Курмахама

Генка один раз тоже пригласил Таньку на танец, но, обхватив её талию, настолько оробел, что даже не смог заставить себя положить полностью левую ладонь на Танькин упругий бок. Так и топтался с девочкой рядом полтанца – правая ладонь на талии, но как приклеенная, абсолютно неподвижна от страха. А левая рука прислоняется к Таньке щепотью, точнее, тремя пальцами. А самое плохое – весь танец Генка молчал, стесняясь собственного косноязычия. Молчала и Танька, только в самом конце вдруг резко спросила его:

– Я что – заразная? Ты ко мне даже прикасаться не хочешь?

Но Генка лишь краснел и сопел, не зная, что говорить в подобном случае. Разумеется, после этого он вообще старался близко к Таньке не подходить и обожал её издали. Любовался и обожал, бросая на Таньку взгляды, когда никто не видел. Равно как любовался и обожал, при этом бесконечно ревнуя, Запевалова.

И вот случилась контрольная по математике. Генка математику знал неплохо, поэтому с заданиями справился быстро, когда большая часть класса ещё усиленно корпела над тетрадями. Он начал осторожно посматривать по сторонам, чтобы чем-нибудь занять себя до конца урока. Надо ли говорить, что первым делом его взгляд скользнул по соседней парте. И тут Генка увидел такое, что у него перехватило дух. События за Запеваловской партой развивались в двух измерениях – над партой, где располагались те части тел Запевалова и Таньки Гарькавенко, которые были выше груди, и под партой, где находились их попы и ноги. Сбоку Генке хорошо было видно, что происходило в каждой из локаций. В «верхнем» измерении оба ученика прилежно решали контрольную и даже не переговаривались. Но при этом почему-то периодически синхронно вдруг откидывались на спинки своих стульев и устремляли взгляды вниз. А там, внизу… Внизу Запеваловская левая рука ловко задирала подол платья Таньки, где, положенная на коленки, была спрятана тетрадь с примерами. Запевалов и Танька некоторое время смотрели в тетрадь, а потом Танька быстро задёргивала подол обратно. Они банально списывали.

Но Генка смотрел вовсе не на тетрадь, а на Танькины ноги, которые Запеваловской рукой оголялись вплоть до белых как летнее облако под ярким солнцем трусиков, ослепительно сияющих в полутьме подпартного пространства. Подумать только – Запевалов может вот так, запросто, смотреть на эти ноги, эти трусики. Ему позволяется задирать подол так же запросто, как завязывать шнурки собственных ботинок. Это было немыслимо! Это было невыносимо! Он, Генка, не мог даже ладонь свою на Танькин бок положить, а Запевалов, вероятно, может не только видеть, но даже и гладить, щупать самые интимные части женского тела. И какого тела!

Весь остаток этого адского дня Генка просидел точно на зажжённой конфорке. При мысли о Танькиных ножках и особенно трусиках внутренний жар становился особенно палящим и жгучим. Но думать о чём-то, кроме этих ножек, трусиков и по-хозяйски расположившейся на них руке Запевалова он не мог в принципе. На следующий же день Генка пересел на самую первую парту, которая всегда пустовала, потому что никто не хотел сидеть перед носом учителей. И никакие насмешливые вопросы языкастых одноклассников, первым среди которых был Запевалов, не поколебали его мрачной решимости остаться там вплоть до конца учёбы. Лишь бы подальше от счастливой парочки.

Последним школьным воспоминанием Генки, связанным с Запеваловым, был их выпускной экзамен по физике. Физики все боялись, потому что боялись физичку. Та была жёлчной немолодой женщиной, громогласной и вечно всем недовольной. В хорошем настроении она обычно лишь ругала всех подряд, да придумывала ребятам обидные прозвища, называя это юмором. Зато в плохом – орала так, что преподаваемый ею предмет забывали даже те ученики, которые хорошо его знали. И как на грех перед экзаменом в Генкином классе в хорошем настроении её давно никто не видел.

Но Запевалова настроение физички волновало слабо. На экзамен он явился как всегда ослепительный. Зашёл в кабинет в числе первых, отвечал на все вопросы с улыбочкой и был милостиво отпущен с пятёркой быстрее других.

– Всю арену покорил любимец публики Кирилл! – насмешливо продекламировала фразу из популярного тогда мультика Альбина при виде его довольного лица.

Саму её заметно потрясывало. В класс, где проходил экзамен, Альбина зайти пока не решалась, и чем дальше, тем сильнее нервничала. Тем более что после Запевалова из экзаменационного кабинета долго никто не выходил, а похожий на землетрясение рокот голоса физички из-за двери с каждой минутой только усиливался.

Альбина шла на золотую медаль и потому волновалась больше остальных. Она нервно комкала носовой платок, часто вскакивала со стула, на котором сидела и зеленела лицом всё гуще и болезненнее. Запевалов, который после экзамена остался в школе и устроился рядом с ней, наблюдал за девушкой с любопытством, но до поры молчал. Наконец, несчастная Альбина не выдержала и будто заклятье начала скороговоркой повторять вслух:

– Хоть бы меня пронесло, хоть бы меня пронесло!..

Запевалов выждал несколько секунд и радостно провозгласил:

– Дождешься, Альбина, сейчас тебя точно пронесёт!

Стоящие рядом грохнули от хохота, настолько точным было попадание очередной Запеваловской шуточки. Альбина с лицом зелёным, перекошенным и дикими глазами, словно действительно съевшая что-то несвежее, кажется, была готова последовать совету одноклассника немедленно. Она вдруг слабо вскрикнула и бросилась стремглав по коридору, чем лишь добавила веселья окружающим.

– А потом, мол, скажут – пророк, – смиренным голосом проговорил Запевалов, чем буквально добил аудиторию.

Ржали так, что из кабинета, где проходил экзамен, показалась голова физички и рявкнула:

– А ну, тихо!!!

Генке внезапно стало не по себе, он вспомнил как ловил запах Альбины в коридоре и подумал, что теперь от неё пахнет совсем иначе, а если Запевалов прав, то и вообще пахнет очень плохо… От этих дум его охватило раздражение. Раздражение на себя самого за глупые неподобающие мысли, и он, вздохнув, направился к двери, где сдавали экзамен.

Взяв билет, Генка сел за последнюю парту, начал готовиться. И тут в кабинет зашла Альбина. Девушка схватила первый попавшийся билет и ринулась к его парте. Бухнулась рядом и на какое-то время замерла, уставившись на вопросы билета. Генка краем глаза смотрел на Альбину, а та всё пребывала в ступоре.

Тут Генка ощутил дрожь, сначала ему показалось, что дрожит он сам, но быстро догадался – вибрация исходит от Альбины.

– Ты чего? – тихонько спросил он, но Альбина не ответила.

Генка присмотрелся, девушка уставилась в одну точку, туловище её содрогалось, а ноги просто ходили ходуном, будто хотели оторваться от тела.

– Альбина, ты меня слышишь? – уже громче спросил Генка и вновь не получил ответ.

«Надо что-то делать, – мелькнула в голове мальчика стремительная догадка, – а не то она сейчас, того и глядишь, грохнется в обморок».

Машинально, не осознавая что делает, Генка пододвинулся на стуле ближе к Альбине и незаметно для других положил руку на её вибрирующее колено. Начал поглаживать его, потом бедро, успокаивающими движениями. Залез под подол, стал гладить обе ноги попеременно.

– Это, что это такое ты там делаешь?! – вдруг взорвался воздух диким воплем физички.

Генка хотел было убрать руку с ноги Альбины, но та быстро накрыла её свои пальцами и чётко проговорила:

– Простите, Зинаида Пантелеймоновна, у меня судорога случилась, и я попросила Геннадия мне помочь. Размассировать. Сама бы не справилась.

Генка не верил своим ушам. Только после этих слов он внезапно, как по волшебству, ощутил всю восхитительную мягкость Альбининого бедра и сразу же вспотел от волнения. В абсолютном смятении Генка осторожно вытянул руку из-под пальцев Альбины и сел, уткнувшись взглядом в свой листок, уши его пылали, лицо тоже.

– Делом займитесь. И смотрите у меня! – уже спокойнее пробурчала физичка и приняла прежнюю позу.

Какое-то время Генка и Альбина сидели молча.

– Спасибо тебе, – вдруг услышал Генка шёпот Альбины.

– Да ладно, чего там, – вырвалось у него.

После экзамена Генка постарался поскорее улизнуть из школы. Он прокрался к лестнице, ведущей наружу – никого. С облегчением застучал пятками по ступенькам, сердечко его бешено колотилось. Но у самой выходной двери его ждали. Это была Альбина. Она оторвалась от стены вестибюля, подошла к нему близко, взяла за руку и сказала:

– Я сейчас тебя поцелую, ты меня просто спас!

Но не поцеловала, а просто постояла рядом. Обоим неизвестно отчего стало неловко, они ещё потоптались у двери и разошлись.

Надо отметить, что сексуальный опыт у Генки к тому времени уже был. Однажды мать познакомила его с дочерью своей подруги Софой. Точнее, он познакомился с Софой сам, когда мать взяла Генку с собой в гости к Камраям – такую фамилию носили мамины друзья. Пока Генкина мать вела беседы с родителями Софы, мальчика, чтобы не мешал взрослым, отправили в другую комнату. Там десятиклассник Генка обнаружил маленькую рыжеволосую девочку, которую вначале принял за шестиклассницу, настолько юной выглядела Софа внешне. Ни груди, ни попы у дочери Камраев не наблюдалось. Увидев это создание, Генка заскучал – проводить время с девчонкой, которой ещё в куклы играть, было определённо уныло. Он с тоской обвёл взором комнату – внимание мальчика привлёк книжный шкаф со множеством книг. «Ладно, буду читать, раз больше делать нечего», – решил Генка и направился к шкафу в поисках чего-нибудь интересненького.

– А хочешь, кое-что покажу? – раздался у него за спиной звонкий голосок.

Генка нехотя развернулся, девочка смотрела на него лукаво и улыбалась почти до ушей. По всему было заметно, Генка ей понравился, очень понравился, и наш герой растаял. Мало кто взирал на него вот так, неприкрыто восторженно, тем более из представительниц женского пола.

– Ну? – с притворной скукой, как и должен взрослый состоявшийся мужчина общаться с малолеткой, обратился к Софе Генка.

Софа радостно спрыгнула со стула, где сидела, и встав на коленки, залезла глубоко под свою кровать. Подол её платьица задрался, открывая взгляду мальчика тонкие, ещё лишённые женственной округлости бёдра и белые трусики Софы. Сердце его сразу заколотилось, набирая первую космическую скорость. Он вспомнил трусики Таньки Гарькавенко, запах Альбины. Между тем, Софа, нимало не смутившись, выползла из-под кровати с каким-то журнальчиком в руках. Надпись на обложке у журнальчика была на иностранном языке.

– Иди сюда, – похлопала Софа рукой рядом с собой, устраиваясь на низком диванчике.

С замиранием сердца Генка плюхнулся рядом с девочкой. От неё резко пахло потом и леденцами монпансье, но этот запах лишь усилил возбуждение Генки.

– Это Плейбой, – показав глазами на журнал, со значением сказала Софа и толкнула Генку локтем, типа, зацени, чувак! – у родителей стащила.

– Что? – не понял Генка, который до этого никогда про Плейбой и не слыхивал, равно как не видел ни одну фотографию с голыми женщинами.

– Ты что, не знаешь про Плейбой? – изумилась Софа, – ты вообще в каком классе учишься?

– В десятом, – буркнул смущённый Генка, теперь уже сам ощущающий себя шестиклассником в присутствии десятиклассницы.

– Большой уже мальчик, – развеселилась Софа, – так и быть, просвещу тебя!

И она стала показывать поражённому Генке фотографии из журнала. Эти фото Софа комментировала таким тоном опытной, искушённой женщины, что Генка не выдержал.

– Ты сама-то в каком классе? – как можно более небрежно поинтересовался он.

– В девятом, – не смутилась Софа.

– Ты? В девятом? – не поверил ей Генка.

– Да, я просто выгляжу молодо, – вздохнула Софа, – ты не первый. Никто не верит.

Было видно, что это для неё это больной вопрос.

– Врёшь! – не поверил и Генка.

– Ах, вру? – завелась Софа.

– Конечно, врёшь. Только не пойму зачем, – ещё поддразнил девочку Генка.

– А это ты видел? – и Софа безо всякого стыда задрала подол и спустила на ножки-спички свои белые трусики.

Лобок у неё был густо покрыт золотистыми курчавыми волосиками.

– Усёк? – надевая трусики обратно и поправляя подол, спросила она у Генки.

А Генка не знал, что и думать. Впервые в сознательной жизни он увидел запретный предмет вожделения так близко, на расстоянии вытянутой руки.

Прошла неделя.

– А про тебя Софочка спрашивала, – сказала однажды мать Генки, когда тот пришёл из школы, – и Камраи всё в гости зазывают. Хочешь сходить?

И снова Генкино сердце отправилось в забег. За прошедшее время он так и не смог определиться, чего ему больше хочется от Софы: заняться с рыженькой сексом или держаться от неё подальше. С одной стороны, Софа казалась такой доступной, с другой – эти ножки-спички, запах пота… Всё же запретный плод оказался настолько сладок, что Генка не выдержал и согласился на ещё один визит к Камраям.

В комнате Софы всё произошло именно так, как он представлял в своих самых смелых мечтах. Софа легко поддалась на Генкины ласки, первой полезла целоваться, без стеснения давала себя трогать во всех местах.

Но чем уступчивее была Софа, тем меньше желания было у Генки. Он вздрагивал от страха, что их могут застукать в любой момент. К тому же запах пота Софы, усилившийся в минуты страсти, на этот раз вызывал не притяжение, а отторжение. Генка разрывался между стремлением дойти до конца и искушением бросить всё и покинуть дом Камраев. В конце концов он сдался, и под предлогом нахлынувшей головной боли удрал от Софы. Но полностью расстаться с девочкой не спешил.

Влюблённая Софа упросила родителей пойти в гости к Домакиным, и тем пробила себе дорогу к Генке. Они ещё пару раз пробовали ласкать друг друга – безуспешно.

Глава 13

Первого сентября Елена шла в школу, заметно волнуясь, тому было несколько причин. Во-первых, ей предстояло встретиться с теми, кто в её «прошло-будущей» жизни, уже умер. В это число входили почти все учителя и некоторые одноклассники. Перспектива увидеть столько воскресших мертвецов сразу вызывала у Елены непроизвольный холодок по спине. Во-вторых, она знала – пусть и в общих чертах – как сложится жизнь большинства тех, с кем теперь ей предстояло учиться. И перед ней вставал непростой выбор – нужно ли предостеречь тех, кто совершил непоправимые ошибки, чтобы уберечь их от падений, или вести себя с ними как ни в чём не бывало?

Ответ на этот вопрос казался неоднозначным. С одной стороны, всегда хочется помочь человеку. С другой – следовало подумать об осторожности, чтобы не прослыть школьной сумасшедшей. Ведь вряд ли кто-то всерьёз будет обращать внимание на пророчества одноклассницы, невесть с чего решившей, что ей известно о будущем. Да и вообще, давать другим советы, дело неблагодарное. Если совет пойдёт на благо, получивший его все лавры обычно приписывает себе. А если кто-то советом не сможет воспользоваться, виноватым всегда оказывается тот, кто его дал.

Поразмыслив, Елена решила ничем не выдавать себя и соблюдать крайнюю осмотрительность в своих высказываниях. В конце концов, кто она такая, чтобы переделывать мир, пусть и из добрых побуждений?!

«Уж лучше я попробую уберечь себя от нелепых ошибок, многие из которых сказались на моей жизни годы и даже десятилетия спустя. Кстати, теперь-то я знаю, как надо было тогда поступать, – сказала себе самой Елена, но тут же осеклась, – хотя, стоп. Главное, это, уйдя от старых, не сделать новые, ещё более ужасные ошибки!»

«Что-то я совсем запуталась, – подвела невесёлый итог своим мыслям Елена и напоследок сделала единственно возможный вывод, – ладно, буду внимательна и осторожна, и будь, что будет!»

Как известно, грустные мысли недолго задерживаются в сознании молодого человека, уже через несколько минут после этих размышлений Елена вновь обрела душевное спокойствие и принялась с интересом изучать обстановку на улице. А по улице, вернее, по всем улицам двигались букеты цветов, сжимаемые ручонками школьников, а также ладонями сопровождающих их родителей. Последних, к слову, было немного. Как правило, в школу провожали только первоклашек. Даже второклассники, сопя, пёрли здоровенные букеты самостоятельно. И только некоторые старшие ребята, преимущественно мальчишки, позволяли себе прийти в школу без цветов. Не приготовила букет и Елена. Все цветы из дома сегодня забрала с собой четвероклассница-Иришка.

«По-моему, мы договорились с девчонками появиться в классе без цветов, – попыталась припомнить Елена и вдруг ахнула, – а платье-то! Я же забыла предупредить, что буду в фартуке!»

Она замерла, ощущая волну мелкого страха, потом бросила взор вниз и с облегчением увидела на ногах новенькие сверкающие лакированные туфли с яркими красными шнурками. Туфли модные, по-хорошему наглые, совсем не похожие на мужские. Именно они стали спасением для Елены.

– Скажу, на платье у родителей просто не хватило денег. Все ушли на новые туфли. Скажу, мне поставили условие – или новые туфли, или новое платье. Кто бы на моём месте устоял?! – мысленно решила Елена и уже уверенней зашагала к входной двери в здание школы.

Первого сентября коридоры там шумели и гудели, как пчелиный улей. Под ногами сновала малышня, отдельными островками кучковались ученики постарше, повсюду мелькали синие пиджаки, чёрные блестящие ранцы, нарядные передники, белые банты и разноцветные букеты. Странное дело, но Елена, перемещаясь в этой толпе, точно знала, на какой этаж ей необходимо подняться, в какую дверь зайти. Когда она вошла в класс, её появление не прошло незамеченным:

– О, Распопова явилась! – с иронией провозгласил местный хулиган Женька Зубов.

– Раз-пОпова, два-пОпова, – нараспев продекламировал Серёжка Бойко, явно рассчитывая на одобрение от старой дразнилки, но почти никто не обратил на него внимание. Всем уже до зубной боли надоели детские прозвища.

– Ты чего в фартуке? – подойдя к Елене, прошипела Танька Дериглазова, – Договорились ведь! Или ты сконила? Кто больше всех в прошлом году шум поднимал по поводу фартуков, а? Выходит, ты нарочно всё это затеяла, чтобы нас дурами выставить, а самой выпендриться перед Риммой? Вот и договаривайся с тобой!

Услышав резкий Танькин голос, остальные отступницы сгрудились вокруг Елены.

– Кто не с нами, тот против нас, – поддержала Таньку Машка Бушуева, ещё одна из бесфартучниц, – эх, ты! Мы тебе поверили, а ты сразу капитулировала, лапки в небо. Трусиха подлая!

– Я не струсила… – начала было оправдываться Елена, но вовремя остановилась.

Откуда-то из подсознания поднялась жгучая досада на себя – как же легко повелась она на обвинения в свой адрес, мгновенно взяв оправдательный тон! А ведь сейчас она – далеко не та безропотная Ленка Распопова, которую в прошлом легко можно было заставить стушеваться и замолкнуть, глотая слёзы, всего лишь кинув ей что-то обидное в лицо.

Елена коротко вздохнула, набрала в лёгкие воздух, потом со значением направила немигающий взгляд на Таньку и тоном главного бухгалтера, распекающего свою подчинённую, хорошо знакомым ей из прошло-будущей жизни, отчеканила:

– Я так захотела, понятно? Смогла допетрить за лето, что воевать с системой образования – все равно, что плевать против ветра. Хотите ходить оплёванными – ваше право, я же таким желанием не горю. Вас по-любому заставят носить форму, это всего лишь вопрос времени. Думаю, в вашем распоряжении пара дней, не больше. И придется вам, девочки, так же, как и всем нам, надевать фартуки и пришивать белые воротнички. А ещё – чувствовать себя откровенно глупо, потому что это не я, это вы решили выпендриться, но ничего у вас не выйдет. Я же лично заниматься глупостями больше не хочу и не буду.

Безапелляционный, с нажимом, голос Елены произвёл впечатление, на пару секунд в девчоночной компании воцарилось ошарашенное молчание, но тут Танька оправилась от потрясения и, не желая сдаваться так просто, запальчиво выкрикнула:

– Это мы посмотрим ещё, кто сможет нас заставить!

– А ты, Распопова, подлая предательница! – эти слова Танька почти плюнула в сторону сохранявшей внешнее спокойствие Елены, – Пойдемте, девчонки, подальше от этой дуры.

Последнее было адресовано остальным модницам, которые, чуть замешкавшись поначалу, но всё же побрели прочь от Елены, хотя некоторые из девочек уже не казались столь уверенными в своём наряде и даже бросали в сторону «предательницы» тоскливые взоры.

Елена же, довольная маленькой, но знаковой для себя победой, ухмыльнулась под нос, и пошла искать свободное место. Если в младших классах рассадка учеников по партам являлась прерогативой классного руководителя, то более старшие могли выбирать себе место сами – это была одна из негласных и крайне малочисленных привилегий для будущих выпускников. Правда, иногда учителя лишали ребят и этого права самостоятельного выбора, но делалось это редко.

Как и в предыдущие годы желающих составить Елене компанию не нашлось. Ну, не было в классе у нее закадычных подружек. Никогда не было. И даже окончание прошлого учебного года ничто в этой схеме не изменило. А те, с кем в разные периоды жизни она приятельствовала, нашли своё соседства за партой не с ней. Да и вообще, глупо было рассчитывать на благосклонность кого-либо из одноклассников после инцидента с фартуками.

Елена выбрала себе парту у окна поближе к доске. В надежде так и остаться одной, потому что ближние к учителям места в классе не жаловали. У окна было хорошо, нежаркое сентябрьское солнышко ласковыми утренними лучами пробивалось сквозь тонкие невесомые облака, просачивалось сквозь стекло, расчерчивая парту на четыре неравных прямоугольника нежно-охристого цвета.

Наконец прозвенел звонок на урок, и в класс вошла Римма Петровна. Знакомым Елене решительным шагом она проследовала к столу. На ходу лицо Риммы меняло выражение – от будничного, немного кислого до удивлённого и даже восторженного, когда классная увидела, что стол перед доской сплошняком завален разномастными букетами. Среди цветов преобладали астры и хризантемы, специально выращенные к этому дню на местных садовых участках. Кроме астр и хризантем, на столе лежали букета четыре с гладиолусами палевых оттенков. А в самом центре огненным световым пятном выделялся одинокий букет сказочных ярко-алых роз. На сдержанном общем фоне он невольно притягивал взор словно диковинная жар-птица в стае обыкновенных воробушков.

Елена заметила, как Римма непроизвольно потянула руку к розам, но вовремя опомнилась и сделала вид, будто хочет поправить ближайшие к ней букеты, чтобы те не упали со стола. Но Елену обмануть её жест не смог. Даже в щедрое осеннее время розы в северном Серпске были гостями нечастыми и потому далеко не каждому по карману. Понять учительницу можно было и без слов.

– Здравствуйте, мои дорогие ученики! – начала Римма Петровна, повернувшись к классу, но голос у неё прочувствованно дрогнул.

Она замешкалась, сделала небольшую паузу, стараясь как можно скорее овладеть собой. Это ей удалось.

– Ещё раз, здравствуйте, – и Римма глазами показала десятиклассникам, она ожидает, когда те поднимутся с мест в знак ответного приветствия. Вразнобой, но все встали.

– Поздравляю вас с первым днем нового учебного года, последнего для всех вас. Спасибо за цветы, мне очень приятно. – Римма Петровна говорила обычным своим монотонным голосом, так, будто заранее подготовила и выучила наизусть этот текст.

Впрочем, дальше её речь явно отклонилась от заготовленного плана, хотя это никак не отразилась на интонации классного руководителя:

– Похоже, мне придется стоять сегодня весь урок, ведь если я сяду на стул, из-за этой оранжереи вы меня не увидите.

– А вы стульчик отодвиньте от стола, тогда будет картина: «Римма Петровна возле личной оранжереи», – это выпалил классный балагур Илья Борискин – недалекий, но очень активный, вечно болтающий что-то невпопад.

Правда, на этот раз у Борискина получилось неплохо и даже смешно. Похоже, за лето у Ильюхи выросло не только тело, но даже мозги стали работать не в пример качественнее. Как и остальные, Елена оглянулось на Борискина и улыбнулась шутке, но тотчас вспомнила, что Ильюха, единственный из их класса, не дожил и до двадцати. Его путь прервался всего через год после школы, когда Борискина призвали в армию. С ним произошёл несчастный случай на стрельбище – какая-то мутная история, вряд ли даже родителям Ильи удалось узнать правду. При виде живого и довольного Борискина Елене стало горько и больно, на глаза навернулись слёзы. «Эх, предупредить бы его!» – подумалось ей на миг, но реплика Ильюхи уже утонула в выкриках с мест других учеников.

– Тише, тише! – пыталась успокоить Римма Петровна разошедшийся класс, но тщетно.

Все хотели блеснуть остроумием, старались перекричать остальных, лишь пригорюнившаяся Елена молча наблюдала за происходящим. И тут входная дверь распахнулась, раздалось «Можно войти?», и в классе появился Павел Розенблат. Шум моментально смолк, все глаза уставились на вошедшего.