Кое-что о птичках

Александр Жарких

Кое-что о птичках

А помните эту птичку, которая непременно должна была вылететь из объектива старого фотоаппарата, действительно чем-то похожего на скворечник. Этот скворечник обычно нелепо возвышался на треноге штатива прямо посреди комнаты фотографа в типичном городском заведении, уныло и по-советски украшенном невыразительной вывеской «ФОТО».

Сколько детских глаз было обмануто ожиданием этой самой птички! Когда фотограф был уже готов запечатлеть юное создание, то этому созданию, беспрерывно ёрзающему на неудобном стуле и отчаянно моргающему, непременно говорилось:

– Так, ну всё! Тихо! Сейчас вон оттуда вылетит птичка. Вон из той круглой дырочки, видишь? Смотри туда!..

«Как?.. Зачем?.. Какая ещё птичка?» – от неожиданности этого сообщения, ребёнок замирал в растерянности с открытыми глазами, до краёв наполненными детским любопытством и остановленными слезами, которые с успехом и запечатлевались почти на всех студийных фотографиях детей того времени.

Конечно, зловредная птичка так никогда и не вылетала. Для расстроенных детей это была одна из первых неправд, которую публично произнесли взрослые. Причём и свои, и чужие взрослые.

В этом был какой-то заговор:

– Она не захотела вылетать, но в следующий раз обязательно вылетит…

– Она вылетела, когда ты моргнул…

– Хорошо, что не вылетела, а то бы обязательно клюнула…Оправданий было много, но подозрений, что тебя, когда ты был этим ребёнком, банально обманули, было ещё больше.

Со временем вера в эту фотографическую птичку как-то переставала. поддерживаться детской памятью. Потом исчезала и вера в Деда Мороза со Снегурочкой. Затем растущими детьми постепенно приобретались новые веры: в справедливость, в дружбу, в любовь, в счастье… В снежного человека, в НЛО, в Бога – при желании.

А потом, с годами, постепенно разрушались и эти веры. Вообще, веры в жизни каждого повзрослевшего ребёнка становилось всё меньше и меньше. Та самая птичка всё не вылетала и не вылетала.

И такая безверистая жизнь начинала почему-то считаться взрослой жизнью…

Зря всё-таки птичка не вылетала! А теперь я сижу и ностальгически рассматриваю свои детские фотографии. И одна из них – та самая, на которой я застыл с немым вопросом: «А где же птичка?» И сразу её узнал. Фотографию....

И вдруг нерастраченные запасы той детской подорванной веры дают о себе знать самым замечательным образом:

– А может, птичка всё-таки была? Заболела и не захотела вылетать? Или я ей просто не понравился тогда? Но, сейчас-то…Ну что стоило по-советски обязать этих фотографов завести специально для таких случаев птиц-на-вылет?

Чтоб не травмировали детскую психику, так сказать…

Попытался мысленно представить себе эту птичку, которой не было, но которая должна была быть обязательно.

Такая маленькая… Воробышек? – Нет, это всё-таки не домашняя птица.

Голубь? – Нет, тоже не домашняя. Хотя голубятен было много в те годы.

Ворона? – Нет, такая просто напугала бы.

Да, и все они любят сбиваться в стаи и в одиночку вряд ли выживут.

Нет, тут должно быть что-то другое!

Ну конечно! Это, наверное, должен быть попугай. Причём, лучше попугай говорящий.

Вылетит так важно и скажет:

– Привет, пац-ц-цанчик! Наливай!..

Ну, да. А что ещё может сказать говорящий попугай, долгоживущий у истомлённого советского фотографа?

Лицо ёрзавшего на стуле ребёнка надолго застынет в испуганном недоумении – что, в общем-то, и требовалось. Тут-то и щёлкай фотографии сколько хочешь. А когда оцепенение спадёт и с родителей ребёнка, можно приглашать следующего.

Так, а кто у нас фотограф?.. Как обычно – темная запортьерная личность, слегка выпивающая и иногда закусывающая, и видимо, тоже страдавшая в детстве от недостатка комнатных птиц в своей неясной пока жизни…

Ну, вот и скажите теперь, чью личность мне дальше раскрывать: попугая или фотографа? Пожалуй, бросим жребий. Так, вот монетка… Бросаем… Ловим… И тут этот хулиган попугай, которого я только ещё вообразил, пикирует прямо на мою раскрывающуюся ладошку и ловко выхватывает блестящую монетку прежде, чем я успеваю рассмотреть в ней «орла» или «решку».

Ладно, он всё равно – «орел», а «решка» – это фотограф. Теперь придётся что-то насочинять про обоих. Оба, по своей беззащитной сути, – клеточные птицы невысокого полёта.

По моим наблюдениям, домашнее зверьё обычно напоминает своих хозяев. В чём причина этого феномена – сказать суверенностью не могу – то ли домашние любимцы мутируют под влиянием биополя и интеллекта хозяина, то ли хозяева изначально выбирают питомцев, максимально соответствующих их внешности и внутреннему содержанию, то ли работают оба этих фактора. Науке сие неизвестно.

Кроме того, наш потенциальный фотограф науку презирал и высокими материями не заморачивался. Поэтому, когда в его жизни настал период покоя и относительного советского благополучия, а жена заявила, что для полноты гармонии, царившей в семейном очаге, необходимо завести «котика или ещё какую-нибудь зверушку», он спорить не стал, а втихаря поехал на Птичий рынок.

Спорить не стал, потому что это было накладно для нервной системы. Втихаря – потому, что решил приобрести что-нибудь малогабаритное и не требующее больших затрат ни на приобретение, ни на пропитание – типа беспородного хомячка или черепахи.

На старом Птичьем рынке, как известно, от изобилия всяческой живности глаза разбегались не только у детей, но и у мытых во всех щелоках, зачерствевших сердцем колхозников с соседнего Колхозного рынка, бурно отмечавших в этот день удачные продажи своей и чужой плодовоовощной продукции.

Поэтому присоединившийся к ним каким-то образом наш фотограф чётко помнил, что покупал он точно двух рыжих хомяков умело втёртых ему первой же попавшейся бабушкой, продававшей животных. Но домой он почему-то принёс одного. Причём не хомяка, а говорящего попугая, который ругал его какими-то немыслимыми выражениями на протяжении всей поездки обратно домой.

Фотографу, однако, казалось, что это с ним разговаривает его внутренний голос или «голос совести», как тогда говорили.

В общем, нашему фотографу удалось каким-то непостижимым образом добраться до своей коммуналки в центре города и не оказаться в вытрезвителе.

Чтобы представить себе тогдашнюю коммунальную квартиру в центре города, достаточно представить тёмный подъезд старого «доходного» дома постройки позапрошлого века с тёмной лестницей, пропахшей жареным луком и испражнениями простых до незатейливости советских граждан. В самых тёмных местах лестница обросла кошками, которых тогда выгуливали просто за дверь.

На каждой лестничной площадке очень тяжёлые деревянные и металлические двери были украшены гирляндой кнопок звонков. Под некоторыми, на табличках под этими звонками – ещё и по две-три разных фамилии.

Понять, сколько семей обитает за дверью довольно трудно. Проще всего, зайдя в квартиру, пересчитать вывешенные на стене в ряд электросчётчики. Те словно живут своей жизнью ночью, или стоят, или, тихо жужжа, еле крутятся в такт тарахтящему за стенкой какой-нибудь комнаты холодильнику. Оживают они лишь утром, когда многочисленные жильцы встают, готовят завтрак и собираются на работу, и вечером, когда те же жильцы возвращаются в свои комнаты.

Жизнь была советская, местами застоявшаяся, затёртая, даже почти Забытая, когда людям казалось, что они просто так живут. На работе они как бы делали вид, что напряжённо работают, а дома они старательно изображали домашнюю жизнь, обычно со всеми её клиническими подробностями.

У кого-то получалось так жить, у кого-то не очень… Но, в общем, всё шло как-то само собой. Дежавю каждого следующего дня смягчалось какой-то сдавленной неосознанностью дня предыдущего, непонятно зачем прожитого.

По субботам и воскресеньям люди пытались выспаться и держать оборону от проявлений этой до жути повторяющейся каждый день жизни, окапываясь в постели до обеда.

И вот, в одно из таких окопных воскресений, наш фотограф обнаруживает себя лежащим в постели со всеми признаками вчерашнего яростного опьянения, а из клетки, поставленной на шкаф у кровати, прямо на него сыпало шелухой от семечек и что-то ворчало небольшое существо в перьях.

Голова настойчиво болела и с трудом находила место в окружающем пространстве. Фотограф только привстал на кровати и обвел тяжёлым взглядом комнату, как существо с верхней полки вдруг произнесло очеловеченным голосом: – Когда и с какой целью выродились? – Я спр-р-рашиваю!..

И, не дав опешившему фотографу времени для ответа настоль коварный вопрос, продолжало: – Вы родились, товарищи, чтобы строить коммунизьм!..

Далее последовало какое-то кряхтенье, видимо, символизирующее бурные аплодисменты, передаваемые через радиоприёмник.

– Это чёй-то? – наконец спросил фотограф у своей жены, которая спокойно сидела перед трюмо и искала в зеркале ответ на вопрос: «Если я сегодня накрашусь, будет ли это напрасной тратой макияжа?»

– А это ты вчера с рынка привёз, – сказала жена, продолжая свои неубедительные попытки восстановления лица по черепу, то есть макияжа с помощью советской дешёвой косметики.

– А хомяки где?.. Я ж вчера хомяков купил!

– Сам ты – хомяк! Вчера только эту птицу притащил. Она тут такого уже наговорила!.. С утра поёт. Все мои семечки сгрызла…Но я чувствую, что с ней будет весело…

Фотограф, не открывая глаз, застонал и, громко икнув, ощутил где-то в глубинах своего носа кислятину. Ему было хреново, так хреново, что его желудок сжался бы в горошину и изверг всё своё содержимое, если бы не был пуст. Видимо вчера по дороге всё и случилось…

Жадно выпив кружку остывшего чая, схваченную со стола, фотограф наконец-то «доехал» до дома. И домашние мысли сразу прибежали к нему: «Ну, вот! Приехал домой. Всё!.. И живи себе, живи. А жить как – никто, ведь, не говорил… Пушкин в моём возрасте уже два года как умер! А я?.. А Лермонтов?.. А… – Нет, Толстой ещё был жив!.. Значит, и мне можно!!?..»

Пара бутылок пива, пусть даже плохого – могли бы спасти нашегонедоПушкина. Кого бы послать за пивом?..

Посмотрел на жену: «При таком характере могла бы быть и покрасивее!.. Нет, её не пошлёшь…»

Ещё очень хотелось курить.

– Твои сигареты на тумбочке, вставай! Я ухожу… – сказала жена, не глядя на него.

– Куда? – не понял фотограф. – Совсем?..– Да это ты – «совсем»! В парикмахерскую, я записана на сегодня повремени…

Жизнь их, утрачивая всяческие вожделения, сводилась постепенно к только осуществлению естественных потребностей. По сути, они уже сами не знали, как им продолжать жизнь и перестали чувствовать время, потому что время стало совсем ненужным.

Они уже почти не пачкали простыни следами взволнованного тела и не стремились достичь каких-то высот в жизни. В них даже не было взаимной душевной лютости, какая бывает у долгоживущих вместе и уже неблизких людей…

А ведь их сексуальная жизнь была когда-то настолько хороша, что после бурного соития некоторые соседи нервно закуривали. И жена фотографа была не раз на седьмом месяце от счастья. Но детей у них так и не случилось. И никакое лечение не помогало. Словно существовал какой-то запрет на деторождение в этой семье. Что-то мешало каждый раз детям здоровыми появляться на свет. Поэтому у жены появилось некое тайное домашнее увлечение которым она и спасалась до поры до времени. О нём узнаете позже…

Соответственно, бездетные муж и жена, проживавшие в коммунальной квартире, никак не могли рассчитывать на улучшение жилищных условий и увеличение жилплощади за счёт государства. И это тоже как-то удручало.

Жена фотографа ненавидела себя за то, что она яркая, привлекательная, но не настоящая… Это было, наверное, её наказание. За то, что она сильная, слишком сильная для той, какой её привыкли знать окружающие. За то, что в кружащихся зимой хлопьях снега, которые раньше ловила языком и звонко смеялась, она теперь видит только отблески несбывшихся желаний… За то, что теперь у неё есть гордость, но нет счастья.

Фотограф почувствовал, как сознание сжимается от головной боли и однообразия коммунально-семейной жизни, и устремил взгляд к потолку, пытаясь хоть там найти ответы на многие «почему», раздиравшие его голову.

И вот, этот-то расфокусированный взгляд был пойман птицей в клетке на шкафу, и она призналась, глядя фотографу прямо в глаза:

– Как-кая мррраазь!

Есть такие попугаи породы «Жако». Многие про них слышали, но мало кто с ними общался. На вид – они невзрачные, небольшие, всего раза в два-три больше размерами, чем всем известные «Волнистые». Обычно они – светло-серенькие, без особых украшений. Довольно быстро они привыкают к человеческой речи, видимо, принимая ее за один из птичьих диалектов. Поэтому вовремя и к месту применяют полученные языковые знания.

Одно время их было запрещено ввозить в Советский Союз, однако из Анголы их везли практически все, минуя таможню особым образом. Для провоза живого груза необходимо, чтобы этот груз вел себя как мёртвый, то есть не трепыхался и вообще прикидывался некондиционной курой гриль.

Способ нашли до гениальности простой: попугаев спаивали аж целой столовой ложкой медицинского спирта, после чего они как минимум на сутки выключались и представляли собой не более чем бессловесное анатомическое пособие по строению птичьей тушки в состоянии анабиоза. Обычно коматозное животное погружалось в контейнер, похожий на тубус для чертежей, в котором просверливались аккуратные дырочки, и в таком состоянии транспортировалось на новое место жительства.

Кто знает, может, в этот раз спирт оказался разбавленный или попугай бывалым, но на таможенном досмотре, когда офицер открыл сумку, тубус для чертежей вдруг затрепыхался, и из него вылез взъерошенный попугай.

– Оп-па! – только и смог сказать таможенник. – Что же это вы, товарищ, незаконный груз провозите?!

Хозяин груза уже собрался было отказываться от груза, но Жако встряхнулся, расправил пёрышки и заорал на весь зал прилёта аэропорта Шереметьево:

– Я русский! Я ру-у-у-сссский! Русский!!!

Паспорт ему не дали, но в страну впустили.

И здесь про попугая, про нашу будущую птичку-на-вылет можно придумать много историй. Но, зачем же придумывать, когда можно просто послушать рассказы вернувшегося вместе с ним из командировки военного советника.

В офицерском общежитии в Луанде наш попугайчик появился из рук своего хозяина маленьким и голеньким птенцом. Офицерам понравилась эта забавная живая игрушка. Они кормили её с рук и всячески приучали к себе и своему распорядку. Уже через год попугай подрос и, хотя так и не научился летать, «службу» знал чётко.

К тому времени Жако уже знал массу русских, английских и португаш (португальско-английский диалект, на нём говорила и говорит основная масса населения Анголы) ругательных слов и вовсю ими пользовался.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.