Разрешаю любить или все еще будет

Я рвался девушке помочь, тянул руку: мне хотелось перенести внимание на себя, но все было напрасно.

Кустина – после того самого урока стала другой. Сейчас, я точно знаю, она заинтересовалась учителем. Михаил Потапович элегантный подтянутый красивый молодой мужчина принялся назначать ей встречи не у нас в селе, а где-то в городе, подальше от любопытных глаз. В то время такие отношения не поощрялись. Она, ведь была несовершеннолетней.

Я, долгое время, ничего не знал о Кустиной и о молодом учителе Михаиле Потаповиче. Правда, даже если бы мне и было что-то известно, – это положение бы не изменило.

По осени всегда нужны были руки: взрослые не успевали убирать урожай и нас школьников старших классов, едва только мы начинали учиться – отрывали от занятий и направляли на уборку картофеля, свеклы, хмеля.

Хмель – культура для колхоза была новая. Он плетями вился по проводам, забираясь высоко в небо. В его зарослях было хорошо прятаться и любезничать с девчонками. К тому же, в пору созревания, хмель пьянил и как-то особенно действовал на нас. Многим из моих одноклассников нравилось это время. Я тоже любил его и работал с удовольствием.

Однажды, в один из теплых осенних дней мы убирали хмель, и я оказался рядом с Наташей и несколько в стороне от своих одноклассников. Кустина, срывая в корзину шишки хмеля, спросила у меня:

– Юра, ты на уроках так на меня смотришь. Ты что влюблен в меня? Ну, не молчи, говори, говори же? Да! – Я весь покраснел. В горле у меня стало сухо. Но я ответил ей пусть и незнакомым для себя голосом. Слова, которые я тогда произнес: «Да, ты ведь это знаешь!» – мне приятны, и сейчас по прошествии многих-многих лет.

– Хорошо, – донесся до меня тонкий голосок девушки, – я разрешаю тебе любить меня. – Она уже знала себе цену. За ней ребята бегали табуном. Я же еще был неуклюжим подростком и вряд ли мог интересовать девушек, тем более ее, Наташу Кустину.

Наш разговор был подслушан Женей Фоковым. Я о том даже не подозревал. Он слова девушки воспринял как признание мне в любви. Мой товарищ тогда просто взбесился. Я с ним расстался – вернее он со мной: не видел, и слышать не желал, но находился рядом. Меня к Наташе Кустиной влекло, и я не заметил ухода Фокова в себя, а иначе бы удержал его.

Я долго чувствовал перед товарищем вину за то, что он после с собой сотворил. И по сей день, его поступок у меня не выходит из памяти и никогда не сотрется. Мне было Фокова искренне жалко. А вот наша подруга угрызений совести не испытала. В этом я уверен.

Наташа Кустина была лучшей ученицей нашего класса, а я числился в середнячках и то не всегда. Был ей не пара. Вот Фоков это другое дело. Но что-то все-таки объединяло нас. В детстве, возможно, это была телега, в которой мы играли, в юности – неосознанные желания любить и быть любимым. Эти желания переполняли и моих друзей: Семена, Светлану, Надежду, Виктора. Наташа тоже была им подвержена. Особенно они действовали на Женю. Возможно, из-за того, что Кустина не обращала на него внимания. Я также был у Фокова под прицелом как претендент на руку и сердце нашей подруги. Не знаю, как он реагировал на Михаила Потаповича. Я думаю, он его просто не замечал, игнорировал. А напрасно, Ната, я не раз видел, находясь рядом с учителем физики, опускала вниз глаза. Обычно Фоков всегда был на высоте в любых школьных делах, а тут вдруг сник: забросил учебу и наотрез стал отказываться от общественной работы. Он был редактором классной стенной газеты и порой не раз меня выручал тем, что не давал хода критическим статьям обо мне. Я ему был за то благодарен. А тут хоть о нем самом пиши: в дневнике у парня стали появляться не только тройки, но даже и двойки, чего раньше никогда не было и не могло быть. Девятый класс ему дался тяжело. От Жени такого никто не ожидал.

Отец парня, Станислав Александрович и мать Лидия Ивановна недоумевали, как могло такое случиться. В интеллигентной семье ребенок просто обязан быть отличником. Учителя бились, пытаясь помочь Фокову. Клавдия Яковлевна учительница по иностранному языку даже оставила парня на осень.

– Я не хочу тебе ставить тройку, – афишировала она Жене свое решение. – Летом походишь на дополнительные занятия и «хорошо», даже «отлично» тебе будет обеспечено.

Молодой физик Михаил Потапович в отличие от других своих коллег учителей, чувствовал себя перед Фоковым виноватым и намеренно завышал ему оценки. Я ничего не понимал. Обстановка, создавшаяся вокруг моего друга, меня шокировала, и я не раз говорил Нате:

– Ну что тут такого: Женя скатился в учебе, не успевает. Я, также учусь и ничего страшного, а тут разыгрывают вокруг него трагедию, которая самого виновника совсем не трогает. Ему не до нас. – Я лгал девушке прямо в глаза. Наташа, вот чье внимание было необходимо Евгению. Но Кустина вела себя странно. Она находилась рядом, а в мыслях далеко – не в селе, а в городе мегаполисе, наверное, со своим Михаилом Потаповичем.

Однажды, когда я был у нее дома, девушка из-за какого-то пустяка вдруг ни с того ни сего набросилась на меня. Нина Васильевна, услышав крик дочери, не выдержала:

– Ната, опомнись, да разве так можно себя вести?

Наташа извинилась и убежала. Я тоже убежал, убежал на улицу, но у калитки вдруг столкнулся с Фоковым. Он шел к Кустиной, увидев меня, резко развернулся и рванул в сторону.

– Евгений! – крикнул я другу, но он даже не повернулся, а лишь прибавил ходу. Я за ним не побежал, а нужно было.

«Никуда не денется, через день-два сам будет у меня» – подумал я. Однако друг отчего-то не приходил. Я уже начал беспокоиться: раньше такого не было.

Весть о Фокове принесла мне Светлана. Я не поверил ей, когда она выпалила:

– Женя повесился.

– Как повесился, – переспросил я. – Ерунда какая-то.

– Юра! Юра! Женю увезла скорая помощь!

Затем позже я узнал от Семена, что незадолго до случившегося Ната от Жени получила письмо. Его, Кустиной вручила сестренка Светланы – Юлия.

Фоков остался жить. На чердаке, где он пытался покончить жизнь самоубийством, не выдержала перекладина – сломалась. Мой друг долгое время – не один час валялся на старом прелом сене и приходил в себя пока его не нашла мать Лидия Ивановна и не вызвала «скорую помощь». После она мне объясняла:

– Юра, для Жени этот учебный год тяжело дался. Он так переживал, неизвестно отчего, вдруг нахватал плохих оценок и когда? В последней четверти! Представь себе, какого все это? Женя очень впечатлительный мальчик. Его расстроили школьные дела. Сейчас с ним будет работать психолог. Я, думаю, что он поправится – придет в себя и школу окончит «на отлично». У него еще есть время.

Я видел письмо Фокова к Наташе. Кустина от меня ничего не стала скрывать.

– На, читай! – сказала она.

В нем было написано одно, а читалось другое. Успеваемость здесь была не причем. Поступок Жени был связан с его безответной любовью к Кустиной. Он вдруг заметил, что девушка играет с ним. Кустина играла и со мной. Я, если бы это знал раньше, должен был Нату бросить, хотя меня и тянуло к ней. Я думаю, девушка меня не любила, а так просто увлекалась.

Значительно позже мне стала понятна роль Михаила Потаповича – учителя физики. Наташа Кустина поступила неблагородно. Ее поведение спровоцировало Женю Фокова. Я тут был не причем. Ему не следовало ревновать ко мне Нату.

3

Мой друг долго приходил в себя. Меня пугал его отрешенный взгляд. Он смотрел на меня и ничего не видел. Точно так Фоков вел себя, усевшись на обрыве пруда, когда мы с ним вместе рыбачили. Женю завораживала глубина.

Я помню его слова:

– Юра у тебя не бывает желания броситься в воду?

– Да нет!– ответил я и после решил – с рыбалкой нужно прекращать, хоть мне доставляло удовольствие ходить на пруд.

– К черту карасей, что мы не найдем себе занятие интереснее?– выдал я ему. – И мы нашли. Стали ходить в лес. Лес был нейтрален и действовал на Фокова успокаивающе. Он не стремился забраться на дерево и спрыгнуть с него.

Сейчас я был в затруднении, не знал, что предпринять, как помочь Фокову – отвлечь его от мрачных мыслей. Поступок Жени – попытка броситься в глубину, в глубину, которая его всегда манила, не увенчался успехом. Судьба дала ему шанс – жить! Но, хотел ли он жить? Вот в чем вопрос!

Я, ни раз, представлял себе, как беру веревку, бросаю ее через перекладину и закрепляю, затем делаю петлю… – и, не мог – мысленно отпрыгивал. Меня опасность пугала. Но только не моего друга. Что он только не вытворял, чтобы пощекотать себе нервы. Однажды я с ним собрался в город, и мы ожидали электричку. Женя, едва завидев состав, тут же стал у самого края платформы. Я попытался его оттащить, но куда там.

– Да не бойся ты, – закричал мне Фоков. – Я хочу себя проверить. Мне важно знать – есть у меня в сердце страх или нет его.

– Ну и как? – спросил я его чуть позже. – Ты проверил и довольно! Так больше не делай!

Однако переубедить Фокова я не мог. Он был упрям. Я не знал, что Женя чувствовал после того, когда перекладина, соединяющая стропилы, на которой была завязана веревка, обломилась. Муку, что не повесился? Или радость – оттого, что остался жить. Радости на лице у Фокова я не увидел. Это меня и беспокоило. Отец заметил мои переживания по поводу Жени и спросил:

– Ну, как твой друг? – и, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Суицид дело серьезное. Обычно желающие свести счеты с жизнью и оставшиеся жить – плохо кончают! Конечно, все зависит от того, какой будет жизнь. Если проблем не будет, серьезных проблем, может все и обойдется, а так не долго и в «дурдом» переселиться. Там таких полно.

– Плохо! – ответил я. – Плохо.

– Не оставляй его! – сказал отец. – Будь чаще с ним рядом. Он не должен надолго оставаться наедине с самим собой.

Я был солидарен с отцом. Фоков нуждался во мне. Раньше Женя бегал ко мне, теперь я бежал к Фоковым. Мне у них не было комфортно. Да и ему самому я думаю тоже. Идеальный порядок сковывал все мои мышцы. Я даже говорить во весь голос не мог. Если говорил, то, чуть ли не шепотом.

Лидия Ивановна, мать Жени, впуская меня в дом, всякий раз останавливала, и благодарила:

– Спасибо Юра, ты настоящий друг.

Ну, как я мог бросить парня. Мы всегда с ним были вместе. Еще рядом была Ната. Светлана не в счет. Она редко радовала нас своим вниманием.

Женя на улицу не выходил, даже во двор, безвылазно сидел в четырех стенах дома, и я чтобы его хоть как-то отвлечь от грустных мыслей, распинался, рассказывал другу всевозможные истории о ребятах: про Семена, Светлану, Виктора, Надежду – веселил словом. Фоков веселиться не хотел – слушал мои истории, пропуская их мимо ушей. Это было очевидно. Однако что-то все-таки он брал, впитывал в себя, иначе бы давно меня выгнал.

Я много раз стремился вытащить товарища из дома, например, за покупками в магазин, в клуб – однажды там шел интересный фильм – только из-за Жени я его не посмотрел. Наши одноклассники все сходили и не один раз.

Что только я не предпринимал – мои усилия были напрасны: мой друг, бесстрашный, готовый рисковать собой, стал вдруг бояться людей. Ему необходимо было время даже на меня, чтобы вновь ко мне привыкнуть и поверить в то, что я для него не соперник и не был им. Да, я любил Кустину, но она меня нет. Я для нее был всего-навсего другом не более.

Не знаю, сколько бы мне потребовалось времени, чтобы оторвать Фокова от грустных мыслей, если бы не помог отец. Он посоветовал съездить с Женей в город:

– Юра, народ там для него чужой. Будь уверен – твоему другу полегчает.

– А что, и съезжу, – ответил я.

Мне не нравилось то, что Женя отмалчивался. Его состояние меня тяготило. Я видел по выражению лица друга, что он, не останавливаясь ни на минуту, усиленно о чем-то думает. Мысли – они прямо, как иголки из подушечки-игольницы торчали у него из головы, возможно никогда и не покидали ее, правда, раньше они мне хоть были понятны. Сейчас нет.

Я, чтобы вытащить Фокова в город принялся рассказывать ему о наших прошлых поездках в дни каникул.

– Вот бы уехать и затеряться в нем, – говорил я, – затеряться навсегда… Представляешь, как в лесу. Знакомых никого. Перед глазами – одни чужие лица.

Наше село находилось в нескольких километрах от мегаполиса. Порой я чувствовал его дыхание. Ветер приносил запахи горячего асфальта, масла и несгоревшего бензина. С каждым годом он все ближе и ближе подбирался к селу, готовясь его поглотить. Я боялся этого момента и с нетерпением ждал его, хоть для меня село было особым оазисом: зимой – чистого снега, а летом – нежной зелени, тепла и, конечно же, добра; таких отзывчивых людей как у нас, наверное, ни где не было, а в городе и подавно.

Я был уверен, что наша поездка в огромный город поможет парню сбросить напряжение, он почувствует бьющую ключом жизнь и измениться – станет другим.

Мы часто были свидетелями, как после окончания школы многие из девчонок и мальчишек стремились уехать из села в город. Тот, кто все же оставался жить дома, навсегда перекочевывал в разряд неудачников. О нем говорили, что ему не повезло.

Эфемерные, не реальные мои мечты витали далеко от села и ни где-нибудь, а на широких проспектах и улицах мегаполиса.

– Это же не навсегда, поехали! – кричал я Жене, иначе он меня не слышал и Фоков однажды не выдержал, сдался.

– Хорошо! – сказал он неуверенно. – Поехали.

Я знал, чего он боялся, и поэтому мы выбрали время затишья. Мой друг не намерен был ни с кем встречаться. Час пик прошел. Сельчане, те которые работали в городе уже уехали. Для большей безопасности я предложил Фокову отправиться до станции через огороды, чтобы избежать случайных встреч. Он согласился. Мы вышли на тропинку, и пошли леском, и тут чуть было, не столкнулись с бабой Пашей и двоечником Гришкой. Женя не хотел лишних вопросов, и мы, не сговариваясь, тут же спрятались в кустах. Едва они прошли мимо нас, я толкнул Фокова локтем в грудь, и мы снова двинулись к станции.

На платформу я поднялся один, без друга, посмотрел расписание, купил билеты и уже после перед самим приходом электрички помахал Жене рукой. Он без задержки вышел из придорожной зелени. Тут же показался состав. В вагон мы буквально запрыгнули. Следом за нами еще кто-то ввалился. Как мы не прятались – оказались не одиноки. Это был Гришка – внук бабы Паши.

– А, в город! – бросил он нам. – Я тоже. К отцу еду. Вызывает. Думаю, насовсем. Он меня должен пристроить в училище.

В руках Гришка держал чемоданчик с вещами.

– А как же баба Паша! – спросил я.

– Вот еще. Нужна она мне. Жадная!

Бабе Паше было далеко за шестьдесят. Она пенсии не выработала. Получала гроши. Жила за счет огорода и коровы, которая снабжала ее и Гришку молоком. Долгое время парень отцу был не нужен, и он о нем не вспоминал. Но вот настало время – понадобился.

Высказывание Гришки-двоечника о бабе Паше мне не понравилось, и я не стал с ним долго разговаривать. На вокзале мы без сожаления расстались с Гришкой. Я ему лишь махнул рукой. Фоков сказал:

– Пока! – он был рад, что парень не стал к нему приставать с расспросами. Видно, Гришку не волновало то, что стряслось с Женей. Он был равнодушен к его судьбе. Возможно, ничего не знал.

Тут же с вокзала я потащил Фокова в метро. Мы отправились в зоопарк.

В зоопарке людей было много, основной народ – это дети. Для осмотра нам потребовался не один час. У клетки с волком Фоков долго крутился и вдруг сказал:

– Юра нас бы вот так в клетку. Тогда человек вряд ли был бы способен делать глупости.

Не знаю, к чему были сказаны его слова. Меня то зачем толкать в замкнутое пространство. Я ничего такого не совершал. Женя осознавал свой недавний поступок, высказал свое разочарование, признавшись мне в слабости и, – это было радостно слышать.

После посещения зоопарка мы отправились в парк культуры и отдыха. Там развлеклись на аттракционах, сходили в ресторанчик – покушали. Затем я повел Фокова в кино. По дороге в кинотеатр я на одной из станций метро вдруг увидел Наташу и Михаила Потаповича. Они шли неторопливо, пропуская людей. Учитель физики держал девушку под руку и что-то ей горячо говорил. На платформе все толкались. Я закрыл Женю собой. Мы с трудом протиснулись сквозь толпу и забрались в вагон. Двери закрылись. Электричка тронулась. Я был доволен, все обошлось. Хотя, возможно, ничего страшного и не было. В жизни много встречается похожих друг на друга людей. Тем более в многомиллионном городе. Может, мне они просто привиделись. Но рисковать вряд ли стоило. Я, и представить не мог, что могло быть – вся моя «терапия» пошла бы насмарку.

Домой мы вернулись поздно. Наш поход в город оказался удачным. Он отвлек парня. На мое предложение в ближайшее воскресенье снова съездить в город Женя без разговоров согласился.

Я был доволен. Не знаю, что повлияло на Фокова, может город, может его люди, пусть с ними у нас и не было прямых взаимоотношений. Что-то в нем стало меняться. Однако я понимал, что моему другу окончательно снять синдром страха может помочь только Кустина. Она была причиной его падения в «глубину» – пропасть. Она и могла вернуть парня к жизни. Мой друг лично выкарабкаться был не в состоянии даже при моем участии.

Я во время длинных-предлинных с ним разговоров все делал, чтобы не упоминать о Нате. Но у меня ничего не получалось. Женя заставлял меня говорить о ней и только о ней. Мне было неудобно откровенничать – рассказывать о своей любви к Кустиной. Я ничего лишнего и не сказал, но, невольно, отдал ему ее, не понимая, как это произошло.

Отдать то отдал, но Ната не принимала и отчего-то избегала Фокова, и не только его, но и меня.

Однажды я не выдержал и пошел к ней домой.

– Пусть ты и занята, занята вот так, – и я сделал движение рукой, – сверх головы, но сейчас все дела отодвинь. Я думаю – ничего не произойдет в твоей жизни катастрофического: раз-другой не встретишься с этим, как его? – Михаилом …

– Ни с кем я не встречаюсь, – резко выкрикнула Ната.

Я, конечно, понимал, что она лжет, но не стал ей напоминать об увиденном эпизоде в городе. Это для меня было не главным. Я-то стерпеть мог, а вот Женя тот нет. Главное, чтобы она держала язык за зубами и не проболталась. Взглянув хитро на девушку, я сказал:

– Вот и хорошо, что ты не встречаешься. Значит, у тебя есть время. Пошли, ты поможешь своему товарищу, ну хотя бы подтянуть «иностранный язык». Позанимайся с ним. Его ведь оставили на осень.

– Да не нужно ему все это. На учебу твоему Жене наплевать, – выдала мне Кустина. – Ты об этом и сам хорошо знаешь.

– Знаю! Согласен, что не нужно! Но, ему нужны друзья! – Я тогда насильно вытащил девушку к Фокову и всегда это делал, пока он не стал оживать – приходить в себя.

Я понимал, что Ната была рядом временно. Мне трудно было представить, что мой друг может ее увлечь. Меня он победил: я отдал ему девушку, но я – это я, а вот Михаила Потаповича ему вряд ли удастся отодвинуть. Учитель серьезный соперник, ни чета мне. Однако Кустина помогла Фокову. Иначе бы он не пришел ко мне домой, как он это делал раньше.

– Юра, Юра да вставай же ты, хватит спать. Соня! – закричал он.

Я недоумевал. Женя стоял рядом возле кровати. Мне с трудом удалось продрать глаза. Апатия, неприятие жизни у него прошли. Парень чувствовал себя бодро и готов был работать над собой.

Фоков снова с рвением засел за книги. Он без труда подтянул английский язык и успешно его сдал учительнице Клавдии Яковлевне.

В школу Женя пошел, как ни в чем не бывало. На уроках он тянул руку и, когда его поднимали, прекрасно отвечал на вопросы учителей. Я предупредил ребят, чтобы они не напоминали Фокову о том, что произошло. Что было, то было. Прошло, и нет.

4

После окончания школы я хотел жить в городе. Мне должно было повезти, я, также, как и Ната, Женя, Сеня, Виктор, Светлана, Надежда и многие другие наши ребята не хотел быть неудачником.

Александру Ивановичу – моему отцу не повезло и моей матери Любовь Николаевне. Михаил Ромуальдович и Нина Васильевна – родители Наты также были невезучими. Им пришлось вернуться в село. Правда, это было связано с Натой – девочке не подходил климат. Там, на Целине, пыльные бури вызывали у нее аллергию. В селе она пришла в себя. Однако это ничего не меняло и не считалось уважительной причиной. На пересуды сельчан по поводу своего возвращения на родину Михаил Ромуальдович и Нина Васильевна не обращали внимания.

Хорошо говорили у нас в селе об устроившихся в городе, тех, которые там жили, даже о мотающихся изо дня в день туда и обратно на электричках, например, родителях Жени Фокова, а вот остальные сельчане благосклонностью не пользовались. Неудачники они и есть неудачники.

Мы – ученики десятого класса простой сельской школы хотели жить в городе, мечтали.

Я не раз выговаривал отцу:

– Ну, что ты «уперся» в свою ферму! Работал бы лучше где-нибудь на заводе!

Он отвечал:

– Юра, сынок, ты пойми, работа на ферме мне больше подходит. У меня, да будет тебе известно, астма. Но я держусь, не умираю, возможно, оттого что работаю, живу, здесь – на родине, а не лезу в город. А потом я прошел всю войну, многое повидал и вот, что тебе скажу лучше нашего места нет!

Отец не хотел меня понимать. Он ни за какие коврижки не переехал бы жить в городской дом. Его устраивало пасти летом колхозных коров и приглядывать за ними зимой, копаться в огороде, носить воду из колодца, топить русскую печь. Он был всем доволен. Я же был готов из кожи лезть, чтобы вырваться из села. Будущее мне представлялось прекрасным, в розовых тонах, как на полотнах художников импрессионистов, вырисовывалось и манило меня.

Село собирались сносить. Я сожалел о том, и в тоже время радовался событию, которое должно будет произойти и не только я, но и многие мои друзья. Моего отца мысль о сносе села выводила из себя. Он четко следил за происходящим и горько переживал. Отец и так был невысокого роста, а тут, если его что-то мучило, весь скукоживался и становился похожим на карлика. Однажды он домой пришел в приподнятом настроении – высокий-превысокий, еле вошел в дверь. Даже задел головой притолок:

– Ура-а-а-а! – закричал мне отец прямо в ухо. – Я тут случайно увидел проект работ. Наша улица еще постоит. А вот соседнюю снесут. Кустиным, Фоковым и другим не повезло, придется уезжать.

Мать, хотя и ругала сельскую неустроенность, но отца поддерживала. Наша улица находилась у кладбища, и она боялась, что если село будет снесено, то та же участь может постигнуть и могилки.

– Ну, разве так можно, – причитала она, глядя на меня. – Твоя бабушка Вера Борисовна очень хотела дожить до того времени, когда ты женишься. Куда ты тогда пойдешь и кому скажешь, что женился? Могилки-то снесут!

– Да не собираюсь я жениться,– что мне оставалось говорить, Нату – свою девушку я должен был отдать другу, хоть и мечтал о том времени, когда можно будет уехать в город жить вместе с ней.

При сносе села нам всем должны были предоставить квартиры, и мы из разряда сельских жителей сразу же переходили в разряд городских. Мне не нужно было в городе устраиваться на тяжелую работу, чтобы получить лет через пять-десять квартиру. Жилье было гарантировано.

Я заканчивал «большую» – среднюю общеобразовательную школу – десятый класс. Тогда была десятилетка. Рядом возле бывшей казармы, то есть нашей школы из материала одной из разобранных церквей (их в селе когда-то было три) было построено здание. Оно использовалось для проведения занятий физкультуры и других школьных мероприятий. Я любил ходить туда на вечера. Мне нравилось наблюдать за Кустиной. Она по окончании концерта или танцев доверяла себя проводить. Я с удовольствием соглашался – нам было по пути.

В первом полугодии десятого класса я учился неплохо, но затем съехал. Пятерки мне ставила только лишь учительница по географии Дора Никитична. За спиной ее все называли Добрыней Никитичной из-за высокого роста и крупного телосложения. Она была одинокой женщиной, но необычайно доброй к людям. Зря оценками, не разбрасывалась, завысить – могла. Но после ты уже не смел, сплоховать у доски – не ответить. Умер бы от стыда.

Вокруг меня, как это было с моим другом Женей Фоковым, никто не бегал, не суетился. Положение с учебой я должен был исправлять сам. Как трудно мне не давалась математика, я знал ее. Правда, Иван Семенович мне пятерок не ставил. Он жалел их, берег, наверное, для своих любимчиков. Что хорошего для меня сделал этот учитель? – Заставил работать. В остальном он мне, как человек неприятен. Я всегда, даже по истечению многих лет, рядом возле него чувствовал себя плохо. Мне порой и сейчас слышится его глухой голос: «Юрий, что ты так ходишь, тебе, что обувь жмет?» – И свой: «Да Иван Семенович!» – хотя причина была не в обуви, а в самом преподавателе – я при встрече с ним так робел, что чуть не падал в обморок – «Тогда возьми топор и отруби носки», – сказал мне учитель.