Кем и как любима Тамара Зотова

Георгий Львович, не убирая палку, присел на корточки, чтобы быть ближе к собеседнику.

– У меня встречные вопросы, племянник, – сказал мужчина, – что с гражданином Дежневым? А? И где, кстати, твой одноклассник, Вань? Ответишь ты – отвечу я.

Иван не ответил, только до побеления сжал губы. Подождав немного, дядя Гога расстегнул молнию на хорошей куртке и отвернул полу так, будто демонстрировал вязаный свитер, но на самом деле целью этого действия была предупреждающий показ кожанных ремешков кобуры, одетой на свитер. Георгий Львович при оружии! От этого факта Иван вообще потерял дар речи. А между тем дядя Гога извлек из внутреннего кармана хорошей куртки последнюю модель айфона в противоударном чехле и понажимал в нем что-то такое от чего у ваниного телефона пришло оповещение.

– Я не хочу портить с тобой отношения как с твоей матерью… – и вновь у Ивана екнуло сердце. Когда-то несколько лет назад именно Георгий Львович Спасибов был инициатором того, что его мать упрятали в психиатрическую клинику на несколько месяцев. Дядя Гога сам же договорился с главврачем и сам-же оплачивал платный стационар, причем мать не уставала повторять, что «эта московская сволочь» доплачивала главврачу за затягивание лечения. Только в эту минуту до Ивана пришло осознание того, какой на самом деле страшный и опасный человек – его родной дядя Гога. – Так вот, я не хочу. Мы же все-таки родственники, верно я говорю? Я предлагаю тебе то что ты заслуживаешь по праву. Княжеский титул, обширные имения. У тебя будет личный дворец или резиденция. У тебя будет все, но не более того. Не более! Единственно чего у тебя не будет – власти. Но ведь она тебе и не нужна, верно? Зачем тебе эта головная боль, свали ее на меня и моих наследников. Вот о чем я толкую, Вань. А теперь давай руку и пошли обратно, мой вертолет уже заправлен. Только иди впереди, я, знаешь-ли не запомнил пути.

Ребята из группы У-130/1 учились в училище пищевого производства уже четвертый день, из которых первый день был просто ознакомительным. Двадцать семь новоиспеченных студентов, которые три месяца назад освободились от школьного ига четвёртый день переходили из аудитории в аудиторию, знакомились, вникали в тонкости учёбы, смотрели на все настороженными взглядами, свойственными людям впервые попавшие в незнакомое место. Двадцать семь ещё вчерашних школьников листали девственно пустые зачетки и привыкали называть занятия не уроками, а парами. Среди них была и Яна Гороцкая, поступившая, как и остальные двадцать шесть голов группы У-130/1 на факультет кисломолочного производства и вот уже четвёртый день постигала вступительные занятия. Сегодня в числе прочих третьей по счёту парой была «Биохимия». Первое занятие. Биохимия проходила в лабораторном кабинете, а по правилам училища вход во все лаборатории был строго в медицинских халатах и головных уборах. И вот прозвенел звонок, пара началась и в лабораторию вошёл преподаватель – сухопарый мужчина в очках и с густыми усами. Ученики встали и не садились до разрешения преподавателя – это строгое правило действовало не только в школах.

– Группа У-130? – уточнил преподаватель, через очки всматриваясь в журнал группы. У него был скрипучий голос и, услышав его, Яна Гороцкая невольно насторожилась. Этот голос показался ей знаком

– Дробь один! – уточнил кто-то из молодых студентов.

– Что? – преподаватель оторвался от журнала и стал искать крикуна взглядом.

– Группа У-130 дробь один! – ещё раз выкрикнул кудрявый паренек.

– Молодой человек, как ваша фамилия?

– Герасимов.

– Так вот усвойте, студент Герасимов, что в училище все группы первого курса имеют первую дробь. Теперь, молодые люди, я буду называть фамилии, а вы вставайте…

– А «У»?

– Что?

– Что означает «У»? – продолжал допытываться студент Герасимов. Преподаватель похлопал веками и объяснил, что буква «У» означает «Училище». Студент Герасимов задал ещё один неуместный вопрос, потом ещё, после чего преподаватель решил, что для поднятия настроения в группе сделано достаточно и сказал, что сейчас он сделает перекличку присутствующих.

– Богданов? Буянова? – зачитывал он по списку. – Воронковский? Герасимов? Гороцкая? Жилина?

Вдруг преподаватель остановил перекличку и вернулся к фамилии «Гороцкая». Яна встала и с опаской посмотрела на мужчину, а он, долго и молча рассматривал молодую студентку и наконец скверным скрипучем голосом спросил:

– Студентка Гороцкая, потрудитесь объяснить и мне и всем сдесь присутствующим, почему вы с таким пренебрежением относитесь с моему предмету «Биохимия»? Я вас спрашиваю. Отвечайте.

– Я… Нормально отношусь к вашему предмету.

– Вот как? Почему же вы вошли в лабораторию в таком халате? Вы намеренно решили не соблюсти правила или сделали это по своей юной незрелости ума? Отвечайте!

Яна как дурочка под пристальными взглядами двадцати шести одногруппников принялась разглядывать свой белый чистый халат. После долгого изучения она совершенно растерянная пожала плечами.

– Что с моим халатом? – спросила она. – На нем нет ни одного пятнышками.

– Вы что за дурака меня принимает? – продолжал преподаватель. – Он мужской!

– Как мужской? Нет, он женский. Вы что? Посмотрите – пуговицы на правой стороне!

– Милочка моя, пуговицы можно и перешить!

– Но в чем ещё различие между мужским и женским вариантом?

– Он у вас не приталенный! – рявкнул преподаватель. – В этот раз можете остаться в лаборатории, но в следующий раз будете получать знания в коридоре! Вам ясно? Садитесь, Гороцкая, – дозволил преподаватель приказным тоном.

«Стопудово – это он! – мысленно шипела она, не вслушиваясь в то, о чем принялся вещать густоусый преподаватель. – И он меня узнал. Теперь он мне житья не даст!»

Да, они узнали друг друга. Судьбе угодно было сделать над Яной Гороцкой дурную шутку и послать ей человека, которому несколько лет назад суд вынес приговор и назначит компенсацию семье Гороцких на сумму в 687050 рублей, которые гражданин Груберг Алексей Дмитриевич выплачивал им на протяжении двух с половиной лет, продав свою дачу и автомобиль, и он, наверняка, припомнил ту смеющуюся над ним девчонку с высунутым языком. Ну и как теперь Алексей Дмитриевич должен относиться к представителю рода Гороцких и конкретно к Яне? «Наверное мне здесь не учиться…» – подумала девушка и на перемене позвонила маме.

Итак, перед Иваном раскрылась реальность, которая повергла его в состояние лёгкого, но все-таки шока. Дядя Гога никогда не поддерживал контактов с их семьёй, особенно он отдалился после исчезновения своего младшего брата Федора. Мама ненавидела Георгия Львовича, она всегда говорила о нём только негативное – что, дескать, он занимается каким-то грязным бизнесом, что входит в какую-то партию и даже занимает там какую-то руководящую должность. По её словам дядя Гога подлый мерзавец, с которым она не желает иметь никаких дел и даже видеть его не хочет. Пусть он живёт в своей Москве, занимается в ней чем хочет, но сюда к ним пусть не приезжает. Так думает Ванина мама и он, разумеется, не спешил говорить ей о том, что её ненавистный Георгий Львович прилетал в Пензу. И если этот факт она ещё перетерпит, то вот личный разговор с её сыном за её спиной она воспримет как повод для сильнейшего эмоционального стресса. Если же кто-то ей доложит, что брат её мужа был замечен на территории её базы отдыха – она, вероятнее всего, разразится криком и в их семье будет непрекращающиеся многодневный скандал. «Хорошо, что она не слышала нашего разговора, – думал Иван, лёжа пластом на своей кровати. – Лучше ей ничего этого не знать».

Иван мысленно вернулся к разговору. Так значит его дядя всерьёз нацелился на российский трон! И за него, если верить его словам, мировое сообщество, «Партия Империи», многомилиардный бюджет и еще Бог знает что. Как вам такое нравится? Иван был потрясен, особенно когда, вернувшись в квартиру, принялся проверять дядины слова в интернете. И вот что он нашел: несколько месяцев назад, действительно, на территории Российской Федерации появилась новая партия – «Партия Империи», которая к сегодняшнему дню каким-то неведомым чудом поднялась с никому не интересной кучки монархистов до многочисленной партии, способной на ближайших выборах в Госдуму набрать не менее десяти процентов голосов избирателей. Такого не могло быть, но это было и если верить официальному сайту этой партии, то в неё уже входят очень многие российские политики, бизнесмены и лица с весьма серьёзной репутацией. Партия обладает колоссальным бюджетом, позволяющим ей рекламировать себя без ограничений, вкладывать безграничные суммы в различные отрасли производства, делать все что партийные руководители считают нужным и создавать реальную конкуренцию партии власти, не говоря о других партиях, уже сейчас начинающих выглядеть на фоне монархистов просто жалко и смешно. Лидером партии являлся некий Юрий Ярославович Эрих. У «Партии Империи» уже было несколько печатных изданий, множество сайтов, радиоволна, телеканал, их отделения работали в сотнях городах, даже в самых крошечных. Иван уже знал эту партию, она уже была на слуху у всех, но молодой человек не думал, что эта организация настолько богата и влиятельная и он почему-то не проводил параллели между этой партией и своим дядей. До этого дня он прибывал в уверенности, что «Партия Империи» сама по себе, а дядя где-то в столице сам по себе.

Иван лежал на кровати в одежде как труп в гробу. Руки его покоились на груди, глаза плотно закрыты и об усиленной работе мысли могла знать только его мама, которой, впрочем, сейчас не было дома. Иван был один и лежал так третий час, за окном уже стемнело, закат наливался фиолетовым цветом и этот тон, проникая через окно в комнату, придавал и без того сумрачной обстановке некую гнетущую мистичность. Но Иван уже третий час не открывал глаза и не смотрел за окно.

Он думал о дяде и о том, что и как делать дальше. Дядя Гога определённо намекнул ему о негативных последствиях, если Иван не внемлет его совету. Это был даже не намёк, а самая настоящая угроза, хоть мужчина фактически ничего особенного не сделал и не произнёс. Иван не был дураком и все прекрасно понял, особенно когда немедля ни минуты после прощания с Георгием Львовичем схватил свой телефон и прошёл по ссылке, присланной ему его дядюшкой. Это были три ссылки на один из новостных порталов во «ВКонтакте». Первая новость, датируемая июлем позапрошлого года: известный австрийский историк-исследователь Дерек Вейнер при невыясненных обстоятельствах утонул на реке Дунай во время рыбалки. Иван был знаком с этим человеком, его имя в прошедшем времени упоминал профессор Ричард Джексон. Вторая новость с того же портала – в Афинах от неправильно принятой дозы лекарства ушел из жизни профессор местного университета историк Эрос Намандопулос. Иван использовал его труды в своих изысканиях и уже знал, что тот не так давно скончался. Но вот третья новость заставила молодого человека съежиться. Новость почти двухмесячной давности, в которой сообщалось что накануне в номере гостиницы в Санкт-Петербурге было найдено тело профессора Ричарда Джексона с признаками насильственной смерти. Сообщалось, что профессор Джексон прилетел из Новой Зеландии на конгресс, проводимой в Санкт-Петербурге, но в тот же вечер был убит в отеле.

Раз Георгий Львович прислал эти три ссылки, то совершенно определенно, что он намекал на то, что «Партия Империи» без зазрения совести уберет и Ивана Спасибова ровно так же как убрала одним за другим трёх известных учёных-историков. Прислав ссылки, дядя Гога указывал ещё и на то, что этих трёх учёных что-то объединяло. А что? А то, что и Вейнер и Намандопулос целиком и полностью поддерживали труды Джексона и утверждали, что у приехавшего из Великобритании в Советский Союз Реймонда Спейсера не было супруги по имени Аграфена, а значит и не было потомков от этой женщины.

То-есть, партия таким кровавым образом убрала людей, доказывающих то, что у царской семьи не было прямых наследников. И если принять за истинный факт то, что цесаревичу Алексею удалось скрыться от расстрела и под другим именем обосноваться в Великобритании, оставить потомка, который в последствии вернулся в СССР, то теперь уже после кончины всех трёх историков (Джексон, Намандопулос и Вейнер), никто в ближайшем будущем не станет отрицать, что потомки того потомка носят фамилию «Спасибовы». И кто гарантирует, что убийства не продолжаться? Иван был убеждён, что «Партия Империи» легко и непринужденно уберет любого человека, сующего ей палки в колёса.

Ваня лежал на кровати и думал. Получив порцию важнейшей информации, его мозг долго перерабатывал её, анализировал, просчитывал все дальнейшие ходы и результаты. Его мозговой процессор работал в полную силу несколько долгих часов и наконец, после неоднократных перепроверок, и труднейших выводов, выдал готовый результат. И только тогда Иван открыл глаза.

Только тогда он, проморгавшись, понял, что лежит одетый в кромешной темноте, что за дверью его комнаты тихонечко раздается звук телевизора – мама смотрела кино, что у него изо рта неприятно пахнет, а мочевой пузырь настаивает на своём. Иван принял сидячее положение и посидел так ещё некоторое время. Потом он встал с кровати, подошёл к письменному столу и открыл ноутбук. Экран высветился рабочим столом с обоями в виде чёрно-жёлто-белого флага с двуглавым орлом. Отложив все свои естественные потребности на потом когда станет совсем уже невмоготу, Иван Спасибов сел за ноутбук и ввёл в поисковике запрос: «Титулованные фамилии Российской Империи».

Ему предстояла новая кропотливая работа, но он чётко знал, что ему надо. Глаза забегали по первым строкам выплывшего окна, а губы сами собой растягивались в хищную улыбку…

Третий вечер подряд, приходя с базы отдыха домой, Евгения натыкалась лбом на закрытую дверь в комнату сына. Зная характер своего Вани она не пыталась входить, она даже не стучалась, опасаясь вспышки гнева. Иван ненавидел когда его отвлекали от того, во что он углублялся. Евгения готовила ужин, занималась домашними делами и хорошо если пару раз за вечер видела как Иван с ошарашенными от долгой работы за монитором ноутбука глазами выходил из комнаты, чтобы сходить в туалет и проглотить что-нибудь из съестного. Причём Евгения замечала, что сын не обращает внимание на вкус употребляемой еды, один раз он, перепутав, проглотил сырую котлету, но лишь запил её сладким чаем и вернулся в свою комнату. Так прошёл один вечер, потом второй, а на третий изможденный Иван вышел из комнаты и все-таки ушёл из дома куда-то по своим делам.

Пользуясь случаем Евгения прошла в его захламленную комнату, включила ноутбук и на рабочем столе тут же всплыло не выключенный сыном сайт, касающийся высылки из СССР каких-то людей в 1918 году. Рядом лежал испещренный датами, фамилиями, городами и адресами блокнот. Что-то было подчеркнуто или обведено, через страницы были протянуты стрелочки, соединяющие те или иные фамилии.

Евгения глубоко вздохнула и покинула комнату.

Вернувшись, Иван вновь возобновил поиски в интернете, вновь защелкала мышка и заскрипела по блокноту шариковая ручка.

На следующий день Евгения и Иван сели в мамин белый «BMW» и вместе поехали по бюрократическим делам и пользуясь тем, что, сидящий рядом на пассажирском сидении сын открыл для восприятия внешней информации решила поговорить с ним начистоту.

– Вань, – тихонько позвала мама, на пару секунд оторвав взгляд от дороги. – Вань, нам надо поговорить. Вань, ответь, чем ты теперь занят в интернете?

– Мам, отстань. Давай потом…

– Ведь ты нашёл, что хотел, – продолжала мать, – что теперь-то ты ищешь?

– Да так… Мам, я тебе потом расскажу.

– Вань я знаю, что ты встречался с дядей Гогой.

У Ивана тут же остекленел взгляд.

– Откуда ты знаешь?

– Илаев рассказал. Ты же знаешь, у Владимира Игоревича язык без костей, он не умеет помалкивать, – Евгения перестроилась на левую полосу. – Он видел Гогу на территории базы. Скажи, что он от тебя хотел, о чем вы говорили, Вань? Вань, не молчи! Я должна знать, что ему от тебя нужно!

Но Ваня молчал. Молчал он и тогда, когда, теряющая терпении мать требовала, что бы он рассказал ей о причине, по которой из Москвы прилетал Георгий Львович Спасибова. Не добившись никакого вразумительного ответа Евгения Спасибова повернула машину на улицу, ведущую на противоположную сторону от того места, куда они спешили.

– Вчера меня вновь вызывали на допрос по поводу исчезновения следователя Дежнева! – говорила она, резко поднажав на газ. – Дело ведёт какой-то татарин, который так на меня смотрел, будто мечтал содрать с меня шкуру. Это очень опасный человек, Иван. Он что-то обнаружил и почему-то опять взялся за нас. Я чувствую, что нам грозит что-то плохое.

– Что ты ему рассказала?

– Он вновь интересовался про Нечипоренко. Мне нечего ему сказать кроме того, что я уже много раз повторяла пропавшему Дежнёву, но он мне не верит. Потом он допрашивал меня о пропавшем Феде и снова я как дура ничего не могла сказать! А потом еще вспомнили и Дежнева. И опять я только «му» да «му». Как считаешь, Вань, что теперь обо мне думает этот татарин?

– Почему он допрашивает именно тебя, мам? Почему не меня?

– Потому что все три исчезновения так или иначе связаны со мной. И кроме того… – Евгения повернула машину направо. – Татарин спрашивал о Вирааиле. Он считает, что это человек и у меня есть причина его скрывать.

– Так скажи правду.

– Нет.

– Откуда им известно о Вирааиле. Кто мог им рассказать? О нем знают человека два-три.

– Илаев знает, он и брякнул случайно ещё Дежневу. Я же говорю – у Владимира Игоревича язык без костей. – Евгения остановилась на светофоре, перед ними гуськом стояли с дюжину автомобилей. – Вань, Вирааил – это мои личные дела, лучше скажи, что вы с Гогой задумали! Что вы замышляете, сын?

– Он меня заманивал в свою партию, – осторожно подбирая слова, проговорил Иван.

– В какую ещё партию? Что за чепуха? И ты вступил?

– Э… Нет.

– Опять ты что-то недоговариваешь, Вань! Я же вижу! Мне все это очень не нравиться, я волнуюсь! Я не знаю, что ты замыслил, Вань, но чует моё сердце – добром это не кончится. Порой ты себя так ведешь, так смотришь, что пугаешь меня, Вань. Я тебя таким начинаю бояться… – впереди загорелся зеленый и автомобили потихонечку принялись один за другим трогаться с места. – Скажи, что ты не причастен к Нечипоренко и Дежневу. Вань, ну что ты опять молчишь!

– Так и ты молчишь, когда тебя расспрашивает о Вирааиле! – не выдержал Иван.

– Стоп! Я молчу потому что мне есть что скрывать. Значит и тебе есть что скрывать… Ну-ка, сын, отвечай по-хорошему!

Они пересекли перекресток и влились в общий поток.

– Мам, я… Не хочу впутывать тебя… Я сам все сделаю…

– Что сделаешь?

– Просто доверься мне, мам. Не расспрашивал, прошу тебя. Не заставляй меня врать. Да, я кое-что задумал и я начал к этому готовиться, но тебе лучше об этом не знать. Так будет лучше для тебя, мам. Занимайся своими делами и просто знай, что если я что-то затеял, я обязательно этого добьюсь любыми способами. А ты, мам, просто подожди. Потерпи, мам. Поверь мне, не за горами нас ждут большие перемены.

Некоторое время они ехали молча, думая каждый о своем.

– Я боюсь, сын. – наконец сказала женщина. – Боюсь не за себя.

– За меня?

– Ты же знаешь, как я тебя люблю. Ты у меня единственный. Я с ума сойду если и с тобой что-нибудь случиться.

Евгения не случайно употребила союз «и». Много лет назад, за несколько лет до рождения Ивана, она потеряла ребёнка, он оставил этот мир через одиннадцать часов после появления на свет. Евгения видела крошку всего пару минут, сразу после рождения – красного, всего в слизи, с круглым опухшим личиком. Малыш закричал сразу и сразу стал будто хватать этот мир своими крохотными пальчиками. Но едва акушерка перерезала пуповину, как другая врачиха немедленно положив кричащего ребёнка на каталочку, быстро вывезла малышку с глаз долой. Сама Евгения была слишком слаба, чтобы спорить, она посчитала, что раз увезли значит так надо и что ей обязательно его вернут если не сейчас же, то, наверное, когда она придёт в себя и отдохнет.

Малыша живым ей не вернули и это событие повергло её психику в такое шоковое состояние, что ей долгое время потребовалось ходить к психотерапевту.

А потом появился Вирааил.

А потом родился Иван.

– Вань, – сказала Евгения Сергеевна уже повзрослевшему сыну, – ты – единственное, что у меня есть. Ради тебя, ради твоего блага я готова на все. Поэтому я переживаю. Успокой меня, Вань. Скажи, что ты не причастен к чему-то плохому, что ты не затеваешь какую-то игру, что ты хороший и правильный сын. Скажи это пожалуйста.

Иван долго молчал, напряженно глядя на дорогу, а потом улыбнулся и махнул рукой.

– Да не переживай, мам. Твой ангел Вирааил принесёт нам удачу!

У Егора Кошкина комок застрял в горле, когда на лестничной площадке в подъезде ему повстречался поднимающийся на свой этаж какой-то малознакомый лох, чем-то напоминающий школьного медалиста Ивана Спасибова. Егору показалось, что его друг толи контуженный, то-ли укуренный – механически переступая по ступенькам Иван вызывал ассоциации с загипнотизированным зомби. Он был обут в летнюю обувь, одет не по сезону, а волосы на голове торчали подобно ежовым иголкам. Движения его были замедленны, взгляд полностью отсутствующий.

В Егоре проснулось товарищеское чувство и он, как это зачастую бывало в пору их с Иваном детства, решил приподнять тому настроение. Раньше, ещё до их с Иваном полового созревания, когда они оба проводили время вместе за каким-нибудь пустяковым занятием или попросту маялись бездельем, разделяя его, по-братски на двоих, Егор зачастую кобенился перед дворовыми товарищами, шутил, валял дурака, тем самым привлекая внимание к своей в то время несколько скоморошьей натуре. Словно иссушенный бездельем Егор как-бы подпитывался всеобщим смехом и горящими от предвкушения новых исполняемых им шуточек взглядами друзей и даже «царьевич-несмеян» Ваня Спасибов снисходительно хмыкал и стеснительно отворачивал губы, раздираемые улыбкой. Сейчас, спустя несколько лет, с Егором это почти полностью прошло, он, хоть и оставался парнем компанейским и разговорчивым, но перестал вызывать к своему недоделанному остроумию повышенное внимание окружающих. Однако, не полностью погасший инфантилизм всё-таки давал о себе знать, выходя наружу в виде различных юморесок или веселящих историй. Вот и сейчас, уставившись на безжизненное лицо своего старого друга детства Ваню – тухлое как болотная трясина в поздний ноябрьский вечер, Егор толкнул его в плечо и заговорил:

– Слушай историю, Ванек. Короче, жил в наше Пензе один художник, специализирующийся на художественных мозаичных панно. Ну знаешь, такие панно на стенах выкладывают.

– Знаю, – буркнул Иван. – Что за художник?

– Э… Не суть… Отличный художник, замечательный, только была у него одна слабость. Он бухал. Он был клинический запойный пьяница, настоящий алкозавр! Типа нашего соседа из последнего подъезда, ну того, который голубей ест. А когда пил, то слетал с катушек, дурел как сам черт. И вот однажды он напоролся и стал набрасываться на жену. Орал: «Убью! Убью, сука, пидораска! Убью!!! Тазик, дай тазик, Нюрка, меня рвет! Рвет, сука, меня, дай тазик! Тазик, Нюра!!!» И однажды в этот самый момент его жена сфотографировала его с целью показать своему непутевому муженьку как он выглядит в пьяном угаре. Пусть ему будет стыдно, может он одумается и завяжет. Она напечатала эту фотку, показала мужу, он оценил, похихикал и, сделав соответствующие выводы, положил фотку на журнальный столик. В тот же день к нему пришел чиновник из горсовета или облисполкома… Я не знаю, как это раньше называлось… Ты меня слушаешь, Вань? Так вот, пришел, значит, к нашему художнику чиновник из горадминистрации и говорит: «Помнишь, художник, мы заказывали у тебя эскизы мозаичных панно для фасадов некоторых городских зданий? «Ленин на коне» и «Гагарин на ракете». Помнишь?». А наш художник опять был бухой в зюзю и едва ворочая руками только показал на журнальный столик с эскизами. Чиновник выбрал «Гагарина на ракете», указал на него пальцем и велел художнику заканчивать с пьянством и приступать к выполнению спецзаказа по выкладке мозаичного панно выбранного эскиза. Мозаику уже привезли, здание выбрали, леса поставили, в понедельник нужно приступать. Чиновник ушел, а через несколько недель, когда он вернулся из командировки во Вьетнам, он подошёл к фасаду здания и увидел, что художник спьяну перепутал выбранный эскиз и выложил во весь фасад панно с изображением той самой угарной фотографии, где он в пьяном безумии набрасывается на жену с остервенелым криком: «Нюра, тазик!» Чиновник схватился за сердце – перед ним в самом центре Пензы возвышалась на показ всему народу многометровое панно с самым дичайшим изображением. Художнику хотели приписать уголовную статью, но не придумали – какую, но зато крепко задумались – что делать с уже выложенным панно? Ломать было нельзя – казённое, все-же, имущество, но и открывать шторы тоже было боязно – горожане неминуемо вспомнят историю с Остапом Бендером и его сеятелем облигаций госсзайма. В итоге после долгих и изнурительных потуг горадминистрация велела художнику подправить задний фон и с большой натяжкой приурочила панно к некоему крестьянскому восстанию. Ну просто больше ничего придумать не смогли, Вань. Ну ты понял, Вань о каком панно я рассказываю?