Полная версия
Тропа
Карина Финкель
Тропа
Гораздо лучше выполнять собственные обязанности, пусть даже несовершенным образом, чем безукоризненно выполнять чужие. Лучше погибнуть, исполняя свой долг, чем пытаться исполнять чужой, ибо этот путь чрезвычайно опасен.
Бхагавад-Гита
Часть первая. Сумрачный лес
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Данте Алигьери,
«Божественная комедия»
Глава 1. Рябь на воде
Сумрачный лес навис надо мной, и просвета не предвиделось.
Номер отеля встретил меня высоким зеркалом. В нем отражалась я, замученная перелетом и долгой поездкой в такси. Бабушка говорила, что у меня внешность обиженного ребенка, которому не дали конфету, но он никак не решается попросить ее и ждет, что все сами догадаются о его желаниях. Мама говорила, что у меня хорошие волосы и что мне повезло с зубами – они ровные и не нуждаются в брекетах. Больше особо никто ничего не говорил. Сама я не знала, какая я. Внешность как внешность. Невысокая, темные волосы чуть ниже плеч, вроде бы все обычное. Разве что темно-зеленые глаза. Вот что мне в себе нравилось. Глаза нравились, а больше ничего не впечатляло.
На эту поездку ушли почти все мои сбережения. Роскошный отель. Лучший номер – люкс с видом на горы. Все включено: бассейн на улице с подогревом, сауна, хаммам, мягкий халат, тапки, йога по утрам, чудесные завтраки, обеды и ужины. Все, чтобы гости почувствовали себя в раю.
Реклама отеля „Убежище“ гласила: «Когда все окончательно надоело, ты можешь скрыться в „Убежище“. „Убежище“ расположено на одном из лучших курортов Кавказских гор „Далекие дали“. Здесь можно спрятаться от всего, переждать любой шторм. Тут тебя никто не найдет. Здесь тепло, уютно, вкусно кормят. Хочешь – ходи на йогу, плавай в бассейне, грейся в сауне и гуляй в горах. Хочешь – засядь в комнате, читай книги запоем, спи, заказывай еду прямо в номер и изредка выбирайся в кинозал посмотреть фильм – свежий блокбастер или старое черно-белое кино. Высокие стандарты обслуживания и пятизвездочный сервис соединены с глубоким пониманием потребностей гостей и уважением к ним. „Убежище“ всегда ждет тебя». Описание смахивало на рай для интровертов с повышенной тревожностью: мне подходило идеально.
Я вкатила в номер чемодан песочного цвета. После перелета на нем появилась глубокая царапина – да и ладно. Заперев дверь, я наконец-то выдохнула. Вот оно, убежище. Моя краткая передышка.
Что делать дальше со своей жизнью, я не знаю.
Номер дышал пустотой и тишиной. Прибрано, аккуратно и чисто. Я скинула кроссовки и погрузила стопы в длинный мягкий ворс ковра светло-серого цвета.
Кайф.
Впереди только тишина, покой и удовольствия. Я страшно устала от жизни. Накопилось, знаете. Бывает такое.
Я так давно не улыбалась и не смеялась. Когда пытаюсь это сделать, у меня почему-то текут слезы.
Первое, что я сделала, когда начался отпуск, – отключила телефон. Иногда, если нужно, скажем, посмотреть маршрут, я его включаю, но он стоит на беззвучном, нет даже вибрации. Постоянное бытие «на связи» меня задрало. Заколебало. Замучило. Кто все эти люди, которые постоянно мне пишут? Все они мне совершенно не важны, но их так много в моей жизни. Все, что мы делаем вместе, абсолютно не важно, но мы так заняты этим, как будто это имеет хоть какое-то значение. Звонки, сообщения, уведомления… Как хорошо, что скоро мобильники умолкнут для меня навсегда. Зря мы их изобрели, это я вам серьезно говорю. Идиотская штука.
Как хорошо от всего сбежать.
Все, теперь – отдых.
Номер, по сути, – одна комната, символически разделенная на две части деревянной перегородкой. В одной части гостиная: мягкий серый диван, спинкой стоящий к стене, пара глубоких кресел в углу, журнальный столик, торшер, телевизор. В другой части – спальня: огромная кровать с белоснежными простынями, стол и кресло. Над кроватью картина, что-то абстрактное – извивающиеся фиолетовыми змеями линии на темно-зеленом фоне.
На столике расставлены чайник, чашки и набор чая в стеклянных баночках: зеленый, черный, травяной. На каждой баночке – название чая и подробное описание: один – для заряда энергией, другой – для расслабления, третий – для оздоровления тела. Рядом лежали брошюры и правила проживания. Их я спрятала в ящик стола – с ними как-то неуютно. Ящик был пустой: я всегда проверяю, мало ли. Однажды в одном питерском отеле нашла Библию: кажется, эта мода пришла откуда-то с Запада. Ее положили сотрудники гостиницы. Но бывают и вещи, забытые жильцами. Как-то раз нашла кулон с красным камнем (отдала его на ресепшен). Другой раз – под ковром, угол которого я нечаянно откинула, споткнувшись об него, – обрывок фото, много раз перечеркнутый ручкой до дыр. Я так и не смогла разглядеть лицо этого человека.
Тяжелые темные занавески почему-то задернуты, хотя обычно перед заездом гостей их открывают. Раздвинув их и сощурившись от яркого света, я вышла на балкон. Кавказские горы встретили меня пронзительной тишиной. Ни голосов, ни гула автомобилей. После нескольких лет почти без отрыва от экрана телефона или компьютера глаза с трудом воспринимали столько красоты одновременно. Моя душа за эти годы ощутимо скукожилась и еле вмещала величие гор. Какое блаженство. Я действительно в раю.
В номере плавала сонная осторожная тишина. От соседей – ни звука, как будто я здесь совсем одна. Возможно, так оно и было: межсезонье. Даже канатную дорогу отключили на ремонт. На сайте „Далеких далей“ сказано, что переход между снежной зимой и жарким летом в этом крае переменчив: то дождливый и холодный, то вдруг солнечный и теплый. Различалась погода и в зависимости от высоты: в горах холоднее, в долине теплее. Рекомендовалось взять с собой одежду и обувь на любой случай: и резиновые сапоги, и шлепки, и теплую куртку, и купальник.
Мой поцарапанный чемодан забит вещами. Я взяла все: чуть поломанный зонт, похожие на пакеты с резинкой дождевики для обуви, толстые шерстяные носки, шорты, купальник. Но меня устроит любая погода. Даже если бесконечно будет идти холодный дождь. Даже если вдарят зимние морозы. Даже если все сразу. Я готова просидеть в отеле всю свою драгоценную неделю, только изредка выбираясь в СПА и на массаж. Вид отсюда такой, что в прогулках особого смысла нет.
Полюбовавшись горами, я вернулась в номер и скинула одежду. Захотелось смыть с себя дорогу. Закрывать занавески необходимости не было: меня могли увидеть только древние горы.
В ванной комнате тоже было окно, откуда открывался тот же величественный вид. Горячая вода, почти кипяток, нежила мое тело. Душа от гор становилась мягче и спокойнее. Я взяла с собой чашку с травяным чаем (тем, который для расслабления). Загадочный травяной вкус, словно его заварила шаманка где-то посреди темного леса. На бортике уместились пластиковые бутыльки́ – гель для душа, молочко для тела, шампунь, пена. Поставив чашку на бортик, я вылила пену в воду. Она сразу же разрослась, как атомный взрыв. Спустя пару минут я уже утопала в плотном молочном облаке, пахнущем чем-то сладким – кажется, ванилью.
Мысли испарились. Голова растаяла вслед за ними. Только тело, горячая вода, покрытая мягкой пеной, и горы.
Кайф. Ну какой же кайф.
Человеку обязательно нужно периодически смотреть на что-то огромное и величественное, вечное и прекрасное. Горы, океаны, пустыни, каньоны – все это расправляет душу, вытряхивает из нее накопившиеся пыль и мусор.
Как следует напарившись, я вылезла из ванной, замоталась в огромный махровый халат и перебралась в постель, укрывшись толстенным одеялом.
Проснувшись часов в пять утра, я сразу почувствовала расслабление. Тишина и покой. Все хорошо. Никаких тревог и обязанностей.
Меня окутывала безопасность: я спряталась от своей жизни. Тут меня не могли достать ни неудачи, ни проблемы. Здесь все мои трудности утратили силу.
И правда – настоящее убежище.
Провалившись ногами в толстый ковер, я прошла через комнату и вышла на балкон. Стопы обожгло ледяной плиткой, резкий холод пронизал тело. День только зарождался, еще смутный и неуверенный. Горы молча смотрели на меня. Положив руку на деревянное ограждение, я почувствовала боль: в палец вошла заноза, так просто и легко, будто он был мягкой глиной, а она ножом. Я вынула занозу. Из пальца показалась крошечная капелька крови. Я слизнула ее и подержала палец во рту: в голове засело убеждение, что слюна дезинфицирует, хоть у меня и были в этом серьезные сомнения.
Постояв еще немного, позволив ветру пронизать меня насквозь и проморозить, я вернулась в теплую постель и замоталась в одеяло. Оно сохранило тепло и дремоту и сразу бережно окутало меня ими. По телу разлилось наслаждение.
Я снова уснула.
День прошел лениво. Я долго завтракала, потом ушла гулять в горы. Ненадолго зарядил дождь, стало прохладно. Кроссовки промокли (дождевики для обуви я благополучно забыла в номере), и пришлось возвращаться.
Поздно вечером, отогревшись в сауне, я отправилась исследовать открытый бассейн. Ночью на его дне загорались бело-голубые огоньки. Воздух подмораживал, но тепло воды нежно обнимало тело. От бассейна поднимался пар. Мое тело, светящееся в огоньках, белоснежное, казалось телом мифического существа – эльфа или феи. Я медленно перебирала в светящейся воде ногами, словно облепленными светящимся планктоном. Вокруг нависали тяжелые молчаливые горы. Сверху раскинулось небо, полное звезд и секретов. Иногда черными пулями пролетали летучие мыши.
Последние посетители выбрались из воды и ушли в отель, оставив меня одну. Я переплывала бассейн от бортика к бортику, светящаяся, волшебная. Тишина и ночь укрывали меня от внешнего мира.
Глава 2. В ожидании
Вот уже час я сижу в очереди на массаж.
Ожидание значит для меня больше, чем для других. Вся моя жизнь – сплошное чертово ожидание.
Мое самое первое воспоминание в жизни: я жду.
И жду.
И жду.
Я – пятилетняя, волосы в коротких толстых косах, пижама в веселых котятах, рядом серый плюшевый заяц – сижу у окна и жду. Если надо идти в детский сад, сижу утром и вечером, если не надо – с утра и до вечера, пока не стемнеет и бабушка не позовет спать. Из окна открывается скучный пейзаж: справа береза, слева дуб, узкая дорога спального района, уставленная машинами, лавочки в желтой потрескавшейся краске у подъезда, детская площадка. Второй этаж – все видно хорошо. Играю я так, чтобы ни в коем случае не выпускать из вида окно. Устраиваюсь на широком подоконнике или на столе рядом. Играю и одним глазком поглядываю в окно. Собираю пазл и жду. Устраиваю сценки между игрушками – зайцем, слоником, медвежонком – и жду.
Я жду родителей. Их нет, и они не приходят.
Долгое, томительное ожидание. В детстве я постоянно ждала родителей. Мама и папа всегда были далеко.
Они постоянно меняли страны. Несколько лет жили в одной стране, потом переезжали в следующую – Египет, Греция, Япония, Мексика. Удивительным образом снова и снова эта страна оказывалась не той страной, в которой жила я. Папа работал журналистом в местных корреспондентских бюро российских газет. Мама ездила с ним.
Мне представлялось, что их жизнь полна интересных событий. Я воображала, как они ездят на сафари к антилопам и львам, забираются на высокие скалы, бредут по бесконечной пустыне, бороздят моря на яхте. Их жизнь виделась мне бесконечным приключением. Себя я чувствовала обузой, скучной девочкой, которую в такие места, конечно, не возьмут. Но я надеялась, что смогу быть им полезной в чем-нибудь, достаточно хорошей. Что им все-таки захочется взять меня с собой. Хотя не видела необходимости в этом для них. Зачем? Это было нужно только мне.
В Россию родители наведывались изредка, в отпуске. Они останавливались в своей квартире (во время их отъездов она пустовала) и приезжали к нам в гости.
Родители были вечным обещанием счастливого будущего, праздником, несбывающейся мечтой. А я жила с бабушкой Надей: она кормила супом, запрещала прогуливать школу, не давала много играть в компьютер. Она была очень религиозна, но вера для нее была не опорой и поддержкой, не огнем в сердце, а окошком для просьб и бесконечным источником ограничений. У бога она просила двух вещей: повышения пенсии и нормального давления. Этот факт всегда смущал меня. Мне хотелось, чтобы она просила чего-то более возвышенного.
Все мои молитвы были о том, чтобы родители наконец меня забрали.
Я постоянно хотела к маме с папой и упорно не понимала, что они бросили меня на бабушку. Я ждала их.
Все детство у меня были картонные календари на год размером с открытку, в которых я вычеркивала дни до встречи с родителями. С обложки на меня смотрели мультяшные еноты, веселые собаки, славные милые котята. В конце каждого дня я перечеркивала прошедший день двумя линиями крест-накрест – получался лежащий на боку крест. Когда заканчивался месяц, я перечеркивала и его. Когда год – весь год. Потом брала новый календарь. Когда я нашла эти календари во взрослом возрасте, то порвала и выкинула.
На самом деле дату приезда родителей я не знала. Так что просто вычеркивала дни своего детства.
Дни, в которые должна была состояться долгожданная встреча с родителями (об этом бабушка обычно сообщала где-то за неделю), я обводила розовыми сердечками. Однажды сердечко тоже оказалось зачеркнуто – день, когда родители должны были приехать, но передумали. Вернувшись в Россию, первым делом они поехали не к нам с бабушкой, а к друзьям. Тогда я плакала целый день. Когда они все же приехали к нам, я ничего им не сказала. Казалось, стоит упрекнуть их, как они навсегда отвернутся от меня. Поэтому все мои слезы и истерики доставались бабушке, и я не замечала, что она все равно не отворачивается от меня, а продолжает любить – так, как умела, жестковато и шершаво, но все же.
В ту встречу они привезли мне игрушечного зайца. Правда, один у меня уже был, и зайцы походили друг на друга, как братья. Но я знала, что все равно буду любить новичка – возможно, даже больше старого. Еще они привезли набор для ванны – шампуни, гели для душа, пены и так далее. Все с запахом лимона, который я не любила. Они об этом, конечно, не знали, как чужие люди. От сложных и непонятных чувств набор я хотела выкинуть, но бабушка предложила передарить его однокласснице на день рождения – так мы и сделали. Это был мой первый бунт, первая попытка вырваться из удушающей, обидной, несправедливой любви.
Каждую встречу я оценивала себя на соответствие должности хорошей дочери. Но постоянно не попадала в роль: говорила глупости, делала что-то не то, не так подбирала одежду. Как-то надела свое лучшее платье – а все были в джинсах и свитерах, и я чувствовала себя неуместно. В другой раз пришла в джинсах, а все, как назло нарядились. Мама кидала взгляд на мою майку – и сердце ухало вниз. На самом деле я не знала, что означал взгляд: может, она смотрела без всякого умысла.
Мне было некомфортно с едва знакомыми мне родителями. Но я совсем не понимала этого тогда.
После случая с зачеркнутым сердечком я выбросила календарь и решила больше не вести его никогда. Продержалась два дня и завела новый. Я покупала их прямо в школе. Возле библиотеки выставляли парту, на которой были разложены драгоценности для школьников – яркие открытки и наклейки, ручки с разноцветными чернилами, линейки, пеналы. За партой сидела замученная тощая блондинка с сухой кожей и продавала детям весь этот хлам. Не знаю, было ли это вообще законно.
Бабушка видела мои потуги с календарями и ругалась. От нее календари приходилось прятать.
– Ты что, до смерти дни вычеркиваешь? – сердилась она. – Перестань, не гневи бога.
В этом случае упоминать бога почему-то разрешалось. Бабушкины установки вообще подчинялись странным правилам. Когда я упомянула об этом, бабушка устроила скандал: это ее дом и она может в нем делать все, что угодно, а я у нее в гостях.
Где же тогда был мой дом?
Родительский приезд всегда становился праздником, редкой радостью. Поэтому мне хотелось, чтобы все было идеально. Я выбирала лучшую одежду, готовила для них подарки. Мне казалось, что, если мама и папа увидят, какой у них хороший ребенок, если я дам им достаточно подарков, если им будет весело, если они поймут, что я могу дать им что-то хорошее, то они останутся или заберут меня с собой. Я ничего не просила, не жаловалась, не обижалась.
Но они всегда уезжали, несмотря на мои старания. Каждый раз это разбивало мне сердце. В то же время я как будто понимала, что надо их отпустить. Как родитель, чей птенец выпорхнул из гнезда: хочется, конечно, чтобы он остался, но ты отпускаешь его в большую взрослую жизнь, в приключения и счастье. Так и я отпускала родителей.
Первые дни после их отъезда было ужасно, а потом становилось терпимо. А я продолжала вычеркивать дни.
***Сначала, в раннем детстве, я думала, что у всех так же. Что родители – некая награда, недостижимая радость, которую надо дождаться и заслужить. Но вхождение в детский социум навеяло подозрения. Другие дети в саду и школе жили с родителями. С бабушкой жил только странный и замкнутый Антон. Еще несколько детей – прилежная отличница Алина и долговязый веснушчатый двоечник Гриша – жили только с одним из родителей, а с другим встречались реже, но все же встречались. Но у большинства были мама и папа, и они жили вместе.
От этого мне начало казаться, что со мной что-то не в порядке. С другими детьми родители живут просто так, и им даже не надо ничего делать для этого. Эти дети могли капризничать, обижаться, скандалить, требовать – их все равно любили. Я же прикладывала массу усилий, чтобы понравиться родителям, получала хорошие оценки, мастерила подарки, отлично себя вела, но ничего не получалось. Я была не нужна даже идеальная.
Каждый раз, когда родители уезжали, я думала, что теперь-то уж точно они уехали ненадолго, скоро вернутся и в этот раз либо останутся со мной, либо заберут меня туда, где полно приключений и чудес – например, в Африку. Я буду прятаться от жары в прохладном доме, смотреть на полное звезд африканское небо, ходить в грубых ботинках, чтобы не укусила змея, ездить на верблюде в пустыне. Или мы поселимся в уютном американском городке, и у нас, как в фильмах, будет домик с лужайкой, и, может, мы даже заведем собаку. Я всегда была готова сорваться и уехать с ними.
Только они не звали.
Бабушка говорила, до двух лет я жила с родителями. Я этого не помнила. Как это было? В памяти на месте этих воспоминаний была пустота.
Я не помнила, что было до бесконечного ожидания родителей. Как будто я родилась и сразу начала ждать.
***А потом родители завели еще одного ребенка. Мою сестру Свету.
Мне тогда как раз исполнилось 10 лет.
У них не было времени на первого ребенка, но вдруг появилось на второго. Интересная ситуация.
Когда мама забеременела, родители остались в Москве. Папа перевелся на должность в московской редакции. Это меня обрадовало: теперь-то они меня заберут. Никто не говорил о переезде, никто не звал меня, но я, как всегда, находила им оправдания: сложный период, беременность, роды, младенец, нужно подготовиться, все это непросто. Потом, когда станет полегче, меня обязательно заберут.
Перед родами они уехали в отпуск, чтобы отдохнуть до начала сложного периода. Меня с собой не звали.
Сестра родилась. Впервые я увидела ее спустя несколько недель после рождения. Сестра – ужасно маленькая и пухлощекая – постоянно орала. Не плакала, а именно гневно орала, требуя от родителей и всего мира свое. Я никогда так не умела, а она родилась с таким навыком. Мне казалось, что на ее фоне я выгляжу выигрышно. Не ору, не доставляю неудобств. Еще и помогать могу.
Меня не забрали.
Прошло несколько лет. Сестра росла. Я по-прежнему жила с бабушкой. Иногда – редко, раз в несколько месяцев – мы ездили к родителям в гости. В их светлой уютной трешке у сестры была отдельная комната (мы-то с бабушкой ютились в однушке). Я помогала с ребенком во время своих приездов, даже поменяла как-то раз памперс (видимо, чтобы продемонстрировать все свои преимущества).
Меня не забрали.
Третья комната родительской квартиры, которая теоретически могла бы стать моей, после ремонта превратилась в гостиную. То есть либо меня планировали поселить с сестрой (хотя кровать там была одна и места под вторую не наблюдалось)… либо мой переезд и не планировался.
Но я ждала.
Я ждала, что, раз уж не забирают меня, то рано или поздно сестру тоже привезут к нам. Мне казалось, это скрасит мои дни и мучительное ожидание. По крайней мере, мы будем вдвоем.
Этого не случилось.
Когда однажды родители попытались навязать бабушке второго ребенка – только один раз, на время трехнедельного путешествия в Марокко, – бабушка взбунтовалась. Она сказала им, что не собирается брать на себя всех их детей. Меня – так уж и быть, но один ребенок – это один, а двое – это уже чересчур. Бабушка сказала, что скидывать ребенка на другого человека безответственно (а как же я?). Она сказала, что для ребенка находиться вдали от родителей – психологическая травма, которая отразится на всей его жизни (эм?).
И родители просто поехали в Марокко с сестрой.
Но не со мной. Меня они не взяли.
Больше родители не пытались оставить сестру у нас. Во все поездки они брали сестру. Меня не звали.
Во мне начала зарождаться глупая и стыдная ненависть к сестре. И наконец-то обида на родителей – но это чувство было слабее.
Сестра, как я считала, росла капризной: требовала игрушек, сладостей, платьиц и всего на свете. Родители с готовностью покупали ей все это, баловали, исполняли ее капризы, а я так и оставалась ни с чем. Оказалось, нужно быть не хорошей и правильной, а любимой.
Когда мы с бабушкой приходили в гости, становилось очевидно, что я лишняя. Сестра могла без спросу взять и залезть на колени к маме или взять что-то из папиной тарелки. Я не могла так себя вести. Невозможно залезать на колени или в тарелку к малознакомому человеку. Невозможно открывать ему душу.
Впервые я осознала, что мы с родителями совсем не близки. Мы были чужими друг другу людьми, которые годами жили не вместе. Потом я стала осознавать и то, что все это время дело было не во временных трудностях. Я не «временно не жила» с родителями. Я вообще не жила с родителями.
Сидя с ними, я чувствовала себя ужасно неловко. Они смеялись над общими, понятными только им шутками, у них были общие вещи. Сестра знала, что и где лежит, а я нет. Сестра знала, что нельзя забираться на одну из табуреток, потому что у нее подломана ножка, а я нет. Я упала и свалилась вместе с табуреткой. Родители извинялись передо мной – не как перед частью семьи, а как перед посторонним человеком. «Чужая», – крутилось у меня в голове.
Чужая. Ненужная.
На холодильнике висели рисунки сестры, пришпиленные магнитами из родительских поездок. Их семья – мама, папа и сестра. Без меня. Моих рисунков никто на холодильник не вешал. Подозреваю, что они их выбросили.
На комоде у родительской кровати стояли поделки сестры. Небрежные, созданные неловкими детскими ручонками, посреди дорогих маминых духов, изящных статуэток из поездок – поделки сестры пустили в этот мир, потому что они важнее, чем другие предметы. Толстый ежик из пластилина с иголками-зубочистками. Странное фиолетовое создание с глазами-пуговицами.
А где мои? Те, которые я лепила в ожидании родителей, старалась, делала по книгам и инструкциям? Где глиняная ваза, которую я слепила на мастер-классе, который нам организовали в школе? Я еле довезла ее, такую хрупкую. Она получилась действительно красивой. Я думала оставить ее себе, но отдала маме. Ведь я хорошая девочка.
Где закладка с узором из елочек и коричневыми бусинами, которую я сделала для папы? Я столько выбирала эти бусины. Не могла решить, какие ему больше понравятся.
Где все это?
Я не стала спрашивать. Но догадывалась, что все это отправилось в мусорку.
***Родители так и не взяли меня к себе, в свою семью. Сначала маленький ребенок, потом… Потом как-то все забылось. Затем они снова уехали из России – на этот раз в Бангкок. Конечно, с сестрой. Конечно, без меня. Потом и вовсе переехали, на этот раз насовсем. Уже 10 лет они с сестрой жили в Австралии.
Во взрослом возрасте, после трех лет мучительных раскопок у психотерапевта, я наконец поговорила с родителями. Почему меня бросили на бабушку? Почему не забрали? И, главное, почему с сестрой они могли жить, а со мной нет?
– Ты же не говорила, что хочешь жить с нами, – сказала мама. – Мы думали, тебе лучше с бабушкой.
Я спросила, почему сестре дарили подарки и исполняли все ее желания, а мне только изредка привозили сувениры из поездок? Почему ее возили на Мальдивы и в Аргентину, а меня нет? Мама сказала:
