Книга 1. Ученик некроманта. Игры Проклятых

– Часть этого пророчества гласит, что должен ожить дважды мертвый. И этим «дважды мертвым», по мнению Аргануса, должен стать Каэль. Но прорицание не исполнится. Д’Эвизвил не учел одного: Каэль не умирал второй смертью. Он Перворожденный. И если всем остальным, чтобы стать вампиром, надо умереть, то Каэль явился на свет Измененным. Этого Арганус не знал – ведь ему, как и всем невампирам, неведомо истинное происхождение рода. Он начнет войну и проиграет ее, а наш род получит глоток воздуха и сможет понемногу, по чуть-чуть восстановить свои позиции. А позже открыто заявить о своих правах. Это будет – не сразу, но будет…

– Пусть все случится так, как ты желаешь, – смирилась с неизбежным Алекто и обняла Клавдия. Она уже устала от интриг, которые, не дав и опомниться, захлестнули ее сразу же после пробуждения. Сейчас она хотела одного – быть вдали от всех, быть рядом с Клавдием, но знала, что этому не бывать. Это желание уже стало однажды той причиной, по которой она ушла в «долгую дорогу», и вновь поддаваться эмоциям Алекто не собиралась. Но ей до жути хотелось прижать к себе того, кто был ей братом, но и возлюбленным. И, обняв, она снова почувствовала себя маленькой девочкой, которой была, впервые познакомившись с Клавдием.

…По прихоти старого барона она попала в родовое поместье Батури Савильйенов де Медичи. Наивная, она решила, что станет ему дочерью, но сделалась любовницей. Старый барон приходил к ней каждую ночь и уходил лишь за час до рассвета. Алекто и не догадывалась, что новый хозяин не человек. А он все заглядывал в покои любимицы, чтобы из раза в раз вкушать прелести молодого тела. Так прошло несколько лет, и так было бы и дальше, если б в ее комнату не заглянул молодой баронет. Любовь, как искра, вспыхнула в ее сердце, но не угасла, как бывает, а переросла в неистовое пламя. И баронет ответил на это чувство взаимностью. С того дня они часто виделись, и однажды, всецело отдавшись любви, позабыли про барона. Он застал сына в постели незаконнорожденной дочери. Он мог плюнуть на эту досадную мелочь, забыть и завести себе новую подругу сердца, но все обернулось иначе. Отец схлестнулся с сыном в поединке, отчаянном и смертельном – смертельном для барона. Девочка только в эту ночь поняла, в чей замок она угодила, что за нелюди наслаждались ее телом. Но она любила, а любви неведом страх. Желая навеки быть рядом с возлюбленным, она попросила его о бессмертии и подставила под острые клыки свою хрупкую шею…

Она крепче прижалась к нему, кротко вздрагивая, словно от страха. От ее объятий повеяло холодом. Даже мертвый, лишенный теплокровности вампир не мог справиться с морозом, сковавшим тело. Клавдию стоило немалых трудов, чтобы скрыть бьющую его дрожь. Но в одно мгновение холод исчез, словно Батури отпустили из ледяных оков и вернули в покой и безмятежность. Он не заметил синеватой изморози под ногами, которая в мгновение ока превратилась в капли воды: ведь все его внимание было обращено на потянувшуюся из многочисленных входов процессию вампиров, закутанных в черные ритуальные рясы.

– Высшие, – отстраняясь от Алекто, прошептал Клавдий. – Время пришло.

* * *

Ярко блеснула огненная вспышка и моментально угасла, но на смену одной пришла другая. Широкую округлую комнату озарил ослепляющий свет, на стенах заплясали бешеные тени – тонкие, как клинки, и черные, как чернильные пятна.

– Прекратите! – приказывал Клавдий, его голос был переполнен отчаянием и ненавистью. – Прекратите! – Батури крутился волчком, из последних сил противостоя чужой волшбе, но сил с каждым мгновением было все меньше. Он все еще вращался на месте и по-прежнему успевал выставлять крис в нужном направлении в нужный момент и разрушать обращенные на него заклинания.

Нападавших было немного, не больше пяти – остальные Высшие просто наблюдали, ожидая, чем закончится неравная схватка. И если в начале поединка почти все предрекали победу Клавдию, то сейчас ситуация не поддавалась столь явному прогнозу.

Алекто рванулась на помощь к возлюбленному, но упала, сделав всего несколько шагов. Ее тело оцепенело, будто превращаясь в камень.

– Не лезь, – посоветовал седовласый Регин. Этот вампир с внешностью зрелого мужчины, по непонятным причинам поседевшего раньше времени, всегда напоминал Алекто барона Батури. Регин подошел ближе и, взяв девушку на руки, тихо прошептал: – Клавдий сам выбрал свою судьбу, и теперь победа – дело чести. Если ты вмешаешься, он будет сожалеть, что не погиб.

– Пусти… – сквозь зубы выговорила Алекто. – Он умрет, если ему не помочь…

– У него всегда был козырь в рукаве – не стоит переживать, он выпутается, – врал, утешая, Регин, краем глаза замечая, что Батури пропустил удар и упал на одно колено.

Огненный шар изуродовал ему лицо, в спину ударила молния, но он поднялся, правда, лишь для того, чтобы вновь упасть под градом новых ударов. Казалось, смерть неминуема и вопрос лишь в том, сколько еще магических арканов ему удастся выдержать. Но неожиданно густая тьма опустилась вязкой, непробиваемой преградой над Высшим, и ни одно заклинание не смогло прорвать этот мрак, казавшийся живым и разумным. Всевидящие глаза Стража Отражений, на время затуманенные тайной волшбой, открылись, и Тьма ударила тех, кто пришел в Зал Крови с нечистыми помыслами. Клавдий, убедившись, что ему уже ничто не угрожает, прошептал заклинание, которым недавно ослеплял Стража, и Тьма рассеялась.

– Те, кто посмеет напасть, – умрут, – вставая, властно изрек лишенный половины лица Батури. Его потрепанный вид, искаженная ожогами личина и тлеющая мантия делали его внешность ужасной. Теперь он, как никогда, был похож на оживший труп. – Все, кто стоит в этой зале, отныне мои. И если я почувствую подвох или предательство, Страж испепелит посмевшего перечить мне и моей воле! – Клавдий оскалился, обнажая острые клыки. Он вытянул руку и, прокрутившись на месте, обвел клинком круг, указывая на каждого из собравшихся. – Вы дадите мне Кровь, дадите Кровь тому, кто вас породил! Клинки! Клинки! – бешеным зверем взревел Батури, всего одним словом, не требующим объяснений, приказывая каждому обнажить ритуальные клинки и вспороть себе вены. – К’йен! Ко мне и на колени! Ко мне! – К’йен хотел ослушаться, но ноги не повиновались: он сделал шаг вперед и уже не смог остановиться – он двигался медленно, словно в вязкой жидкости, мысли бесконечным потоком проносились, не задерживаясь, в голове, а К’йен все шел, и казалось, его пути не будет конца. – На колени! – приказал властный голос, и К’йен упал у ног Властелина.

– Моя жизнь в твоих руках, – преклоняя голову, ответил К’йен и сам не поверил своим словам.

Клавдий посмотрел на жертву и ехидно ухмыльнулся. Его безразличным взглядом, упорным, но лишенным эмоций, смотрела сама смерть. И К’йен в страхе перед неизбежным закрыл глаза.

– Не стоило играть в те игры, которые неминуемо приведут к гибели. Напасть, подговорив лишь четверых… ты совершил глупость и за глупость поплатишься жизнью. – Голос, которым говорил Батури, ему не принадлежал, этот голос был переполнен тоской, словно он сочувствовал К’йену и сожалел о грядущей гибели, но ровно настолько же он был безмятежным и спокойным, холодным и презирающим.

– Крови! – Закричала обезумевшая Тьма, в которую превратился Батури. Его хрустально-голубые глаза стали черными, как уголь, они светились Тьмой, приводя в ужас и страх все живое и неживое и в то же время завораживая, подчиняя. – Крови, Высшие!

Сорок бессмертных упали на колени и, безропотно выполняя приказ, полоснули себя по запястьям. Кисти Высших окрасились красным, тягучая кровь сперва мелкими каплями изукрасила сорок знаков, но стоило току набрать силу, а тонким струйкам дотянуться до камня, как сигил сам стал высасывать жизненные силы из своих жертв – нагло, беспардонно. Черный камень изукрасился алым, и чем дальше лилась кровь, тем чернее она становилась, словно впитывала в себя Тьму, наполнялась Тьмой. Красное на черном, дважды черном. Жизни сорока и еще двух, застывших в кровавом кругу, были отданы одному. Когда багряно-черная масса дотянулась до центра сигила, когда скопилась у ног К’йена, Клавдий занес Смерть и, вогнав искривленное лезвие в небьющееся сердце, смертью подарил новую жизнь.

К’йен упал в лужу чужой и собственной крови. Его жизнь и жизни сорока смешались в одну. Сталь, помнившая руку хозяина, вытянула из бездны дух, который немедля, без раздумий и жалости пожрал то тело, которое было ему преподнесено. К’йен был мертв, дважды мертв, но чужая воля заставила кричать даже мертвеца. Кровь, залившая сигил, вспыхнула, но огонь не обжигал – лишь щекотал своими язычками сорок искровавленных тел, не утративших подобия жизни, и одного мертвеца, над которым застыл Батури, смеющийся смехом безумца.

Огонь был красным, а сердце огня черным. Черная кровь, кровь Черного.

Ритуал подходил к концу.

Пламя утихло. Смех обезумевшего, окативший широкую залу, захлебнулся. Кровь, льющаяся из сорока вспоротых запястий, остановилась. А мертвец открыл глаза.

– Свершилось, – облизнув изувеченные огнем губы, улыбнулся Клавдий и протянул ожившему кинжал.

* * *

– Не знаю, почему бездна не пожрала меня – видимо, я оказался несъедобным даже для нее. Но я только рад, что произошло именно так, – рассуждал вампир, стоя на шпиле башни. Холодный ветер играл его волосами, бледная молодая луна ласкала его юношеское лицо, лицо К’йена, но уже не его. К’йен изменился, и это было заметно не только по мудрому, выражающему вековые опыт и знания, взгляду, но и по манерам, жестам, мимике, и даже чертам лица. Казалось, метаморфозы, произошедшие с юным вампиром, не должны были повлиять на его внешность, но она стала другой – более мужественной, зрелой. Теперь это был не К’йен, а Каэль, и лишь слепой не заметил бы этого. – Твоя настойчивость вернула мне жизнь, и я тебе за это благодарен.

Каэль, истосковавшийся по ветру и луне, свежему воздуху и свободе, заставил Батури забраться на самую высокую башню Зеркального Замка, и теперь они вдвоем сидели высоко над землей и смотрели на безликий ночной светоч, на необъятные леса, раскинувшиеся вокруг замка на множество лиг, на кипящую даже в мертвой стране жизнь, никогда не покидавшую лесные угодья. Каэль набрал полную грудь воздуха и шумно выдохнул.

– Свобода, – с наслаждением протянул он, оборачиваясь и глядя на Клавдия. – Благодарю.

– Не стоит благодарностей, – учтиво улыбнулся Батури.

– Многое изменилось после моего ухода, но теперь я вернулся, и все пойдет как раньше. Правда, для этого придется постараться.

– Наш род на грани вымирания… – Батури потупил взор, чувствуя свою вину. – Это произошло из-за меня, но…

– Ты все сделал правильно. – Легкое касание в чужие мысли дало Каэлю недостающие знания. Пройдет не так много времени, и он будет знать все, что ему нужно, и даже больше. – Чтобы получить сильную расу, надо избавиться от отребья. Некроманты, желая насолить нам и обессилить, только помогли. Мы лишились хвоста, который тянул вниз.

– Жестко сказано, – произнес Клавдий. – Эти слова не лишены смысла, хотя я бы предпочел иметь в запасе не только качество, но и количество.

– Голодное, обездоленное племя, разуверившееся в сильных собратьях, не сыграло бы нам на руку, только наоборот. Чтобы спасти тело от гангрены, надо отрубить зараженную часть. Это неизбежно, сколь бы ни была тяжела потеря. Низших в любом случае пришлось бы убить, правда, их смерти могли принести пользу расе, но и такая гибель не особо страшна.

– Они нарушили приказ. Сегодня мы нарушили его снова, – с горечью выговорил Клавдий. Сегодня Перворожденный позволил своим Детям вкусить людскую кровь. Пробудившимся после «долгой дороги» это было необходимо, но рисковать и радовать пищей сразу всех казалось непростительной ошибкой. Батури не хотел начинать этот разговор, но не начать его он не мог: – Каэль, зачем ты приказал Высшим разорить несколько деревень и угнать почти полсотни людей? Некроманты вышлют карателей.

– Мы отдадим виновников сами, – пожал плечами Каэль.

– Как? – Сперва Клавдий не понял, а позже и не поверил в услышанное. – Ты… ты понимаешь, что эти Высшие – последний оплот рода?

– Я не сказал, что мы выдадим всех. Достаточно четырех. Тех четырех, которые посмели тебе мешать. Предатели нам ни к чему. А так – и Высшие будут сыты, и некроманты довольны, и мы лишимся ненужного навоза. Я не боюсь пожертвовать негодными зернами и оставить только здоровые семена, из которых вырастут по-настоящему сильные древа. Мне нужна армия, которой я могу доверять, не опасаясь, что за моей спиной занесен осиновый кол.

– Ты прав, Каэль, ты, как всегда, прав… – поддержал Клавдий. Он и сам был бы не против убить обидчиков, но терять сильных магов, которых и без того осталось немного, не хотелось.

– Не сожалей о недостойных, – отрезал Каэль. – Ты доставишь прах виновных и этим в очередной раз докажешь некромантам свою лояльность, выиграешь время.

Батури задумался. Он опять оказывался виновником всех бед. Пока Каэль будет набирать себе союзников, Клавдий вновь выступит в роли Карателя, уничтожающего себе подобных.

– Я бы выдал «ослушников» сам, но моя оболочка, К’йен, сыграла в Голодной ночи не в пользу некромантов. В его словах могут усомниться, но не в твоих. – Каэль был опять прав, но Кладвию уже так опостылела слава братоубийцы…

– Их надо придать суду живыми, – выдавил из себя Батури.

– Это невозможно: Балор Дот не должен знать о моем возвращении…

– Каэль, – перебил своего прародителя Высший. – Он не узнает. Смертники поклянутся на печати Эльтона.

– Клеймо? – несколько удивился Каэль, и Клавдий невольно улыбнулся: застать Перворожденного врасплох было делом далеко не простым. – Утерянное Кольцо попало в руки старого барона… – догадался Каэль. – Твоей отец, Клавдий, был хорошим игроком.

– Но излишне похотливым, – помрачнел Батури. Он не любил вспоминать тот миг, когда он стал убийцей отца.

– Зато он вырастил достойную смену, – широко улыбнулся Каэль и дружески хлопнул своего избавителя по плечу. – Нас ждут великие дела, Брат! Наш час настал.

Каэль широко расставил руки и камнем рухнул с высокой башни.

– Не засиживайся! Грядет рассвет! – крикнул он вдогонку и обернулся в кожана.

Луна еще стояла на небе, но на востоке уже появилось розоватое марево, из которого быстро выросло солнце. Яркий свет ударил в лицо, обжигая и без того сожженную кожу. Клавдий прикрыл глаза рукой, несколько мгновений привыкая к рассветным лучам, после чего прыгнул вслед за Каэлем, наслаждаясь свободным полетом, свободой… и полетом.

Глава 14

Звездочет и ночная мгла

Не сказанным осталось лишь одно правило, но сокрыто оно от любопытствующих, ибо не познают они суть великой алхимии, пока не отдадут ей жизни. «Небом» это правило зовется. И не спроста. Лишь истинный мастер сможет связать свой труд с небом и получить его благословение.

Поэтому восьмое правило гласит:

Берясь за работу над Великим знанием, над Камнем философов, знай: мертвым ты должен быть… или бессмертным.

8-ое (тайное) правило алхимии («Алхимическая Свода». Альберт Трижды Великий)

Ночь тенью вороного крыла опустилась на замок Бленхайм. Неумолимый ветер с громкими стонами и завываниями колотил в крепостные стены, желая найти в них щели и прорехи, но натыкался на монолит, перед которым был бессилен, и лишь громче выл от досады. На небе, будто по зову ветра, появлялись горящие точки глаз, неотрывно следящие за бесконечной игрой невидимого актера. И чем темнее становилось вокруг, тем все больше просыпалось на небе светящихся зрителей. Но звезды только просыпались, а мальчик, решивший сегодня стать звездочетом, не ложился, потому что был мертв и не умел спать.

Он был узником темницы, которой стала ему лаборатория, и смотрел не на живые, едва заметно мерцающие ночные светлячки, а на мертвенно-тусклые застывшие звезды, нарисованные на холстах. Сандро оккупировал мозаичный пол своего добровольного узилища бумагами, исписанными рецептами зелий и бесконечными расчетами, и картами небесных светил. Он любил свою обитель, но ровно настолько же ее презирал, ненавидел из-за живущих в дистилляте и запечатанных в дорогие стеклянные банки эмбрионов, которые смотрели на него закрытыми глазами; ненавидел за режущую легкие затхлость и сотни ступеней, которые разделяли его с миром. Но любил тишину своего каземата, любил мертвенный покой, властвовавший в широкой светлой зале, любил за то, что только здесь он мог делать то, что хотел, порой даже не скрывая своих занятий. Вот и сегодня, прячась от душевных невзгод, он погрузился в работу, которую давно начал, но до сих пор не закончил.

Сандро, с головой погрузившись в расчеты и исследования, на мгновение забыл о той, которая не покидала его думы уже несколько дней, забыл о том разговоре, который перечеркнул все его потуги в любовных поисках и стараниях. Он скрылся до поры от всех, стал прежним одиночкой, которым был вот уже пять лет, но лишь от одного он не мог избавиться – от того, кого не видел, но слышал.

– «Эликсир разрыва», который ты готовишь, очень схож с Белым Львом. Достаточно соотнести воздушную субстанцию с теплотою и влажностью, привести их в такое единство, которое будет слитным и неделимым и в котором бывшие составляющие этого единства явлены неразличимыми, и дело будет сделано.

– Хватит! – гаркнул Сандро. – Ты меня только сбиваешь своими заумными речами. Воздушная субстанция, теплота, влажность… Да, я буду работать с воздухом, огнем и водой, да, мне понадобятся еще ртуть и серебро, что делает рецепт и впрямь схожим с Белым Львом, но соотношения абсолютно разные, и в Делании1 я буду подбирать определенный звездный цикл.

# # 1 Великое Делание – алхимический процесс получения так называемого философского камня, способного превращать ртуть и другие металлы в золото и серебро. На самом деле процесс Великого Делания несет в себе более серьезный смысл: он перерождает самого алхимика, делая его практически бессмертным, а получение философского камня (Золотого Льва, Серебряного Льва и т. д.) – явление всего лишь сопутствующее. По легендам, Великое Делание получилось у Раймунда Луллия, графа Сен-Жермена и др., в том числе у Френсиса Бэкона, которого многие считают основателем Ордена розенкрейцеров Кристианом Розенкрейцем, который позже воплощался в Сен-Жермена и других живущих бесконечно долго.

– Ты слишком большую ставку делаешь на химические модели космического процесса и превращаешь алхимию в астрономию, – укоризненно выговорил дух. – На твоем месте я бы ставил акцент на составе и метаморфозах.

– А я не хочу рисковать и лучше затрачу больше времени, но вымерю и выверю каждый шаг. – Сандро отложил карту небесных светил и усталым взглядом посмотрел в пустоту, тщетно надеясь увидеть своего собеседника. – Я иду более долгим, но менее опасным путем, Альберт. Ты рискнул, создавая киноварь, и посмотри, чем все обернулось. Я рисковать не намерен, – отрезал мальчик, вставая. – Мне надо небо и звезды, чтобы все рассчитать. Поможешь мне с созвездиями. Помнится, ты был завидным астрономом.

– Порой ты меня удивляешь, Сандро. Ты не замечаешь очевидного, но видишь то, чего другим видеть не дано. Ты аккуратно ощущаешь магию и алхимию, тщательно готовишься ко всему, и знания твои потрясающи, но ты не обращаешь внимания на интриги Аргануса, не видишь его роли в своих невзгодах, будто слеп и мир вокруг тебя окутан тьмой.

– Мой мир и впрямь окутан тьмой, и я бы не огорчился, если перестал его видеть. Трисмегист, меня не волнует Арганус и его витиеватые задумки, я хочу просто убежать от того, к чему привязан незримыми оковами. Хочу убежать от любви, хочу убежать от Хозяина, хочу снова быть одиноким и так, чтобы не помнить ничего, что было со мной раньше.

– Хорошо. Забудь обо всем сказанном ранее. Идем лицезреть небо, и пусть оно укажет тебе путь к спасению.

Сандро накинул на плечо сумку с книгой Трисмегиста и надвинул на лицо капюшон. Он не хотел, чтобы дух видел его глаза, в которых стояли слезы. Сейчас он бы убежал – неведомо куда, лишь бы подальше, – но у него не было такой возможности. Он раб, но сделает все, на что способен, чтобы получить свободу.

– Идем… – прошептал Сандро и направился в сторону лестницы.

* * *

– Повелитель! – иллюзорное облако тьмы, неожиданно скользнувшее в окно, заставило его едва заметно вздрогнуть. Арганус не любил, когда его отрывают от дел. Когда лич сконцентрированно работал, он отстранялся от мира, погружаясь в знания, и, резко прервавшись, терял мысль, до которой вновь мог и не дойти. Он вздрогнул, пытаясь не забыть того, о чем думал, и выставил руку, заставляя Черную Вдову молчать. Арганус сделал несколько записей, добавил к старым выводам новые умозаключения, после чего оторвался от бумаг и посмотрел в пустоту, которая на самом деле пустотой не являлась.

– Никогда не смей меня прерывать, – зло выдавил некромант, но, сменив гнев на милость, добавил: – Какие новости?

– Все ужасно, – сокрушился черный силуэт мрачной женщины. – Каэль не является дважды мертвым. Он был рожден Измененным, поэтому умер всего единожды! Вторая часть прорицания не исполнится. Надо остановить поединок Морены за трон, иначе третья часть сбудется, опережая вторую. Мы не можем этого допустить…

– Тихо! – гаркнул Арганус и замолчал, обдумывая сказанное и сопоставляя всевозможные варианты. – Кто вобрал в себя эссенцию Каэля? – поинтересовался лич после длительного молчания.

– Я покинула Зеркальный Замок сразу после того, как узнала новость о Каэле, и не присутствовала на Ритуале. – Встревоженный заунывный голос изменился, стал боязливым и несмелым. – Я хотела…

– То, чего ты хотела, меня не интересует! – Лич, несдержанно выкрикнув, заставил духа замолчать, после чего вновь погрузился в раздумья: – «Дважды мертвый» другой вампир, оживет уже не он – Каэль оживет в нем. Что ж, не совсем то, что мне нужно, но, возможно, подействует и это. Хотя я предпочитаю знать наверняка. Незнание, проклятое незнание Лазаря дорого для меня обернулось. Теперь победа Морены будет не столь важной, как мне бы того хотелось, но все же на королевском троне лучше иметь свою рабыню, чем незаинтересованную владычицу, поэтому поединок состоится. Правда, Морену придется сместить, когда дело дойдет до третьей части пророчества… Хорошо… Титания! – Арганус упорным взглядом уставился в пустоту: – Ты хотела для себя тело – ты его получишь. Мне понадобится новая ученица, способная стать королевой. Ею станет одна из сестер-рабынь. Вторую я отдаю тебе: она будет мне только мешать. Но заберешь ее душу только тогда, когда в келье она останется одна. Ясно?

– Да-а, повелитель, – прошипела пустота вновь изменившимся голосом, на сей раз предвкушающим радость.

– И не опоздай. Еще одной оплошности я не потерплю, – вставая и беря в руки посох, огорчил напоследок Арганус, после чего вышел из кабинета.

* * *

Анэт спала. В последнее время она подолгу спала, словно была больна или слаба до бессилия. Но, просыпаясь, доказывала полное здравие и бодрость. Поэтому Энин не переживала, и пока Анэт отлеживалась в кровати, перечитывала сестринские рукописи и самостоятельно обучалась грамоте. С каждым новым прочтением руны становились все более понятными, а их значения отгадывались все проще. Из дневника Энин узнала о матери Симионе, о Созидательнице, которой поклонялся Храм. О том, что сестра черпает силу из веры и что вера помогает Анэт перебарывать все невзгоды. И еще Энин узнала о некромантах – конечно, она знала о них и раньше, но теперь ее знания стали более полными. Энин уже не сомневалась, что Сандро намеренно заколдовывал ее, наводил морок, чтобы позже заманить девичью душу в ловушку и выкрасть, подчинив себе. Энин ужаснулась, насколько она была доверчива и наивна, поняла, как сильно ошибалась, веря некроманту. Теперь она не совершит подобных глупостей, будет умнее и рассудительнее.

Гнусаво скрипнули двери. Энин вскочила с кресла и с испугом посмотрела на вошедшего. Им был бывший Хозяин – скелет, разодетый в багряные одежды. Девушка уже отвыкла от этого монстра, но сейчас в ее душе родились прежний страх и лютая ненависть. Она вспомнила любовные утехи, которыми заставлял их с сестрой заниматься лич, вспомнила ужас, которым были переполнены ее дни в замке, и невольно пожалела, что рядом нет Сандро, который мог ее защитить. Но Энин взяла себя в руки: Созидательница ее защитит, если она будет верить в ее помощь, Симиона не оставит свою рабыню в беде.

– Чего тебе надо? – грубо выговорила Энин, чувствуя, как страх переполняет ее изнутри, но она всячески пыталась придать голосу хладнокровности, а себе – невозмутимости. – Ты больше не наш хозяин – уходи. – От нахлынувшего ужаса у Энин закружилась голова. Она говорила жестко, но голос непокорно дрожал, показывая ее истинные чувства.

Некромант молчал. Красные огоньки его глаз упорно смотрели на девушку, не выказывая абсолютно никаких эмоций, лишенное плоти и мимики лицо не выражало ничего, кроме пустоты. Лич казался изваянием, таким же, как окаменевший детеныш красного дракона, застывший в оголовке некромантского посоха.