Маранафа

Игорь Бахтин

Маранафа

В Библии с комментариями А. П. Лопухина «маран-афа» переводится как «приди, Господь наш!» (в этом варианте фраза записывается как «Marana tha!»). Однако существует и другой вариант этой фразы: «Maran atha», который переводится как «Господь идёт», «Господь придёт» или «Господь пришёл».

I

Не отрывая глаз от зеркала, Тим Липман пошарил рукой по столу, нашёл капсулу сенсалина, и бросив её в рот, запил соком. С брезгливым выражением лица он бросил грудастой блондинке за своей спиной, приводящей в порядок его всклокоченную рыжую шевелюру:

– Чёрт бы тебя побрал, корова! Не жмись ко мне своим силиконовым выменем. Кондиционеры выходят из строя, жарко сегодня, как у нигера в заднице.

Черноволосый загорелый мужчина, сидевший с глянцевым журналом на обширном кожаном диване, не отрываясь от чтения, рассмеялся.

– Обожаю людей, которые везде побывали!

Липман дёрнулся, скривил лицо и почти прошипел:

– Помолчал бы, остряк. И без твоих острот тошно, Анвар. Кто привёл эту бабенцию, от которой температура в помещении растёт? Где нашли этот кусок мяса?

Произнёс он это громко, нисколько не озабочиваясь присутствием девушки. Однако она, никак не реагируя на эту оскорбительную грубость, сосредоточенно продолжала с милой улыбкой заниматься причёской Липмана.

– Босс, ты сам просил меня, чтобы я сменил всю обслугу. По твоему требованию приходиться её менять почти каждый месяц, всё тебе террористы мерещатся, отравители, христиане, шахиды и коммунисты! Но в этот раз, Тим, ты превзошёл сам себя, изъявив страстное желание приобрести в обслугу не натуралов, а клонов, и чтобы они непременно были клонами звёзд прошлого века. Что за блажь пришла в твою буйную лохматую голову? Я не мог тебя ослушаться и сделал это. Заказ выполнило самое престижное агентство «Клондайк». У них в загашниках как раз оказалась целая бригада звёзд того века. Между прочим, это вылилось тебе в хорошую копеечку. Натуралы стоят дешевле.

– И кто же это за моей спиной копошится? – хмыкнул Липман.

– Памела Андерсон, кинозвезда, секс-дива прошлого века.

– Переведёшь её сегодня же, к какому-нибудь диктору. А на её место мальчика стилиста найди. Непременно худышку, что б ни потел, как эта…

–Тебе не угодишь, босс, – пожал плечами Анвар.

Над зеркалом включился экран монитора, в нём проявилось унылое лицо лысого мужчины, произнёсшего тусклым голосом:

– Мистер Липман, до эфира двадцать минут. Зал заполнен на девяносто пять процентов.

– Я понял, Марк, – ответил Липман. – Минут через десять выхожу.

– Охрана уже у дверей вашей гримёрной, мистер Липман, – сказал тот, кого Липман назвал Марком и экран погас.

Липман оглядел себя пристально в зеркале и встал с кресла. Он заметно повеселел. Глаза его ожили. С саркастической усмешкой, оглядев с ног до головы девушку, замершую в ожидании распоряжений, он шлёпнул её по заду:

– Свободна, кукла сисястая.

Сделав книксен, покачивая бёдрами, девушка пошла к двери. Когда она вышла, Липман удовлетворённо потёр ладони.

– Слава учёным придумавших сенсалин! Эффект круче кокаинового, а вреда никакого.

– Думаешь? Ты бы завязывал, Тим, – сказал на это Анвар. – Тебе ли не знать, сколько сенсалитиков уже свело счёты с жизнью?

– Брось! Идиоты глотали всякую дешёвую левятину. За всё хорошее нужно хорошо платить, Анвар. Знаешь, во сколько мне обходится пара капсул моего сенсалина? В две тысячи реалов! А мой поставщик прекрасно знает, с кем дело имеет. Его из-под земли достанут мои люди, если что-то пойдёт не так, – назидательно произнёс Липман.

– Я не сомневаюсь в том, что если что-то пойдёт «не так», твои люди душу вытрясут у твоих дилеров, но беда в том, что тебе это может уже не помочь. С сенсалином шутить опасно, – ответил Анвар.

Глаза Липмана лучились живым блеском. Он будто бы помолодел, стал порывист, подвижен, весел. Глянув озорно на Анвара, он воскликнул с фальшивым пафосом:

– Я всемогущий и ужасный Тим Липман! Я самая яркая звезда в Галактике! Я звезда звёзд! Анвар! Я приказываю тебе: пой мне хвалебные и восторженные песни. Где твоя лира?

Анвар принуждённо рассмеялся, радости лицо его не выражало.

– Ты не просто звезда, Тим. Ты мега звезда. Ты гений третьего тысячелетия! – процедил он.

– Иди ко мне, мой милый, мне так приятно это слышать. Поцелуй меня в губы. Но только слегка – не слизни с меня эту чёртову помаду, – почти пропел Липман.

Анвар с кислой миной приподнялся с дивана, но тут опять включился монитор и Марк бесцветным голосом сказал:

– До эфира пятнадцать минут.

Липман раздражённо выкрикнул:

– Какой же ты всё же зануда, Свенсон!

– Это моя работа, босс, – ответил тот.

– Работа, работа, работа, а жизнь проходит, – проворчал Липман.

– Тим, на самом деле, пора идти, – вставил Анвар.

Липман глянул на него и изменился в лице. Оно приняло хищное выражение. Выглядело это так, будто он скинул одну маску и мгновенно примерил другую. Теперь это было лицо неумолимого судьи, от пронзительного взгляда которого невозможно скрыть правду. Он впился глазами в прекрасные чёрные глаза Анвара, обрамлённые пушистыми, как у ребёнка ресницами.

Лицо Анвара приняло удивлённое выражение. Удивление было сыгранно им вполне правдиво: ему не раз приходилось сталкиваться с такими «штучками» в исполнении босса и он хорошо себе представлял, что сейчас может последовать за мимическими метаморфозами лица Липмана: у босса был «пунктик» – он везде видел измену, козни предателей и врагов.

Такие спектакли он периодически устраивал не только Анвару, но и другим людям, пытаясь коварными, неожиданными вопросами застать выбранную им жертву врасплох в надежде выявить предполагаемое предательство. Ко всему, в последнее время у него (в этом был повинен, скорее всего, сенсалин), заметно участились провалы памяти. Такие допросы он мог устраивать одним и тем же людям, доводя их этим до нервного срыва. Несколько раз и Анвару довелось претерпеть такие «бзики» босса, несмотря на то, что он был одним из приближённых людей Липмана. Но он к такого рода ситуациям был готов. Напуская на себя усталый вид, он отвечал на вопросы Липмана спокойно, без всяких поз, с выражением лёгкой досады на лице.

Для сотрудников студии Липман был строгим боссом, знаменитостью и магнатом. Люди трепетали при встрече с ним, безропотно исполняли его приказы. Хорошо было известно, что он не церемонится с неповоротливыми или зазевавшимися работниками, а нарушителей без раздумий изгоняет.

Но они, к своему счастью, не знали того, что знал о Липмане Анвар, а, если бы знали, то настроения им это совсем не прибавило. Однажды Липман, перебрав сенсалина, разболтался и рассказал Анвару о том, что он член Всемирного Сендриона и занимает в нём высокую должность: он, мол, один из двенадцати Цензоров. Рассусоливая на эту тему, он бахвалился, что может стереть в порошок любого человека, говорил, что вот-вот займёт пост Председателя Сендриона. Зная его маниакальную особенность везде видеть измену, и учитывая сенсалитический транс, в котором Липман находился в тот день, Анвар вначале скептически отнёсся к похвальбе босса, подумав, что это очередной акт манипулирования и запугивания, но поразмыслив, решил, что это вполне может быть правдой, ведь Липман политик, медиа-магнат, владелец каналов, газет, журналов, банков, кампаний, киностудий; он миллиардер и его деньги вполне могли быть пропуском в элитный клуб нынешних властителей мира.

В этот же день он встретился со своим истинным боссом, с имамом подпольной организации «Воины Аллаха», и доложил ему об откровениях Липмана. Имама, однако, новость совсем не удивила. Он сказал ему: «Мы давно об этом знаем. У этой грязной свиньи руки по локоть в крови правоверных мусульман. Будь осторожен, Анвар, предельно осторожен. Продолжай работать. Живи с открытыми ушами и глазами. Подмечай всё: нам это поможет в час возмездия, да поможет нам в этом Всевышний».

***

– Слушай, Анвар. Всё работа, работа, чёртова работа… некогда остановиться. Всё хотел у тебя спросить… Ты как-то всё один да один, как волк-одиночка. У тебя совсем нет друзей, живёшь отшельником, не очень охоч ты и до развлечений, с последней вечеринки испарился в середине вечера. Завёл подружку на стороне? Или дружка? Чего таиться? Признайся, я не обижусь – сексуальная универсальность у нас приветствуется, не забывай только о том, что не все болезни от нервов, некоторые бывают и от любви. Я ничего не знаю про твоих родственников, родителей? Где они, живы ли? – не сводя глаз с лица Анвара, который изображал усталое удивление, – спросил Липман.

Анвару вспыхнул. Ему подмывало ударом кулака в это ненавистное лицо, свалить Липмана на пол, а после бить, бить, бить его ногами, чтобы он катался по полу, выл от боли и молил о пощаде. Подавив порыв ярости, Анвар удивлённо поднял брови.

– В который раз, Тим? Тебя опять заклинило? Мог бы я сидеть в этой комнате с такой важной шишкой, как ты, если бы всемогущий Совет Национальной Безопасности не прокопал бы бульдозером мою биографию?

– Это так. Но в СНБ мысли ещё не научились читать, они только на пути к этому.

– А ты пытаешься прочесть мои мысли? – усмехнулся Анвар.

С монитора Марк Свенсон проговорил бесстрастно:

– Мистер Липман, время …

–Заткнись, Марк! – зарычал Липман. – Кто хозяин канала? Подождут! Чёрт бы побрал это стадо тупых жвачных животных! Дайте им сладенького лимонада и включите голограмму последнего порно хита. Пусть немного возбудятся.

Монитор погас. Липман отвернулся от Анвара, подошёл к зеркалу. Пристально рассматривая своё лицо, он продолжил:

– У меня хороший внутренний навигатор. Иногда мне кажется, что ты не тот за кого себя выдаёшь. Прости меня, старина, но мне думается, что ты что-то скрываешь от меня. Я стал замечать за тобой грубость по отношению ко мне.

– Это у тебя от сенсалина, – оборвал его Анвар. – Он с тобой ещё не то может сделать.

– Брось. Расскажи о себе. Мне это интересно.

– Тебе к психотерапевту пора обратиться, Тим … и в студию уже пора.

– Э, нет, амиго, это слишком простой ход сваливать всё на сенсалин. Так из меня и идиота можно сделать. А я себя таковым совсем не ощущаю. Рассказывай. Я тебе приказываю, – в голосе Липмана зазвучал металл, но он тут же сменил маску и тон.

Улыбаясь, приложил руки к груди и просительно и ласково произнёс:

– Шучу, шучу, дорогой, не обижайся. Но всё же расскажи о себе, пожалуйста, о детстве, юности, учёбе в университете. Я что-то не припомню, когда мы с тобой это обсуждали, память стала меня подводить. Мне это интересно, поверь, Анварчик.

– Ты, босс – тебе нельзя отказать. Из всех жанров повествования, надо полагать, ты больше всего любишь трагедии, – горько вздохнув и изображая покорность, ответил Анвар. – Что ж… жил-был маленький мальчик, босниец. Родители его, простые хорошие люди, трудяги, всю свою жизнь пахали как рабы, собирая деньги, чтобы он смог уехать учиться в далёкую свободную и богатую страну, куда он, когда вырос и уехал. Если тебе хочется знать об религиозных убеждениях моих родителей – они мусульмане. В конце двадцатого века они участвовали в первой войне за независимость моего края против ортодоксов. Многие из моих родственников в той войне погибли, я родился уже в новом веке. Сейчас мне сорок пять, воды утекло много, мир изменился с тех пор до неузнаваемости…

Липман приосанившись, важно вымолвил:

– Да, да, далёкая история. Мы всегда поддерживали стремления людей к свободе и демократии. Парни с крестами на груди устроили на твоей родине рассадник международного терроризма. С ними можно было разобраться только силой. Что и пришлось сделать нашим объединённым силам.

Анвар на мгновенье умолк и опустил голову вниз. В голове жарко, так что застучали в висках злые и острые молоточки, пронеслось: «Грязная, грязная свинья! Вы, хладнокровные ублюдки, никогда и ничего не делаете без умысла, прикрываясь высокопарными словами о демократии, правах человека, сеете вокруг себя смерть. Тогда вы разобрались с ортодоксами, разбомбив прекрасный город Белград. А позже, когда в новом веке началась очередная война между соседями, не стали разбираться и щедро посыпа́ли бомбами весь край. «Почистили» земли несколько стран бомбами с обеднённым ураном. Кто не умер от ран, тот позже скончался в муках от онкологических заболеваний».

– Да, да, Тим, далёкая история. Двадцать первый век давно миновал экватор, – на дворе год две тысячи пятьдесят девятый год. Для тебя те годы просто история, а для меня это боль и смерть моих родственников. Здесь за океаном, в Федерации, всё обошлось, от Европы вас разделял океан. Когда старуха-Европа после очередного кризиса стала разваливаться, а по дорогам стали бродить толпы людей оставшихся без работы, голодных и отчаявшихся, на её развалинах начался хаос. Повальные грабежи, теракты, убийства закончились так называемыми «соседскими войнами», в которых каждый хотел откусить кусок от чужих территорий, – продолжил Анвар, подняв глаза на Липмана. – Как всегда оплотом демократии был наведён демократический порядок. Мои родители погибли – бомбы и ракеты не разбирали, кто там был за демократию, кто за терроризм, а кто был обычным пофигистом-потребителем.

– У тебя вообще никого не осталось? – спросил, делая скорбное лицо Липман. – У вас обычно много родственников, многодетные семьи, сильны родственные отношения. Я слышал, что даже самое дальнее родство цениться, всегда поддерживаются близкие отношения…

Думая: «В этом наша сила, урод безбожный. Это у вас давно уже исчезли из обихода слова семья, мать, отец, брат, сестра», – Анвар ответил:

– Слишком много бомб для такого клочка земли, но братская могила из боснийцев, хорватов, албанцев, сербов, цыган, венгров и итальянцев получилась внушительная.

– Военные, Анвар, военные, чёрт бы их побрал! Эти тупоголовые солдафоны, как всегда перестарались. Я, Анвар, ужасно сожалею, что ошибки военных привела к гибели твоих родителей, родственников, между прочим, наших союзников. Но ты, извини, вот здесь в этой ситуации и кроется суть моего любопытства, постарайся понять меня и без обид, пожалуйста. Любопытства чисто психологического, скажем так. Выглядит, согласись, странным, что ты примкнул к нам, к вашим врагам по сути. Мусульманская общность замкнута, не склонна принимать новый порядок, а ты ведь из них. Большинство людей, пострадавших от той войны, во всех смертных грехах обвиняют нас, они объединяются против нас, уходя в подполье, ведут партизанскую войну, до сих пор разрозненные банды, партизанят, терроризируют население и администрации многих стран. Ты, по сути, тоже обязан ненавидеть нас после тех событий. Я говорю о реальных вещах, так устроен человек: он ненавидит тех, кто ему навредит. А я ведь из стана победителей, а значит, и меня ты можешь ненавидеть и, соответственно, я вправе тебя опасаться…

Анвар удручённо махнул рукой.

– По себе судишь? Ты, Тим, маниакально подозрителен. И, несмотря на свой острый ум и интуицию частенько бываешь ужасно прямолинейным в своих размышлениях, точнее сказать, измышлениях, на мой взгляд, иногда просто идиотских. Войны когда-нибудь кончаются, люди замиряются, мужчины женятся на дочерях своих бывших врагов, дочери влюбляются в мужчин враждебного племени. В Африке есть племена, в которых периодически во времена замирения происходит брачный обмен. Это укрепляло мирные и родственные отношения, умешало риски вражды и войн. Что ж делать? Теперь уже ничего не попишешь, – что произошло, то произошло… эти последние войны изменили мир он стал совсем другим, хрупким, распадающимся, недоверчивым, затаившим мстительные мысли – он стал хуже, потому что ненависти стало на порядок больше. Но хотел бы я точно знать, кого мне ненавидеть больше! Не подскажешь? Тех, кто отдавал приказы? Тех, кто нажимал на кнопки пусковых установок? Лётчиков, сбрасывающих ракеты? А может заправщиков этих самолётов или программистов? Или поваров, кормивших солдат, врачей? Среди людей, делающих всю эту грязную работу, были люди многих национальностей. Ненавидеть их всех? Жизни не хватит отомстить им всем, а в ненависти можно самому сгореть. Вариантов выбора у людей после этих войн, после того, что стало с миром осталось немного. Их, пожалуй, всего два. Первый: не принимать новую реальность, сопротивляться ей – это повсеместно происходит. Но, известно, что военная машина подавления хладнокровно уничтожает любой очаг сопротивления – жизнь героев-фаталистов коротка; второй – встать на сторону победителей, образовав новую единую общность людей, продолжить жизнь в новой среде, соблюдая демократические законы и новые установки, пытаясь наводить мосты между людьми, быть открытыми к диалогу. Да и кто посмеет сейчас затеять большую драчку? После третьей, уже Большой войны 2042 года стало ясно, что нет силы, которая может противостоять вам победителям. Арабский мир обессилил ещё раньше. Они дрались между собой всё начало двадцать первого века, войны спровоцированные цветными революциями, создали эффект домино: задрались добрые соседи одной веры на смерть, всем хотелось стать падишахами новых империй и халифатов. Ненависть там копилось не одно десятилетие, но сейчас людские ресурсы обескровлены. Индусы с пакистанцами дерутся до сих пор, люди влачат жалкое существование. Ирану от удара коалиции уже никогда не оправиться, досталось и туркам, которые стремились укрепить своё влияние в регионе. Китайцы приутихли, библейским местам сильно досталось напоследок от палестинцев, Африка – гигантская площадь, на которой гуляют страшные эпидемии, голод и СПИД. Россия – холодный концлагерь, где народ ушёл в леса и партизанит, в нём правят коллаборационисты, а чипованные рабы добывают для вас полезные ископаемые. Я выбрал второй вариант. Жизнь ведь совсем неплохая штука. Так ведь. Тим? Ты что осуждаешь меня за это… за моё, так сказать, малодушие, за мою, г-мм, безнравственность, что ли? Если это так, то это слишком сложная умственная коллизия, которую мои слабые мозги не в силах постичь.

Последние слова Анвар произнёс с саркастической улыбкой. Немного помолчав, он сказал Липману, который, кажется, обиделся:

– Расслабься, Тим, не ищи чёрную кошку в тёмной комнате и… завязывай с сенсалином.

– Будем считать, что в этот раз ты меня убедил, но наш разговор не окончен, – натянуто улыбнулся Липман. – Кое-какие вопросы остались.

– О, я не сомневаюсь в том, что мы не раз ещё будем беседовать на больные для тебя темы. А убеждать тебя я вовсе не собирался, – ответил Анвар.

На экране монитора опять появился Марк Свенсон. Он ничего не говорил в этот раз, просто молчал со скорбным выражением лица.

– Правильно мыслишь, Анвар, правильно, – как то, потускнев, прибавил Липман, бегая глазами. Видно было, что он недоволен и раздражён отповедью Анвара. Задумчиво потерев подбородок, он увёл разговор в сторону:

– Чёртова жара. Прогнозируют дальнейшее повышение температуры. Да иду я, иду, Марк, козёл лысый.

II

Телеканал TLTV-2 принадлежащий Липману, находился на семьдесят четвёртом этаже новенького недавно отстроенного 150-этажного небоскрёба. Громадина из металла, бетона и стекла уходила высоко в небо, верхушку здания с земли не было видно из-за плотного смога, висевшего над мегаполисом грязным, горячим одеялом. По утрам солнце, с трудом пробившись сквозь плотную завесу дымного воздуха, едва освещало небоскрёб с восточной стороны. Его зеркальные стёкла загорались и гасли, как грани стеклянного шара, склеенного из кусочков зеркал. Другая сторона небоскрёба оставалась в тени до тех пор, пока светило не проходило зенит. По мере продвижения солнца по своему извечному пути ситуация менялась. Когда солнце было в зените, здание тускнело, силуэт его становился расплывчатым, неясным. Солнце не справлялось со смогом, который после полудня становился плотнее из-за немыслимого количества машин на дорогах многомиллионного мегаполиса. Вечера прохлады не приносили, только после полуночи становилось прохладней.

Люди, впервые увидевшие это творение человеческих мозгов и рук в виде восьмигранного обелиска, частенько пугались: из-за постоянной жары и марева казалось, что здание в каких-то местах преломляется и становится похожим на огромнейшую стопку тарелок, которые слегка двигаются относительно друг друга. Но это, конечно же, был мираж. Здание было построено с огромным запасом прочности, по самым передовым технологиям, спроектировано выдающимися архитекторами, под присмотром армады инженеров, контролирующих органов, руками покорных гастарбайтеров, работающих за кусок хлеба и миску похлёбки.

В здании было всё или почти все, что нужно человеку для комфортной жизнедеятельности, хотя система кондиционирования воздуха с некоторых пор перестала справляться с жарой. Попадая в здание с улицы, посетители попадали в шлюзы, в которых их одежда бесшумно очищалась от уличной грязи и пыли, она дезинфицировалась, дезактивировалась. Людей имеющих вирусные заболевания на выходе из шлюза встречали врачи, – для выяснения степени их опасности для здоровья окружающих. Таких людей отводили в карантинное отделение. Выявить больных среди посетителей было нетрудно: сканеры, натыканные здесь повсюду, быстро считывали информацию с чипов, вшитых под кожу людей. Нечипованые задерживались охраной.

В небоскрёбе практически помещался целый город с банками, офисами крупнейших финансовых и политических групп, крупных промышленных кампаний, целой армией полицейских и охранников; супермаркетами, ресторанами, отелями, гаражами, клубами, бассейнами, спортивными залами, апартаментами для состоятельных людей.

Подозрения Липмана в отношении Анвара на самом деле имели основания: звериная интуиция его не обманывала. Анвар попал в небоскрёб через людей «Воинов Аллаха». Его устроили работать осветителем на канал TLTV-2. В его задачу входило узнать как можно больше об охране, системе оповещения. Он составлял карту проходов, изучал инфраструктуру, заводил полезные знакомства с людьми телеканала, совсем скоро он стал догадываться, что его соплеменники готовят очень большой «бум».

Людей из «Воинов Аллаха» в «обелиске», как прозвал народ небоскрёб, работало множество. Они работали официантами, барменами, уборщиками, программистами, посыльными, водителями, лифтёрами. Были среди них и владельцы пиццерий, кафе, охранники и банковские клерки. Радикалы, находящиеся в глубоком подполье, давно научились конспирироваться и хитроумно просачиваться в нужные им места. Анвар быстро втянулся в работу, ему здесь нравилось.

Вскоре, однако, ситуация для него резко изменилась. Хищный и жадный глаз Липмана упал на стройного черноволосого красавца. То, что нужно было Липману, заставило Анвара встретиться с имамом и просить перевода на какую-нибудь другую работу. Вот тут он и узнал, каким может быть имам, когда ему противоречат.

Хлёсткая оплеуха и окрик имама: «Садись и слушай, щенок, что я тебе скажу!» – обескуражили, повергли Анвара в шок. Он сел напротив имама, со злобным выражением лица перебирающего чётки.

– Это большая удача для нас, что ты сможешь приблизиться к этой мрази. Мы не можем упустить такой прекрасной возможности в решающий момент покончить с ним. Ради победы мы должны использовать любой шанс. Ты, Анвар, мужчина, а он мразь, евнух в облике мужчины – позор человечества. И когда ты будешь это с ним делать, думай о том, как эти свиньи посыпали ракетами города и сёла правоверных Ливии, Сирии, Ирака, Афганистана, как они уничтожали твою и мою страну – это придаст тебе сил. Совсем скоро мы возьмём этих свиней за горло, и перед тем, как отрезать их грязные головы, наши воины сделают это с каждым из них. Надеюсь, ты хорошо знаешь, что у нас бывает с теми, кто нарушает приказ, – закончил свой монолог имам.

При следующей встрече с имамом Анвар попросил доверить ему убийство Липмана, когда это станет необходимо. Имам улыбнулся ласково: «Это речь настоящего мужчины! Он будет твоим, иншаалла».

Так Анвар стал новым фаворитом Липмана.

Как только Липман с Анваром вышли из гримёрной, их взяла в плотное кольцо четвёрка охранников, удивительно похожих друг на друга, экипированных словно для военных действий. Они были в бронежилетах, на поясах висели наручники, баллончики с газом, дубинки и увесистые револьверы. У всех в прозрачном нагрудном кармане мигали небольшие пульты.

Пульты эти были новейшим и грозным достижением науки. Чипованому человеку бессмысленно было тягаться с человеком оснащённым таким пультом. Нажатие кнопки пульта действовало незамедлительно: человек терял ориентацию в пространстве, на некоторое время переставал видеть, и полицейскому оставалось только надеть ему на руки наручники.

Маргиналы, бандиты и нелегалы, которыми кишел город, старались не дать полицейским употребить это страшное оружие: они стреляли первыми, всегда на поражение. Впрочем, за хорошие деньги у подпольных хирургов, можно было сделать операцию по удалению чипа. Между маргиналами и полицейскими шла война не на жизнь, а на смерть, в ходу была поговорка: лучший полицейский – мёртвый полицейский.