Фантастический Калейдоскоп: Механическая осень

Рогов отдал снятые панели коллеге и присел перед Лисс.

– Так поворачивать голову нельзя, – сказал он.

– Чему? – улыбнулась Лисс.

– Потому что люди так не делают.

– Чему?

– Потому что умирают.

Рогов прижал перчатки ладонями к личику Лисс и осторожно, медленно скрутил шею девочки обратно.

– Вот так. Поворачиваются, переставляя ноги.

Он помог ей развернуться.

Одна нога в колене, правда, просто загнулась в другую сторону, но Рогов решил не обращать на это внимания.

– Учше? – спросила Лисс.

– Да, так лучше.

– Бёнок! – выкрикнула Лисс, победительно вскинув руки, на которых было три и четыре пальца.

– Да, ты – ребёнок.

– Саня, – позвал Храпнёв.

Он закинул в ховер сейсмодатчики и атмосферную станцию, смотал кабели. Осталось только погрузить энергобатарею. Одному её, дуру тяжёлую, ребристую, было не поднять.

– Иду.

Рогов подошёл к батарее, взялся с другого конца. Потянули, подняли, потащили к ховеру, печатая следы в рыхлом песке.

– А явтра? – преградила им дорогу Лисс.

– Надо же, – вслух удивился Рогов. – Не так всё и плохо у наших детишек с памятью. Про леденцы запомнила, какую-никакую логическую цепочку из нашего отъезда сложила. Глядишь, выйдет толк.

– Лисс, отойди, – попросил Храпнёв.

Девочка в платьице раздвинула губы.

– Кафетка?

Пуф-ф! – батарея одним концом хлопнулась в песок.

– Пошли-ка!

Храпнёв схватил девочку за руку и поволок на смотровую площадку. Сквозь ткань перчатки рука её казалась мягкой, как желе.

– Завтра мы будем во-он там! – показал он на поблескивающий вдалеке купол. – Хочешь, приходи туда. Хочешь?

– Хасю!

– Тогда – до завтра.

Храпнёв оставил девочку на смотровой площадке, по пути выдернув штырь анемометра.

Батарею погрузили в молчании. Рогов – в неодобрительном. Храпнёв – в раздражённом. В том же раздражении он хлопнул створками.

– Чего ты завёлся? – спросил Рогов, когда они сели в ховер.

– Я спокоен, – сказал Храпнёв.

– Они просто медленно усваивают информацию. Думаю, ещё медленнее формируются устойчивые кластеры памяти.

– Вот-вот, – сказал Храпнёв.

– Им просто никогда этого было не надо, – сказал Рогов.

– А нам?

Ховер взревел, из-под юбки его вылетели песок и мелкие камни. Надвинулся, наплыл неровный край. Лисс пропала из виду, но Рогов успел махнуть ей рукой.

– Поехали, – Храпнёв прибавил скорости.

Замерев на секунду, ховер заскользил по склону вниз.

Оранжево-серая каменистая равнина распахнулась перед Храпнёвым и Роговым, шустро растеклась с лобового экрана на боковые. Редкими вехами полетели мимо белесые, обточенные ветрами валуны. Слева вспухла и побежала рядом, иногда удаляясь и выписывая зигзаги, каменная борозда.

– Видишь? – Храпнёв указал на желтеющие за бороздой пятна.

– Вода? – спросил Рогов.

– Да, кальцинирование почвы. Думаю, можно поставить и заглубить насос и фильтры. Наверняка водоносный пласт поднялся.

– Ну, это на будущее.

Храпнёв покосился.

– Переживаешь?

– Из-за кого? Из-за Лисс? – удивился Рогов.

– Сам сказал.

– Просто… Тебе же вроде бы нравилось с ней возиться.

– Нравилось, – Храпнёв двинул джойстиком, и ховер опасно прошёл между скальными обломками высотой под пять метров.

Тень на мгновение накрыла людей.

– И что изменилось?

– Вы! Ты, Колманских, Каспар. Вы их начали воспринимать как…

– Детей.

– Да! Не говоря уже о Панове и Дашке, которые целый детский сад открыли, посчитав это своей миссией.

– И это логично.

Храпнёв нажал кнопку на пульте и перевёл ховер в режим автопилота.

– Нет, – сказал он. – Это не логично. Это проявление слабости. Они – не дети. А мы – не воспитатели.

Ховер повернул. Жаркий рыжий шарик светила прокатился по стеклу и застрял в верхнем углу. Впереди очертился, приподнимаясь над пейзажем, грязно-серый купол базовой станции. За ним белела осыпь, притворяясь неправильным, искажённым горизонтом.

– Кстати, может как раз заедем? – предложил Рогов.

– К Панову?

– Да.

– Да пожалуйста, – пожал плечами Храпнёв.

Он снова взялся за джойстик. Ховер, стреляя камешками, резко заскользил вправо.

– Дело не в том, нравится мне или не нравится, – сказал Храпнёв. – Дело в подмене цели. Смысла. Вы что, думаете здесь вырастить человечество?

– Почему нет?

– Это – не человечество!

Рогов улыбнулся. Лобастый, лысеющий Храпнёв напомнил ему земную птицу. Только не вспомнить, какую.

– Всё зависит от нас, – сказал он.

Храпнёв рассмеялся, закачал головой. Ховер пополз на взгорок. Мелькнула сложенная из камней, явно рукотворная пирамидка. Стекло потемнело, поляризуясь под прямыми солнечными лучами.

– Саня, пойми, – сказал Храпнёв, – мы умрём. Пять, десять, пятнадцать лет. Кто-то из нас, может, как Вальковский, тоже решит повеситься. Что от нас останется? Вот, – он махнул картой памяти у Рогова перед носом. – Только это. А эти твои…

– Что?

– Забудут.

– Не знаю, – сказал Рогов. – Не уверен.

– Доказательства?

– Вика.

– Вика – отдельный разговор.

– Она ходит на могилу к Вальковскому уже пятый месяц.

– Просто хорошая, как исключение, память.

– Женька любил её.

– А она? – фыркнул Храпнёв. – Она хоть что-то к нему испытывала? Или ты разглядел в ней зачатки человеческих чувств?

– Обрыв, – сказал Рогов.

– Я вижу.

Храпнёв дёрнул джойстиком. Ховер подскочил. Взгорок повернулся склоном, на рыжей шкуре которого, как потертость, забелела натоптанная тропка. Внизу, там, где тропка, закручиваясь, ныряла под каменную арку, полоскал на ветру укреплённый на шесте флажок.

За аркой, почти сливаясь с бедным пейзажем, белел похожий на валун дом. Вокруг дома были разбиты грядки, прерывистой линией тянулась сложенная из камней неряшливая ограда.

Небо вдруг потемнело, протаяло до космической пустоты с редкими пятнышками звёзд, распахнулось над ховером, последовал неслышный могучий вздох, плеснуло тусклое зеленоватое свечение, и окружающее пространство вздрогнуло вместе со взгорком, покачнулось, мелкие камешки брызнули по склону.

Храпнёв запоздало притормозил.

Минуты две-три они с Роговым, переглядываясь, ждали, потом издалека пришёл грохот, и справа на горизонте просела горная гряда. Налетел ветер, какое-то время песчинки искрами бомбардировали экраны ховера. Машину, несмотря на работающую турбину, метров на пять оттащило в сторону. Храпнёв чертыхнулся, выправил ховер и погнал его вниз.

– Почему ты не допускаешь, что у них могут формироваться чувства и привязанности? – спросил Рогов. – Если они перенимают даже внешнее сходство…

– Именно! – сказал Храпнёв. – Картинки, выхваченные из твоей, моей, любой другой головы! Ничего настоящего. Бессознательная мимикрия. Какие, к дьяволу, чувства? Это отзеркаленные твои или мои чувства!

Он остановил машину у ограды, сдув несколько верхних камней.

Юбка воздушной подушки опала. Под угасающий вой турбины в доме открылась дверь, и из неё выглянула женская фигура в синей накидке. Пытаясь разглядеть гостей, она приложила ладонь ко лбу.

– Странная мимикрия, – сказал Рогов, выходя из ховера. – Почему они тогда не нас копируют, а детей?

– Потому что мы никогда не причиним детям вреда, – сказал Храпнёв, подхватывая сумку. – В нас вбит императив сохранения потомства.

Он поймал себя на сильнейшем чувстве дежа вю, потому что день, неделю, месяц назад они, кажется, говорили о том же и теми же словами.

Было? Не было? Сейчас Саня поинтересуется…

Он замер.

– Теория заговора?

Фраза всё же была другой.

– Я ещё не решил, – ответил Храпнёв.

К низким ступенькам крыльца они подошли с разрывом в три шага. Рогов удостоился поцелуя женщины первым.

– Александр.

– Привет, Даша.

Он подержал женщину за локоть. Но коротко, чтобы не будить в товарище чувство ревности. Женщина была красива, правда, красоту её уже скрадывали многочисленные морщинки и тени под глазами. Седеющие волосы она прятала под платком.

– Привет, Дашка!

Храпнёв не мог без того, чтобы не обнять. От Даши пахло кисловато, пропитанной потом, не стиранной одеждой.

– Лёшка!

Женщина рассмеялась, когда он одной рукой приподнял её от крыльца.

– Как твои дела? – спросил Храпнёв, вглядываясь в карие глаза давней своей любви.

Рогов за их спинами тактично исчез, скользнув в дом.

– Хорошо. Отпусти!

– Я захватил консервов со станции, – обнимая, Храпнёв умудрился тряхнуть сумкой.

Пок-пок-пок – застучали друг о друга пластиковые контейнеры.

– Украл?

– Барабанов сам выдал, лишь бы меня не видеть.

– Димка – стратег.

– О, да! Стратегия – это найти всем работу.

– Наверное, это и хорошо?

Храпнёв разжал руку, и женщина, помедлив, опустилась на крыльцо.

– Он стал желчный и замкнутый. И нервный – слова не скажи. Кстати, принципиально не общается… ну, ты понимаешь. Что делает в одиночестве на станции, не представляю. То ли спит, то ли не спит.

– Ты бы присмотрел за ним, – сказала Дарья.

Храпнёв подмигнул.

– Я за всеми присматриваю.

– А я думала, Рогов – безопасник.

– За ним я тоже присматриваю.

Дарья хмыкнула.

В прихожей было пусто. Мужской комбинезон сиротливо висел на крючке, придавая аскетичному серому пространству некий изыск светоотражаемыми вставками.

Вслед за Дарьей Храпнёв прошёл в дом, оценивая перемены, которые случились здесь со времени прошлого визита.

Первое, конечно, рисунки.

Их стало гораздо больше. Лёгкие пластоновые прямоугольники ровными рядами белели на стене. На них скакали синие двугорбые лошади, теряли корону принцессы, росли кривые деревья с красными шишками на ветках, распускались диковинные цветы и дышали огнём чудища. Кое-где была разрисована и сама стена – какими-то спиралями, загогулинами, червячками и человечками.

Второе – появились неказистые полочки и поделки из того же пластона. Угол стены был испещрён метками – видимо, мерили рост. На свободном месте на железном листе держался на магнитах ворох разноцветных букв, из которых кто-то сложил без пробелов, слитно: «ктомыдети».

– Как успехи? – спросил Храпнёв.

– Хорошо, – просто ответила Дарья.

– Профанацией не кажется?

– Лёш, – поморщилась Дарья, – мы всё уже обсудили.

– Я вот просто… – Храпнёв указал на буквы. – Они же им не нужны. Я серьёзно. Здесь важен носитель.

Он стукнул себя пальцем по виску.

– Не думаю, – сказала Дарья. – Я вижу. Они меняются, пусть очень медленно, но меняются. Любят сказки.

– Я тоже люблю сказки.

– Это совершенно другая жизнь.

Они перешли к валуну в середине комнаты. Плоская, отполированная вершина камня служила обитателям дома обеденным столом. Сквозь не очень круглую дыру в потолке проникал свет. Храпнёв принялся выкладывать из сумки консервы.

– Ты, наверное, хотела сказать – форма жизни.

– А какая разница? – посмотрела на него Дарья.

– Вы слишком…

Из глубины дома неожиданно дохнуло красноватыми отблесками, многоголосьем, детским криком. Потом, видимо, захлопнулась дверь, и крики отрезало. Появился весёлый Рогов. Храпнёв мотнул головой, отгоняя почудившуюся ему жуть.

– Что там? – спросил он. – Жертвоприношение?

– Дети, – пожал плечами Рогов.

– Как они тебе? – поинтересовалась Дарья, укладывая продукты в автономный холодильник.

– Очень непосредственные и живые, – сказал Рогов, читая маркировку последнего контейнера. – Курица в панировке. У меня вообще сложилось впечатление, что они вполне самостоятельны, как сообщество.

– А вы знаете, чему мы их научили? – Глаза женщины блеснули. – Мы научили их спать!

– О! – сказал Храпнёв.

– Блин, Лёшка! – стукнула его кулаком в плечо Дарья. – Это на самом деле было трудно.

– Ай! – Храпнёв потёр место удара. – Это было вполне нейтральное «О!».

– Саркастическое, – сказал Рогов. – Я угощу?

Он показал на курицу в панировке.

– Да, можно, – кивнула Дарья.

– Тогда воркуйте.

Рогов пропал в темноте проёма. Детский гомон через секунду прорезался снова, потом его перекрыл бодрый голос:

– А что вам дядя Саша принёс? Ну-ка!

Дверь отсекла восторженные крики. Храпнёв мысленно её поблагодарил. За то, что есть. За то, что плотно закрывается. За то, что хорошо глушит звуки.

Героическая дверь!

– Поворкуем? – спросила Дарья.

Они сели на скамью, сделанную из трёх, схваченных пластоновой стяжкой кресел со станции. Храпнёв приподнял руку, и Дарья протиснулась под неё головой, плечом, приятной тяжестью. Храпнёв приобнял.

– Всё же как ты? – спросил он тихо.

– Занимаюсь тем, чем хочу, – ответила Дарья.

– А я занимаюсь тем, что скажет Барабан. Как ты знаешь, он не особенно изобретателен. Обычно мы разворачиваем полевой лагерь, бьём шурфы под сейсмодатчики, пишем дневники, ковыряем в носу, пока трудится экспресс-лаборатория, потом сворачиваем лагерь. Следует день отдыха и регламентных работ с техникой, мы доводим Барабана до белого каления одним своим присутствием, он вполне ожидаемо звереет, и мы, подгоняемые его пинками, отправляемся разворачивать лагерь в новой точке.

– Романтика!

– Ага. Может, вы с ним помиритесь?

– Мы не ссорились, Лёш.

– А выглядит иначе.

– Нам просто не о чем говорить. Димка это Димка, а я это я. Я не умею уступать. А он не умеет слушать.

– Ну, если учесть, что ты можешь говорить только о своих подопечных…

– Я считаю, что это наше будущее.

– Чьё? Твоё, моё и ещё шести человек? Как долго в них останется то, что вы с Пановым в них вкладываете?

– Как со всякими детьми. Кто-то забудет, кто-то запомнит.

Храпнёв, шевельнувшись, усмехнулся. Дарья приподняла голову.

– Хочешь на них посмотреть?

– Чего я там не видел? Как у них головы отваливаются?

– Они теперь держат форму.

– А пальцев на руках?

– У большинства – по четыре. Но у Симки уже пять.

Храпнёв погладил Дарью по волосам.

– Бедная, ещё три года ты будешь учить их самостоятельно ими пользоваться.

– И научу! Рисунки видел?

– Рисовали под присмотром учителей?

– Да.

– Дашка, – сказал Храпнёв, – ты посмотри трезво. Они – дети, пока мы рядом. Они глотают первые слоги и коверкают слова, но склоняют и произносят их правильно, с правильными окончаниями, в правильном контексте. Понимаешь? Это не они, это мы за них говорим. Вернее, они каким-то образом выуживают это из нас. Может, несознательно воспринимают. Ты же не думаешь, что у них сам по себе за это время сформировался речевой аппарат – язык, связки, прочее?

Женщина помолчала.

– Я знаю, Лёш, – сказала она наконец. – Но они учатся.

– Чему?

– Быть людьми.

– А им хочется быть людьми? – спросил Храпнёв. – Люди, вообще-то, страшные существа. Импульсивные, нелогичные, непредсказуемые.

– Лёш, чего ты добиваешься? – спросила Дарья.

– Не знаю.

– Ты думаешь, что они опасны?

– Как всякое не пойми что.

Дарья, потянувшись, поцеловала его в шею.

– Так получилось, Лёш, – сказала она ему, как ребёнку. – Будущая колония погибла, даже не начавшись. Весь биоматериал, зародыши, биолаборатория… Мы хотели заселить этот мир людьми, но увы. Так бывает.

– И тут – это.

– Да, это, местная жизнь, которая неожиданно пошла с нами на своеобразный контакт.

– Что они вообще из себя представляют, ты видела?

– Нет.

– И я нет.

– Возможно, этой жизни хочется быть ребёнком.

– Да здравствует инфантилизм! Знаешь байку, которую страшный и ужасный Барабанов сейчас возводит в ранг религии?

Дарья качнула головой.

– Слушай, – Храпнёв приобнял её покрепче. – Тоже сказка в своём роде. Оказывается, всё началось с Вальковского. Женька так скучал по своей оставленной на Земле дочери, что вместо того, чтобы редактировать карту магнитных полей, излучал в окружающее пространство грусть, уныние и, собственно, образ пятилетней Вики.

– Ты серьёзно?

– Ни слова от себя!

– И тогда появилась Вика.

– Да, как реализация желания. Потом Вики, Анюты, Андрейки пошли просто косяком. Нас с Роговым, например, каждый день встречает девочка Лисс.

– Чья?

– В смысле, моя или Санина? Наверное, ничья. Просто образовалась, отрастила рыжие короткие волосы и ходит, выпрашивает леденцы.

– Почему Лисс?

Храпнёв пожал плечом.

– Как-то само придумалось. Ей подходит.

– Может, привезёшь её к нам?

– Привезу, если она захочет.

– Знаешь, – сказала Дарья, – я так и не могу понять, почему Женька покончил с собой. Почему не оставил никакой записки?

– А если причиной его смерти стала разница между Виками – земной и здешней? Если он понял, что здешняя Вика – эрзац, пустота?

– Я видела, как он с ней возился. Он не считал её пустотой. Он наоборот видел в ней приложение своих сил. Растил. Она доставляла ему столько радости. Он приводил её сюда и весь светился. Всё время – какая она забавная, как учится считать, как потеряла ушко, а потом снова его нашла. И вдруг – на страховочном фале… Где он его откопал?

– В шлюзе. Завтра полгода, как.

– Димка нас не собирает?

– Нет.

Они замолчали.

Дарья погладила Храпнёва по колену, он зачесал ей упавшую на лоб прядь к виску, сколупнул песчинку.

– Значит, всё хорошо? – спросил Храпнёв.

– Насколько возможно, – ответила Дарья.

– У нас нет ни корабля, ни ретранслятора.

– Зато у нас есть маленькая, но уютная колония. Мы нашли съедобную глину. То есть, не совсем глину, но её можно жарить.

– Это то, чем ты угощала меня в прошлый раз?

– Да!

– Боже!

Храпнёв издал несколько странных горловых звуков.

– Это тебя тошнит? – поинтересовалась Дарья.

– Воспоминания рвутся наружу.

Дарья рассмеялась и выползла из-под его руки.

– Ты неисправим.

– А ну-ка, сюда, сюда! – услышал Храпнёв голос Рогова.

Послышался топот детских ног, и первым его желанием было рвануть из дома в ховер. Там хотя бы можно запереться и затенить стёкла. Впрочем, незаметно сделать это уже было невозможно, и он замер с напряжённо-прямой спиной и с противно-тягучей слюной, собирающейся под языком.

Они выстроились в два ряда. Дети помладше – в первом, ближнем, дети постарше – во втором. С одного бока встал Рогов, с другого – заросший, борода лопатой, Панов. Дети и Панов улыбались одинаково – во весь рот.

– Хором! – скомандовал Панов.

– Драс-туй-те!

Оказавшись в центре восемнадцати детских глаз, Храпнёв кивнул.

– Да, и вам… э-э… привет!

Дети заулыбались ещё шире.

Девочки были в синих платьицах и белых гольфиках. Мальчики – в тёмных шортах и белых рубашках. Один, правда, рубашку имел слегка зеленоватую.

– Что мы скажем дяде Алексею за принесённую курицу? – громко спросил Рогов.

– Пасиба! – прокричали дети.

Храпнёв обмер, когда они кинулись его обнимать.

– Ядя Сей!

Он едва рефлекторно не отпихнул самого ближнего ногой.

Обнимались дети неумело, неуклюже, руки у них гнулись в разных местах, слюнявые личики толкались Храпнёву в грудь, в живот и в плечи. Он заметил, как один мальчик втянул в себя нос. Чпок!

– Ну, всё, всё, обратно на урок! – сказал Панов.

От Храпнёва тут же отлипли, оставив сувениром быстро скукоживающийся рукав платьица. Он выдохнул. Дети попарно потянулись в темноту проёма.

– Досиданья!

– Да, пока, – выдавил Храпнёв.

– Мы заедем через неделю! – крикнул Рогов.

Панов показал ему большой палец, и быстрым шагом направился вслед за детьми. Ни дать ни взять – могучий отец семейства.

– Ну, пойду и я, – поднялась Дарья. – Сегодня мы изучаем земноводных.

Она поцеловала Храпнёва.

– Будь осторожнее, – сказал он.

– Разумеется.

– Они не совсем…

– Лёша, время рассудит.

– Да, это точно.

Рогов стянул его со скамьи.

– Пошли.

На грядках ничего не росло. Спустившись с крыльца, Храпнёв пнул камешек, и он звонко ударил в подвешенный баллон, приспособленный под умывальник.

Дзонн!

– Что? – спросил Рогов.

– Возможно, я – идиот, – сказал Храпнёв.

– Насчёт чего?

Они забрались в ховер.

– Насчёт всего, – вздохнул Храпнёв. – Ты видишь в них детей, Дашка и Панов видят в них детей. Каспар, Колманских и Шияс видят в них детей. А я не вижу! Я не могу понять, что я вижу. Существо? Десять существ? Разумную жизнь или квазиразумную, лишь подстраивающуюся под нас?

– Аберрация восприятия, – сказал Рогов. – Это у вас с Димкой на пару.

– Барабан мне ещё фору даст.

– Ты ищешь подвох?

– Да, ищу, – сказал Храпнёв и сдвинул к Рогову платформу с джойстиком. – Веди ты. Я не в настроении.

– Хорошо.

Ховер заурчал, приподнялся над землёй и медленно поплыл в сторону от ограды. Дом уменьшился и скрылся за заслонившими его обломками скал.

– Знаешь, что я думаю? – спросил Рогов, по дуге объезжая похожие на кораллы наросты, прущие из земли. – Я думаю, что ты всё ещё не можешь смириться с тем, что колонии в обычном понимании у нас не будет. Как и с тем, что следующий транспорт прилетит сюда, в лучшем случае, через сорок лет. Ты не видишь перспектив.

– Я действительно их не вижу, – сказал Храпнёв.

– Тогда что тебя заставляет каждый раз ставить полевую станцию?

– Привычка. Я сдохну, если не найду себе какого-нибудь занятия. А это занятие мне кажется более-менее осмысленным.

Купол базовой станции приблизился и вырос в размерах. Стали видны дыры, щели и обрушившийся внутрь сектор. Кое-где мерцал свет. Откуда-то слева попыхивало паром, который быстро сносило ветром.

– Тогда почему тебе занятие Дарьи не кажется осмысленным? – спросил Рогов.

Храпнёв поморщился.

– Нет, в некотором роде ты прав. И Дашка права. А мы с Димкой Барабановым нет. Вы нашли себе смысл. Но, пойми, когда прилетит второй транспорт… если он прилетит, они не найдут ни нас, ни ваших детей.

– Почему?

– Потому что мы умрём, а все эти дети…

– Ты в них не веришь.

– Нет. Вы просто приняли их, а я не понимаю, что это такое забралось ко мне в дом. Мне хочется разобраться.

– Препарировать.

– Возможно.

Рогов покосился на Храпнёва, но ничего не сказал.

Ховер подлетел к широкому пандусу и поднялся к воротам, по периметру которых замигала подсветка. Массивные створки поползли было в стороны, но через несколько секунд дёрнулись и встали.

– Опять, – сказал Рогов.

– Сиди.

Храпнёв вылез из ховера и нырнул в техническую нишу в контрфорсе справа.

Он снял стопор со штурвала ручной доводки и за несколько минут в назойливом писке предупредительной системы раздвинул створки чуть шире габаритов машины. А это моё будущее, подумалось ему. Оно, правда, немножко сыпется. Но существует без детей.

Рогов аккуратно завёл ховер внутрь станции. Храпнёв перешёл пешком и так же, вручную, закрыл ворота.

Стихла турбина. В тусклом свете верхних ламп пустое, безжизненное пространство ангара казалось покинутым и тревожным. Храпнёв встряхнулся. Рогов сдул воздушную юбку и подсоединил к ховеру шланги питания, запустил диагностику. Вместе они вынесли энергобатарею на стенд подзарядки, гулко топая по ребристому настилу. Бум-бам, бум-бам. Потом воздушной пушкой Храпнёв счистил с экранов ховера песок и пыль.

В радиальном коридоре, ведущем вокруг отсеков и основных помещений станции, кисло пахло химией. Кое-где на серых стенах ещё подсыхала пена, но никаких признаков пожара видно не было.

– Димка! – крикнул Рогов.

– Скорее всего, он наверху, – сказал Храпнёв.

– Противопожарку испытывал?

– Или она сама.

Они прошли мимо ответвлений в генераторную зону и в жилые боксы. Технологические шахты дышали теплом. В тусклых глубинах что-то постукивало, позвякивало, возможно, даже жило тихой машинной жизнью.

– Барабанов! – снова крикнул Рогов.

На лифте они поднялись на два яруса, под самый купол. В переходах лежал песок. В командном зале было темно и пусто, жалюзи опущены. В медицинском отсеке прямо на полу лежал спальный мешок, а с потолка на проводе к нему спускался один из светильников. Судя по раскиданным картам памяти, Барабанов здесь читал или смотрел что-то с планшета.

– Кажется, его больше не стоит оставлять одного, – сказал Рогов, растерянно разглядывая кювету с остатками пюре.

– Это просто изнанка того Димки Барабанова, что мы знаем, – сказал Храпнёв. – У каждого есть изнанка.

– И, по-твоему, это нормально?

– В нашей ситуации нормального по умолчанию нет, – сказал Храпнёв. – Мы с тобой нормальны? Панов нормален? Шияс, ползающий по горам?

– Это понятно, но Димка…

– Ему хуже всех.

Барабанова они нашли в лабораторном отсеке. Он сидел на столе босой, в грязных штанах и куртке на голое тело. Округлый живот его был в красноватых пятнах.