К 700-летию Данте

Йоргос Сеферис

К 700-летию Данте

К 700-летию Данте

Я всего лишь «скромный ученик Гомера» – скажу я, чтобы вспомнить о Мистрале. Он был единственным, но исполненным несокрушимой силы, кто продолжил в прошлом веке преддантовскую традицию Прованса:

Umble escoulan dou grand Omèro.

Обстоятельства помешали мне приблизиться к Данте ранее, чем «земную жизнь пройдя до середины» (Ад, 1, 1)1. Первое из этих обстоятельств то, что мне никогда не представился случай жить достаточно времени в Италии и выучить итальянский язык. Второе – то, что мне не нравились дантовские высказывания о местах, которые я знал лучше. У меня не было еще достаточно опыта, и я не знал, что ученик, даже самый преданный, может губительно отличаться чем-то от своего учителя.

Так, по собственному моему неразумию, я оказался лишен на многие годы знания великой поэзии, которая для нынешнего латинского мира то же, что для нас поэзия Гомера. Признаюсь в этом со скорбью, потому что после первого же моего знакомства с Данте я уже никогда больше не разлучался с ним. Это было, насколько помню, летом 1935 года на Пелионе: я встретил учителя, наставника в искусстве. Впрочем, у меня всегда была потребность учиться, как говорят у нас, потребность в ученичестве ремеслу. Я всегда радовался, если на темной дороге встречал кого-то более сведущего и более опытного, кто утвердил бы мои старания. Возможно, с другой стороны, это должно указывать, что в Греции мы страшно одиноки.

Как бы то ни было, факт, что человек, не знающий итальянского, но много раз читавший «Божественную Комедию» с помощью параллельных переводов, дерзает ныне говорить вам о Флорентийском поэте. Смягчающим обстоятельством здесь является то, что таковая дерзость присуща не только мне.

Тем не менее, поскольку я был вынужден ознакомиться с переводами Данте, мне хотелось бы представить вам для рассуждения и мысль о передаче по-гречески этой поэмы, к которой нужно приблизиться, насколько это возможно, и нам, поскольку это краеугольный камень познания людей – пожалуй, наиболее значительный от средневековья и далее.

В течение немногих лет нашей свободы много достойных людей пыталось переводить Данте. Некоторые перевели «Комедию» полностью, другие – только отдельные отрывки либо правильным одиннадцатисложным, либо другим стихом, как с рифмой, так и без рифмы. Результатом было то, что у нас, как мне кажется, появились стихотворные произведения, представляющие в большей степени переводчика, чем самого Данте. При этом требования метрики заставили переводчиков пожертвовать величайшим достоинством поэта – точностью. Если мы настаиваем на собственном стихотворчестве при переводе на греческий, то успеха можно достичь, когда мы имеем дело с небольшими стихотворениями, но когда речь идет об огромной поэме («Комедия» насчитывает более 14.000 строк), в которой каждое слово подчинено собственной определенной цели, приблизительное воспроизведение делает ее либо расплывчатой, либо непонятной. Стало быть, лучше следовать совету самого поэта, который он высказывает в «Пире» (I, 7, 14): «Итак, да будет известно каждому, что ни одно произведение, мусически связанное и подчиненное законам ритма, не может быть переложено со своего языка на другой без нарушения всей его сладости и гармонии».

А поскольку дело обстоит таким образом и предстоит общаться с произведением такого рода, хочется пожелать, чтобы у нас появилось издание «Комедии», где итальянский текст будет представлен рядом с прозаическим греческим переводом и при этом с максимально возможно точным. Только так мы сможем прикоснуться, если можно так выразиться, к «телу» этой поэзии. По крайней мере, в начале. Затем я прошу вас выучить итальянский и уже после этого – итальянский во Флоренции2.

Для начала я сказал бы, что приблизиться к этому поэту мне препятствовали некоторые дантизмы в литературах, с которыми мне случилось познакомиться лучше. В Англии это были разного рода прерафаэлизмы3. Относительно Греции нужно сказать несколько больше. На мой темперамент в более юном возрасте оказали неблагоприятное воздействие дантовские крохи, которыми с некоторой напыщенностью восхищались в те годы. Они казались мне, насколько помню, сентиментальными излияниями, не имевшими никакого отношения к поэту, кроме упоминания его имени, имени Беатриче или какого-нибудь душераздирающего стиха. Например, декламировали стихотворение Паламаса к Стелле Виоланти:

Вылетела душа твоя

из заточенья твоего непокорного,

чтобы украсить некий Ад из повествованья

некоего Данте… 4

Но существует только конкретный Ад и существует только конкретный Данте, а некий Ад и некий Данте – ни что иное, как некая антидантовская муть. Такой же мутью является и заезженное “Che fece…” кавафисовского эстетизма. Сколько «Великих Да» и «Великих Нет» приходилось мне слышать (я имею в виду до войны в Албании) и сколь кричащими были они. И таковых тоже нет у Данте: там мы встречаем только великое отрицание жизни из трусости – per viltà5.

Это не поводы для порицания того или иного поэта, но в большей степени, так сказать, литографии своего времени. Те времена, годы литераторов ионической школы, миновали: именно они и знали Данте, поскольку им помогало владение итальянским языком. Не знаю, однако, вспомнил бы я о них вообще, если бы не подумал о Соломосе. Чтобы достичь своего известного нам совершенства, Соломос должен был пройти несколько стадий – байронизм и прочие явления того времени. Текст, который показывает (мне, по крайней мере), что он учился у великого учителя и обогатился таковым учением, – «Женщина с Закинфа». Этот текст показывает, что в нем были силы, которые увлекали его за пределы неких деликатностей, порой утомительных. Это не только гнев, выраженный с такой остротой, не только отточенная сатира, не только видение иеромонаха или явление сатаны, но и вся структура стиля, достаточная для выражения мучительного состояния двух женщин – матери и дочери. Это функция его эпитетов, это обращение, как и у Данте, к современным войнам. И еще вот какие детали: это не непосредственные упоминания итальянского поэта, но то, что не удивило бы меня, если бы я встретил это в стихах «Комедии». Привожу некоторые из его заметок: «… так ощупывал и он (дьявол) край своего рога (словно человек, теребящий в раздумье свой ус), а я не знал, почему. Но в конце концов раздался злой смех, заставивший меня содрогнуться, и он исчез» (глава 1, 6). Или: «ты нашел способ написать: «Мы как роса, опускающаяся на поле, которую забирает затем солнце». Невольно вспоминается поле в «Чистилище»:

Quando noi fummo la’ve la rugiada

pugna col sole…

Дойдя дотуда, где роса вступает

В боренье с солнцем…

(«Чистилище», 1, 121).

Или, наконец: «ты видел, как ощипывают курицу, а ветер разносил пух? Так исчезает нация» (гл. 3, 16)6, и горький, несмотря на то, что это уже «Рай», стих:

così di Fiorenza la Fortuna.

«Так судьбы над Флоренцией властны»

(«Рай», 16, 84):

Это показывает пока что, как я воспринимаю дантизм Соломоса.

Однако последнее впечатление, которое осталось у меня от живущего ныне ионического поэта, – это незабываемый голос левкадца Сикельяноса, который прекрасно помнит Данте7. Это произошло однажды ночью на улице Филэллинон162. Я провожал его. А когда я прощался с ним у входа в ночное заведение, куда его пригласили, он громогласно и сакрально возгласил не переводимое ни на какой язык возглас Плутоса:

«Pape Satàn, pape Satàn aleppe!» (Ад, 7, 1)

Теперь я спешу перейти к тому немногому, что могу сказать. Вопрос этот со времен Боккаччо исследован исчерпывающе, так что мне легко добавить, что я не могу порадовать вас чем-то умным. Ничем, кроме свидетельства почтения и любви к величайшему поэту западного мира. А это заставляет говорить просто.

Указывая события, которые происходили в то же самое время у нас, отмечу, что Данте родился во Флоренции в годы правления императора Михаила Палеолога, через четыре года после освобождения Константинополя от франков, в 1265 году. То есть Данте выходит из юношеского возраста в годы Сицилийской вечерни, ставшей одним из первых шагов политического объединения Италии. Поэтическая (не историческая) дата начала видения Божественной Комедии – Страстная Пятница 1300 года8. Можно сказать, что ее следовало бы праздновать прежде всякого юбилея Данте9. Не хочу отвлекаться на другие фактологические сведения: я не собираюсь касаться ни географии, ни астрономии, ни астрологии, ни богословия поэта.

Все мы помним встречу Одиссея с Антиклеей в «Некийи» Гомера:

τρὶς μὲν ἐφωρμήθην, ἑλέειν τέ με θυμὸς ἀνώγει, τρὶς δέ μοι ἐκ χειρῶν σκιῇ εἴκελον ἢ καὶ ὀνείρῳ ἔπτατ’…

Три раза руки свои к ней, любовью стремимый, простер я,

Три раза между руками моими она проскользнула Тенью иль сонной мечтой …

(XI, 206–208, пер. В. Жуковского)

Такие же выражения мы встречаем и у Данте, напр.:

tre volte dietro a lei le mani avvinsi,

e tante mi tornai con esse al petto.

Троекратно

Сплетал я руки, чтоб ее обнять,

И трижды приводил к груди обратно.

(Чистилище, 2, 80–81).

Но Данте не таков, как Гомер: Гомера привлекал прежде всего верхний мир. «Нижний» мир Гомера, как и наш, представляет совсем другие картины. В нем нет «вечной муки» (XI, 3, 2), «etterno dolore», нет даже чистилища. И Харона мы видим не таким, как представляет его нам Флорентиец: «Харон демон с глазами из пылающих углей»: (Ад, 3, 109)

Caron dimonio, con occhi di bragia

А бес Харон сзывает стаю грешных,

Вращая взор, как уголья в золе,

Мы же, наоборот, относимся к нему по-свойски, напр.:10

Как утвердились небеса и мир обрел основы,

Тогда и сад себе Харон задумал обустроить,

Лимоны были девушки, а парни – кипарисы,

Душица и орешники – там маленькие детки,

Ах, Боже, умереть бы мне, отправиться к Харону,

Уйти бы мне к нему скорей, и в том саду остаться…

Надеюсь, вскоре вы увидите, как эта близость между жизнью и смертью образуется по-другому у Данте.

На первый взгляд кажется, что Божественная Комедия – это пространный разговор мертвых, в котором слышно голос только одного живого человека – голос поэта. Все прочие лица – мертвые, «бессильные главы» или «ἀμενηνὰ κάρηνα»11, “ombre vane” (Чистилище, 2, 79) «тщетные тени». Рассмотрим это с более близкого расстояния. Я не буду настаивать на некоторых фантасмагориях «Ада», привлекавших многих читателей, к свидетельствам грешников, к кошмарным пейзажам. Вспоминаю следующую картину: Данте и Вергилий подходят к седьмому кругу, когда встречают свиту душ, каждая из которых «смотрела, как мы привыкли засматриваться ночью на молодую луну» («Ад», 15, 18–19):

ci riguardava come suol da sera

guardare uno altro sotto nuova luna;

Как в новолунье люди, в поздний час,

Друг друга озирают втихомолку;

Молодая луна дает мало света и глаза напрягаются, стараясь разглядеть некое лицо.

Поэт продолжает («Ад», 15, 20–21):

e sì ver’ noi aguzzavan le ciglia

come ’l vecchio sartor fa ne la cruna.

И каждый бровью пристально повел,

Как старый швец, вдевая нить в иголку.

Мы далеко от Ада. Мы на земле, в одном из городов Италии XIII века с узкими улочками в скудном свете луны или днем с открытыми лавками, проходя мимо которых, видим склонившихся за работой мастеров и подмастерьев. Мы на земле, но в то же время видим, как души грешников бегут по пылающему песку. Мы в начале эпизода с Бруно Латини*: Данте обращается к нему с благодарностью и нежной почтительностью. Помню, как он говорит:

m’insegnavate come l’uom s’etterna

Того, кто наставлял меня не раз,

Как человек восходит к жизни вечной;

(«Ад», 15, 85).

Я говорил только об одном моменте «Ада», но полагаю, что в этом моменте вы заметили, по крайней мере, во-первых, насколько «нижний мир», который посещает Данте, связан с повседневной жизнью «верхнего мира»; и, во-вторых, что поэт, который живет и выражает внемирское видение ада, одновременно выражает и напряженные чувства или воспоминания о том, что пережил в земной жизни.

Действительно, в выражении Данте существует некий обмен, некий ярко выраженный уход и приход между душами, утратившими свет солнца, и земными людьми. И эти познания чувств, которые поэт удерживает с большой ясностью, он выражает не только когда говорит сам: в этом эпосе, который в то же время является великим многосторонним драматическим произведением, их выражают также действующие лица его драмы. Караемые или очищающиеся дают нам почувствовать, что пуповина, соединяющая их с человечеством вовсе не разорвана: о ней помнят четко, ее учитывают. Я сказал бы, что она составляет ипостась их душ, несмотря на то, что одновременно существует также кара или очищение.

Например, Гвидо да Монтефельтро горит в месте, где находятся коварные советники. Он не кричит, как другие, но жадно спрашивает о своей родине:

Скажи: в Романье – мир или война?

dimmi se Romagnuoli han pace o guerra.

(Ад, 27, 28).

Другие желают, чтобы о них помнили живые, и заклинают об этом. Один из самых волнующих эпизодов «Чистилища» – эпизод с Пиа де Толемеи.

“ricorditi di me, che son la Pia;

Siena mi fé, disfecemi Maremma:

То вспомни также обо мне, о Пии!

Я в Сьене жизнь, в Маремме смерть нашла».

(«Чистилище», 5, 133)

Или же, опять-таки в «Чистилище», где проходят очищение сладострастные за грех гермафродитизма («Чистилище», 26, 82), эпизод с Арнальдом Даниелем,

fu miglior fabbro del parlar materno,

«Получше был ковач родного слова»,

(«Чистилище», 26, 117)

как назвал его Гвидо Гвиницелли.

Это место я люблю особенно и уже упоминал о нем. Оно указывает столь сильную связь между двумя поэтами, что Данте даже представляет его мертвым, чтобы говорить на его собственном языке – на провансальском. И еще указывает на столько большую любовь Данте к поэтическому языку, кому бы этот язык ни принадлежал:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Везде я пользуюсь изданием: The Temple Classics, J. M. Dent, London. Все цитаты из «Божественной Комедии» сверены с текстом Società Dantesca Italiana, Hoepli, Milano, 1958». (Прим. Й. Сефериса). В греческом тексте Й. Сефериса цитаты приводятся сначала в прозаическом переводе автора, затем в итальянском оригинале. В настоящем тексте цитаты из «Божественной Комедии» приводятся в переводе М. Лозинского

2

«Чтобы понимать Данте, нужно быть итальянцем и при этом флорентийцем». Джованни Папини (в кн.: Luis Gillet, Dante, p. 10 …. Рио-де-Жанейро, 1941. Эта точка зрения стала традиционной в Италии, если принять во внимание свидетельство Гете (2, Путешествие в Италию, 1787–1788: «Один юноша из хорошей семьи и с подлинным интересом к этому выдающемуся мужу (Данте) не принял моего моей оценки…» (Прим. Й. Сефериса).

3

Во Франции я мог бы упомянуть в связи с этим «Оду в честь 600-летия со дня смерти Данте» Поля Клоделя (… Париж, 1925). Это одно из самых печальных стихотворений, которые мне случилось читать. (Прим. Й. Сефериса).

4

«Город и Одиночество» (Прим. Й. Сефериса).

5

Более широкое развитие темы см. «Эссе» (т. 1, с. 388–392). В молодости (в возрасте 31 года) Кавафис написал исследование под названием «Конец Одиссея», в котором проводит параллель между Одиссеем из 26 песни «Ада» с соответствующим викторианском поэтом Теннисоном. (Я видел его фотокопию благодаря дружескому жесту Йоргоса Саввидиса. [См. журнал Δοκιμασία, Β, 5, январь-февраль 1974, с. 9 сл.]: « … В общем это исследование подчеркивает для меня, что Кавафис, хотя и отдает здесь первенство итальянскому поэту, не занимается специально посмертными состояниями душ. Коротко говоря, это был «александриец», а не «дантист». Поэтому он и не мог понять «gran rifiuto» (Я имею в виду у Данте). (Прим. Й. Сефериса).

6

Соломос, ПСС, изд. Л. Политиса, т. 2, с. 53 сл. «Икарос», 1955. Подчеркнутое, перевод с итальянского. (Прим. Й. Сефериса).

7

Данте интересовал его, несомненно. Как он воспринимал Данте, думаю, более, чем известное стихотворение «Мать Данте», показывают три следующих стиха, которые, как я полагаю, характерны и для самого Сикельяноса, и для его отношения к Флорентийцу:

И даже не есть (путешествие Сикельяноса)

Сошествие и восхожденье Алигьери

По веры подготовленным мосткам.

(«Сознание личного творчества», – «Лирическое житие», 1966, т. 2. = ПСС, т.3, с. 243)

«Веры подготовленные мостки» напоминают о первых годах нашего века, когда по причине более или менее осознанного ницшеанства греческие интеллектуалы проявляли тенденцию к созданию собственных «м веры подготовленным мосткам» во всем. То же делает и поразительный своей скоростью переводчик «Комедии» Казандзакис. Например: «Думаю написать еще одну песнь – «Воскресение» Данте. Постучусь в его могилу, заставлю его встать с ключами от Ада в руках. Новый Ад, новые грешники, в ином месте Рай, иной Бог, новая космогония! Но боюсь, что рука моя окажется сильнее, и я снова начну писать canta, canta, пока не завершу их все». (Письмо Превелакису от 6 февраля 1933 года. 400 писем Н. Казандзакиса к П. Превелакису, № 172. Афины, 1965). (Прим. Й. Сефериса).

8

Сицилийская вечерня упоминается в «Комедии» («Рай», 8, 73–75). Относительно другого места «Ад», 19, 98 (И крепче деньги грешные храни) «e guarda ben la mal tolta moneta» вовсе не известно, имел ли Данте в виду сицилийскую легенду о Джованни ди Прочида и подкуп Михаила Палеолога. См. об этом сэр Стивен Рансимен, A History of the Mediterranean World in the Later Thirteenth Century (1958) (Рус. пер.: Рансимен С. Сицилийская вечерня. История Средиземноморья в XIII веке. СПб.: Евразия, 2007) гл. 17; также А. А. Васильев, История Византийской империи, т. 2. (Прим. Й. Сефериса).

9

Что касается исторических событий, специалисты утверждают, что окончательный вариант поэмы начал оформляться в 1307 году, и к 1314 году были завершены «Ад» и, по крайней мере, часть «Чистилища», тогда как «Рай» был завершен после 1319 года. Подчеркиваю, что самое большое сооружение угасающей Византии, насколько мне известно, Церковь Хоры в Константинополе, должно было быть завершено, согласно Григоре, в конце 1320 года или в первые месяцы 1321 года. Для того, кто чувствует такие вещи, это соответствие должно говорить многое о размерах катастрофы, уготованной нашей долей, при сопоставлении с судьбами Запада. (Прим. Й. Сефериса).

10

Костас Пасаяннис, Майнотские плачи и песни. Афины, 1923. (Прим. Й. Сефериса). (Майна – историческая область на юге Пелопоннеса, включающая горные районы Лаконии и Мессении.).

11

Одиссея, XI, 29 πολλὰ δὲ γουνούμην νεκύων ἀμενηνὰ κάρηνα (дал обещанье безжизненно-веющим теням усопших)