Демон против всех

Часть зарплаты нам выдавали юанями, 20 юаней были примерно равны доллару на момент моего прибытия в Андун, остальное накапливалось на сберкнижках в СССР, и, как я понял, на те деньги особо рассчитывать нечего: на них заставят купить облигации государственного займа с погашением… когда-нибудь. Например, после победы коммунизма во всём мире. Рынок в Андуне был очень дешёвый, за зелёную купюру в 10 юаней давали довольно много. Правда, инфляция у них свирепствовала, за месяц купюры с усатым дядькой (не председателем Мао, кто-то другой) обесценивались основательно. Советские авиаторы, всегда ходившие группами, считались довольно зажиточными покупателями на фоне голытьбы. Приходилось видеть купюры в несколько тысяч юаней, правда, в руках не держал. Что плохо, какая-то из них по цвету напоминала десятку, а какой номинал – поди разбери эти иероглифы.

Из квартала «среднего класса» мы брели к нашим домам мимо берега Ялуцзян, и вот там действительно ужасала нищета. Хижины фанза, сколоченные из неровных, местами откровенно гнилых досок, венчались крышами из рисовой соломы. В малюсеньких окнах не увидишь стёкол, а какая-то мозаика из осколков, скорее всего, где-то подобранных. Топились по-чёрному либо не топились вовсе из-за отсутствия топлива. Оборванные полуголые дети, копошащиеся в каких-то мусорках, непременно выбегали навстречу что-то выклянчить. Конкуренцию детям составляли мелкие чёрные свиньи, худосочные и на необычно длинных ногах. Тошнотворные запахи, будто жарится тухлая рыба…

Часть этих бедняков жила в джонках, речных лодках с узким носом и узкой кормой, в центре будка с плетеными стенками и соломенной крышей. Отходы – в воду. Испражнения – в воду. Говорят, покойников – туда же. Скорее всего, выше по течению Ялу то же самое. Как потеплеет, хорошо бы искупаться, но не в этом дерьмище. Я покойников не боюсь, сам такой. Однако правила гигиены лучше соблюдать.

Пистолет ТТ всегда был с собой, опасались мы не людей, а стай бродячих собак. Вряд ли бы я стрелял в них, надеялся, что в случае чего разбегутся от выстрелов.

Так вот, в Северной Корее было ещё хуже. Особенно бросалась в глаза исключительная худоба и местных жителей, и домашнего скота. В Андуне даже обитатели трущоб у реки выглядели пристойнее. Честно скажу, когда приехали в городок с непроизносимым названием, и нас пригласили пообедать под матерчатым навесом, сделанным из парашютной ткани, не хотелось даже приступать к трапезе. Я почти уверен, что поданные мне миска каши, кусок рыбы, лепёшка и чай без сахара по калориям, наверно, больше, чем дневной рацион виденных нами крестьян. Поверьте, я жил в послевоенной Англии и прекрасно знаю, что такое карточная система и единственное яйцо для взрослого человека на неделю; здесь же – вообще мрак.

Но, чтоб не обидеть хозяев, пришлось съесть всё… и призвать демоническое здоровье, погашая ожог во рту. Тёмно-рыжие крапинки в лепёшке и в каше оказались чрезвычайно жгучей специей. Китайцы гуманнее.

У нашего майора, начальника разведки, глаза округлились и раскраснелись как воздухозаборник МиГ-15. Я уступил ему свой чай, чтоб он смог запить побольше и отдышаться, себе попросил воды.

Отменил комплимент китайцам: пусть у них меньше специй, но присутствовавший на обеде узкоглазый переводчик с китайского и корейского мог бы предупредить о местной специфике, падла. Он дождался эффекта и, сдерживая хи-хи, пояснил, что в Корее царит антисанитария, употребление специй нейтрализует заразу. Будто в Андуне чистота! Из моего прежнего полка практически все, рискнувшие что-то сожрать за пределами столовки, подхватили дизентерию. Единственное спасение – водка, она действует не хуже едкого перца.

В темноте двинулись дальше. Как только вышли из зоны, прикрытой МиГами с Андуна, дневные марши стали невозможными, здесь хозяйничала американская авиация. Даже ночью их опасались и не зажигали фар, оттого тащились среди колонн китайских машин, тысячами едущих на юг к линии фронта. Только к утру пробрались к Чонджу, где была намечена встреча с пленными.

Занятый контрразведкой ханок, дом с вогнутой черепичной крышей, по форме напоминающей кровлю китайских фанза, находился в глубине сада. Думаю, когда распустятся деревья, здесь даже красиво, не обезображено войной.

Американцев привели троих. Даже у пленных обмундирование было лучше, чем у нас. Я сразу обратил внимание, что на них обычные лётные комбинезоны с эмблемами, а не противоперегрузочные костюмы и даже не бельё под них. Мои опасения подтвердились: перед нами предстала часть экипажа бомбардировщика Б-29.

Расспросы свелись к формальности, этот самолёт хорошо известен со Второй мировой войны. Лётчки-истребители ограничились лишь несколькими вопросами, не зря же тряслись около суток. Я тоже не смолчал.

– Сколько вы получали жалования и за каждый боевой вылет?

Ответ ошеломил и Володьку, и приехавших со мной офицеров. Кто-то начал переводить доллары в деревянные рубли, как ни считай, получилось безобразно много. Особенно у двух пилотов, остальные члены экипажа получали меньше.

– Значит, меньше получал и хвостовой стрелок. Я слышал – на его месте трясёт и бросает, не высидишь.

– Так мы там и не летаем.

– А кто?

Китаец перевёл вопрос, американский сержант пожал плечами и ответил:

– Конечно – негры.

«Расист хренов!» – проскрипел внутри меня Володька.

«Нет. Просто типичный янки. Для них любой двуногий – говно, а не человек, если без американского гражданства. Получи гражданство – и сразу становишься высшей расой, плюющей на говно с высокой колокольни. Правда, только если белый. Чёрный, азиат или индеец не катит. Хочешь, по окончании войны сбежим в США и натурализуемся? Тело – белое, сойдём за высшую расу».

«Ну, не-ет!»

«Правильно».

Единственно, что было полезного в этой поездке, корейцы дали нам несколько фото с последствиями авианалётов, со всеми натуралистическими подробностями – оторванными головами детей, вывернутыми кишками и прочим не для слабонервных, что не печаталось в советской прессе из соображения приличий.

«Владимир! Будешь вести себя хорошо, дам порулить в воздухе и пострелять. Рука не дрогнет? Хреноватенько ты стрелял перед тем, как тебя сбили».

«Да я…»

Подопечный выдал энергичную тираду в соответствующих выражениях. Верно мыслит. Американцы меня всегда раздражали, но не более чем. Сейчас хочется как можно больше отправить в посмертную зону в отряд зэ-га. Хотя бы лет на двести.

В пыльной машине, на которой ехали обратно, не поговорить с людьми. Да и спали большую часть пути, тащились ночью, навстречу бесконечным китайским полкам, торопясь, потому что весенние дни удлинялись.

Но у меня было два внутренних собеседника.

Юрий выглядел каким-то ощипанным. Он обрёл уже способность обретать видимость и сел на фуражку впереди сидящего пассажира. Естественно, рассмотреть его мог только я и Володька с моего позволения. Ангел принял размер с кота. Это был крылатый и какой-то ощипанный кот, крылья повисли.

«Здравствуй, Марк! Грешник Владимир меня слышит?»

«И даже видит».

«Хорошо. У меня, прости, для вас неприятные новости. Генерал Макартур, командующий войсками ООН в Корее, отправит бомбардировщики разрушить мост через реку Ялуцзян, обрезав китайцам снабжение и пополнение, после чего прикажет снова развить наступление и ещё раз выйти к китайской границе. Более того – пересечь реку Ялу».

«Это же открытая война с КНР! А также с Советским Союзом!»

«Именно. Ты же слышал ещё до вселения в Мошкина, Трумен заявил, что допускает применение любых средств. Включая ядерные удары по Китаю и советскому Дальнему Востоку. Прогноз пересмотрен. Только в Шанхае, Пекине, Нанкине и других городах Китая погибнет более сорока миллионов в первые дни. В СССР – меньше. Но Советский Союз немедленно начнёт наступление в Европе, чтобы захватить американские базы. Советская армия – самая сильная в регионе, американцы слишком увязли в Азии, чтоб там помочь. Скорее всего, и в Европе применят ядерное, где-то на вторую неделю войны».

«Стоп-стоп. Я что-то не припомню столь подробных прозрений у наших оракулов. Человеку дана свобода воли. Да и те, кто полетит с бомбами на Китай и СССР, они же ещё живы…»

«Но они уже согрешили намерением, Марк. Обычно всё считывается и учитывается позже, превратилось ли намерение в действие. Но важность происходящего такая, что мы следим за грехами ещё при жизни будущего зэ-га».

«Судя по твоему кислому виду, ты приготовил особенную гадость. Пусть не сам, сверху приказали… Трави!»

«Поскольку десятки миллионов на годы попадут в Великое Ничто, вы с Владимиром отправитесь к ним тоже. Вместе со всеми, работающими под солнцем на предотвращение войны. На обретение посмертного вместилища души ваша очередь будет последняя. Лет пять-семь, не меньше. Я бы сказал: молю Бога, чтоб этого не произошло. Но ты же знаешь, я в него не верю, потому что не знаю, кто он и что он. А верить в неопределённость противоречит здравому смыслу. Скорблю заранее. Прощай!»

Я покрылся каплями пота, несмотря на прохладу апрельской ночи.

«Марк, это плохо?»

«Это – катастрофа! Ты даже не можешь понять всего ужаса происходящего. Главное, от нас зависит очень мало. И, скорее всего, отвечать придётся за ошибки других. Да и своих наваляем, за нами не заржавеет».

На фоне пяти-семи лет в Ничто любые грехи – сущая мелочь, и я разразился колоритной тирадой в адрес небожителей. Русского не хватило, добавил «факинг щит».

«Марк! Я понимаю, ты сейчас за наших. За СССР. Ну а вообще – за кого?»

«Ты уже спрашивал. Я не ответил, потому что вопрос не простой. Если кратко – то за миропорядок, совсем не за Советский Союз и не за коммунистов. Просто я временно с вами по пути. Хотя советские часто бывают не лучше американцев».

«Да ты что такое говоришь! Мы же освобождение несём! Видел сам, в какой нищете живут в Китае и в Корее. Как построим у них социализм, сразу станет легче. Вот только война закончится. Американцы, когда напали на Северную Корею, на годы назад отбросили её трудовой народ».

Я кратко пересказал ему хронологию войны, что Советскому Союзу было достаточно статус-кво на тридцать седьмой параллели, но товарищ Ким Ир Сен, верный последователь товарища Сталина, вздумал преподнести ему подарок, взяв под контроль полуостров целиком, чтоб вести всех соотечественников в коммунистический рай, хотят они того или нет, скорее – нет. Пользуясь внезапностью нападения и советским оружием – танками, самолётами, полевой артиллерией – северяне разнесли в пух и прах армию Южной Кореи и сбросили бы её остатки в море, не вмешайся в конфликт США под знаменем ООН. Но американцы – отнюдь не ангелы мира и даже не ангелы-атеисты, как наш Юра. У них свои интересы, борьба за влияние. Потому, раз ввязались, желают нагнуть СССР и Китай. Без атомной бомбы вряд ли получится.

«Макнамара долбанул бы ей без колебаний. Трумен колеблется, есть шанс, и немалый, что уступит ястребам. В коммуняк полетят мегатонны, мы с тобой полетим в Великое Ничто, где быстро сойдём с ума, потом наши души разрушатся и исчезнут», – закончил я чтение приговора обоим.

Мой комсомолец не въехал, его больше другое торкнуло. Он здорово обиделся по поводу нападения Северной Кореи на Южную. Ему полгода втирали и, естественно, втёрли, что советские авиаторы воюют против злокозненных и агрессивных южных корейцев, а также их американских поплечников, коварно напавших на мирно пашущих северян.

«У тебя странное представление, Володя, что севернее тридцать восьмой живут хорошие честные парни, а южнее – агрессивный сброд. Просто Советский Союз освободил Север от японцев, американцы заняли Юг. Каждый посадил угодного себе правителя и установил соответствующий режим. Если бы русские высадили десант в Южной Корее, а американцы в Северной, столицей демократического государства рабочих и крестьян стал бы Сеул, а в Пхеньяне окопались бы злобные капиталисты-милитаристы. Это – большая политика, пассажир. В ней абсолютно плевать, кто прав, кто виноват. Борются не за справедливость, а за интересы. Наш с тобой интерес в данный момент совпадает с интересами товарища Ким Ир Сена, чей значок мы носим».

Он не ответил. Но эмоции не скрыть. Володька подумал об очевидном: если интересы сохранения миропорядка придут в противоречие с интересами СССР и особенно, не приведи Господь, с личными хотелками товарища Сталина, демон Марк в теле старлея Мошкина повернёт пушки против Москвы.

Я выговорил себе право в последующих миссиях не воевать против СССР и Великобритании. Но, будем реалистами, когда на кону такие ставки, хрен кто вспомнит о прошлых условиях и данных обещаниях.

Вернувшись в Андун, рассказал Пепеляеву о не слишком полезной поездке. Тот кивнул и спросил:

– Что это хрень у тебя над карманом?

– Никак нет! Не хрень, а великий сын и одновременно великий отец корейского народа товарищ Ким Ир Сен. Выменял этот значок в Чонджу на зажигалку.

– Нафига?

– Так если собьют над Кореей! У амеров тех морды побитые были, синева сошла, только желтизна осталась. Если я спущусь на парашюте, думаете, крестьяне разберут, что у меня китайская форма, что пистолет ТТ? Хорошо если просто врежут в торец, убить могут, такие они злые. Значка с профилем Ким Ир Сена у янки точно не будет.

Пепеляев уже успел посмотреть те фотографии и согласился – за такое непременно стоит надавать лопатой по башке. А я не мог рассказать ему, как меня приняли однажды за франкиста испанские крестьяне около аэродрома Кото. Всё, конечно, в теле срослось, включая кости, но, мать твою, больно было.

– Товарищ полковник! Помните, я предсказал, что бомбардировщики в ближайшие дни не прилетят?

– И что?

– Поговорил с этими тремя, и у меня странное предчувствие. Прилетят и много.

– Не накаркай!

Но я уже знал, что накаркал, и что от моего птичьего голоса в этой войне почти ничего не зависит.

Глава 6

12 апреля, четверг

12 апреля Пепеляев поставил меня в эскадрилью готовности номер два. Сам так и не собрался подниматься в воздух из-за административных хлопот.

Основная часть лётной службы заключается в сидении на пятой точке, причём второй очереди проще. При готовности номер один лётчики кукуют в самолётах, ремни парашюта и сиденья пристёгнуты, шлемофон на голове. Лишь фонарь кабины открыт и маска болтается сбоку. Солнце припекает, и не хочется думать, что будет летом.

Я же слонялся поутру вдоль края дорожки и жевал травинку, переваривая неплотный завтрак. В последние дни, говорят, сильно суетятся постановщики помех. Значит, и правда есть шанс, что американцы прилетят, и не меньший шанс, что их обнаружат слишком поздно.

Кожедуб с Попеляевым и с командиром гвардейского полка тоже явно были обеспокоены, наш полковник что-то горячо втолковывал, гвардеец крутил головой, командир дивизии сосредоточенно размышлял, иногда роняя короткие реплики.

Я летал с Бадером, Покрышкиным, Сафоновым. Кожедуб был в моих глазах живой легендой. Но ему запретили самому ввязываться в бой. За генералом был закреплён персональный МиГ-15, он использовался только как подменка на случай неисправности самолётов двух наших полков. Безвестный Мошкин, не отлучённый от неба, по крайней мере – до моего захвата штурвала, был счастливее знаменитого Кожедуба.

Кроме того, на нас с Володькой не давили командирские обязанности. Я вернулся к эскадрилье, лётчики которой коротали время самым простым образом – зубоскалили.

– Мошкин! – зацепил меня инженер полка Федя Кругляков – Вот скажи, ты – неженатый. Не хочешь привезти в Союз китайскую невесту?

– Точно! – поддакнул капитан Абакумов – Представляешь, тёща в Андуне останется. Не поедет же она зятя пилить за десять тысяч кэ-мэ? Ты подумай, тут отдельные ничего себе попадаются. Повариха одна из наших столовских, глазки узенькие, зато в них – огонь.

– Сталинским соколам не положено жениться на иностранках, – прогудел замполит полка.

– Так она же комсомолка, как и Мошкин. Практически товарищ по партии, – не унимался Абакумов, мой ведущий в отсутствие Пепеляева.

– С товарищем в бой идут, а не в койку валят, – попробовал отшутиться я. – И вообще, товарищи военные, нас здесь нет. Разве мы можем жениться, тем самым военную тайну разглашать? Если только на время командировки.

– Но-но, вы бросьте. Нравы здесь строгие. Прибегут ко мне родители, мол – соблазнил и бросил, что мне делать? А аттестацию Мошкину на капитана придёт время писать? – замполит, естественно, думал о своём, партийном и высокоблагородном.

Про строгие нравы у меня был свой опыт. Разумеется, лётчикам и особенно замполиту о том опыте не рассказывал.

– Хуже другое, товарищи. Привезу я её домой. Выучит русский да начнёт рассказывать, как в Китае жила, как её героический муж защищал небо от империалистов. На бабий роток не накинешь платок. Тут уже не политический, а особый отдел мной займётся. Не, лучше потерпеть. Вы же, женатые, терпите? – увидев очень разную реакцию на лицах, я усилил: – Или кто-то готов сидеть здесь подольше, лишь бы подальше от благоверной?

Парни загыгыкали и дружно уставились на одного из великомучеников, у которого супруга была известна адским характером, самое место её – начальницей отряда для женщин в преисподней. От неё подальше могут попроситься даже в Великое Ничто.

«Нервно они шутят, Марк. Ненатурально как-то».

«Коню понятно – боятся, мандражат. Даже ту войну прошедшие. Облетаются, обтешутся. Главное – отказников нет, писателей с рапортами вернуть домой, как в гвардейском полку».

«Это да».

«Не знают, что лучше сейчас погибнуть и сразу в отряд угодить, чем с сорока миллионами в грёбаную пустоту. Хочешь, если совсем худо станет, я тебя сразу туда определю? Не дожидаясь, пока в преисподнюю сорок миллионов свалится?»

«Не надо! Хочу увидеть, чем здесь закончится. Вдруг пронесёт? И ты обещал уйти, когда миссия кончится».

«Обещал. Ивану тоже обещал, но рассказывал тебе, как всё обернулось. Я здесь, он там. Пути Господни неисповедимы, товарищ красный сокол».

Замполит дёрнул меня было – чего это примолк перспективный женишок, мечта китаянок, но прозвучала команда «по самолётам». Для эскадрильи – готовность номер один. Значит, что-то надвигается.

В кабине я поставил себе галочку в уме – раздобыть китайский зонтик с драконами и приспособить его на катапультируемом кресле. Не по-военному, но гораздо удобнее будет сидеть в ожидании вылета.

А ещё бы радио мурлыкало, как в моем «Ровере», оставленном там же, где и вся прежняя жизнь – в Англии. Здесь осталось одно радио – внутреннее.

«Марк! А на русской можешь жениться?»

«Понравилось с сестричкой кувыркаться? – помнится, до приключения в госпитале Володька был девственник, это я такой-сякой бесстыдник вовлёк его во грех в первое же время контроля над телом. – Грешить будем. Но насчёт женитьбы… Ты же понимаешь – я проклят. Жена Вани Бутакова осталась с малыми детьми в оккупации под немцами. Двух моих подруг, в Испании и в Англии, убили немецкие бомбы. Поэтому после войны я даже со случайными бабами старался ни-ни, в основном с проститутками и за деньги».

«Сам же говорил – грех…»

«На фоне копья, воткнутого в пупок Иисуса, любые мои грехи – пыль. Но ты пойми. Я, хоть и демон, в какой-то мере человек. Пусть – бывший. Потому склонен привязываться. К женщинам, с которыми делю койку, тем более. Ну и что я должен чувствовать, зная, что такая женщина обречена на скорую смерть только из-за того, что позволила наладить со мной отношения? Случайный вариант, как в госпитале, думаю – не в счёт. Не уверен, что отличу ту китаянку от миллиона других. Но койка сближает, это довольно часто. А проститутке я плачу, чтобы она ушла, не возникло ни связи, ни обязательств, ни чувств. Поэтому если сутенёр проломит ей голову, это их дела, с моим проклятьем точно не связанные. Даже мне, неисправимому грешнику, лучше не брать на душу чью-то смерть, это не мелочи, как сквернословие или прелюбодеяние».

«Но американцев мы убьём!»

«Лётный состав. Таково прямое задание. А вот если австралийца, за него спрос полный. При любой миссии попутный ущерб должен быть минимальный, усёк?»

Так мы болтали, пока ленивое бормотание переговоров в наушниках не сменилось отрывистыми командами, над аэродромом не взвились зелёные ракеты. Поехали!

Началось! Я уже тысячи раз управлял самолётом на рулёжке, выводил его на начало бетонки, где-то чистой, а где-то исчёрканной следами покрышек, давал обороты двигателю, сдерживая тормозами дрожащее нетерпение крылатого создания рвануться вверх… И каждый из тысяч взлётов был праздником.

Отпусти тормоза, и земля на мгновенье замрёт,

А потом, оттолкнувшись, растает в рассветной дали.

И, внимая всем сердцем ожившему слову – полёт,

Оставляя внизу притяжение старушки Земли[1].

Эту песню я слышал в Ваенге в 1942 году, делая вид, что не понимаю русские слова, тронувшие даже моё сердце, демоническое. Ванятка, сидевший во мне (или я в нём), дай ему управление телом, хлюпал бы носом, а так только охал беззвучно.

Но быстро стало не до лирики. Первая эскадрилья сцепилась с «Сейбрами», прокладывавшими дорогу основной группе. Мы на предельных оборотах набрали высоту. В наушниках звучал, искажённый помехами, говорок Кожедуба – спокойный, деловой и без матюгов. Вообще, с приходом нашего полка и гвардейцев в эфире стало чуть меньше ненужного шума.

Генерал приказал пикировать на бомбардировщики, прорезая строй охранения.

Сбросили баки, в этом полёте не нужные, едва километров пятьдесят отлетели от базы.

Я почувствовал, что потею, несмотря на то, что перешёл уже на лёгкую кожаную куртку, под ней только хэбэ. Все с точностью сбывается, как это предсказал мой атеистический попечитель. Чуть выше нашего аэродрома по реке Ялу – тот самый мост, практически единственный оставшийся автомобильный и железнодорожный. Снести его, и переправы с нашего правого берега на левый корейский не будет, какие-то понтонные мосты проблему не решат. Южане перейдут в наступление… Твою ж мать во все дыры…

МиГ-15 капитана Абакумова ухнул вниз. Я отпустил его метров на пятьсот и крутанулся, осматриваясь. В кабине этого самолёта я наполовину слеп. Впереди массивная дура прицела. Голова чуть приподнята над линией борта, но и только. Сзади видно хреново, чтоб как-то оборачиваться, надо распускать лямки ремней, если не затянёшь потом, можно вывалиться из парашютной сбруи после прыжка. В самом привычном мне истребителе «Спитфайр» обзор лучше. В «Сейбре» тоже – торчишь над боротом по плечи, оттого его кабина настолько выше. Здесь даже зеркала заднего вида нет, бесчисленное количество раз предупреждавшего меня об атаках «Мессершмиттов». А зачем зеркало? Поначалу даже бронеспинки не ставили, мы летаем выше всех, быстрее всех, кто же нам в хвост зайдёт, в спину стрельнет?

В общем, «Сейбр» я прохлопал и узнал о нём, только когда увидел трассы вокруг кабины, и пришлось срочно сваливать с линии огня. Проскочив, американец прицелился по моему ведущему. Я дал очередь «Сейбру» в след, совершенно наугад, потому что на вираже и на перегрузке дальномер глюкнул, а перевести в ручной режим не успел. Тем не менее, парень понял предупреждение и юркнул в сторону, за ним – ведомый, даже не попытавшийся сделать паф-паф. А мой капитан, наверно, даже не узнавший, что только что едва не увидел свет в конце тоннеля, пристроился к Б-29 и саданул ему по хвосту. Сблизившись чересчур, попал в струю винтов, его МиГ опрокинуло вверх брюхом, и ведущий провалился вниз. Американский бомбер нарисовался передо мной метрах в шестистах.

Хвостовой стрелок молчал. Наверно, негр погиб при первой атаке (да-да, наверняка тот самый случай, «мы сзади не летаем, только негры»). Ещё раз крутнувшись, чтоб быть уверенным – в ближайшие десять секунд меня не возьмут за задницу, я ещё сократил расстояние, взяв чуть ниже, чтоб не угодить в струю винтов, и ввалил от всей души, целясь в корень крыла. На «Сейбре» принял бы чуть в сторону и пустил бы самолёт скольжением, чтоб прошить ему борт от пилотской кабины до хвоста. Но МиГ нихрена не скользит из-за аэродинамических «ножей»…

По МиГу хлестнула очередь из турели под фюзеляжем[2]. Попали или не попали – не знаю, был занят, и моё занятие принесло плоды. Левая плоскость «суперкрепости» вздрогнула и начала отгибаться вверх, словно крыло птицы, собирающейся взмахнуть им. Но самолёты крылом не машут! Я рванул с переворотом влево и погнался за своим капитаном, радостно проорав ему в эфир: «Сто тридцать третий! Боря! Я добил твоего бомбера! Падает!»

Мы снова набрали высоту, пукнули в «Сейбров» остатками боекомплекта, чтобы внести дополнительную сумятицу, и полетели домой. Перед поворотом для выхода на глиссаду пронеслись над Ялу. Около моста что-то дымилось, но сам мост вроде цел… Накося выкуси, небесные пророки!

Когда выпустил шасси и закрылки, шепнул Володьке: «Хочешь посадить?» Тот радостно вцепился в рукоятку пятернёй, на время – снова его. Я понимаю пассажира, в душе снова зазвучала та песня северных лётчиков: