Лубянские чтения-2022. Актуальные проблемы истории отечественных органов безопасности: сборник материалов XXVI научно-теоретической конференции «Исторические чтения на Лубянке». Москва, 2 декабря 2022 г.

Основной проблемой в работе регистрационных бюро охранных отделений являлась потребность в тесных контактах с сыскной полицией, однако в силу различия интересов эти подразделения не всегда тесно взаимодействовали между собой и порой не оказывали друг другу помощь. Сведения об уголовном элементе, добывавшиеся регистрационными бюро охранных отделений, редко передавались в сыскную полицию. Чаще их сотрудникам запрещалось отвлекаться на «не свойственные политическому сыску вопросы». Например, по поводу установления лиц, занимавшихся подделкой кредитных билетов, начальник Пермского районного охранного отделения заявил, что эти лица «политическую полицию, которую он имеет честь в сем районе возглавлять, не интересуют», в связи с чем вопрос об их привлечении к ответственности так и остался открытым.

Возможно, что одной из целей реорганизации Московского охранного отделения, начавшейся в конце декабря 1910 г., как раз и явилось преодоление подобных негативных тенденций. К работе в указанном подразделении были привлечены представители сыскной полиции. К регистрационному бюро прикомандировали также 48 околоточных надзирателей, освобождённых от исполнения своих прежних обязанностей. Особые инструкции получили и приставы. Регистрационное бюро должно было обзаводиться секретной агентурой. Кроме того, при нём была сформирована «статская команда», состоявшая из ста бывших городовых, которые несли филёрскую службу на участках по охране высокопоставленных лиц. Всего штат бюро насчитывал 153 чел.

Во время Первой русской революции и в последующий период получило распространение создание временных охранных отделений, в задачи которых входило обеспечение личной безопасности «высочайших особ» в местах их возможного пребывания, отдыха, торжеств и международных встреч. В обязанности таких подразделений входили проверка жителей по пути «высочайшего проезда и проживания», выяснение их благонадежности, проверка лиц, приезжающих в ту или иную местность, и т. п. Для этого при временных охранных отделениях создавались особые регистрационные бюро.

Важнейшее значение придавалось работе особого регистрационного бюро в Санкт-Петербурге, деятельность которого распространялась также на царские резиденции в Царском Селе, Петергофе и Гатчине. Его функции регламентировалась «Временной инструкцией чинам Регистрационного отдела», включавшей 47 пунктов, а также специальной подробной «разработкой для сотрудников бюро при проверке паспортов», состоявшей из 138 пунктов. В отмеченных документах определялись задачи подразделения, обязанности его начальника и постоянных служащих, функции прикомандированных сотрудников общей полиции и т. д. По образу и подобию данной Инструкции разрабатывались нормативные документы, регламентировавшие деятельность временных регистрационных бюро в других городах и местностях, которые планировал посетить Николай II (Полтава, Рига, Киев, Овруч, Чернигов, Крым и др.).

Для оперативного решения вопросов, связанных с проверкой тех или иных лиц по месту их жительства, циркуляром Министерства внутренних дел от 21 мая 1910 г. № 167 губернаторам, начальникам областей и градоначальникам предписывалось вменять «городским и уездным полицейским управлениям в обязанность немедленно сообщать требуемые регистрационным бюро сведения по телеграфу полицейским шифром».

Специальные регистрационные бюро создавались и для активизации работы по пресечению деятельности террористических групп. Так, в целях наблюдения за боевой группой Савинкова 21 декабря 1910 г. Департаментом полиции был разослан циркуляр за № 127653, в котором в виде временной меры предлагалось создать соответствующие регистрационные бюро в Москве и Петербурге. Дела по организации этих регистрационных бюро так и были озаглавлены: «Регистрационное бюро в Петербурге в целях наблюдения за боевой группой Савинкова», «Регистрационное бюро в Москве в целях наблюдения за боевой группой Савинкова»[18].

Следует подчеркнуть, что терроризм в рассматриваемый период являлся весьма серьезной проблемой для всего цивилизованного мира. В связи с этим ещё в декабре 1898 г. по инициативе итальянского правительства в Риме состоялась международная конференция, посвящённая проблемам защиты социального строя от анархистов. По итогам работы конференции 54 делегата из 20 государств, включая и Россию, подписали заключительный документ, предусматривавший ряд мероприятий, затрагивавших сферы административного, законодательного и политического противодействия терроризму. Стороны договорились о создании специализированных агентств, призванных наблюдать за анархистами на своей территории и обменивающихся полезной информацией. Предусматривалось введение законов, запрещавших применение взрывчатых веществ и владение ими, участие в анархистских организациях, распространение анархистской пропаганды, а также оказание поддержки анархистам. Смертная казнь должна была стать обязательным наказанием за покушения на глав государств.

Однако решения Римской конференции не были реализованы на практике. Странам-участницам не удалось добиться ни создания центрального антианархистского информационного бюро, ни принятия международного антианархистского законодательства[19].

Руководители политической тайной полиции высоко оценивали работу своих регистрационных бюро, вполне обоснованно полагая, что их деятельность приносит «самые наилучшие результаты и даёт возможность подлежащим местным органам быть всегда в полной осведомлённости относительно того, с каким элементом им приходится считаться в данный момент…»[20].

И это действительно так. Общеизвестный факт, что во многом благодаря активной деятельности регистрационных бюро, в 1913 г. на международном съезде криминалистов в г. Берне (Швейцария) российская сыскная полиция в номинации «раскрываемость преступлений» была признана лучшей в мире.

В рассматриваемой связи нельзя не упомянуть ещё об одной картотеке, которая формировалась в Особом отделе департамента полиции. В рассматриваемый период на каждого человека, доставлявшего ценную агентурную информацию, заводилось соответствующее делопроизводство, где концентрировались сведения о самом человеке, его профессии, общественном статусе, членстве в революционных организациях и т. д.

После Февральской революции архив Департамента полиции был открыт, и данные о секретных агентах царской полиции обнародовали. Было создано несколько специальных комиссий, занимавшихся исследованием архива и выявлением лиц, связанных с царской «охранкой». Было установлено, что всего на картотечном учёте Департамента полиции состояло около 10 тыс. лиц, оказывавших негласное содействие органам политического сыска в период с 1870 по 1917 гг. В картотеке имелись данные на все категории агентов: секретных сотрудников, вспомогательных агентов, осведомителей, «штучников», заявителей и др. Данные об этих сотрудниках исследовались и систематизировались на протяжении многих десятилетий Советской власти и сейчас являются достоянием историков[21].

Учётно-регистрационная деятельность субъектов политического сыска в дореволюционный период не ограничивалась лишь работой тайной полиции. В соответствии с утверждёнными в 1911 г. «Правилами регистрации лиц контрразведывательными отделениями», которые создавали правовую основу для успешной информационно-аналитической работы военной контрразведки, начал активно формироваться криминалистический учёт лиц, подозревавшихся в шпионаже. Одновременно осуществлялась систематизация всех материалов в сфере борьбы со шпионажем, добывавшихся агентурой и наружным наблюдением.

Специально выделенные сотрудники заносили в особую картотеку данные на «заведомо причастных к военному шпионству, а равно подозреваемых в таковом», указывая их приметы, краткие биографии и «характеристики» деятельности.

Контрразведывательное отделение, получив сведения, указывавшие на возможную причастность к шпионажу того или иного лица, немедленно заводило на него соответствующую карточку и копии её рассылало всем контрразведывательным учреждениям империи, включая Главное управление Генерального штаба.

Помимо общей картотеки подозреваемых, во всех отделениях по агентурным дневникам составляли специальные «листковые алфавиты» лиц, упомянутых хотя бы один раз в донесениях конфидентов.

Наконец, в каждом отделении стали заводить общий список подозреваемых и «неблагонадежных» с условным разделением их по государствам, в пользу которых они работали, а «равно по районам и пунктам, в коих занимаются шпионажем». Эти сведения подлежали хранению в течение пятидесяти лет.

Всего на 1 января 1914 г. в 11 военных округах России было зарегистрировано 1 379 лиц, подозревавшихся в шпионаже. Самую многочисленную группу составляли фигуранты, заподозренные в связях с разведкой Австро-Венгрии. Они состояли на учёте практически во всех военных округах. В семи военных округах контрразведка поставила на учёт 309 вероятных агентов Японии. Лица, предположительно работавшие на германскую разведку, составили третью по численности группу подозреваемых[22].

Сегодня ни для кого не секрет, что возможности современных силовых ведомств далеко не безграничны. Это не позволяет пока в достаточной мере противодействовать внешним и внутренним угрозам национальной безопасности России. Многие оперативные подразделения нередко проигрывают в получении актуальной информации, значимой для борьбы с преступностью. Их аналитическая деятельность, как показывает практика, организована слабо. Мощные «мозговые центры» современной организованной преступности и внешних противников нашей страны, напротив, располагают на сегодняшний день высокоэффективной разветвленной системой сбора, анализа и использования самых различных сведений, направленных на активное противодействие правоохранительным органам и спецслужбам, подготовку и совершение новых преступных акций.

Это свидетельствует о настоятельной необходимости совершенствования различных форм и видов аналитической работы субъектов контрразведывательной, разведывательной и оперативно-розыскной деятельности. Причём, обязательно должен быть востребован, адаптирован применительно к современным технологиям и поставлен на службу государству необоснованно забытый в свое время опыт деятельности регистрационных бюро силовых структур Российской империи.

С. В. Медведев

г. Москва

Публичные собрания в 1905–1906 годах в документах Департамента полиции

В соответствии с Высочайшим манифестом «Об усовершенствовании государственного порядка» от 17 октября 1905 г. император Николай II разрешал свободу слова, собраний, регистрацию политических партий[23]. Вместе с тем задачи обеспечения безопасности в стране требовали от охранных структур соблюдения повседневного контроля различных общественных мероприятий. Департамент полиции (ДП) осуществлял контролирующую деятельность через работу секретной агентуры, перлюстрацию, переписку с губернаторами и начальниками розыскных учреждений.

Менее чем через месяц после опубликования Манифеста 17 октября 1905 г. Департамент полиции начал получать запросы от губернаторов, касающиеся уточнения условий реализации нового документа. 30 ноября 1905 г. тверской губернатор П. А. Слепцов писал в Департамент полиции: «Покорнейше прошу уведомить, как надлежит считать митинги, устраиваемые рабочими на фабриках и заводах, то есть надлежит ли такие митинги признавать публичными и следовательно разрешаемыми на основании правил 12 октября, так как эти митинги по большей части бывают многолюдные и при том на них почти всегда принимают участие пришлые ораторы или же фабричные митинги, как проходящие в закрытых фабричных помещения, относятся к категории частных, не требующих разрешения на устройство их»[24]. Ответ был получен тверским губернатором 12 декабря 1905 г.: «Департамент полиции уведомляет ваше превосходительство, что митинги, устраиваемые рабочими на фабриках и заводах надлежит признавать публичными, если на них присутствует сторонняя публика и вопросы, подлежащее обсуждению, выходит из сферы экономических, интересующих рабочих предметов»[25].

21 января 1906 г., через три месяца после обнародования Манифеста 17 октября, министр внутренних дел П. Н. Дурново направил калужскому губернатору А.А. Офросимову послание, которое может считаться программой противодействия революционному движению в условиях либерализации законодательства. Директивный стиль письма соответствовал исключительным обстоятельствам, в которых приходилось работать чиновникам в центре и на местах. Дурново писал: «Первое. Разнузданность, допускавшаяся на митингах, привела нас почти к полной революции. Поэтому безусловно необходимо удержать настоящее положение и разрешать митинги с величайшим разбором лишь людям умеренных воззрений. Второе – сообразовать число разрешаемых митингов с возможностью надзора за ними, дабы иметь всегда достаточно полиции, чтобы разогнать митинги силой. Третье – ни под каким видом не допускать многолюдных митингов под видом частных собраний и все подобные многолюдные собрания признавать публичными. Четвертое – в видах осторожности многолюдных митингов отнюдь не допускать. Пятое – равным образом не допускать митингов, устраиваемых с очевидной целью пропаганды революций рабочим и простому народу. Шестое – вне городских поселений, а равно в городах на открытом воздухе никаких митингов не разрешать. Седьмое – в высших учебных заведениях, земских, сословных, городских зданиях – митинги не допускать. Восьмое – иметь постоянно в виду, что закон 11 октября должен быть применяем однообразно во всей империи, что „он предоставляет губернаторам широкое право не давать разрешение во всех случаях, когда, по их мнению, митинг угрожает порядку и спокойствию“»[26]. Удивительно, что в январе 1906 г., после того, как произошли такие события, как «Кровавое воскресенье» и Декабрьское восстание в Москве, унесшие жизни сотен людей, министр внутренних дел считал, что в России происходит «почти полная революция». Также обращает внимание и то, что Дурново, через три года после провала эксперимента С.В. Зубатова по созданию легальных обществ взаимопомощи рабочих, придерживался мнения о том, что «митинги людей умеренных воззрений» могут быть приемлемыми. В Москве распространялись слухи о том, что Дурново не серьезно относится к революционным событиям. С.Ф. Ольденбург писал С.С. Ольденбургу 16 апреля 1906 г.: «Одно довольно высокопоставленное лицо с придворным званием рассказывал мне свою беседу с Дурново, который сказал: „Все, что происходит теперь в России – большое недоразумение, скоро все в этом убедятся и увидят, что все это был просто пуф“»[27].

Департамент полиции наблюдал и за тем, каким образом проводили вакации депутаты Государственной Думы. 15 июня 1906 г. в адрес саратовского губернатора С.С. Татищева поступило письмо следующего содержания: «Некоторые члены Государственной Думы решили взамен летнего перерыва уезжать по очереди на родину и проводить несколько дней среди своих выборщиков. В конце текущего июня ожидается подобная поездка в город Камышин члена Государственной Думы Я. Дитца, причем предполагается устроить собрание немецких уполномоченных где-нибудь в селе или в самом Камышине»[28]. В 1907 г. общение думцев с общественностью вне стен Государственной Думы продолжилось. Департамент полиции перлюстрировал письмо неустановленного лица А. Дуделю в Одессу: «Чтобы не быть голословным, укажу хотя бы на то, что рабочие требуют отчетов о том, что твориться в Думе, и о тех вопросах, которые там поднимаются. Понемногу опять открываются клубы (например, 2 на Выборгской – на старых местах), в которых пролетарии хотят слушать сообщения о бюджетах, об аграрном вопросе, о кооперативном движении и профессиональных союзах и т. п.»[29].

В июле 1906 г. обращения губернаторов в Департамент полиции о разрешении или запрете публичных мероприятий участились настолько, что Дурново вынужден был разослать инструкцию по всем губерниям: «В последнее время многие начальники губерний обращаются в Министерство внутренних дел за разъяснением того, как надлежит им поступать в тех случаях, когда устраиваются публичные собрания (митинги) при участии членов Государственной Думы. По этому поводу считаю нужным указать, что так как в законе 4 марта текущего года о собраниях не сделано для таких митингов каких-либо исключений, то таковые должны подчиняться тем же правилам, как и всякие другие публичные собрания, а, следовательно, должны быть закрываемы в случаях, предусмотренных статьей 12 отд. II упомянутого закона»[30].

Источники зафиксировали диаметрально противоположные интерпретации законов о публичных мероприятиях со стороны глав местных администраций. С одной стороны, некоторые уездные начальники стремились скрупулезно контролировать даже свадьбы и похороны. Газета «Биржевые ведомости» сообщала 8 мая 1907 г.: «Нам доставлен циркуляр начальника Рижского уезда, которым он объявляет подведомственным чинам о том, что запрещение устраивать всякого рода собрания без разрешения полиции распространяется также и на случаи крестьянских похорон, свадеб, поминок и т. п.»[31]. С мнением уездного начальника согласился Лифляндский губернатор[32]. С другой стороны, министр внутренних дел получал письменные обращения о том, что полицейский контроль публичных мероприятий затруднителен и малоэффективен. Одесский градоначальник писал 2 февраля 1906 г.: «Внутренний контроль за происходящим на этих собраниях официально не возможен, так как на основании статьи XII указа 11 декабря 1905 года в подготовительных собраниях чины полиции не присутствуют и роль их ограничена лишь наблюдением за тем, чтобы посторонние лица не имели доступа в помещения, в которых происходят собрания; не предусмотрено также право для администрации командирования на подготовительные собрания особых чиновников… Таким образом, сведения о ходе подготовительных собраний, об общем их направлении и речах в них произносимых, будут получаться лишь агентурным путем»[33].

Калужский губернатор А.А. Офросимов в письме министру внутренних дел фактически заявлял о том, что решения о дозволении или запрете собраний будут приниматься им в соответствии со степенью их политической лояльности власти. Интересно, что в его обращении нет ни слова о нормах закона. 25 января 1906 г. он писал: «Мною разрешаются собрания местных отделений партий „За царя и порядок“, „Союза 17 октября“, „Торгово-промышленной“, „Конституционно-демократической“ и будут допускаться собрания выборщиков и избирателей в Государственную Думу, но так называемые „митинги“ я не нахожу возможным допускать, пока у меня не будет полной уверенности в том, что эти митинги не будут служить ареной противоправительственной деятельности. При этом считаю долгом присовокупить, что среди населения Калужской губернии значительно сократилось стремление к самоуправным действиям скопом против частной собственности и появление отдельных агитаторов противоправительственной пропаганды. Все это – результаты преподанных Вашим Высокопревосходительством мероприятий и объявление Калужской губернии на положении чрезвычайной охраны»[34]. Несмотря на верноподданический характер вышеприведенного письма, следует отметить, что оно не соответствовало законодательным нормам. 4 марта 1906 г. были опубликованы Правила, согласно которым устройство собраний могло быть разрешено только физическим лицам, а не партиям (большая часть из них к этому времени не утвердила устав). Из других определений закона, препятствующих публичных мероприятий, можно отметить запрет их устройства в гостиницах или ночлежных домах, угрозы участников мероприятий общественному порядку и спокойствию.

Тот же калужский губернатор решил подробнейшим образом оповещать Департамент полиции о публичных собраниях в вверенной ему губернии. 27 июня 1906 г. он сообщал: «17 сего июня было устроено в Калуге в помещении Дворянского собрания членом губернской земской управы Кашкаровым и помощником присяжного поверенного Циборовским собрание калужского отдела конституционно-демократической партии, на каковом собрании присутствовало около 700 чел., в числе которых члены Государственной Думы от Калужской губернии Новосильцев и Обнинский… Константинов спросил, что будет делать Дума, если министерство, ухода которого он требует, не уйдет. Из его слов видно неодобрение к Думе за ее „долготерпение“. Новосильцев категорически заявил, что министерство не может не уйти. Через три месяца ему нужны будут деньги, а Дума постановила не разрешать кредита этому министерству и оно волей-неволей должно будет уйти»[35].

Закон 4 марта 1906 г. породил такую путаницу и недоумение среди губернаторов, что отголоски этой путаницы были актуальны и в 1909 г. Так, курский губернатор М. Э. Гильхен 11 января 1909 г. написал большое письмо в Департамент общих дел Министерства внутренних дел, в котором признался, что закон порождает двойственные интерпретации: «При применении на практике закона 4 марта 1906 года мной встречены затруднения в разрешении следующих вопросов: 1) Относится ли статья 135 Устава о предупреждении и пресечении преступлений, запрещающих устройство всякого рода зрелищ и увеселений без разрешения полиции, только к публичным (общенародным) увеселениям или же ко всем без исключения увеселениям (спектакли, музыка, танцы, пение, декламация, карточные игры), как публичным, так и не публичным. 2) Должно ли почитаться публичным собрание в общественном клубе или семейном собрании, в которое имеет доступ кроме членов собрания только гости, входящие по записи их членом собрания в особую книгу, за что гости вносят плату в доход собрания. Если таковые собрания признаются публичными, то обязательно ли к ним применение ст. 5 раздела III Временных правил о собраниях 4 марта, а также подлежит ли плата, взимаемая с гостей особому сбору в пользу ведомства императрицы Марии»[36]. Через четыре месяца курскому губернатору ответил лично исполняющий должность директора Департамента полиции Н. П. Зуев. Он разъяснил губернатору, что смешивать ст. 135 Устава о предупреждении и пресечении преступлений и закон 4 марта 1906 г. нельзя, так как спектакли и общенародные игры, которые могут быть запрещены ст. 135, не относятся к «объединениям по вопросам общественным и государственным», находящимся под действием закона 4 марта.

Как демонстрируют архивные документы, губернаторы иногда не понимали смысл новых законов и постановлений. Чрезвычайная перегруженность начальников губерний, необходимость заниматься мелкими несущественными делами в условиях революционного времени способствовали кризису местного управления, невозможности оперативно решать повседневные проблемы. Уже во второй половине XIX века губернаторы, будучи чиновниками Министерства внутренних дел, «получали большое количество министерских предписаний из всех департаментов, которые должны были исполнять»[37]. Важнейший вопрос разрешения или запрета публичных собраний во время продолжающейся революции вызывал много вопросов глав местных администраций; их переписка с Департаментом полиции или с Министерством внутренних дел могла занимать несколько месяцев, что совершенно не удовлетворяло потребностям управления.

С. И. Ефремов

г. Москва

Некоторые особенности организации пограничной охраны Финляндии в годы Первой мировой войны

(1914–1918 гг.)

К началу Первой мировой войны (1914–1918 гг.) в условиях бурного технологического развития соперничавших стран, акватория Балтийского моря представляла собой не только широкую торгово-экономическую зону, связывавшую разные государства, но и область военного противостояния стран. В связи с экспансионистской политикой отдельных европейских государств и обострением обстановки в европейском регионе, сложилась реальная опасность вторжения агрессора в северные рубежи Российского государства, тем самым поставив перед лицом потенциальной опасности его столицу – Петроград. Северо-западным оплотом государственной границы Российской империи являлась Финляндия, входящая в ее состав по Фридрихсгамскому мирному договору 1809 г. В условиях начавшейся Первой мировой войны данный регион получил особую стратегическую значимость. Наделенная широкими автономными правами Финляндия, являлась с одной стороны, своего рода надежным щитом от нападения врага, но с другой стороны в случае занятия ее территории неприятелем, создавала потенциальный плацдарм для атаки на северо-западную часть Российской империи и Петроград, в частности. Как свидетельствует исторический опыт, Финляндия неоднократно являлась плацдармом для военных действий Швеции против России[38].

Для обеспечения комплексной защиты стратегически важного региона, с суши и моря, а также с воздуха (в связи с бурным развитием воздухоплавания и авиации), русским военным командованием был предпринят ряд мер военно-оборонительного характера на территории Финляндии, в том числе и в области боевого применения в условиях начавшейся войны сил и средств пограничной стражи империи. Так, уже 18 июля 1914 г. были мобилизованы все 5 округов пограничной стражи России, 31 июля они перешли в подчинение военного ведомства[39]. Чины 1-го пограничного округа, в составе четырёх бригад (1-й пограничной С-Петербургской императора Александра III бригады; 2-й пограничной Ревельской бригады; 3-й пограничной Аренсбургской бригады; 4-й пограничной Рижской бригады) и одной особой пограничной Беломорской сотни были рассредоточены по побережью Балтийского моря для несения охранной службы на наблюдательных постах, а Беломорская пограничная сотня была расположена в районе Архангельского, Онежского и Мезенского уездов[40].