Сила инстинкта. Часть 1

– От Ильи Ильича? Это хорошо.

Антону хватило одного беглого взгляда, чтобы понять, что дом этот ему безумно нравится. И даже не богатством, – а выглядел он безумно богато – а скорее своей декоративностью и вычурностью форм.

Сразу привлек внимание вогнутый фасад, по бокам которого росли тюльпаны и вздымались вверх витые каменные колонны, украшенные причудливыми орнаментами. С каждой стороны этих колонн было по три, и почему-то все они кучковались очень тесно друг к другу, в то время как остальная просторная часть фасада оставалась незанятой. Интересно, что сверху эти колонны были как будто срезаны, и срезаны наискосок, отчего создавалось впечатление какой-то незавершенности. Как будто разуму была дана возможность самому домыслить идею неведомого архитектора. Это впечатление укреплялось еще и всякими линиями и завитушками самых разных форм и размеров, которые как будто уходили куда-то вверх, а потом резко обрывались.

Подобные завитушки виднелись и на самом строении, правда, только между верхним этажом и аттикой. Большие окна в форме эллипса, по шесть на каждом ярусе, придавали дому вид непреступной крепости. Л-образная крыша, неповторимый дизайн и чрезмерная декоративность – все это красноречиво говорило о том, что постройкой занимались еще в 18 веке и относилась она к эпохе Растрелли.

Антон Ковров очень любил направление барокко. Хотя, если спросить его, чем оно отличается, скажем, от классицизма, он бы не ответил. Почему? Да потому что не знал. Как-то раз он несколько часов кряду простоял у одного красивого особняка, который произвел на него неизгладимое впечатление. Пришел туда не для того, что любовался красотами архитектуры, о нет. Дело там было личного и, можно даже сказать, интимного свойства. Но когда долго стоишь на месте без дела и перед глазами у тебя дом, волей-неволей всматриваешься в детали.

Вот и Антон всматривался. Очень уж он в душу ему запал. Потом только узнал, что стиль, в котором дом был построен, называется барокко. С тех пор безошибочно или прочти безошибочно мог определить строение в этом стиле по определенным признакам. Таким, например, как преобладание сложных криволинейных форм и замысловатые орнаменты.

Антон шел по выложенной разноцветной мозаикой дорожке, придерживаемый с двух сторон лакеем и хозяином дома, хотя, в общем-то, в этом нисколько не нуждался. Рана, как он сам чувствовал, была неглубокой, так что давала о себе знать только в момент резкого поворота влево. Единственное, что могло беспокоить молодого студента, так это инфекция, которая могла попасть в кровь. Однако, будучи человеком хоть и романтичным, но отнюдь не впечатлительным, он не придавал этому большого значения. Если рану вовремя обработать, столбняка можно избежать.

Вот распахнулись огромные двустворчатые двери, легонько скрипнули тяжелые петли, и они оказались в шикарной гостиной, каких студенту третьего курса Государственного Юридического Университета видеть еще не приходилось. Даже у генерала Вострикова, который недавно вернулся из Индии и привез оттуда украшений для своего дома рублей, наверное, на тысячу, и к которому они с матерью были приглашены прошлым летом, было не так изысканно и богато, как здесь. Это даже несмотря на то, что в своем кругу генерал слыл человеком неповторимого и изящного вкуса, умудрявшегося совмещать западную сдержанность с восточным шиком.

В доме Островских, правда, востоком и не пахло, но вот шик чувствовался во всем. Картины, висевшие на стенах, изображали каких-то герцогов и герцогинь в пестрых одеяниях, а статуи возле широкой лестницы, ведущей на второй этаж, были похожи на мифических птиц-грифонов с мечами наперевес. Они, словно два стражника, охраняли ее от посторонних. Действительно, довольно оригинально, в стиле старинных замков времен Вальтера Скотта.

Очень понравилась Антону и меблировка. Кресла и стулья с изогнутыми ножками, полированные столы: один большой, посреди гостиной, а другой, его меньший брат-близнец, в углу комнаты, возле фортепьяно. Приглушенное освещение создавало атмосферу таинственности и способствовало концентрации мыслительных процессов. Последнее, пожалуй, занимало важное место в жизни Петра Петровича, ибо занимаемая им должность не прощала даже самой малой оплошности и требовала постоянной работы ума. А зазеваешься, упустишь что-то из виду, так поминай как звали – конкуренты только того и ждут. Воспользуются образовавшейся брешью, да и скинут туда же. Здесь, что и говорить, нужно быть всегда начеку.

Островский оставил своих гостей и лакея в гостиной, а сам отправился в кабинет, который располагался по соседству, чуть дальше по коридору. Престарелый слуга усадил Антона в кресло и помог снять пальто. Когда с верхней одеждой был покончено, принялся за рубашку.

– Ой, батюшки-батюшки, – запричитал старик, осматривая рану Антона. – Дай-ка я за йодом сбегаю, промокну разок. А то туда, небось, микробов-то этих, аспидов ядовитых, заползло немеряно. Сейчас, батюшка, сейчас.

И стремглав побежал куда-то наверх, видно, за йодом. Антон и Марго остались в гостиной одни. Граф не в счет, потому что отправился во двор на плохо слушающихся ногах давать какие-то распоряжения насчет своего экипажа.

– Скажите, вам больно? – Спросила Островская, присев на колени перед раненым и едва прикасаясь тоненькими пальчиками к больному месту.

Нет, Коврову совсем не было больно, как это ни странно. Наоборот, он ощутил приятную, сладостную дрожь. Но не в боку, а в животе. Она поднималась все выше и подкатила к самому горлу. Это было похоже на электрический разряд, будто вместо пальцев у девушки были высоковольтные провода. От этого прикосновения Антон даже подпрыгнул на месте.

– Ой, вам нехорошо, да? Неужели так больно?

Он хотел сказать, что все бы отдал за еще одно такое прикосновение и за те непередаваемые ощущения, которые за этим последовали, но тут из коридора послышались мужские голоса. Кто-то шел сюда в гостиную и разговаривал по дороге.

– Значит завтра, говоришь, будет? – Раздался баритон Петра Петровича. – Ну что же, это хорошо, хорошо.

– К обеду обещали быть непременно, – сказал кто-то другой. – И еще просили передать, чтобы ваша дочь никуда не уходила.

– Ну, об этом я позабочусь.

Когда они вошли в гостиную, Антон увидел, что хозяин дома разговаривал с высоким мужчиной в безупречном по своей чистоте и свежести смокинге. Держался тот строго, чуть приподняв голову и сложив руки за спиной. Увидев, что этот господин был в белых перчатках, понял – дворецкий.

– Хорошо, Уильям, я вас больше не задерживаю, можете быть свободны.

Дворецкий, которого Островский назвал Уильямом, коротко кивнул, потом, бросив мимолетный взгляд на Марго и Антона, галантно поклонился. Через несколько секунд в комнате его уже не было.

– Ты слышала, дорогая, завтра к нам на обед пожалует сам Илья Ильич. Очень тебя прошу, прими его как полагается и будь с ним повежливее.

Марго опустила глаза и еле слышно прошептала:

–Хорошо, папа.

– Вот и умница. Поверь, он не такой плохой, как тебе кажется. Стоит тебе узнать его получше, и могу тебя заверить, твое мнение о нем непременно поменяется. Он даже прислал нам записку. Вот, возьми.

И Петр Петрович протянул ей белый конверт, одна сторона которого была надорвана.

В конверте оказалась визитная карточка и коротенькая записочка в несколько строк. Писалось там следующее: «Уважаемый Петр Петрович! Не смею обременять Вас своими частыми визитами, а уж тем более Вашу единственную дочь, красота которой может сравниться разве что с первой весенней розой. Тем не менее, я имею непреодолимое желание завтра, после десяти часов утра, удостоить Вас присутствием моей скромной персоны. Также помимо моего желания, которое я бы ни в коем случае не поставил на первое место, ибо глубоко чту и уважаю Вас как человека редкой сердечной доброты и глубоких познаний в различных областях, в том числе тех, которые интересуют нас обоих, имеется еще и одно дело, которое я бы хотел с Вами обговорить при завтрашней встрече. Если Вы не возражаете насчет моей компании, буду весьма и весьма признателен. Искренне Ваш, Илья Ильич Ремизов.»

Что это было за срочное дело, можно было только догадываться. Но то, что оно было каким-то образом связано с дочерью известного магната, сомневаться не приходилось.

Магнат этот, обеспокоенный раной Антона, предложил ему остаться у них ночевать, пообещав выделить лучшую комнату для гостей. Молодому студенту эта идея понравилась, но оставаться в доме у незнакомых людей было для него совсем непривычно. Но после короткого разговора он все же согласился. Во-первых, время было уже позднее, и добираться до дому пешком не хотелось. Ну, а во-вторых, какая-от непреодолимая сила тянула его к Марго, хотелось видеть ее снова и снова. От одного только взгляда на нее на сердце становилось тепло.

Чопорный Уильям проводил его в комнату, предназначенную, как сказал Петр Петрович, «для самых почтенных гостей».

Действительно, даже самым почтенным из них не стыдно было остановиться в таких покоях: небольших, но обставленных с изяществом и вкусом. Старинного вида шифоньер занимал примерно четверть комнаты, украшенный какими-то загадочными гравюрами и драпировками. В стороне, чуть правее двустворчатого окна, стояла застеленная белоснежным постельным бельем двуспальная кровать. А на полу, выполняя функцию ковра, раскинулась шкура белого медведя. Хоть Антон и был ярым противником охоты, но по достоинству оценил это украшение. У себя дома, конечно же, позволить себе такую роскошь он не мог.

Но больше всего поразила книжная полка, сплошь уставленная книгами, разными по размеру и содержанию. Заинтересовавшись, что же все-таки читают такие люди как Петр Петрович Островский, он принялся их изучать. Сначала брал одну книгу, смотрел заглавие, листал, потом клал на место и брал новую.

Действительно, интересно. Рядом с сочинениями Диккенса, Майн Рида, Купера и Стендаля уживались философские труды таких выдающихся людей как Сократ с его «Этикой», «Республика» Платона, Кант, Фейербах. Некоторые книги были новые, изданные несколько лет назад, но многие могли похвастаться своим возрастом, если судить по обтрепанным обложкам и пожелтевшим страницам. Но даже самая ветхая из них была в превосходном состоянии. Ни тебе пыли, ни тебе чернильных рисунков на полях. Сразу видно, хозяин относился к книгам очень бережно. Ради этих целей он и застеклил полку, дабы уберечь богатство знаний, накопленного за столетия, от разрушительного влияния времени.

Закончив осмотр и почитав немного основателя вселенского пессимизма, Антон решил прилечь. В боку немного побаливало, но не настолько, чтобы нельзя было уснуть. Усталость одолевала его больше, чем боль. Для этого, правда, пришлось лечь на правый бок.

Но поспать не довелось. Как только глаза его сомкнулись, а сам он готов был погрузиться в царство Морфея, дверь тихонько скрипнула.

Подумав, что это сквозняк, Антон нехотя открыл глаза и привстал с кровати, чтобы закрыть дверь, но вдруг увидел в проеме человеческую фигуру. Было темно, так что рассмотреть вошедшего не получилось. Расстроившись, что его потревожили, он спросил, кто это.

– Это я, не волнуйся, – раздался приятный женский голос.

Марго!

В первую секунду студент растерялся. Почему она пришла к нему так поздно? Неужели что-то стряслось?

Но его беспокойства тут же рассеялись, когда она подошла ближе и он увидел ее сияющее лучезарной улыбкой лицо. На сердце сразу потеплело.

– Я пришла узнать, как твоя рана. – Обратилась к нему Марго. Впервые эта девушка назвала его на ты, отчего сердце бешено заколотилось.

Подошла к раненому, присела на край кровати, провела рукой по его волосам. Посмотрела прямо в глаза.

Около минуты тянулось молчание, и Антон выдерживал этот взгляд, не в силах вымолвить ни слова. Казалось, время замерло на месте, и малейшее движение или слово могло навсегда разрушить это блаженное состояние, в котором он сейчас пребывал. Никогда еще ему не было так хорошо и так странно. В эти мгновения существовал только он и она, а все остальное осталось где-то в другой реальности, за пределами этого мира.

На какую-то четверть секунды рассудок вернулся к нему, и он, увидев со стороны свое оцепенение, подумал, что его заколдовали. Но колдовство это было настолько приятным, что возвращаться в суровую действительность не хотелось. Он бы отдал всё, чтобы остаться в таком состоянии как можно дольше.

– Я еще раз хотела выразить вам благодарность за ваш поступок. – (Ну вот, опять «Вам», поёжился Ковров) – Вы рисковали своей жизнью ради меня и папеньки, готовы были умереть ради совершенно незнакомых людей. Вы как рыцарь Айвенго, спасающий свою Ровену.

Такой простодушный энтузиазм заставил юношу взглянуть на девушку с такой нежностью, с какой любящий отец смотрит на единственную любимую дочку, которой не может налюбоваться. Этот взгляд не остался незамеченным, поэтому она спросила:

– Почему вы на меня так смотрите?

И тут же улыбнулась. Ее рука спустилась чуть ниже, с волос на плечо. Ковров решился, наконец, дотронуться до неё, и погладил ее шелковистые волосы. Марго не сопротивлялась, а улыбнулась еще раз.

– Знаете, ради того, чтобы еще раз увидеть вас, я готов и не на такое, – заговорил студент.

Антон, правда, хотел сказать совсем другое. Привычка формулировать в голове каждую фразу, прежде чем произнести ее вслух, закрепилась за ним еще в детстве, ибо отец учил: «Прежде чем что-то сказать, хорошенько подумай». Но сейчас папины наставления были ни к месту. Говорить совсем не хотелось.

– И на что же вы готовы? – Кокетливо спросила она.

Пришлось все-таки ответить:

– На все.

Коврову было приятно, что после этих его слов она улыбнулась. И тут же сказала непонятное:

– Значит, и на это тоже.

На что «это», Ковров в первое мгновение не понял. А в следующее растерялся, потому что Марго вдруг с неимоверной силой повалила его на кровать, прижала руки к подушке и, как пишут в романах, прильнула устами к устам. Поцеловала с такой страстью, что в порыве чувств прокусила Антону нижнюю губу. Рана закровоточила.

– Ой, прости меня, я не хотела, – извинилась она, когда увидела, что натворила. И тут же глупо хихикнула, как ребенок, натворивший мелкую пакость.

Но Ковров никакой боли не почувствовал. Сердце заколотилось, рассудок помутнел. Он уже не понимал, что делает и зачем делает. Просто взял девушку, кинул на кровать, сел на нее сверху и поцеловал. Но эта бесцеремонность, похоже, ничуть не смутила Марго. Она ответила на этот поцелуй, обвила его шею обеими руками.

Время для Антона Семеновича Коврова, студента третьего курса Государственного Юридического Университета, остановилось.

Глава 4

Первое, что заметил Антон, когда проснулся, было то, что он лежит в кровати один. А ведь точно помнил, что засыпал с ней в обнимку. Рядом лежала смятая подушка, но самой Марго не было.

Встал, подошел к окну, одернул шторы. Глаза резануло ярким солнечным светом. Должно быть, уже утро, и далеко не раннее. Боже, который час?

Наспех одевшись, спустился вниз. Рана по-прежнему болела, но уже не так, как вчера. Ночной отдых явно пошел организму на пользу. Если, конечно, то, что случилось ночью, можно назвать отдыхом.

Увидел в гостиной Марго и сразу успокоился. Она сидела за столом и завтракала. Но платье на ней было почему-то черное, а волосы, еще вчера распущенные, были спрятаны под платок, которым она перевязала голову. Странный наряд для утренней трапезы.

Антон стазу же ощутил напряженность, царившую в гостиной. За столом сидели несколько человек. Кроме Марго был там и сам Петр Петрович, и его сердечный друг-картежник Чернокуцкий, и еще двое, Антону незнакомых. Все внимание этих людей было сосредоточено еще на одном человеке, который не сидел, а стоял. Высокий, статный, с длинной черной бородой и крупными руками. По-видимому, только что зашел, потому что пальто он не снял и был в ярко-алых кожаных перчатках, хотя на улице совсем не холодно.

– А я вообще не понимаю, как у вас хватило наглости явиться сюда после того, что вы сделали?! – Негодовал Островский. – Да вы знаете, что я могу отдать вас под суд?!

Грозная реплика и тон, каким это было сказано, вовсе не испугали утреннего гостя. Он лишь улыбнулся, как будто услышал в светском обществе забавную шутку. Улыбка эта, однако, не понравилась Антону. Какая-то недобрая, насмешливая.

– Вы лучше помолчите с вашим судом, многоуважаемый Петр Петрович. Много перевидал я таких, как вы, но уж поверьте, никому еще меня не удавалось запугать. Чужого мне не надо, но свое возьму, не сомневайтесь. Или не быть мне Марчином Хавинским.

Ага, Хавинский, вот это кто!

Услышав это имя, Антону захотелось рассмотреть поближе человека, осмелившегося бросить вызов самому Островскому. Можно не сомневаться – в обществе это дело произведет неслыханный фурор.

Ковров бесшумно спустился еще на несколько ступенек (ибо это беседа застала его на полпути), и прильнул к колонне, которая находилась справа от лестницы. Особо не прятался, но и не глаза старался не попадаться. Стоял совсем близко к столу, но так, что он видел всех, а вот его было незаметно. Помогла еще гардина, частично скрывающая невольного свидетеля от посторонних взоров. Таким образом, Антон занял очень выгодную позицию, или, как сказали бы на фронте, дислокацию.

– Да что вы себе позволяете, в конце-то концов! – Островский был в гневе, но старался держать себя в руках. – Ваше место не в приличном обществе, а на каторге, среди таких же негодяев, как вы сами. Вчера вы имели наглость покуситься на самое дорогое, что у меня есть – на мою дочь. Неужели вы надеетесь, что это сойдет вам с рук?

– Давайте не будем горячиться, ладно? Вы сами поступили, мягко говоря, неблагородно. Зачем обидели моего курьера? Я присылал его к вам с добрыми намерениями, напомнить о долге, который я рассчитываю с вас получить. А вы что же? С лестницы его спустили. Нехорошо, мой друг, нехорошо. Оторвали меня от дел, заставили явиться лично. Кроме того, вынудили прибегнуть к грязным методам, а я этого не люблю. Но еще больше не люблю упрямства, которое так не идет людям в вашем положении. Вы ведь знаете, я всегда получаю то, что хочу. Так что давайте лучше заплатите, тем дело и кончится. А иначе…

– А вы действительно редкостный прохвост, милейший Марчин Конрадович, – вступил в разговор граф, который, несмотря на довольно ранний час, потихонечку опорожнял бутылку «Императорского». – Петр Петрович, а хотите, я вызову его на дуэль? А что, стреляю я неплохо, с двадцати шагов горлышко от бутылки сбиваю. Пуля в лоб, и поминай как звали. Вечная память и все такое.

Хавинский пригрозил графу огромным кулаком.

– А вы помолчите, Чернокуцкий, и до вас черед дойдет.

Тут из-за стола поднялся невысокий худенький человек, Антону не знакомый. Нижняя губа у него подрагивала, брови нахмурились, а нежное, почти детское лицо исказилось от страха.

– Возмутительно! Я, Андрей Александрович Кравцов, как поверенный Петра Петровича, официально заявляю, что за ваши противозаконные действия, а именно: попытка похищения двух человек, шантаж, вымогательство, жульничество, вы будете отвечать перед судом Российской империи по уголовным статьям, предусмотренным законом…

И осекся, потому что прямо в лицо ему смотрело дуло револьвера. Необычайно быстрым движением, какого никак нельзя было ожидать от этого крупного и на первый взгляд неповоротливого человека, Хавинский достал оружие и направил его не поверенного. Тот от неожиданности раскрыл рот, да так и остался стоять, от страха не в силах пошевелиться.

– Вы с ума сошли! – Закричал Островский. – В моем доме!!!

– Ну что же вы, Андрей Александрович, замолчали? – Хавинский еще крепче сжал рукоятку револьвера, и алая перчатка натянулась, скрипнула кожей. – Продолжайте, мы вас внимательно слушаем. Ага, так вы закончили? Позвольте тогда мне кое-что вам сказать. Австро-венгерский револьвер Гассера, модель М1870, калибра 11.25. Шестизарядный, вес – около полутора килограмм. Ударно-спусковой механизм двойного действия снабжен предохранителем в форме плоской пластины над спусковой скобой. В черепной коробке делает отверстие размером со спелую вишню. Тяжеленькая машинка, зато надежная. На моей памяти не было ни единой осечки. Ну, говорите же, за что я там буду отвечать?

– Немедленно уберите оружие, Марчин, это переходит все границы. – Островский закрыл глаза, видимо, сдерживая себя из последних сил. Вены на лбу вздулись, кулаки судорожно то сжимались, то разжимались.

Марго закрыла лицо руками, но даже не вскрикнула. Из своего укрытия Антон заметил, что ей очень страшно. Если бы Марчин, этот гнусный подлец, направил револьвер на нее, Ковров бы не задумываясь выбежал и хуком справа сбил его с ног. Удар у него был сильным: он одно время увлекался английским боксом и однажды даже нокаутировал чемпиона из параллельного курса. Но сейчас предпочел не горячиться и остался на месте, посмотреть, чем все закончится.

А обстановка все накалялась. Сердце забилось быстрее, конечности обдало электрическим разрядом – явный признак выброса в организм адреналина.

– Маргоша, рыбонька моя, не волнуйтесь вы так, все скоро кончится, – обратился второй незнакомец к девушке, да еще и совершил бесцеремонность: воспользовавшись тем, что сидел рядом с ней, приобнял ее и поцеловал в щечку. Коврова передернуло.

Но надо отдать ей должное, подобной бестактности она не стерпела. Даже не развернувшись к своему соседу, влепила ему пощечину.

Точнее, хотела дать, потому что ее тоненькая ладошка взяла чуть выше и только скользнула по волосам немолодого уже господина. А господин этот был не только не молод, но еще тучен и необыкновенно безобразен собой. Обвисшие щеки и тонкие длинные уши делали его похожим на бультерьера. Антону он не понравился сразу.

– Не смейте ко мне прикасаться, мерзкое животное! – Завопила Марго. – Я вас ненавижу! Я вас…я вас…

И стала бить его своими ручками, наотмашь. Но «животное», как метко окрестила его очаровательная девушка, взял ее кулачки в свои ручища и прижал их один к другому, что не составило ему особого труда. А сам сидит да посмеивается, переводя взгляд то на Петра Петровича, то на державшего револьвер Хавинского, словно призывая их в свидетели этой милой женской истерики.

– Да хватит вам уже в самом деле! – Повернулся к ним хозяин дома, уже на пределе нервного срыва. – Марго, не волнуйся, все будет хорошо. Тебе лучше пойти в свою комнату и немного успокоиться. Илья Ильич, я вас прошу как порядочного человека, отведите мою дочь наверх, в комнату. Ей лучше здесь не находиться, я потом к ней поднимусь.

– Да-да, конечно, как изволите.

Илья Ильич Ремизов, а это был он, взял Марго за руку, вывел из-за стола и пошел к лестнице. Девушка отдернула руку, но наверх все-таки пошла. Ее немилый спутник последовал за ней.

Они прошли прямо возле Антона, но его не заметили. Зато он сумел разглядеть очаровательный профиль Марго, ее раскрасневшееся личико и сжатые от негодования губки. Даже в этом состоянии она была хороша собой, и Антон едва сдержался, чтобы не выйти и не поцеловать ее в эти самые губы.

Прямо за ней проследовал Ремизов, но профиль его был совсем не очаровательный. Скорее наоборот, отталкивающий. Раньше Антон считал, что подобные индивидуумы: толстые, противные и с безобразным лицом, встречаются только в газетных карикатурах. Именно так народовольцы изображали генералов, помещиков и других представителей буржуазного сословия. Сейчас же он готов был поменять свою точку зрения – не только там. А когда Илья Ильич зло ухмыльнулся (видел это только Антон, поскольку тот стоял ко всем спиной и лишь к нему одному боком), то студент его просто возненавидел. Ведь есть же такие субъекты, которые вызывают антипатию вроде бы безо всяких причин, на подсознательном уровне, пронеслось в голове притаившегося студента. Илья Ильич Ремизов явно принадлежал именно к этой категории людей.

Коврову очень не хотелось отпускать девушку с этим человеком, но делать нечего. Иначе пришлось бы выйти из своего укрытия, а делать этого он пока хотел. Лишь проводил взглядом поднимающуюся пару, насколько хватило обзора, и снова развернулся лицом к гостиной, где происходили события поинтереснее.

Он увидел, что незваный утренний гость все еще держал на мушке юриста. Чернокуцкий стоял чуть поодаль и пил коньяк, а сам хозяин дома смотрел на того немигающим взглядом. Хоть глаз его Антон видеть не мог, но чувствовал, сколько в них было ненависти и презрения.

– Немедленно убери револьвер, сукин ты сын, иначе, клянусь Богом, я задушу тебя прямо здесь!

Но тот, вместо того чтобы убрать оружие, направил его прямо в грудь Петру Петровичу.

– Задушить меня хотите? – Рассмеялся обладатель шестизарядного Гассера. – Ну что же, не вы первый. Но вы жалкая и ничтожная личность, которую я бы сам раздавил, будь на то моя воля. А сейчас я хочу получить свои деньги, причем немедленно.