Септет расстроенных душ

А между нами – настоящая Золушка в пышном голубом платье из бесчисленных слоев воздушной ткани и золотой тиарой на собранных в пучок белокурых волосах. Голубые глаза сияют, как два блюмарина, а на губах играет счастливая и одновременно смущенная улыбка, которую вызвал наш фотограф. Декстер.

– Элси… – выдыхаю я, и предательская соль снова начинает жечь мои глаза.

Это ее шестнадцатилетие. Праздник, когда принято прощаться с детством. Наши сверстницы в этот день устраивали первые алкогольные вечеринки, наряжались в сексуальные не по возрасту платья и играли в неоднозначные игры с одноклассниками. Но своевольная Элси хотела проводить счастливое беззаботное время так, как оно того заслуживало: с уважением. Поэтому устроила костюмированную вечеринку по всем мультикам из мира Дисней.

Снимаю со стены фоторамку, ослабляю зажимы и вытаскиваю наш снимок. За ним скрывается еще один. Концентрация боли, которую мама спрятала сюда от глаз Декса.

Элси все в том же платье Золушки сидит на широком подоконнике, а над ней возвышается мой девятнадцатилетний брат во фраке, как у принца. Кудри спадают на лоб, а рука держит юное личико Элси за подбородок. Снимок сделала Лотти, выглянув из-за кухонной двери, когда Декс предложил Элси поговорить наедине. Не нужно знать, о чем они говорили. Это можно понять по одним только взглядам: безответная любовь Элси получила свой долгожданный ответ.

Когда кризис разметал папин инвестиционный фонд в щепки, Декстер, как парень и друг, сильно упал в цене. Мы учились в частной школе, где принято мериться не достижениями, а кошельками, где степень твоего «качества» измеряется количеством нулей на банковском счете. Те, чьи родители вышли из кризиса сухими, задирали носы перед теми, кто промок до нитки или утонул.

Декстер, Вэйлон, Бруно и Рэндал вполне спокойно отнеслись к уходу части друзей, ведь они всегда были и будут друг у друга. Но вот девочки… лишиться их внимания было довольно неприятно для мужского шестнадцатилетнего самолюбия.

Элси была влюблена в моего брата еще с начальной школы и очень трогательно и неумело это скрывала. Наша троица была для мужской четверки детским садом. Когда дети достигают семи лет, разница в три года приравнивается к непреодолимой пропасти непонимания и сглаживается лишь годам к двадцати.

Декстер принимал влюбленность Элси, как что-то родное и привычное, он никогда не смеялся над ее чувствами, но и принять он их тоже не мог. Ему – семнадцать, ей – четырнадцать.

Но все изменилось, когда Декс поступил в школу бизнеса, а мы перешли в старшую школу.

В тот день мы с девочками зашли после уроков к нам домой. Я рылась в шкафу в гостиной, пытаясь найти коробку с настольной игрой «Колонизаторы», Лотти торчала в садике с нашей мамой, а Элси разливала по стаканам на кухне ледяной лимонад. Хлопнула задняя дверь, и до меня донесся не слишком веселый голос Декса. Он вернулся с учебы, всю ночь до этого отработав на стройке. Спрашивал, где мама.

– Что с твоей рукой? – испуганно проговорила Элси. Я, было, рванула к кухне, но все же вовремя остановилась.

– Занозу не могу достать.

– Поэтому расковырял половину ладони? Промой руку и сядь к окну, я вытащу ее иглой. – Почти приказным тоном распорядилась Элси. Я улыбнулась себе под нос: родители Элси – врачи, несмотря на успехи в плавании, она собиралась пойти по их стопам.

– Аптечка – на нижней полке, – подсказал Декс. Дальше длилось пятиминутное молчание, которое разбавлялось только ворчанием Элси за то, что Декс ковырялся в ранке грязными руками и мог занести инфекцию.

– Подумать только, какой ярлык мне на лоб наклеил этот финансовый кризис. – Неожиданно выдал Декс. – Девчонки воротят от меня носы, потому что я пахну не фунтами, а строительной стружкой. Разве вы поступаете в колледж не для того, чтобы учиться, а чтобы найти себе жениха побогаче? Я не замечал этого, когда у меня был скутер, кредитка и куча свободного времени.

– Ты говоришь за всех нас. Почему? – спросила Элси, и я поразилась спокойствию, которое звучало в ее голосе.

– Потому что на вечеринках все разговоры начинаются с вопросов о том, на какой машине я сюда приехал и какой марки у меня часы. – Ответил мой увалень-брат.

– Зачем же ты ходишь на такие вечеринки, Декстер? Я влюбилась в тебя, когда еще даже не знала, сколько в одном фунте пенсов. Потому что ты смешной и добрый, и даже чуть-чуть красивый. И ты знаешь об этом. Значит, найдутся еще девочки в твоей бизнес-школе, которые оценят тебя за тебя, а не за деньги, которые заработал твой отец.

– Только чуть-чуть красивый? – пошутил Декстер.

– Очень красивый, – долетел до меня едва различимый шепот Элси, и я через стену ощутила, как зарделись ее щеки. Моя храбрая подружка никогда не скрывала своих чувств, как бы трудно ей ни было в них сознаваться.

– Только ты так и считаешь, Элси.

– Я просто еще слишком маленькая. Не умею флиртовать и заманивать парней в свои сети.

– Думаю, это не так. – Отозвался Декстер.

Я не видела его лица в момент, когда он произносил эти слова, но точно знаю, именно тогда он взглянул на Элси другими глазами.

Их сближение было плавным и нежным и окончательно свершилось на шестнадцатый день рождения Элси, когда был сделан снимок, что я держу теперь в своих руках.

Тогда же Декс впервые ее поцеловал. И когда она вернулась к нам на кухню, у нее от счастья подкашивались ноги. Тогда никто из нас не знал, что счастью Элси, как и ей самой, оставалось жить чуть больше трех лет.

Я с шумом втягиваю носом воздух, давая мозгу понять, что сеанс болезненной ностальгии завершен. Когда я возвращаю фоторамку на место, решение уже принято.

– Я уеду. – Сообщаю я своим снимкам. – Будьте здесь и храните дни, когда я думала, что предел боли – падение с велосипеда.

На самом деле, этого предела просто нет.

Глава 5

– Вызвать тебе такси, милая? Все не пойму, почему ты перестала водить? Тебе же так нравилось… – мама ни на мгновение не прекращает беспокоиться. Она беспокоится, пока я зашнуровываю кеды, натягиваю плащ и перебрасываю через плечо ремешок сумки. Беспокоится, пока я прижимаюсь губами к ее щеке на прощанье.

– Я прогуляюсь. Теперь мне больше нравится ходить пешком. – Успокаиваю я ее. Маме не нужно знать, что я боюсь садиться за руль. Мне трудно концентрироваться на дороге. Всякий раз проезжая мимо моста Ватерлоо на такси или автобусе, я представляю одну и ту же картину: машина теряет управление и врезается в ограждение, а потом тело устремляется в объятия черного омута Темзы. Лязг, удар, всплеск и вечная мгла.

Меня передергивает, но я не снимаю с лица улыбку: привычную маску для спокойствия мамы.

А вот насчет пешей прогулки до дома я, конечно, погорячилась. Мы с Лотти снимаем квартиру в районе Фицровия в четырех милях от Эннисмор Гарденс. Гулять мне до нее почти целый час. Когда я выхожу от мамы, туристическая жила Лондона уже пульсирует со всей силы. Улицы наводнены автобусами, а тротуары – суетливыми, как муравьи, гостями города. Я подавляю раздраженный вздох, когда мне на ногу наезжает детская коляска на Эксгибишен-роуд.

– Хорошие были кеды, – прилетает мне в спину, едва я успеваю скукситься от черной борозды поперек белого текстиля. Оборачиваюсь, и недоумение у меня на лице тут же сменяется смущением.

– Это мама тебе позвонила?

Вэйлон лишь молча глядит на меня через опушенное стекло своего чистенького белого Лексуса. Он никогда не поставит меня в положение той, кто нуждается в спасении, хоть и приходит на выручку с завидной регулярностью.

– Вэй, ты не обязан… – робко бормочу я, переминаясь с ноги на ногу у края проезжей части. – Не обязательно выполнять все просьбы моей родни. Я уже большая девочка. И я в порядке…

– Я знаю. Я знаю, – уголки его губ плавно приподнимаются. – Просто хочу подвезти тебя, Бекки.

Мне приятна его забота. Вэйлон – единственный мужчина в моей жизни, который заботится обо мне, не потому что я его родственница. Он опекает меня с самого детства, словно у меня не один старший брат, а два. Вэй предпочитает совершенно иной типаж женщин, но это почему-то не ослабляет мою жажду его внимания в последние три года. Сердце будто окунается в расплавленный шоколад, когда он обнимает меня, ободряюще пожимает руку или рассеяно целует в макушку. Для него это совершенно естественно, для меня – безумно важно.

– Пристегнись. – Просит невозмутимый голос с мягким южным акцентом. Это единственная мягкость во всем его существе. Вэй отключает аварийку и выруливает на полосу следом за красным двухэтажным автобусом.

Он сосредоточен на дороге, так что я спокойно изучаю его профиль. Вэйлон очень красив, правда. Его отец – ирландец. Вот откуда эти нечитаемый характер и фарфоровая кожа с тусклыми веснушками. А бездонные, почти черные глаза у Вэйлона от мамы, итальянки.

Бруно вечно дразнит Вэя, называя кумиром фанаток «Дневников вампира». Но иногда мне кажется, это элементарная попытка вывести того на эмоции. Ведь они находятся в разных категориях, чтобы соперничать за внимание девушек. Бруно – словоохотливый качок и проныра, каких поискать надо, Вэйлон – молчаливый сатана с убийственным взглядом.

Его красота исключительна, пронзительна и… статична. Я знаю друзей Декстера почти двадцать лет, и за все эти годы я не видела на лице Вэйлона ни одной действительно сильной эмоции: ни гнева, ни счастья, ни отчаяния. Он контролирует все в своей жизни, даже чувства. Нужно долго и дотошно изучать его характер, чтобы научиться определять, что творится у Вэя на душе. У девушек на это времени нет, он предпочитает с ними только спать. Любая попытка завести разговор откровеннее названия любимого напитка заканчивается для них дорогой домой в гробовом молчании. Я знаю, что у него есть даже прозвище «немой Люцифер», ведь так мучительно, как Вэйлон, не умеет молчать никто.

Но у меня было предостаточно времени, чтобы изучить его натуру. Единственное, что может выдать его состояние, это глаза и руки. Сейчас первые от меня скрывает капюшон бежевого худи, а вторые так сильно сжимают руль, что белеют костяшки.

– Ты злишься, потому что я была у Дерека? Это Декс тебе натрепал?

Ответом мне звучит негромкое бурчание.

– Он все еще меня любит.

Вэйлон так резко дает по тормозам на светофоре, что я расплющила бы нос о бортовую панель, если бы не ремень безопасности.

– Не злись. Он ко мне не вернется. – Тихо добавляю я и отворачиваюсь, чтобы спрятать последние на сегодняшнее утро слезинки.

Большая ладонь накрывает мое колено и мягко сжимает, а после сразу же возвращается к рулю. Вэйлон – немая скала, отвечающая за безопасность и комфорт нашей компании. Он чувствует абсолютно все, но не хочет это показывать. Его молчаливая поддержка хоть раз спасла любого из нас. Вэйлон ничего взамен не требует. Мы не знаем, о чем он думает и почему он с нами. Но понимаем, что он никогда нас не оставит, ведь мы нужны ему не меньше. К тому же он в детстве пообещал, что будет нам с Лотти старшим братом. А Вэй не привык нарушать свои обещания.

Парни сдружились в начальной школе, а мне в тот год исполнилось четыре. Им дали задание: смастерить открытку ко Дню матери, и наша с Дексом няня забрала четверых мальчишек к нам домой. Бруно изобразил мотоцикл. Рэн накарябал палочки с овалами и назвал это букетом цветов, Декс пытался нарисовать тортик, но у него вышло не слишком убедительное нагромождение кругов. А Вэй ничего не рисовал. Просто сидел и молча изучал коробку цветных карандашей перед собой.

По словам Декстера, я влезла между ним и Вэем и спросила, почему мальчик не делает открытку. Услышав ответ, я обняла его так крепко, что тот жалобно охнул.

У Вэйлона не было мамы. Она умерла в родах, а единожды оброненная фраза отца навечно поселила в сердце мальчика чувство вины. «Если бы не ты, твоя мать была бы жива». Слова, которые не забыть, не стереть и не забрать назад. Замолить такое обвинение невозможно. Отец Вэйлона пытался, но сердце сына закрылось от него уже навсегда. Думаю, тогда же у него закончились и эмоции.

– Ты можешь нарисовать открытку для нашей мамы, – предложила я, – она же тебя целует, когда ты приходишь, и гладит по голове.

– И для моей! – подхватил Бруно. – Она готовит нам бутерброды с жареным сыром!

– И для моей тоже, она играет с нами в догонялки и включает мультики! – добавил Рэн.

И Вэйлон нарисовал большую полосатую кошку и пятерых котят вокруг нее. Тогда стало ясно, что у мальчика талант. Карандаш словно был рожден для его маленькой ручки. Он выплескивал на бумагу яркие сценки из нашего детства, из прочитанных книг и увиденных фильмов. Это был его способ выражать чувства.

В школьные годы Вэйлон постоянно ездил к родственникам в Италию на каникулы, где оттачивал свой навык, пока не довел его до совершенства. Теперь же он рисует в качестве архитектора-проектировщика, за которым гоняются десятки хэдхантеров.

Задумавшись, перестаю следить за дорогой и вздрагиваю, когда Вэй тормозит перед шестиэтажкой из темно-бурого кирпича. Мы с Лотти снимаем квартиру над художественной мастерской в самом богемном районе Лондона. В Фицровии умело уживаются бизнес и творчество, шум и тишина, классика жанра и авангард. Здесь люди не стесняются своих порывов и не боятся быть собой в погоне за вдохновением.

– Поднимешься? – спрашиваю я, когда мы выходим из кофейни «Аттэндант». Это одна из достопримечательностей нашего района, которая подтверждает, что в Фицровии сочетается несочетаемое. Прежде заброшенная уборная золотых времен королевы Виктории превратилась в уютное заведение, где варят самый вкусный кофе во всем Вест-Энде, а барная стойка установлена поверх писсуаров из прошлого.

Вэйлон кивает, забирая у меня стаканчик американо для Декса и пакет с датскими булочками для Лотти. Я обегаю его и обхватываю за широкую талию. У Вэйлона заняты руки, так что он разводит их в стороны, чтобы не облить меня кофе и не помять булочки. Когда я обнимаю его через мешковатую толстовку и по-дурацки урчу, зарываясь носом в приятно пахнущую ткань, грудная клетка Вэя высоко вздымается и медленно опадает. Он видит во мне лишь младшую сестру Декса, так что иногда я могу позволить себе соответствовать этому статусу.

Я приклеилась к нему посреди тротуара перед лестницей, ведущей в жилой дом. Но он не торопит меня и не отстраняет. Ему все равно, что мы перегородили дорогу художнице с большим мольбертом наперевес. Он осторожно заключает меня в кольцо своих рук, чтобы не расплескать кофе, и опускает подбородок мне на макушку.

– Бекки…

– Спасибо, что забрал меня, Вэй. – Бормочу я ему в толстовку.

– Иначе не может быть.

Он привычно целует меня в макушку, а я прикрываю глаза, через все тело пропуская невинное касание его губ. Меня толкают в спину, требуя освободить дорогу, и Вэйлон предостерегающе рычит: кофе чуть не вылился мне на плащ.

В квартире нас с порога встречает жалобное нытье моего брата:

– Лот, я устал. Я хочу лечь. Почему нельзя подбирать ткань, если я нахожусь в горизонтальном положении?

У Декса есть своя квартира в Сити прямо рядом с офисом папы, но это не мешает ему постоянно тереться у нас. Вот и сейчас он стоит у окна, ноги на ширину плеч, а руки сжимают бирюзовую атласную ткань. Трогательно покачивая головкой в такт песне на радио, Лотти по очереди прикладывает к полотну различные кусочки ткани, выбирая наиболее удачное сочетание.

– Если ты ляжешь, свет будет падать под другим углом. Потерпи, пожалуйста, Декси, я почти закончила, – тихонько просит она, поправляя закатанные рукава клетчатой рубашки Рэндала, которую он забыл у нас несколько месяцев назад. Лотти она до того понравилась, что Рэн уступил молящему взгляду огромных влажных глаз и оставил рубашку ей.

Моей подруге вообще очень трудно бывает отказать. Вот и Декс пыхтит, но упорно продолжает стоять с задранными руками. Ведь Лотти – изящный цветочек нашей компании с пушистыми длинными ресницами, тонкими запястьями и длинными каштановыми локонами. Ранимая, утонченная натура художника-декоратора, такая же хрупкая, как фарфоровая кукла.

Когда мы потеряли Элси, каждый из нас переживал, что сердце Лотти не сможет преодолеть такой удар. Она плакала, пока я лежала в больнице, с тупым непониманием изучая потолок, а Бруно напивался до потери сознания. Плакала, пока Дереку зашивали рассеченный висок, а Вэйлона насильно пытались накормить. Плакала, пока Рэндал отказывался выйти из обезьянника под залог, а Декс вскрывал себе вены. Она оплакала нас всех. Но преодолела это горе и всплыла на поверхность так же, как это сделали все мы.

– О, спасибо, милый, – широко улыбается она, принимая из рук Вэйлона пакет с булочками и трогательно шевеля курносым носиком.

– Лот, ты отвлеклась! – страдает мой брат. И я не могу сдержать улыбку. Еще поднимаясь по лестнице в квартиру, я была уверена, что отчитаю его за переписку с Дереком, но теперь понимаю, что не в силах злиться. Они друзья, практически братья. Если уж власть и деньги не встали между ними, то и я не смогу. Да и не захочу.

Если две тысячи восьмом отец Дерека спас нашего отца от разорения, то пять лет спустя он буквально силой выдернул того из тюрьмы.

Мистер Блэкшир вернул репутацию папиному инвестиционному фонду, и вместе они заручились поддержкой одного из лондонских банков. Папа сохранил за собой место управляющего, и последнее слово по любому инвестиционному вопросу оставалось за ним. Мистер Блэкшир в качестве благодарности за оказанную помощь принял на себя роль администратора. В его обязанности входило введение финансов и реестра акций, поддержка постоянной обратной связи с акционерами и кредиторами.

Они ушли от инвестиций в строительство и стали оказывать поддержку стартапам в области нанотехнологий. Число акционеров «Тэмплинг и Блэкшир Инк.» росло. Газеты, ранее осквернявшие имя моего отца, опять начали следить за его доходами. Белая полоса была очень близко. Но она снова выгнулась дугой, оставив только мрак.

Один юный предприниматель, получивший финансирование от «Тэмплинг и Блэкшир Инк.» на обеспечение торговых центров роботизированными закупщиками, обвинил наших с Дереком отцов в нарушении договора участия. Он оценил ущерб от разглашения своего ноу-хау в пять миллионов фунтов, что было в два раза больше суммы, полученной им от фонда. Наше будущее снова повисло на волоске. Суд принял сторону обвинителя. Папе грозила тюрьма и конфискация имущества. Мистер Блэкшир его спас. Снова.

После этого папа счел ниже своего достоинства оставаться управляющим и уступил кресло отцу Дерека, хоть тот и не хотел принимать такой подарок. Но папа грозился выписать вексель и стать пожизненным должником своего друга, и мистер Блэкшир уступил.

– Никакого коленопреклонения, мой друг! – сказал он. – Это наша общая вина.

Тем не менее вот уже шесть лет папа продолжает перечислять деньги в трастовый фонд Дерека, потихоньку погашая свой долг перед его отцом. Единственная альтернатива, на которой оба сошлись.

Это было веским основанием для споров о неравенстве. Но Дерек ни разу о подобном не заикнулся. И воспринимал в штыки любое предложение Декстера принять деньги. Их дружба стала от этого только крепче. Ведь она прошла и огонь, и воду, и медные трубы. Причем буквально.

Сейчас парни вместе трудятся на благо «Тэмплинг и Блэкшир Инк.». А вот я…

– Готова к фотосессии десертов? – нежный голосок Лотти вырывает меня из задумчивости. Я улыбаюсь и устраиваюсь к ней на софу. Декстер со вздохом облегчения обрушивается на мягкий коврик у наших ног.

Пока я изучаю позиции из меню, которые мне предстоит снимать у Алфредо, Вэйлон расчищает от лоскутков и бумаги фортепиано, закатывает рукава худи и поднимает крышку. Есть что-то завораживающее в том, как крепкие мужские руки с выпуклыми бороздами вен бережно, почти ласково скользят по клавишам.

Проходит мгновение, два, и умелые пальцы берут первые аккорды одной из наших любимых песен «Вечно молоды» группы «Alphaville»3. Они, как дождевые капли, сыплются с неба и, бесцветными хрустальными брызгами рассыпаются по полу, затопляя все пространство вокруг. Сложные хитросплетения нот кружат голову и учащают пульс. Чистая, ясная и многогранная мелодия в совершенном исполнении Вэйлона действует на нас, как особый гормон счастья, что выплескивается в кровь вместе с куплетом.

Чары «немого Люцифера» в действии…

– Молодыми мы умрем или будем жить вечно?

У нас нет на то власти,

Но мы никогда не говорим «никогда»!

Прячемся в песчаных карьерах,

А жизнь так коротка.

Музыка для печальных людей… – Лотти начинает подпевать своим тоненьким голоском, а потом тянет меня за руку, и мы вместе кружимся на ковре, мяукая невпопад. Декстер конем скачет вокруг нас, как маленький ребенок, и его хохот перекрывает собой мелодию Вэя.

Моя анестезия. Вот она. В этих стенах, в этом маленьком мирке, за пределами которого меня поджидает одна только боль. Разве есть еще на планете место, куда я смогу от нее убежать?

Глава 6

Кровь у Алфредо Делуки вот уже двадцать четыре года кипит, как песок под горячим южным солнцем. Мы познакомились с ним в колледже. Он искал фотографа, я – подработку. У Алфредо обжигающая испанская внешность, а душа хрупкая, как стекло. Глаза-вишни пылают пожаром, а улыбка смущенная, как у девочки на первом свидании. Вот и сейчас, встречая нас на пороге своего бара-ресторана, он нервно сжимает и разжимает кулаки, боясь, что нам не понравится его новая десертная карта.

Но его сомнения совершенно напрасны. Алфредо своими руками и силами взрастил из щебня, кирпича и голого бетона «Жардин» в стиле лофт с изумрудной махровой стеной за барной стойкой. Он расширил окно, сделав его во всю стену, чтобы днем солнечные лучи плясали на медных ручках и лампах, а вечером теплый свет, как маяк, заманивал внутрь странников района Сохо.

Я помню, как мы с Лотти вплетали в травяную стену крошечные лампочки, напоминавшие светлячков, как красили стены и потолок темной краской, чтобы создать ощущение ночного сада, как цепляли за фигурные лампы ветки лавра и плюща. Но если бы Алфредо не готовил, как искуснейший повар со звездой Мишлен, «Жардин» никогда не достиг бы того успеха, который он имел сейчас.

Я с удовольствием любуюсь фотографиями меню на стенах. Коктейли, десерты, стейки, паэлья, гаспачо и тортилья смотрятся очень эффектно на темном фоне. Эти снимки были лишь пробой моей камеры, а теперь Алфредо не отходит от такой концепции уже четыре года. Вот и сейчас он заранее приглушил свет над одним из столиков, чтобы создать нужный для меня фон.

– Милый, ты специально для нас закрыл «Жардин»? – Лотти ставит на черный барный стул пакет с реквизитом и ободряюще улыбается взволнованному Алфредо.

– Dulce4, я хочу услышать от вас только правду по поводу новых десертов! От внешнего вида до содержания! – выкрикивает он, старательно жестикулируя. – По-моему, кокосовые боллы вышли слишком приторными… infierno5!

– Чепуха, Алфредо! – парирует Рэн с набитым ртом. – Райское наслаждение! – он довольно задирает перепачканный кремом большой палец.

– Ах ты нетерпеливая обжора, qué pesadilla6! – вместо благодарности напускается на него Алфредо. – Бекки еще даже не успела его отснять!

– Ничего удивительного, – бурчу я, уткнувшись в фотоаппарат. – Не в правилах Рэна учитывать чьи-либо интересы, кроме своих.

– Я хотя бы не сую свою точку зрению туда, где и без нее тесно. – Бурчит тот.

– Потому что тебе и совать-то нечего! – огрызаюсь я.

Не прекращая ругаться с Рэндалом, выстраиваю на столе композицию для красивого куска бисквита королевы Виктории. Меню осеннее, так что нужно разбавить привычный темный фон. Я выкладываю рядом с тарелкой несколько ароматных яблок, сбрызгиваю их водой и делаю пробный снимок. Работа поглощает меня, и я выпадаю из общего разговора.

– Располагайтесь у бара. Стефан, налей моим друзьям, más vivo7! Сегодня вечеринка за счет заведения. – Командует Алфредо.

Парни, громко переговариваясь и смеясь, рассаживаются за длинной деревянной стойкой, которая тянется вдоль всего первого зала, бара. Обычно здесь людно и шумно, звон бокалов сплетается с популярной музыкой и голосами, рассказывающими друг другу истории на всех языках мира. Во втором зале, более светлом и просторном, можно полноценно пообедать или поужинать как с семьей, так и с возлюбленным. Но больше я туда не заглядываю. Ведь глаза всегда сами устремляются к столику на двоих у окна, где мы с Дереком любили запивать пиццу колой или белым вином в запотевшем бокале.

Это было тогда. В другой жизни. А теперь мой брат и его друзья готовятся кидать монетку. Кто-то один должен остаться трезвым и развезти остальных по домам на машине Декса. Тогда мы уже допустили такую ошибку. Погибла Элси.

– Это нечестно! – протестующе ревет Рэндал. – Я и в прошлый раз не пил!