо! – сказала она, глубоко дыша и глядя Пономарёву прямо в глаза. – Пошли ко мне, а? – уже несколько смягчившись и с молящим выражением на лице попросила Рая.

– А можно?

– То́рмоза всё равно нет, – проговорила Рыжая. – Пока они там натрахаются… Потом жрать ещё будет… Может, часа через два вернётся. Ну через час…

…

Они по одному вышли из дома и направились вдоль Егорьевского шоссе в сторону станции Томилино.

– Ну, так ты мне расскажешь свою «долгую историю»? – Пономарёв опять завёл тему про отношения в их семье.

– Да чего тут рассказывать-то? – отвернувшись, выдохнула Раиса. – Мы с Маргушкой подружками были. Ей с парнями не везло вечно. Жирная! Ты же видел её? Тяжело ей без парня-то. А я сама разнообразие люблю… в постели… – она заглянула Диме в глаза и вздёрнула бровями. – Ну и когда замуж-то уже вышла, думаю: «Как бы подруженции своей помочь?». А парни-то никогда против групповушки не бывают. Ну и спросила и у неё, и у этого… – она мотнула головой, имея в виду То́рмоза. – И вуаля! Что бы вы думали? Они оба согласились, – Раиса расплылась в саркастической улыбке. – Ну, мы и стали заниматься сексом втроём. А потом она как-то у нас была… Праздник какой-то был! Двадцать третье февраля, по-моему! Да, точно! Двадцать третье! Короче, я нахерачилась чё-то, – смущаясь подобно Карлсону, произнесла Рая. – Усну-ула… – протянула она, тяжело вздохнув. – И они там, короче, вдвоём кувыркались всю ночь. С тех пор он ещё и к ней отдельно стал ездить иногда.

– Ни хера себе, у вас детектив… – промолвил потрясённый Дима, почёсывая затылок.

– Трудно так, конечно. Подруга называется! – обиженно произнесла девушка. – Но я сама во всём виновата. Сама предложила. Что посеешь, то и пожнёшь!

– Не делай добра, не получишь зла! – вспомнил поговорку Пономарь.

– О! – обрадовалась Рая. – Точно! Прям, как у меня! Сделала добро подружке, а теперь сама как дура! Блин. Что-то мне опять так тебя охота. Может, пойдём куда-нибудь в лесок?

***

Было около семи вечера, и сумерки только начинали лёгкой дымкой наползать на улицы. В школьном спортзале было не очень темно: свет ещё проникал сквозь завешанные верёвочной сетью окна, расположенные под самым потолком. Менее часа назад закончились занятия второй смены. Но в спортивном зале, в очередной раз предоставленном для проведения дискотеки, всё уже было готово к этому мероприятию: маты и другие спортивные снаряды убраны в подсобку, в торце зала установлен диджейский стол. На пульте диджея горела настольная лампа. Из колонок уже звучала танцевальная музыка с шармом французской картавости – «Вояж, вояж». Фонари светомузыки ритмично мелькали в такт звучавшей мелодии, отражаясь на стенах и потолке разноцветными овалами.

У входа на дискотеку толпился народ.

Женщина и мужчина – завуч и физрук школы стояли у дверей, тихо переговариваясь между собой. Они следили за тем, чтобы в дискотечный зал проходили только ученики этой школы. Посторонние не допускались. Также эти педагоги контролировали соблюдение порядка посетителями дискотеки. Иногда они делали замечания кому-то из проходивших мимо учеников.

Парни и девушки здоровались с учителями и друг с другом, смеялись, украдкой курили, чтобы школьные церберы не увидели. Как правило, строго с проходом на дискотеку было только в начале мероприятия, а ближе к середине, когда на улице становилось темно, контроль ослабевал и пройти уже можно было и «чужим».

Отдельной группой, в стороне от входа, стояли несколько взрослых молодых людей.

К ним подходили, уважительно здороваясь, подростки. Некоторые из них оставались в этой группе, но большинство после приветствий отходили.

– Давай, может, в «Молоко» съездим завтра, а? – прикуривая, сказал один из взрослых парней – Илья Автократов. – Там хоть нормальная обстановка, – продолжал он, не вынимая изо рта сигарету, которая «заплясала» в губах, рисуя дымные зигзаги. – А то чё-то надоело в этом гадюшнике постоянно тусить.

Молодой человек сильно затянулся и выдохнул густую струю дыма.

Илья был, как обычно, в меланхолическом настроении. Чёткий проборчик его уложенной гелем с эффектом мокрых волос причёски и свисающая на лоб завитушкой «мокрая» прядь придавали ему деловой вид.

– М-м-м! – заинтересованно промычал его приятель с аккуратными, уже мужскими усами, тоже прикурив и затянувшись. – Давай! Давно не ездили. Далеко, правда, чу́хать туда.

У говорившего был ещё более ухоженный и солидный вид, чем у Автократова. Он был крупным и крепким, со здоровым румянцем на лице. Густые тёмные волосы с проседью, аккуратная стрижечка: коротко по бокам и средне – сверху, дополнялись тщательно постриженными и расчёсанными такими же густыми усами с «серебряными» нитями седых волос. Звали его Олегом Спиридоновым. Для друзей он был Спиридоном, или – Усатым. На самом деле он был гораздо моложе, чем выглядел: ему было всего восемнадцать, летом должно исполниться девятнадцать. Видимо, болезнь у него какая-то была. Олег всегда выглядел намного старше своих сверстников. А усы он ещё в седьмом классе начал отпускать, как только пушок над верхней губой стал приметным.

– Здорово, Илюх! – поздоровался с Автократовым подошедший Пономарёв. – Здорово, Спиридон! Здорово, пацаны! – Дима пожал руку каждому.

– Пономарь! – обратился Автократов к Дмитрию после небольшой паузы. – Улукбек придёт сегодня?

– Ну да, – задумавшись, ответил Дима. – Обещался подойти.

– Передай ему, если он меня не застанет, – попросил Автократов. – Мы, наверное, не пойдём сегодня внутрь. Пусть спросит у ваших: может, кто-нибудь захочет с нами завтра в «Молоко» сгонять?

– В молоко? – не понял Пономарёв. – А что это?

– Это кафешка такая… – начал пояснять Автократов, но замялся. – Клуб точнее, на юго-западе Москвы.

– Угу. Там не то что в этой рыгаловке, – показал на вход Спиридонов. Он затянулся, бросил окурок себе под ноги и раздавил его носком блестящего ботинка. – Там вход рубля полтора стоит. Зато всем посетителям молочный коктейль дают. Типа как в «Новом гастрономе» коктейльчики, пил когда-нибудь?

– Полтора рубля!? – присвистнул Пономарёв. – Ни хера себе! Молочный коктейль сколько, копеек двадцать пять стоит?

– Зато там цивильно всё, – снова включился в диалог Автократов. – Выступление брейкеров можно посмотреть. А если бабло есть, то и купить можно что-нибудь нормальное: штаны там, «Левисы» или ещё чего.

– М-м-м! Брейкеры? Брейкеры – это прикольно! – воскликнул Пономарь. – Я бы точно поехал, если кто-то из наших ещё поедет.

– Там ещё фильм снимали – «Курьер». Не смотрел? – спросил Спиридонов.

– Не. Не смотрел, – пожал плечами Дима.

– Ну ладно тогда, – выдохнул Олег. – В фильме брейк-данс танцуют, а в «Молоке» брейкеры тусуются, наверное, поэтому и фильм там снимали.

– Ясно, – покивал головой Пономарёв. – О! – вдруг встрепенулся он. – А с тёлкой можно туда?

– Да хоть с кем! – усмехнулся Илья Автократов. – Только мы там «машек» будем снимать. Тебе с ней не стрёмно будет?

– Да не, чё стрёмного-то? – парировал Пономарь-младший. – Тёлку на дискаче не всегда снять можно, а тут я уже со своей тёлочкой, – он расплылся в улыбке. – Да я так, на всякий случай, если срастётся ещё.

– Михе скажи, – добавил Автократов. – Может, тоже поедет. Только денег пусть много не берёт! Дембель хренов! Вчера пипец он банковал! – удивлённо хохотнул Кран. – Я сегодня с утра еле выжил. И это… одеваться лучше попроще, а то там люлей, только в путь, отхватить можно конкретных! Последние штаны местные бандосы снимут.

***

В очень большом, по меркам Жуковского, и довольно тёмном помещении с высокими потолками на стенах и на потолке мигали разноцветные фонари светомузыки и лампочки. Одни в такт музыке, другие – нет. Кроме этого, на стенах, по всему периметру, ровным рядком с небольшими интервалами были вертикально закреплены длинные одиночные светильники обычного белого света. Этот ряд напоминал «зебру» пешеходного перехода. Такие же светильники были установлены широкой полосой «зебры» вдоль всего зала на потолке. Они по очереди зажигались и гасли. Издалека, с места обычного посетителя, это выглядело как бегущие волной с некоторым интервалом огоньки. По периметру «бежали» одновременно с десяток таких волн. По потолку от начала до конца «прокатывалась» одна волна и только потом следующая. В углу, недалеко от входа, светился бар. Редкие столы были расставлены по периметру зала.