Курмахама

– Какими судьбами ты здесь? Приехал вещички собрать? – поинтересовалась Елена, когда пришла в себя и, вспомнив о своей скромности, отстранилась от Павла.

Сердечко её трепетало, отвыкшие от поцелуев распухшие губы слушались плохо. Она отчаянно надеялась, что красавчик Розенблат останется с нею навсегда.

– Что ты, Лен, я вернулся с концами. Буду учиться в «техничке» (так в те годы ласково именовали Технический институт – прим. авт.), завтра первый экзамен, но не боись, это простая формальность, так что… – и, не закончив фразу, Павел снова потянулся за поцелуем.

И Елена уступила Розенблату. Павел будет рядом – это было единственное, что её тогда волновало. Правда, когда Розенблат, неверно истолковав покладистость Елены, попытался вновь овладеть ей в своей квартире незадолго после возвращения из столицы, то получил не менее яростный отпор. Правда, на этот раз реакция Павла на отказ оказалась не виноватой, а раздражённой.

– Что тебе надо? То авансы мне раздаёшь, а когда до дела доходит, отшиваешь. Что за дела? – громко и зло спросил он Елену, упёршись в девушку сердитым взглядом.

Елена знала, ей нужно что-то сказать Павлу, тем более в глубине души она ощущала справедливость его обвинений, но подлый язык отказывался слушаться её. И только заметив, как искривилось лицо Павла, который явно намеревался произнести что-то очень обидное, наконец, нашлась с ответом:

– Я не могу до свадьбы. Не хочу, понимаешь? Ну, пойми меня, пожалуйста!

Последние слова Елены по тону больше напоминали мольбу. И, как показалось девушке, Павел услышал её. Лицо его постепенно разгладилось, исчезли две сердитые вертикальные складки на лбу поверх носа, которые так портили его красивое лицо. Розенблат вдруг коротко фыркнул совсем по-кошачьи и масляным голосом произнёс:

– Раз так, будет тебе свадьба! Завтра же идём в ЗАГС. И не забудь взять паспорт.

Правда, в ЗАГСе Елену и Павла ждал неприятный сюрприз – как выяснилось, молодые люди могут вступить в законный брак только после достижения ими восемнадцатилетнего возраста. Кроме того, даже если будущие супруги уже достигли совершеннолетия, ждать регистрации после подачи ими заявления придётся целых три месяца, таков закон.

Павел поначалу напрягся, полез в спор, доказывая, что спустя злополучные три месяца оба будущих супруга достигнут совершеннолетия, поэтому подать заявление они имеют право прямо сейчас. Но потом внезапно смолк, что-то старательно обдумывал несколько томительных секунд, и неожиданно для Елены, которая уныло молчала, не зная, что сказать во время всего этого неприятного разговора, объявил:

– Мы уходим. Пока. Но мы ещё посмотрим!

В этот день он не стал прогуливаться с Еленой по улицам, как обычно, а довёл её до какого-то жилого дома в центре города, и со словами «Мне надо кое-что порешать. Дойдёшь ведь до дома сама?» и, не дожидаясь согласия Елены, скрылся за массивной дверью подъезда. Елену охватило смутное беспокойство – никогда до этого Павел не был так невнимателен к ней и всегда провожал до дома, даже в период охлаждения отношений. А тут бросил сразу после посещения ЗАГСа, да ещё сказал это странное слово «порешаем», от которого веяло неясной угрозой и вообще чем-то запретным, почти преступным.

К счастью, на следующий день Павел встретил Елену в условленном для встреч месте в прекрасном настроении. Извинился за вчерашнее и вытащил из портфеля коробку тех самых прибалтийских конфет:

– В качестве компенсации за моральные страдания! – объяснил свой жест Розенблат, и Елена вновь поверила ему.

А уже через неделю Павел снова попросил девушку прийти на свидание с паспортом.

– Зачем это ещё? – насторожилась Елена, предчувствуя недоброе.

– Увидишь! – загадочно ответил Павел, – Это будет мой второй подарок тебе. Ну, после конфет!

– Принесла? – первым делом спросил у Елены Розенблат на следующий день, когда они опять встретились.

Елена помешкала, ей отчего-то было не по себе, но, повинуясь настойчивому взору Павла, порылась в сумочке и достала из неё красную книжицу. Вынув паспорт из рук Елены, Розенблат, просияв, объявил тоном полководца-триумфатора после победы в затяжной кампании:

– Всё в порядке, заявление у нас примут немедленно. Я договорился!

– Как это? – не поняла Елена.

– Как-как, – уже с лёгким раздражением отреагировал на её непонятливость Павел, – пятой точкой об косяк!

Но сразу поправился:

– Зачем тебе подробности? Достаточно того, что заявление у нас примут, остальное – мелочи, не имеющие принципиального значения. Ты же сама настаивала на свадьбе, вот я всё и устроил.

– Я так соскучился, – прибавил Розенблат, заключая Елену в жаркие объятия, – не могу больше ждать. Не хочу, понимаешь? Пойми меня, я весь извёлся!

Елена отметила, что Розенблат произнёс почти те же самые слова, которые сама сказала ему, когда он прошлый раз приставал к ней, но смолчала. Не стала она и допытываться, как удалось Павлу обойти суровые советские законы. Хотя где-то внутри у Елены что-то кольнуло и даже ёкнуло, отступать было уже поздно.

Паспорта у них приняли в этот же день. Елене даже не пришлось заходить в здание, где располагался ЗАГС, Павел оставил её ждать на лавочке, а сам скрылся за дверью. Скучать Елене пришлось совсем недолго. На всё про всё ушло не более пятнадцати минут. Уладив вопрос с ЗАГСом, Розенблат настоял, чтобы Елена нанесла визит к ним в дом для серьёзного разговора с матерью.

– Мама у меня, женщина прогрессивная, поставим её перед фактом, и точка! Должны же мы сказать ей о браке. Жить всё равно придётся у нас, так что разговор этот неизбежен, – внушал он Елене, но та сомневалась.

– А может с моих родителей начнём? – неуверенно предложила она, не поднимая взгляд на Павла.

– Ерунда! – тут же отмёл это возражение Розенблат, – Мы же у нас жить будем, а не в твоей квартире. Так что разговаривать надо с моей матерью.

Разговор наметили на утро субботы, чтобы с гарантией застать Ирину Львовну Розенблат дома.

– Приходи в десять часов, – предложил Елене Павел.

Но испуганная девушка потребовала, чтобы будущий муж сперва встретил её во дворе.

Войдя в дом к Розенблатам, Елена никак не могла унять нервную дрожь, ей было очень страшно. Пришлось Павлу едва ли не силой стаскивать с неё пальто, а потом и туфли. Когда Елена кое-как разделась, Розенблат легонько подтолкнул её в сторону кухни. Из кухни веяло ароматом кофе, слышалось звяканье чайной ложки о фарфор и другие утренние звуки. Елена сделала два крохотных шажочка и снова будто вросла в пол. Тогда Павел со вздохом взял её за руку и, уверенный как ледокол, потопал вперёд по коридору. А Елена покорно поплелась за Павлом, словно неуклюжая баржа, взятая на буксир. У входа на кухню Розенблат резко затормозил, и Елена уткнулась в его широкую спину, да так и замерла.

– Мама, привет! Вот, – услышала Елена натянутый голос Павла и поняла, что в данный момент её возлюбленный протягивает матери справку из ЗАГСа, где значилась дата их свадьбы – 18 декабря.

Она осторожно выглянула из-за плеча Розенблата, упёрлась в него подбородком, тот нащупал рукой её бок и точным движением вытолкнул Елену вперёд. Девушка бурно зарделась и уставилась в пол.

– Что это? – услышала она недовольный голос Ирины Львовны и отважилась глянуть на неё. Мама-Розенблат двумя пальцами брезгливо, будто паука, взятого за лапку, вертела перед её носом справкой из ЗАГСа.

– Я женюсь, – отодвинув Елену в сторону, с вызовом провозгласил Павел.

– Мы женимся! – быстро поправился он, посмотрев на Елену рядом с собой.

– Тебе даже не исполнилось 18 лет, куда такая спешка… – начала Ирина Львовна, как вдруг слабо охнула и схватилась за сердце.

– Неужели у вас будет ребенок? – даже не проговорила, а прохрипела она.

– Ребёнок! Почему сразу ребёнок? – взвился Павел, закипая, – Просто мы любим друга и хотим быть вместе. Это очень уважительная причина!

– Да, но если ребёнка нет, как у вас приняли заявление? – Ирина Львовна постепенно обретала почву под ногами и начала повышать тон.

– Я договорился! – Розенблат, не желая уступать, тоже повысил голос, – Я тоже умею договариваться, не только ты. Не думай, что ты одна всё можешь! Что, не так разве?

На Ирину Львовну было страшно смотреть – она побелела как мумия, глаза у неё вылезли из орбит и сверкали, точно в них зажгись две сверхновые звезды. Но Павел уже закусил удила и ничего кругом не замечал. Его жизнь начинала новый виток, и всё в ней обещало быть просто прекрасно. Отговаривать Павла было бесполезно. Ирина Львовна была женщиной умной, она довольно быстро овладела собой, нацепила на лицо более-менее нормальное выражение и поняв, что лобовой удар ни к чему не приведёт, решила зайти с другого бока.

– Ладно, сын, но ответь мне на ещё один важный вопрос. На какие средства вы собираетесь жить? – глядя при этом на Елену, ядовито поинтересовалась она.

Её вопрос повис в воздухе. Елена смутилась. Она вообще до этого мига про деньги как-то не думала. Главным для неё было не принести в подоле, а думать о деньгах, по мнению Елены, должен был Павел. Как мужчина. Мужчина – добытчик в семье. Эта истина внушалась Елене с самого рождения и казалась девушке такой же незыблемой, как и пресловутый подол, куда нельзя было «принести». Поэтому она промолчала, уставившись на Павла, в ожидании, как отреагирует на этот вполне резонный вопрос её добытчик.

– Не боись, мать, – натужно хохотнул Павел, и Елена ощутила, как напряглась при этом его рука, обнимающая девушку за талию, – не пропадём как-нибудь. У нас как минимум есть моя стипендия. Это раз. На первых порах родственники помогут молодожёнам, это два.

– Помогут ведь? – подмигнул он матери, которая лишь скривилась в ответ.

– Ну и три, – тут Павел чуть понизил тон и заговорил со значением, – вообще в Серпске возможностей заработать – навалом, места только надо знать. Найду, где денег добыть.

– Молчи лучше про свои «места», – хлопнув ладонью, сердито вскричала Ирина Львовна, – ещё раз узнаю про твои делишки, вылетишь из дома. Знаешь ведь, чем это может кончиться! Эх, почему ты в Москве не остался?!

– Перестань, мать, знаю я всё, что ты мне скажешь! – тоже перешёл на крик Розенблат, – Хватит пылить, пылесос забьётся! Я уже взрослый, понимаю. Сколько можно говорить об этом? Так что, не парься. Всё путем, будь спок.

Ирина Львовна взглянула на Павла и уронила руки вдоль тела. Лицо её стало пепельным, судя по виду, она смирилась с неизбежностью.

– И что вам так приспичило? –от бессилия мама-Розенблат совсем потеряла голос и почти шептала, слегка раскачиваясь на стуле от расстройства, – Неужели не могли подождать?

– Всё! – отрезал Павел, которому надоел этот бесполезный разговор, – Я тебя в известность поставил? Поставил! И не говори потом, что я тебя игнорирую.

Он развернулся спиной к матери и начал осторожно подталкивать Елену по направлению к своей комнате.

– Павел, давай ты Лену проводишь, и мы поговорим ещё. Как взрослые люди, – попыталась достучаться до сына Ирина Львовна.

Тщетно.

– Да поговорим, поговорим! Успеем еще, – не слушая мать, буркнул Павел, который уже почти дотолкал Елену до своей коморки. Как только молодые оказались за шторкой, Розенблат прижал Елену к стене и долго целовал и лапал, как свою законную собственность. Слава Богу, хоть в койку не потащил, видимо всё же опасался отказа с её стороны. Да и до официальной регистрации было совсем недалеко. А там!..

Родителям же Елены пришлось рассказывать о свадьбе ей одной, Розенблат в квартире Распоповых так и не появился. И разговор там сложился совсем иначе. Услышав из уст дочери шокирующую новость, отец и мать Елены беззвучно посмотрели друг на друга, хором вздохнули, но не стали отговаривать свою старшенькую, лишь отец после минутного молчания спросил:

– Где вы жить собираетесь?

– У него дома, где же еще?! – прощебетала Елена, радостная от отсутствия родительских упрёков.

Она светилась от счастья, ощущая себя взрослой, самостоятельной женщиной. Притом, безумно счастливой. Она ещё потопталась в дверях родительской комнаты, но более никто так ничто и не вымолвил, отцу с матерью потребовалось время, чтобы переварить известие. На том и разошлись. Лишь перед самым уходом ко сну, войдя в спальню дочерей, мама беспокойно заметила:

– Ой, Алёшик, зря ты всё это затеяла. Не пара он тебе. Как говорят, выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть. Но я же вижу, слушать меня все равно не станешь. Поступай, как знаешь. Твоя жизнь.

А подошедший отец тихо добавил.

– Обратной дороги не будет. Ушла от родителей, значит, сама себе хозяйка. Пусть муж тебя содержит, а мы умываем руки. Правда, мать?

Та легонько кивнула, но не ушла вслед за удалившимся сразу после сказанных слов отцом, а ещё долго стояла в дверях, глядя на Елену, пока Иришка не завопила с соседней кровати:

– Да закрой уже дверь, наконец, мне в школу рано вставать. Достали со своим вонючим Алёшиком, скорей бы она вымётывалась из дома!

Мать молча погрозила младшенькой пальцем и исчезла в коридоре. А Елена, лёжа под одеялом с головой, не знала, что ей делать – смеяться от радости в предвкушении новой взрослой жизни или плакать от горя из-за расставания с отчим домом.

С самой свадьбой получилось и вовсе глупо. Павел сначала хотел закатить пир на весь мир, но Ирина Львовна тратиться на «это безумие» не захотела, а Распоповы тем более. Да родители Елены просто и не обладали нужной суммой. Розенблат какое-то время хорохорился, мол, обойдёмся и без мамочкиных деньжат, но Бэлла, у которой он попытался взять в долг, ему отказала, да и в остальных местах, где, как Павел рассчитывал, ему подсобят со средствами, не задалось. Когда до свадьбы осталось всего две недели, Розенблату пришлось идти на поклон к Ирине Львовне, иначе его с Еленой бракосочетание рисковало пройти вообще без праздничного застолья.

После примерно двух часов переговоров за закрытыми дверями в комнате матери Павел вылетел оттуда кумачового цвета и очень злой.

– Ничего, – только и пообещал он Елене, которая ждала его в коморке за портьерой, – сейчас не удалось, наверстаем завтра!

Что это означает, Павел не пояснил. В итоге, шикарную свадьбу затевать не стали. Напротив, решили отпраздновать событие узким кругом – только самые близкие с обеих сторон, никаких друзей и дальних родственников. Буквально накануне регистрации мама Павла заказала столик на шестерых в одном из немногочисленных ресторанов Серпска, и отнюдь не самом шикарном. Со стороны жениха за стол уселись Бэлла и Ирина Львовна. Со стороны невесты – мать и отец Елены. Иришку на мероприятие не позвали – мала ещё.

За столом обстановка царила сдержанная и напряжённая. «Горько» молодым не кричали, мать и дочь Розенблаты весь вечер о чём-то шептались между собой, Распоповы сидели практически молча. Даже выпив, отец Елены разговорчивее не стал, а мама так и вообще не проронила ни слова, сидела с поджатыми губами и смотрела только перед собой. Павел поначалу пытался улыбаться и шутить, но никто его не поддержал, даже присмиревшая от чувства неловкости из-за происходящего Елена. Поэтому, как только на город начали спускаться сумерки, все быстро и с облегчением разошлись восвояси. Молодым не терпелось изведать запретный плод, а остальные… Остальным было не до Елены и Павла. Ирина Львовна сердилась на своенравного сына, Бэллу заботила собственная личная жизнь. А Распоповы уже вычеркнули старшую дочь из членов семьи, сосредоточившись на воспитании младшей.

Собрав немногочисленные пожитки, Елена перебралась в комнатку Павла. Днём молодые пропадали на учёбе – Павел в институте, а Елена в училище, – а вечера проводили вместе. Так продолжалось месяца два, но постепенно Павел начал всё чаще задерживаться где-то допоздна, давая на все расспросы Елены короткий универсальный ответ: «у меня дела». До поры Елену это устраивало, хотя червячок беспокойства закопошился в её душе сразу после того, как она впервые услышала от мужа подобную фразу. И всё же она не придавала значение своим сомнениям, гнала их прочь.

Объяснялось такое поведение просто – с первых же дней «взрослой» жизни Елена вошла во вкус, встроилась в привычный уклад семьи Розенблатов, столь непохожий на тот, к которому привыкла в родительском доме. Впервые в жизни Елены кто-то стал всерьёз считаться с её мнением. Где-то спустя недели три после бракосочетания Ирина Львовна попросила Елену помочь ей с выбором супружеского ложа для неё с Павлом и потащила невестку в какой-то мебельный салон. Там взору Елены предстали не менее десяти разных диванов, отличающихся формой, обивкой и конструкцией.

– Ну, выбирай, Лена. Не век же вам ютиться на однушке (так мама-Розенблат назвала односпальную кровать) Пашкиной, – усталым тоном промолвила Ирина Львовна, показывая рукой на диваны.

– Я? – не поверила Елена, которая кроме одежды и обуви никогда себе ничто в жизни не выбирала. За неё всё всегда решали родители.

– Ну, а кто же? – с лёгким раздражением в голосе ответила ей Ирина Львовна, – На Пашку в таких вопросах надежды нет, готов и на полу спать. Так что, давай, покажи мне, что понравилось, и я расплачусь.

Оробевшая Елена никак не могла определиться с выбором, слишком давила ответственность, а вдруг молодой муж не одобрит её решение? В конце концов, Ирина Львовна, которой надоело томиться в душном зале, стала подгонять невестку, задавая наводящие вопросы:

– Ну, хоть с расцветкой определись, мягкость проверь, попробуй, как закрываться будет диван твой!

Но Елена от настойчивости мамы-Розенблат совсем потеряла дар речи, и тогда Ирина Львовна взяла решение вопроса с диваном в свои руки:

– Тебе же этот понравился, да? – с нажимом произнесла она, показывая на самую дорогую модель, – Ну, не молчи! Кажется, он удобный. Его берём?

Елена зарделась и кивнула. И всё же была безумно горда собою – ещё бы, как настоящая взрослая выбирала мебель для своего дома, есть от чего задрать нос!

Впрочем, как закрывается её диван Елена так до конца и не поняла – не зная, куда сунуть бельё, она стеснялась спросить об этом у Ирины Львовны, а Павел сразу заявил, что не заправленный диван это круто и тем поставил жирную точку в этом вопросе. Так что семейное гнездышко всегда оставалось расправленным.

Помимо выбора мебели, Елене также пришлось взять на себя роль помощницы хозяйки дома, и эта роль тоже была для неё неизведанной и манящей территорией, настоящим островом сокровищ. Так как ни Бэлла, ни Павел хозяйственными делами себя не утруждали, бытом в семье Розенблатов занималась исключительно Ирина Львовна, успевавшая и работать, и готовить, и стирать, и прибираться. Правда постельное белье Ирина Львовна сдавала в прачечную, часть блюд покупала в готовом виде, а с приборкой ей помогала молоденькая соседка, жившая с Розенблатами на одной лестничной клетке, которой платили за эту небольшую сумму.

С появлением в доме Розенблатов Елены от услуг соседки было решено отказаться. Елена взяла на себя приборку, мытьё посуды, а также радостно таскала грязное бельё в прачечную и чистое обратно. Обязанности по дому не напрягали, а, скорее, воодушевляли её. Тем более что у Розенблатов были: пылесос самой современной модели, мойка с удобной раковиной и сушилкой для посуды и стиральная машина – не чета той, которую имели Распоповы. Да что там говорить, даже у швабры в этом доме была особая эргономическая ручка.

Продукты для дома покупала исключительно Ирина Львовна. Она же и готовила. Изредка ей помогала Бэлла. Елену к плите не подпускали, да она особо и не рвалась. Блюда, которые были обычными у Розенблатов, в семье Распоповых подавались только по праздникам или не подавались вовсе, Елена банально боялась что-нибудь испортить.

Деньги с молодых за питание Ирина Львовна не брала. Хотя, может быть Павел и платил что-то матери, только Елена при этом не присутствовала. Вообще денежные вопросы ее в первое время никак не касались. Муж выдавал Елене некоторую сумму – на проезд и на обеды. А главное – покупал ей модные вещи. Всего за полгода Елена полностью обновила свой гардероб. При этом, на какие средства простой студент приобретал всю эту красоту, её почему-то вовсе не заботило. Елена жила, словно принцесса в сказочном сне и просыпаться не желала.

Она быстро привыкла к тому, что Павел то и дело приносил в дом разные шмотки, причём, иногда этих вещей было очень много, они еле-еле умещались в большой белой спортивной сумке с надписью USSR – точь-в-точь такой, с которыми ходили лишь выдающиеся спортсмены страны, члены различных сборных. Сумка эта, чаще всего, набитая под завязку, вечно торчала в углу их комнаты. Вещи в ней лежали исключительно новые, по большей части заграничные или из Прибалтики.

Розенблат любил, когда Елена восхищённо выдыхала «вау!», вытаскивая из сумки очередную шмотку, и примеряла её на себя. Видимо в этот момент в нём просыпался сын модельера, потому что Розенблат заставлял полураздетую Елену прогуливаться перед ним в новой вещи как по подиуму. А сам полулежал на расправленном диване и довольно щурился.

Иногда Павел останавливал Елену на полпути и барским тоном бросал:

– Берём!

И шмотка переходила в полное распоряжение Елены. Которая в то время почему-то совершенно не задавалась вполне естественным вопросом – каким образом попадало к мужу всё это великолепие.

Затем, вслед за одеждой, в комнату молодых потянулись и другие вещи: сначала импортный кассетный магнитофон в красивом кожаном чехле с разноцветными яркими кассетами, потом какие-то кольца, перстни и серёжки. И снова Елена вертелась перед зеркалом, упоённо примеряя то серёжки, то сапожки, то сумочку, то юбочку. И снова великолепный Розенблат небрежно бросал жене своё «берём!»

Только теперь через день-другой оставленные украшения, обувь и даже одежда, если только Елена не уносила их с собой на учёбу, могли исчезнуть из дома так же неожиданно, как появились. На вопросы, куда они пропали, Павел предпочитал отмалчиваться, а если Елена долго не отставала, резко бросал жене «не твоё дело» или «разве тебе мало? И так как куколку тебя одеваю!». И Елена сразу прикусывала свой язычок. Потому что в её глазах муж был «добытчиком». А добытчику всегда виднее, как распоряжаться вещами и финансами. Тем более, сама она деньги в дом не приносила, но при этом одевалась словно королева, все подружки по училищу завидовали.

Кстати сказать, несмотря на то что учеба Елене не слишком нравилась, она все равно добросовестно посещала все занятия. Причин тому было множество. Ей не хотелось оставаться одной в доме Розенблатов, которые каждый рабочий день дружно покидали квартиру. При этом Елена не шаталась праздно по городу, а занималась важным делом – получала специальность. Ещё один повод для законной гордости и атрибут взрослой жизни. Кроме того, сказывалась выработанная за предыдущие десять лет привычка учиться. В сущности, Елена практически не заметила переход из школы в училище – распорядок дня там мало отличался от школьного.

Да и её родители, в гости к которым девушка периодически заглядывала, интересовались успехами дочери в учебе. Так как они старательно игнорировали любые попытки Елены посвятить их в подробности её семейной жизни с Павлом, тема учёбы была единственным связующим мостиком, и Елена ни за что не желала её потерять.

Однажды Елена проснулась ночью, потому что захотела в туалет, и не нашла мужа рядом. Это было непривычно, ещё ни разу после замужества она не оставалась в постели одна. Елена осторожно выглянула в коридор и увидела свет, пробивающийся из кухни, дверь в которую была плотно закрыта. Сколько себя помнила, она ни разу не видела эту дверь закрытой, в лучшем случае – притворённой. Елена ощутила страх, смешанный с любопытством, закрытая дверь необъяснимо манила её. Она осторожно пробралась в туалет, сделала свои дела, а затем на цыпочках прокралась к кухонной двери и затаила дух, вслушиваясь в голоса, раздававшиеся из кухни. Елена быстро узнала тех, кому не спится в такое позднее время – за дверью говорили Павел и Ирина Львовна.

Похоже, двое на кухне были слишком заняты разговором, чтобы услышать тихие шаги в коридоре и понять, что их общение стало достоянием третьего. Судя по интонациям, мама распекала сына, который угрюмо бурчал какие-то невнятные оправдания.

– … главное, мне звонит Сергей Сергеевич и сообщает, мол, сынок ваш совсем институт не посещает. Сессию завалил фактически, только из уважения к вам ему тройбаны выставили. Но это в последний раз, – наступала Ирина Львовна, голос которой звучал очень грозно, подобно прокурорскому в суде над особо опасным преступником, – ты, что, в армию захотел? Два года коту под хвост? О чем ты вообще думаешь? В ПТУ собрался? Так ведь это ненадолго, весной заберут в армию и все! Или на моей шее всю жизнь думаешь сидеть, с Ленкой этой своей вместе?

– Когда это я на твоей шее сидел? – угрюмо процедил в ответ Павел.