Чисто Питерская Хтонь

Катерина Старк

Чисто Питерская Хтонь

Катерина Старк

Чисто Питерская Хтонь. Городская сказка

Глава 1

Кинжал врезается в столешницу с более глухим стуком, чем от него можно ожидать. Стук в бубен громче. И звук, становится все тяжелее с каждой секундой, наваливается на плечи, тянет вниз. Равномерное бум-бум прорастает из паркета, тянется от стен к костлявым пальцам, вместо тяжелых колец, унизанными крупными суставами. Звук заполняет комнату плотной подушкой. Ведьме тяжело вздохнуть и еще тяжелее выдохнуть, но нужно. Только так она сможет хоть что-то сказать. Разомкнув тонкие от возраста губы, скорее похожие на еще одну глубокую морщину, она выдыхает древние слова на забытом всеми языке. Она призывает, она спрашивает и требует. Но из раза в раз ответа нет. Только свечи трещат все сильнее, и ведьма порадовалась бы, если бы это хоть что-то значило.

– Давай же, – нетерпеливый голос звучит бодрее, чем этого можно было ожидать от седовласой, склонившейся над рунами старухи. – Я немного прошу. Просто верни все как было. Чтобы дети не бежали на чужбину, вырывая корни свои из родных болот. Это немного в ответ на верную службу.

Но ответом ей звучат все те же равнодушные бубны да свечи.

– А если я уеду, тебе понравится? Понравится быть брошенным? Понравится, если никто не будет почитать тебя? Никто не будет жертвовать тебе ни временем, ни дарами? – звенящая злость в голосе передается бубну и свечам, передается стенам и потолку, каждой серебряной волосинке, убранной в косы. Но и это остается без внимания Укко – верховного бога. Покровителя и защитника. Боги давно молчат и не отвечают на молитвы большухи. Поэтому родные уезжают, поэтому семья настаивает, чтобы ведьма покинула богами забытые земли предков, где их лишают шанса сохранить наследие и себя.

Сил все меньше и от этого противно, ведьме противно от самой себя, ведь она не может даже ритуал до конца довести. Вот уже и руки подрагивают и напрягать голос все сложнее. Но она не сдается. Пробует еще раз. Кажется, последний.

– Я не прошу возмездия, не прошу мести. Дай мне силы отстоять причитающееся по праву. Дай мне… – горло першит, голову все сложнее держать прямо, так и клонится к столешнице, к полу, к земле.

Камешки рун подрагивают на тяжелой скатерти и это не треск истлевающих свечей, истекающих белым воском на багряное полотно. Это знак. Надо собраться, надо дожать, ее слушают. Но мысли вязнут, они путаются между «бум» и «бум», не успевая сформироваться в предложения. Ведьма чувствует, как момент уходит, что вот сейчас последняя возможность быть услышанной или… «Пакуй чемодан дорогая, здесь уже нечего ловить», – это не в голове, настороженно понимает ведьма. Это снаружи, как и бубен, как и свечи, как и ветер, проверяющий на прочность стекла в окнах.

– Нет! – цедит старуха сквозь зубы, а саму в стул вжимает. Деревянные ножки скрипят от давления, вот-вот сломаются. А может быть, позвоночник не выдержит раньше. Ведьма упрямо хватается за воткнутый в столешницу кинжал, за лезвие и тянется, пытается сесть прямо. Ладонь обжигает болью, по лезвию тонкой струйкой течет густое, красное. Горло перехватывает, дышать все тяжелее, но опустить руки и сдаться – не вариант. Пусть лучше она умрет здесь, где и положено. А уже после потомки решают.

В глазах темнеет, все труднее держать голову прямо, держать хоть как-то, и ведьма упирается лбом в столешницу, дышит прерывисто. Все силы уходят на то, чтобы не отключиться, пока кровь, струйкой сползая по лезвию, добирается до стола.

Кристальная тишина комнаты кажется гудящей. Озон в воздухе бодрит, и старуха не верит, что это все. Просто не может быть, что на этом все закончится. Она оглядывается. В неверном свете умирающих свечей тени прячутся по углам, но в них ничего, кроме ее обычных страхов и тревог. За спиной ничего кроме шкафа полного свитков, дневников и старых книг. Перед ней ничего кроме успокоившихся рун. Хагал – гнев природы, испытания, разрушения. Силы, которые невозможно контролировать. Именно это большухе и нужно. Свобода от контроля, невозможность усмирить стихию. Дикая магия, которую неучи из власти пытаются упрятать в клетке из законов и указов. Ведьма не в силах сдержать надтреснутый смех, вырывающийся из груди сгустками. Ведь рядом с ней лежит руна Эйваз – выход из ситуации. И последняя – Ис – зима, мороз, неподвижность.

Ведьма подталкивает ее кончиком пальца и обжигается ледяным прикосновением. Тянет в рот палец и хмурит тонкие седые брови.

– Брось негодовать, дитя. Ты звала, мы пришли. – голос, объединяющий в себе сотни голосов не внутри головы, снаружи, заставляет задержать дыхание. Сфокусироваться на том, что есть в комнате. Стол, шкаф, книжная стенка, карта города с дельтой Невы и каждым из ее рукавов. – Ты просила спасения от захватчиков – МЫ принес его.

Хрустальная люстра над головой со звонким хрустом разлетается на мелкие осколки, расцарапывая тонкую как калька кожу рук, лица, шеи. Но большуха чувствует – так надо и зажмурившись, терпит.

***

Косте не спится. Он ворочается на кровати. Как в кокон, заворачивается в одеяло. Накрывает голову подушкой и через мгновенье откидывает ее. Одеяло тоже летит в сторону. Но нет, Косте показалось, что душно, на самом деле в комнате дубак и он уже в следующую минуту тянется за одеялом, снова заворачивается в кокон. Беспричинное волнение змеиным клубком расползается по всему телу, вьется в ногах и руках, даже в голове, будто проверяет стенки черепной коробки на прочность.

А Коту до лампочки. Спит без задних ног, растянувшись на полдивана и конец света не заметит, даже если сейчас прямо у уха что-то взорвется… Грохот за окном вырывает Костю из мыслей и крепкой хватки постельного белья. Бомба – не бомба, а точно ведь что-то случилось. Змеиный клубок тревожности затихает, получив свое. Костя выглядывает в окно. Еще перед сном за ним была небольшая улочка, покрытая мартовскими сугробами. А сейчас ничего не видно из-за тумана. Да такого плотного, что ни соседнюю хрущевку, ни березу у окна не видать. «Странный туман», думает Костя и тут же порыв ветра этот туман уносит, расчищая небо и обзор.

– А, так это авария! – по привычке он разговаривает с Котом. По традиции рыжий мордастый нахал смотрит на Костю со взглядом «и зачем мне это знать, по-твоему?» зевает и, сладко потянувшись, моментально засыпает.

– И машины все по капот в кипятке, – игнорирует Кота Костя и понимает, сегодня он уже не уснет. Писк грузовика экстренной службы, матюки работников прямо у него под окнами – не звучат как колыбельная, не убаюкивают, мягко говоря.

– Значит, чай, – выдыхает Костя и идет на кухню, включает электрический чайник. Можно и магией, но хочется хоть чем-то шум на улице заглушить, создать свой. Костя натягивает свитер, растянутый, но теплый. Без работающих батарей в хрущевке быстро становится невыносимо, до костей промозгло. Если провести ревизию всех трещин, окажется, что это здание уже не должно стоять. Костя уверен: дом до сих пор держится на честном слове бригадира. Что ни говори, а честное слово – серьезная магия. Еще лет пятьдесят эта развалюха будет здесь и хоть бы хны. А потом еще пятьдесят из вредности. И никакие попытки ее снести не сработают.

Чайник щелкает, выключаясь и Костя достает из серванта кружку. Большую, офисно-белую, совершенно неподходящую к старенькому, округлому серванту. Взгляд цепляется за фотографию, стоящую между стекол. Фото сделано давно, на курсе втором? На первом. Лера улыбается, глядя в камеру, а он жмурится будто от ее улыбки, а не от беспощадных солнечных лучей. Сентябрь тогда выдался теплым, это были его первые недели в Питере. Он уже успел наслушаться всех этих «да ты не понимаешь, здесь минус пятнадцать, это как ваши минус тридцать пять. Влажность». А Косте было плевать. Во-первых, до зимы еще дожить надо, а во-вторых, ну что они, в самом деле, удумали сибиряка холодом пугать.

***

– Соболев, занят? – Лерка непосредственная и легкая на подъем будто подлетает к столу, за которым Костя только-только собрался делать домашку.

– Тихо ты, деревня, что орешь? – шелестом листьев со всех сторон доносится шепот.

В библиотеке тихо. В промежутках между стеллажами с книгами уже вовсю занимаются студенты. Молча сидят. Все знают и первым делом первокурсникам рассказывают, что библиотекарша хоть и выглядит, как самая милая бабушка из диснеевского мультика, но как только кто-то нарушит тишину в библиотеке, получает проклятье молчать до конца недели. Это в лучшем случае. Поэтому в царстве Суздалевой всегда тишина такая, что между шелестом от перелистывания страниц можно услышать, как едва заметно трещит электричество в настольных лампах.

А тут Лерка – не человек, а ураган. Вроде и шепчет, но как-то слишком громко. Костя палец к губам прикладывает, мол давай потише. И практически одними губами спрашивает:

– Что опять, Юрова?

Лерка все время пытается его куда-то утянуть. Поэтому Костя всем своим видом показывает, ни землетрясение, ни обвал потолка не заставит его выйти из-за стола, пока не будет готов реферат на тему фактов и мифов о русалках.

– Я тебя обещала в пышечную сводить, – жмет плечами одногруппница, – здесь недалеко.

О, этого «здесь недалеко» Костя тоже наслушался и уже не раз был обманут.

– Знаю я твое недалеко, в прошлый раз на полдня встрял. У меня реферат и задачки надо решить до завтра.

– И чего этим магам вечно не рассчитать, кому и сколько зелья должно достаться, лишь бы студентов напрячь, – фыркает Лерка. – На этот раз точно недалеко. Бабушкой клянусь.

– Ну разве что клянешься бабушкой, – вздыхает Костя и однокурсница хватает его за руку и тащит из библиотеки, вниз по лестнице, на улицу. Юрова всегда быстрее ходит, даром, что ростом маленькая.

Они выходят на набережную Мойки и почти сразу поворачивают на небольшую улочку.

– А точно недалеко? – с опаской уточняет Костя, будто Лера его не в пышечную пообещала отвести, а на подпольные бои водяных.

– Да разберешься ты кому и сколько зе… – нетерпеливо ворчит Лера и лямку сумки, перекинутую через плечо, поправляет.

– Я вообще про другие задачи.

– Это про какие? – Лерка замедляется и с подозрением смотрит на одногруппника.

– Про те, в которых нужно рассчитать процент применения силы для подъема пера, папки, стола…

– Блин, забыла про них, – бьет себя ладонью в лоб. – Пять минут и придем, точно тебе говорю. А списать дашь?

– А сама попробуешь решить?

Юрова фыркает и ускоряется, Косте приходится почти бежать.

Первый месяц первого курса, а этот диалог уже повторяется не раз. Костя, выросший в университетском городке, в семье профессоров и академиков привык шуршать за книжками, решать, умножать, делить и все вот это. А Лерка, ведьма из Семьи. Не из итальянской мафии, но чем-то похоже. Эта семья из тех, кого еще Пушкин называл чухонцами. Народ Чуди жил здесь до Петербурга и магические традиции хранит поколениями. В то время как Костя все из книжек знает, теоретически, Лерка в этом с детства варится, знает, что и зачем, а почему и как объяснить не может, действует часто по наитию. Вот и в предметах точных, технических, требующих четких расчетов, вязнет как муха в патоке и вылезать не особо хочет.

– А это что? – Соболев замечает зеленоватую церквушку, зажатую между другими историческими зданиями, серыми, высокими по сравнению с ней. Останавливается, чтобы сфотографировать. Маме надо показать, отчет, что не только за книжками сидит, что культурную столицу осматривает, гуляет.

– Собор святой Анны, – откуда-то из-за спины голос Лерки звучит прерывисто.

Костя оборачивается и ничего не понимает: однокурсница, как первоклашка прыгает с камня на камень кладки дороги, стараясь не наступить на шов между ними. Он помнит, как одноклассницы делали также, только старались не наступать на швы между кафельными плитками или на трещины в асфальте.

Костя трет шею, там, где темные волоски совсем коротко подстрижены.

– Ты так делаешь, когда неловко, – фыркает Лера.

Соболев руки на груди скрещивает, только чтобы не повторять движение, которое покалыванием волосков по ладони отвлекает от неудобного чувства, будто застрял в обуви не по размеру. А значит, действительно неловко. В компании подруги – довольно часто.

– Ты что творишь?

– Прыгаю, – усмехается она.

– А зачем? – Костя дергает манжеты рубашки поправляя. Только чтобы руки занять хоть чем-то.

– Погоди, – Лерка выпрыгивает какой-то известный только ей узор, запрыгивает на поребрик и одним движением поправив подол платья, уже спокойно идет в сторону вывески «Пышечная». Костя так и стоит, замерев. – Ну что я кричать тебе на всю улицу должна? – ворчит однокурсница и машет рукой, открывая дверь кафе.

Внутри тепло, даже жарко. Пахнет кофе и чем-то еще, приятным. Пока Костя занимает столик, Лерка уже делает заказ и через несколько минут тащит тарелку. На тарелке горка жаренных, золотистых, кривых колечек из теста, посыпанных сахарной пудрой.

– Жуй, пока не остыли, – Юрова вгрызается в золотистое и сладкое, закрывает глаза от удовольствия. Пудра сыпется на черные джинсы, но она не замечает. Только покончив с третьим колечком, вытирает пальцы салфеткой. И без предисловия начинает: – Это древний ритуал.

– Съесть три пышки? – с подозрением уточняет Костя.

– И это тоже, но ты про прыжки спрашивал.

– Прыгать, не наступая на швы плитки – это древний ритуал? – фыркает Соболев и берет пышку двумя пальцами, будто так не запачкается. Пытается аккуратно откусить, но сахарная пудра все равно остается комочками в нелепых пучках волосков над губой.

– Ну хорошо, не прям древний, но достаточно старый, – Лера протягивает ему салфетку.

– Для чего? – пышка, конечно, вкусная, но про бытовые ритуалы узнать для Кости всегда интереснее.

– Прыгать надо, чтобы хтоническое зло из недр земли не вырвалось в город и не разрушило тут все, – однокурсница говорит тихо, вкрадчиво. И смотрит не на него, а на продавщицу за прилавком, будто контролирует, чтобы та не услышала секретную информацию.

«Лучше б в библиотеке так говорила,» – думает Костя. А здесь в окружении людских разговоров, шума кофемашины, мотора с улицы… Ему приходится наклониться вперед, чтобы расслышать.

– Лер… – Соболев качает головой и возвращается к уже поостывшей пышке.

– Да погоди, – она отодвигает тарелку к краю столика, и сама придвигается ближе. – В общем, люди здесь живут давно. Живут, обижаются друг на друга, обиды эти порой с детства в себе носят. И все эта энергия…

– Уходит в землю, ведь человечество сейчас очень заземлено, – догадывается Костя.

– А это ты знаешь, – фыркает Лера.

– Ладно-ладно, молчу.

– Да все просто, энергия действительно накапливается в земле. И если ее не сдерживать, не уследить, то в какой-то момент она рванет.

– А прыгать…

– Да, это и есть ритуал сдерживания. Нет, не сдерживания, какое-то другое слово, – тяжело вздохнув, Лера берет еще одну пышку и запихивает в рот. – Боги, ну почему так вкусно.

– Погоди, но девочки из моего класса делали также, а они вряд ли ведьмы. Совершенно точно даже не с боку припеку, – хмурится Костя, он-то уверен, что один такой на всю школу, кто смог в Академию поступить.

– Ну да, завирусилось, получается. Бывает, – Лерка запивает пышку черным чаем. – Коренных народов среди волшебников не много, а так магия ритуала усиливается. Получается, даже лапотники бывают полезными.

– Лапотники? – снова напоминание, что Лера хоть и учится с ним в Академии, а все равно не такая, как все студенты. Она старается вливаться, но нет-нет, а пролезет какое-то такое словечко. Деревенское, что ли.

– Те, кто не могут в магию, – кивает Лера.

– Ну то есть бездари?

– Ага.

– Слово-то какое, – Костя откладывает пышку так и недоев. – Слушай, а другого способа справиться с этим злом злодейским нет? Ну, понадежнее?

– Разве что отправить всех на психотерапию. Поголовно, – фыркает Лерка и забирает Костину недоеденную пышку. Секунда и той уже нет.

– Ну да, действительно, – задумчиво тянет Костя и отпивает уже порядком остывший чай.

***

Чертыхнувшись Лера поднимает ворот пальто и натягивает шарф на уши. В голове только проклятья и желание закурить. Проклясть хочется все начиная с вечно не убранного снега, что упрямо превращается с болота грязи, заканчивая катком, в который все это безобразие превращается, стоит градуснику показать ниже нуля. Можно было бы решить, что Лере просто не нравятся промокшие от слякоти ноги. Или то, что от этих температурных качелей, что город устраивает голова тяжелая, хоть не поднимай, но нет. Она проклинает и себя, и свою привычку одеваться легко и незамысловато, будто самое страшное, что ей грозит это небольшой дождь и плюс шесть градусов европейской зимы. А не питерские снегодождь по щиколотку.

«Ты же русская, у вас всегда холодно, ты не должна мерзнуть», звучит в голове французскими голосами. Лере от них отмахнуться хочется точно так же, как от ветра, из раза в раз швыряющего почему-то острые капли дождя в лицо. Светлые пряди то и дело лезут в глаза, и Лера, все еще непривыкшая к длине недавно обстриженного каре, снова проклинает себя даже за это решение.

Остановившись у арки, ведущей во двор-колодец, она осторожно заглядывает внутрь. У дверей парадной, как всегда, дежурят извечные старушки. Будто дел у них других нет, кроме как голубей кормить. Слушать охи и ахи о том, как она изменилась, совершенно не хочется, и Лера достает из кармана пачку сигарет, в надежде, что пяти минут хватит и они разойдутся по домам.

Щелчком пальцев поджечь кончик сигареты и затянуться, смачно так с удовольствием. Все, что ей прямо сейчас нужно. А еще придумать, как уговорить бабушку уехать из этого города забытого богами. Да поскорее.

Будто бы гром над головой прокатывается по крыше грохот. Лера, подавившись дымом, отступает на шаг, второй. С противоположной стороны улицы долетает крик «берегись» и тут же тонет за шумом ледяных обломков, врезающихся в то пятно света от фонаря, в котором Лера стояла еще секунду назад. Но сердце стучит еще громче, будто бы прямо в голове и ритм в уши отдается.

К ней кто-то подбегает, трясет за плечи, кричит. Но она не слышит. И ответить ничего не может. Воздуха не хватает. Нет, ей не нужна скорая. Нет, вызывать полицию точно не нужно. Какой иск к коммунальщикам? Вы о чем? Какая компенсация? Какой ущерб?

Время идет, дни тянутся, а город все не прощает. Она поняла это сразу, когда такси, на котором ехала из аэропорта, сломалось, а второе так и не прибыло на вызов. Третье окатило с ног до головы тающей жижей, сумасшедшим коктейлем из соли, грязи и реагентов. Город не принимает Леру обратно, вряд ли уже примет. И это может превратиться в проблему.

***

– Соболев! – окрик начальника застает врасплох, Костя подпрыгивает на стуле и будто просыпается. – По вашему отделу все готово?

– Учения по отлову волшебных тварей проведены, сотрудники проинструктированы, снаряжение все получено, уже на складе. Обмундирование там же, – Костя чеканит, смотрит перед собой, представляя список задач.

– Все бы так заранее готовы были, да, Копенко? – язвит Хухулев.

– Чуть что так сразу Копенко! – Лёнька бурчит под нос. – Разрешили бы снег магией убирать, так мы б его… – начальник, вылитый Завулон1, смотрит грозно, Лёнька краснеет и замолкает.

«Так странно», – думает Костя. Ведь логично, если б он на Гесера2 был похож. У нас здесь как-никак силы света, готовятся дать отпор духам тьмы.

– Соболев, сегодня наблюдателем вместо большухи будет… – Хухулев стучит по столу пальцем и просматривает толстый ежедневник, – внучка ее. Имя не помню.

– Да какая разница, чудики и чудики, – где-то справа смеются. Костя смотрит только перед собой, а по голосу не может определить, да и не надо.

– А она разве не твоя однокурсница, Соболь? – подначивает Лёнька.

– Лера? – хмурится Костя, а у самого только и пульсирует в голове «Лера приехала».

– Ну раз там такие плотные знакомства, значит, Соболев, проследи, чтоб без скандалов в этот раз. Возражения есть? Возражений нет. Свободны. А мне еще с губером…

Костя собирает в папку с гербом пустые листы, на которых так ничего и не написал, хлопает по спине Лёньку и выходит из кабинета. Годы академии, красный диплом, практика-практика-практика, чтобы взбесившихся котов, да козликов отлавливать? Допустим, бездарей напугает, если их детей вдруг сожрет гигантский кот. Древней живности не объяснишь, что это не дети непослушные, это правила игры за тысячелетия изменились.

Только у кабинета Костя замирает. Так ли хорошо это получается? Спасать детей, держать город в порядке? Никаких водяных и леших, даже привидений за последние несколько лет никто не видел. Значит он хорошо работает? Значит он достойно справляется? Значит все правильно? Так может, уже пора быть довольным? Может быть, пора… «Ну не знаю. Заняться хоть чем-то помимо работы?» – вдруг мелькает мысль почему-то маминым голосом.

– Блин! Соберись уже! – грозно смотрит на притихшую секретаршу, – Саша, предупредите все группы о полной готовности, через полчаса и, чтоб без опозданий!

И чеканя шаг, заходит к себе в кабинет, верхний свет не включает, ковер стук каблуков смягчает. Бросает папку на идеально чистый стол. Ручка к ручке, телефон стоит под определенным углом, как и монитор. Ни одной лишней бумажки, цветочка или семейной фотографии.

Переодевается в теплые вещи, в сумку собирает артефакты: для лечения (мерцающий светло-зеленым), непроницаемо-черный опаловый куб для определения направления движения, потому что смартфон может сбоить из-за магии, изогнутый топорик, покрытый тонким узором защитных рун. «Собираюсь как на битву», ловит себя на мысли Костя и тут же отмахивается от нее. Ну какая битва. Все спланировано по часам, он готов к любому форс-мажору. Хоть сейчас…

***

Квартира встречает Леру подозрительным безмолвием. Как будто даже магия в стенах спит и не отзывается приветственным теплом, как это обычно бывает. Ведьма хмурится, стягивая ботинки, не наклоняясь и плевать, что это портит обувь.

– Да чтоб тебя… – шипит, когда с шарфа за шиворот свитера падает снег и убедившись, что волосы не так уж сильно пропахли табачным дымом, все-таки обходит квартиру, в попытке отыскать притихшую большуху.

Кухня, гостиная, спальня. Дверь с тихим скрипом открывается, впуская в неосвещенный кабинет теплый ламповый луч из коридора.

– Бульбуль? – Лера морщится от детского обращения, которое все пытается выкинуть из своего лексикона. Ей давно уже не десять, чтобы продолжать так называть бабушку.

Свет от автомобильных фар, случайно попадающий в комнату, делает обстановку жуткой, заставляет передергивать плечами, когда между лопаток пробегает холодок. Язык колет от привкуса озона, и Лера тянется к выключателю, просто чтобы понять, что здесь происходит.

– Лерочка, – голос слабый, дрожащий, в нем не осталось ни следа той мощи, что чувствовалась еще недавно. Внучка срывается с места, подбегает к сгорбленной, еле сидящей старушке и придерживает ее, когда большуха соскальзывает со стула.

– Ну, надеюсь, ты со всеми делами закончила, – помогая подняться, тут же крепко обнимает, чтобы бабушка не упала – у той колени подгибаются, как только внучка пытается удержать ее вертикально. – Даже если не закончила. Пора отдохнуть.

– Некогда отдыхать, Лерочка, – тяжело вздыхает большуха и Лера знает эти плачущие нотки, знает, что за ними последует. Как и то, что не сможет отказать, как бы ей не хотелось. – Эти неучи из министерства вызывают.

– Уверена, если ты объяснишь, скажешь, что на ногах стоять не можешь… – осторожно шаг за шагом Лера выводит бабушку в узкий коридор, и сама чуть не падает: ритуальная одежда изрезана, в косах поблескивают мелкие осколки, лицо все покрыто ранками. – Да что у тебя произошло?

– Что надо, – грубо обрывает бабушка и ладонью в стенку опираясь, отстраняется от внучки. Благо до комнаты идти недалеко. – Я в твои эксперименты ведь не лезу!

«Вообще-то, лезешь», – хмыкает Лера и пока бабушка просто пытается отдышаться и не двигается с места, торопливо стягивает влажные после прогулки волосы в пучок, а то так и норовят в глаза лезть. Бабушка ее попытками изобретать новые дары настолько недовольна, что Лере приходится по ночам работать, просто чтобы лишний раз большухе на глаза не попадаться. А это, вообще-то, утомительно весь день с поручениями по городу гонять, чтобы потом уставшей проверять расчеты на практике.

– Помоги мне, – внучка хватает протянутую бабушкой руку и тут же поражается, насколько она холодная. Лера хоть и невысокая, но ей приходится в две погибели согнуться, чтобы придерживать бабушку, удостовериться, что та не упадет и таки доберется до кровати.