Позывной «Курсант»

После закономерной претензии ушастому, высказанной мной, не охренел ли он, сразу «проснулись» еще человек пять. Вопрос, кто же в итоге охренел, встал ребром. Настолько ребром, что через десять минут в комнате появился взрослый мужик, который врубил свет и кинулся нас разнимать. Нас – это меня и всех несогласных с моим мнением, что охренел точно не я.

Матерные крики, видимо, были слишком громкими. Ребятишки своими выражениями могли бы вогнать в краску любого уголовника.

– Реутов! Реутов, прекрати! – Орал мужик, пытаясь оторвать меня от одного из пацанов. Вот так я узнал свою новую фамилию.

Вернее, орали, конечно, все. Особенно – тот, в чью щеку я вцепился зубами. Не то, чтоб мне не давала покоя слава Майка Тайсона, да и щека, это не ухо. Но как еще отбиваться, если на меня одного напали кучей. Вот что мог, то и делал. Хотя, на хрена мне далась именно щека, затрудняюсь ответить. Шок, наверное. Словно переклинило. И, между прочим, считаю, вообще небезосновательно переклинило. Любого на моем месте коротнуло бы. Идёшь такой, весь из себя молодец, бухать с друзьями. Получаешь по башке. Просыпаешься среди беспризорной голытьбы в мало знакомом месте. Это как вообще возможно?

– Реутов, что с тобой такое?! – Мужик ухитрился все же раскидать кучу-малу из матерящихся подростков и теперь смотрел на меня суровым взглядом.

Я вытер чужую кровь с губ и в наглую уставился на нежданного спасителя. Драться раньше, естественно, приходилось. В школе – от не хрена делать. Самоутверждался. Так можно сказать. Хотел доказать, что отцовские бабки не при чем и я сам из себя весь такой красавец. Пацан!

В универе – так же. Ну, и в основном по пьяни. В последние годы… Да черт его знает, почему. Вроде доказывать уже никому ничего не надо, а все равно, сто́ит выпить, какая-то злость внутри просыпается. Но та драка, которая произошла сейчас, она сильно отличалась от всего, что было в моей жизни раньше.

Во-первых, Реутова этого, судя по всему, сильно не любили. Потому что своим поведением я словно дал повод этим пацанам оторваться по полной программе. Они будто ждали возможности накинуться на него скопом.

А во-вторых, не было никаких правил или страха, что кто-то кого-то покалечит. То есть, детдомовские крысятя накинулись на меня как раз именно с таким желанием – покалечить. И я сейчас не мужское эго отстаивал. Я реально дрался со свою жизнь.

А теперь еще этот дебильный вопрос. Что со мной такое! Нормально? Навалились, уроды, толпой на одного, а спрашивают, только с меня.

Не знаю, почему в тот момент я промолчал и не послал мужика, оказавшегося воспитателем, к чертовой матери. Почему не сказал правду. Что я в душе не гребу, кто такой Реутов, но он не имеет ко мне отношения от слова «совсем». Впрочем, непонятный Алеша – тоже. Хотя, пожалуй, хорошо, что промолчал. Поехал бы в психушку той же ночью.

Я просто сидел на полу, стирал ладонью с лица кровь и смотрел на все, что меня окружает, с одной единственной мыслью – какого хрена происходит?!

На сон все это походило мало. Во сне ты никак не способен почувствовать боль. Даже если в твою физиономию прилетает кулак, а потом сверху еще получаешь удар по башке. Во сне ты, блин, – герой!

А я сейчас всё достаточно хорошо чувствовал. И боль чувствовал, и вкус крови во рту, и как меня пару раз пнули по ребрам. Еще, хоть убей, раздражала непривычная смесь запахов: дерево, пот и табак.

Однако, не это самое главное. Когда наша ругань с пацанами перешла в драку, выяснились гораздо более удивительные вещи.

Я вскочил с кровати и бросился на того, кто очевидно собирался броситься на меня. Закон любой мужской разборки – если драка неизбежна, бей первым. А не надо быть семи пядей во лбу, чтоб понять, драка точно неизбежна. Пацан явно не водички встал попить. Он, перепрыгивая с кровати на кровать, мчался прямо в мою сторону. И рожа у него в этот момент выглядела зверски. В темноте сложно, конечно, зрительно оценить степень агрессии, однако я смог. Видимо, тоже благодаря шоку.

Потому что именно в этот момент стало понятно, голос – херня. Мелочи. Тело не мое! Вот это – просто офигеть, какой номер! Я не видел себя со стороны, но точно понимал, ни черта не тридцать пять. Ни черта не взрослый мужик.

Судя по всему, в данный момент я недалеко ушел от этих пацанов, которые подбираются ко мне со всех сторон.

Ну, и само собой, предположение подтвердилось, когда мы схлестнулись. Будь я тем, кем являюсь в реальности, троих точно оприходовал бы в первые минуты. Потому как за плечами, между прочим, и спортивная секция по борьбе, и тренажерный зал, и любительские занятия боксом. Помимо разницы в возрасте. Это даже не обсуждается.

А по факту выходило, я, лично я, знаю, как бить, но тело ни черта не знает. И оно вообще не готово драться. Оно худое, не особо сильное, мало тренированное.

– Млять! – Успел я сказать перед тем, как первый добежавший ударил меня в лицо.

А потом – все. Потом было не до разговоров. Хотя при этом, в процессе драки я все равно продолжал все глубже впадать в психоз. Какого черта?! Какого, сука, черта?! Вот так хотелось заорать во весь голос. И мне кажется, именно это я орал.

– Реутов, не понимаю, почему именно ты? – Воспитатель буквально одним рывком поднял меня на ноги. – Что за приступы внезапной драчливости? Думал, после того, прошлого раза, который у тебя приключился девять лет назад, все наладилось. Сейчас что случилось? Ты можешь как-то объяснить происходящее?

Мужик замолчал и снова уставился на меня осуждающим взглядом.

– А я что? – Вопрос мой, кстати, в данном случае был гораздо более обширным, чем могло бы показаться.

Вот именно… Что я? Кто я? Где я? Сука…

– А ты снова ввязался в драку. Алексей, ты ведь хороший парень… – Мужик вздохнул, затем очень неожиданно гаркнул. – А ну, спать быстро!

Переход был настолько резким, что я не сразу понял, чего это он про хорошего парня говорил спокойно, и вдруг заорал, велев спать. Однако, по тому, как нехотя мои противники расползлись по местам, похоже, последняя фраза предназначалась им.

– Ты тоже ложись. И… Малинин… Что со щекой? Идём, спиртом обработаю. – Мужик в третий раз посмотрел на меня очень внимательным, странным взглядом.

Этот взгляд… Будто хомячок выпрыгнул из банки и погрыз ротвейлера. Вот, что было в глазах воспитателя.

– Иван Пахомыч, а Реутов во сне разговаривал раньше, теперь вскакивать начал. Может, он этот… как его… – Один из моих противников, тот самый, который первым кинулся драться, затупил, подбирая слово.

– Скаженный! – Подсказал ему кто-то из товарищей и бо́льшая часть подростков громко заржала.

Подростков… В комнате реально находились подростки. От десяти до семнадцати или шестнадцати. Сложно оценить. Ну, как, блин?! Как?!

Я снова вытер лицо, подтянул трусы, заодно оценив их невероятно устаревший вид, уже и семейники такие не шьют, а потом дотопал до своей постели, если это можно вообще назвать подобным словом. Молча улегся, вылупив глаза в потолок.

За короткий промежуток времени, пока горел свет, успел оценить обстановку в полной мере и так же в полной мере охренеть окончательно.

Убого. Очень, очень убого. Даже то, что я изначально принял за кровати, на самом деле было чем-то навроде топчанов, застеленных тряпьем. Иначе не могу назвать. Большие деревянные окна, облезлые стены, пол из грубых, некрашенных досок.

И тело… Долбаное тело подростка.

До утра меня больше никто не трогал. Я так и лежал, пялясь в темноту. Пытался понять, как подобная история могла произойти. Ни черта не понял. Не было ни одной более-менее удобоваримой версии. Я, блин, взрослый мужик. По крайней мере, должен им быть. Где? Где мои тридцать пять лет? Где моя квартира? Где моя жизнь?

После подъема, который грянул в 5:30, начал осторожно выяснять подробности.

На самом деле, варианта у меня было всего два.

Я мог продолжать биться в истерике. Бегать, к примеру, по спальне с криками и требовать, чтоб меня вернули обратно. Или доказывать всем присутствующим, будто их не существует, а я ни черта не Реутов. Но это – бред. Уже понятно, комната – реальна. Подростки – реальны. И я реален, хоть совсем не похож на себя.

Второй вариант – попытаться выяснить, где нахожусь. Хотя бы это. А дальше – уже соображать по ситуации.

– Эй, пацан… пшшш… – Позвал я тихо одного из соседей, пока мы заправляли свои постели.

Выбрал самого скромного, спокойного на вид. Хотя, это было вообще не просто. Контингент, конечно, в спальне собрался… Несмотря на юный возраст, некоторым клейма негде ставить. Глаза у всех злые, хитрые. Ощущение, будто так и смотрят, что бы скомуниздить да кому люлей навешать.

Пацан, на которого я сделал ставку, покосился в мою сторону с сомнением. Видимо, ночные события оставили неизгладимый след в его душе.

– Поди сюда… – Я поманил бедолагу пальцем.

Он оглянулся испуганно на остальных, но решил, наверное, не перечить психу. Ибо сложно назвать нормальным человека, который несколько часов назад пытался отгрызть половину щеки врагу.

В общем, от этого тихони я узнал, что находимся мы… В 1938 году!

– Извини… можно ещё раз?

– Сейчас 1938, октябрь. – Повторил Степан свою нелепую фразу. Оказывается, так его звали. Стёпа.

И я бы даже посмеялся. Только ни черта не смешно. Пацан говорил уверенно. Я прекрасно видел по его поведению, он не шутит. Это не прикол такой. Он верит в информацию, которую сейчас доносит мне.

– Ну, да… – Я уставился в одну точку, переваривая услышанное.

Можно предположить, что меня каким-то образом поместили в психушку, а этот Степа – обычный сумасшедший. Поэтому несет полный бред. Мало ли, в жизни бывает всякое. Но… Тело. Тело всю ситуацию ставит с ног на голову. Конкретно тот факт, что оно не мое.

– А это… – Я мотнул головой, намекая на окружающую действительность. На комнату, подростков и все остальное.

– Что это? – Не понял моего вопроса пацан.

– Ну, находимся мы где вообще?

Лицо Степана вытянулось еще сильнее. Он явно начал переживать за свою сохранность, а точнее за целостность щек. Решил, наверное, у меня приближается очередной приступ неадекватности, раз я не соображаю, где нахожусь.

– Так детский дом это… Ты чего, Алеша? Живешь тут последние девять лет. И я тоже. Нас в один год привезли. Только тебя, по-моему, из колонии этого… Макаренко! Да. А я сразу сюда попал.

– Кто? Я? Ааа… ну, да… – Сначала хотел возмутиться, мол, какие, блин, девять лет. Но потом вспомнил, речь не совсем обо мне.

– Ладно… пойду… А то скоро жрать позовут… – Степан бочком попятился от меня в сторону своей постели.

Видимо, мысль о внезапном сумасшествии товарища не оставляла его в покое.

Я молча заправил «кровать», а потом, под шумок, пока пацаны начали бурно спорить и на меня внимания не обращали, выскользнул из комнаты.

Мне нужно было зеркало. Любое. Хоть самое маленькое. Имелось огромное желание рассмотреть себя. Непосредственно – физиономию. Дабы наверняка убедиться, что-то пошло в моей жизни не так. Это, конечно, уже несомненно, но я должен все-таки увидеть своими глазами.

Оказалось, далеко ходить не надо.

Зеркало, конечно, не обнаружилось, но зато в широком коридоре, ведущем к другой комнате, стоял здоровый монстрообразный шкаф. Что-то подобное я когда-то видел в областной библиотеке. Внизу – три ящика, выше ящиков – полки за стеклянными дверцами. Помнится, в библиотеке в такой же мебельной приблуде стояли журналы с разными учеными и писателями на обложках.

Здесь же – ни писателей, ни журналов. Этот деревянный пенсионер должен был давно оказаться на мусорке. Одна ножка отсутствовала, вторая обмотана тряпкой. Шкаф продолжал держать равновесие только за счет здоровенного камня, подложенного под угол.

Если внутри когда-то и хранилось что-то полезное, то это явно было давно и неправда. Все мало-мальски ценные вещи уже нашли новые места и теперь на полках наблюдались только пыль и трупики мух, разбивших свои головы о чудом сохранившееся стекло.

Я подошел ближе и уставился на свое мутное отражение.

Среднего роста нескладный, чересчур худой. С первого взгляда – хрен поймешь, сколько лет. Точно не старше семнадцати, иначе меня бы в детском доме никто не держал. А так… Вид изнеможденный. Хотя, если каждый день в 5:30 вставать и спать на зассаных тряпках, ничего удивительного.

Ребра выпирают. Невооруженным взглядом видно.

Но помимо всего этого, имелся один странный факт… Отчего-то незнакомое лицо в отражении казалось мне смутно знакомым. Вот такой каламбур получается. И по смыслу, и по форме.

– Кто ж ты такой… – Пробормотал я себе под нос, вглядываясь в подростка, которого показывало мутное, грязное стекло.

Очень любопытное ощущение. Будто сто раз видел его, но при этом, хоть убейся, не могу сообразить, где и когда.

– Хрень какая-то… – Сделал я вывод, а потом направился обратно в спальню. Стоять посреди коридора в одних трусах – радости мало.

Это был мой первый день в детском доме. Первый день удивительного перемещения в 1938 год. С того момента до «сейчас», когда директор сиротского приюта разыскал мое укрытие, прошла неделя. Каждую минуту я думал только об одном – как отсюда выбраться. Не в плане места. Вот это – точно лишнее. Здесь, в детдоме, я хотя бы тупо имею возможность худо-бедно пожрать и поспать. Да и куда идти, так-то? Нет. Выбраться из 1938 года обратно в свой 2023.

Уже не парюсь даже, возможно ли такое или не возможно. Хрен с ним. В любом случае я – здесь, значит, точно возможно. Как? Не хочу ломать голову. А должен быть совсем в другом месте. Совсем в другом времени.

– Реутов, ты не первый раз за последнюю неделю сбегаешь с работы. Сначала прятался в комнатах, теперь, значит, решил воспользоваться хозяйственной территорией. – Директор с осуждением причмокнул губами и покачал головой.

Я молча смотрел в другую сторону. Говорить не было желания. У него ночью чуть воспитанника не угандошили, а он за работу переживает. Какие странные приоритеты.

Кстати, подсознательно ждал нападения. Интуиция подсказывала, драку, произошедшую в первую ночь, мои «товарищи» не забудут. Вернее, даже не драку. Сам факт того, что я взбрыкнул. Воспитатель, который нас растащил, упомянул давнишний факт схожей ситуации. Я потом у того же Степана уточнил, о чем шла речь.

– Ты очень странный… – Ответил Стёпа после почти двух минут молчания. Смотрел он на меня с его бо́льшим опасением.

– Слушай, просто скажи. Что случилось девять лет назад? – Я и без того был на взводе, а пацан бесил меня своей бестолковостью.

– Ну… Ты тогда отказался следовать правилам поведения. У нас главный был среди парней. Васька Косой. Он потребовал, чтоб ты, как все, воровал у деревенских жратву и приносил. А ты вдруг на дыбы встал. Сказал, мол, воровать не будешь. Это противоречит твоим принципам. Хотя Ваську все боялись. Он хотел тебя проучить. И вышла тоже драка. Но ты… В общем… Гвоздём ему руку проткнул. Хрен его знает, откуда он у тебя взялся. Здоровый такой, ржавый. И пообещал в следующий раз ему глаз выколоть этим гвоздём. Хотя сам еле жив остался. Тебя метелили четверо. В общем, Васька отступился со своими правилами. Решил, что ты этот… Сумасшедший. Так тебя и звали все. Юродивый. А потом в учебе попёр.

– Кто? Васька? – Уточнил я, немного теряя логическую нить рассказа Степана. При чем тут учеба?

– Да какой Васька?! Ты! Директор сельской школы с тебя кипятком ссытся. Говорит, как такое может быть? Беспризорник, шпана, а соображаешь похлеще этого… – Стёпа пожевал губами, вспоминая имя. – Менделеева! Вот. Да, он так и говорил. Ну и все… Тебя так-то не особо за своего принимали, а тут вообще. Кто ж из нормальных людей будет на уроках жопу рвать? Западло это. Да еще и ходишь сам по себе. Все время один. В башке что-то там гоняешь. Принципы эти дурацкие… Не врешь, не воруешь, весь такой правильный.

Вот так я узнал о дополнительном бонусе. То есть, не только 1938 год, не только детский дом, но еще и репутация задрота, которого не любят все остальные. И вдруг этот задрот в ночи обложил матом своих более крутых «товарищей», а потом еще в драку кинулся. Один против всех. Ясное дело, мне такое с рук не спустят. Поэтому, конечно, ждал. Если бы не дурацкий сон, был бы готов. Хрен бы у них вышло с подушкой.

– Ясно… очередной внезапный бунт… – Протянул директор и снова покачал головой. – Ладно, идём. Я искал тебя целенаправленно. С тобой хотят побеседовать.

Он поманил меня рукой, а затем, развернувшись, направился к жилому зданию детдома.

Я бы с огромным удовольствием послал его на хрен. Но тон, которым было сказано, что со мной хотят поговорить… Голос директора звучал очень напряжённо. Даже, пожалуй, в нем присутствовал страх. Поэтому пришлось подняться с бревна, на котором я сидел, и топать следом.

Глава 3. В которой я сильно напрягаюсь, но от этого не становится лучше

– Реутов Алексей Иванович… Год рождения – 1921-й… Место рождения неизвестно… Та-а-ак… Это неважно, это потом… Нареканий по дисциплине не имеется. Отличные успехи в учебе. М-м-м-м… Прямо таки отличные… Интересно, конечно… Характер замкнутый, скрытный. Родители отсутствуют по причине…

Мужик в строгом костюме осекся, прервав свой затянувшийся монолог, затем уставился на меня задумчивым взглядом. До этого момента он вообще рассматривал что-то за окном, хотя там точно ни хрена интересного не имелось. Серая, унылая картина детдомовского двора. А я в течение некоторого времени наблюдал его спину. Теперь же он соизволил повернуться лицом.

От всего происходящего, на мой взгляд, сильно попахивало МХАТом. Хотя, конечно, если учесть, что это рассчитано на семнадцатилетнего парня, может, и не так уж глупо смотрится подобное поведение. Пацан мог бы повестись.

Я в ответ тоже уставился на мужика и тоже задумчиво, исключительно для поддержания общей атмосферы, царившей в кабинете директора. Типа, выдерживаем театральную паузу.

Хотя при этом, лицо старался «делать» соответствующее возрасту, месту, да и всей ситуации в целом. А ситуация явно не из рядовых. Я сейчас даже не о своем существовании в 1938 году. Тут все ясно. Куда уж страннее…

Я конкретно об этом человеке, который на протяжении последних десяти минут по памяти зачитывал вслух биографию Реутова Алексея Ивановича. Причём делал это с интонационными многоточиями и выразительными акцентами. То есть, подготовился мужик основательно, изучил личное дело. Так выходит. На хрена?

Как оказалось, в кабинете директора меня действительно ждали. Конечно, не совсем меня, а этого пацана, коим я на данный момент являюсь. Однако, непроизвольно в моей голове все происходящее уже воспринималось реальным. Я начал полностью ассоциировать себя с Алешей, в чьём теле проснулся семь дней назад. Алеша… Даже имя какое-то дебильное.

– В общем, нет родителей… – Продолжил незнакомец.

Представляться он, кстати, не торопился. А я не торопился лезть с расспросами. Глядишь, сейчас быстренько закончим этот цирк, мужик скажет, в чем дело, и разойдёмся миром.

– Где они, что с ними случилось и кем являлись неизвестно. Если верить сведениям из твоих документов, воспоминания отсутствуют. То бишь, будучи ребенком, ты рассказать ничего не смог. Прискорбно, но факт… – Туманно закончил свою мысль незнакомец и с очень неуместным сожалением покачал головой.

Да ну конечно! Руку могу дать на отсечение, ни черта ему не жаль. Разыгрывает передо мной какой-то дурацкий спектакль. Правда, пока что я абсолютно не могу понять смысл этого спектакля. Цель! Ибо у каждого нормального человека любой поступок, любое действие, ведет к чему-то. Если этот человек, конечно, не шизофреник. Однако с мужиком, который расхаживал передо мной по кабинету туда-сюда, заложив руки за спину, ситуация пока оставалось непонятной. Представить не могу, на кой черт ему понадобился пацан из детдома.

Тем более, мужик этот… Совсем непростой, вот так скажу. Его тёмно-серый костюм и шляпа такого же цвета, туфли, начищенные до блеска, гладко выбритое лицо и запах одеколона, вообще ни разу не ввели меня в заблуждение. Товарищ связан либо с органами, либо с военными, хоть одет «по гражданке». Это, наверное, у них с годами вырабатывается. Специфическое поведение и особая манера говорить.

Учитывая, какой на дворе год, ни первый, ни второй вариант совсем не вдохновляют. В некотором роде, я даже счастлив, что по документам этот Реутов оказался сиротой. Так оно спокойнее. Совершенно не хочется еще каких-нибудь сюрпризов. Типа папы – расстрелянного в качестве врага народа или мамы – дочери священника. А что? Я вообще не удивлюсь подобному повороту сюжета. Мне, похоже, сверху, из небесной канцелярии, если таковая, конечно, существует, решили по полной навалить подарков в руки.

Может, мой диплом юрфака был не совсем заслуженным, как и череда «отлично» в этом дипломе, но насчет 1938 года всё-таки немного в курсе. Представление имею, насколько все тогда было сложно. И вот точно могу сказать, мужик явился не просто так.

Когда бледный и нервно оглядывающийся по сторонам директор впихнул меня в свой кабинет, а сам остался за дверью, уже было понятно, ситуация несколько нестандартная. Тем более, в комнате я увидел постороннего человека. Гражданину на вид было около сорока лет. Может, сорок пять, не больше. Его строгий костюм и шляпа смотрелись, если честно, в стенах детского дома немного диковато. К примеру, директор с воспитателями одеваются значительно проще. Про сироток вообще молчу.

Судя по той информации, которую удалось добыть за несколько дней своей новой жизни, в основном благодаря Степану, детский дом находится где-то на Урале, рядом с городом, имеющим трудно произносимое название. Я его даже не запомнил. Впрочем, может, это и не город вовсе. Может, село. Единственное, что понял наверняка, рядом – Свердловск. То есть, будущий Екатеринбург. В любом случае, не в столице живём. Тут все настолько просто, бедно и скромно, что даже запах одеколона незнакомца будто существует в другой вселенной. В мире детдомовских реалий, его просто не может быть, этого запаха.

– Так вот, Алексей Иванович…

Мужик перестал, наконец, мельтешить перед глазами, подошел к столу и уселся прямо на столешницу, одной ногой опираясь о пол, а вторую согнув в колене.

– Вопрос у меня к тебе имеется, Алексей. Понимаешь ли ты, сколько много тебе дала наша советская власть? Живешь, можно сказать, на полном обеспечении. Имеешь теплую постель, кусок хлеба. Образование получаешь. Тебя же с улицы подобрали, спасли, можно сказать. Мог бы уже давным-давно загнуться.

Мужик немного наклонил голову, уставившись на меня исподлобья. Взгляд у него был… Холодный, колючий, препарирующий. Не нравятся мне такие взгляды. Вида́ли, знаем…

По идее, после столь конкретного намека, будто я обязан испытывать чувство огромной благодарности к советской власти, а уж тем более, после такого взгляда, должно последовать предложение, от которого невозможно отказаться.

Хотя, конечно, насчет теплой постели и куска хлеба дядя явно преувеличивает. Я бы с ними поспорил. Постель здесь, по моему мнению, похожа на бомжацкое тряпье. А ради куска хлеба приходится вгребывать, причем от рассвета до заката. Это хорошо ещё, что из-за осенней слякотной погоды мы всю неделю не ходили в школу, которая находится на расстоянии хреновой тучи километров от детского дома, в поселке. Что-то мне подсказывает, с учебой тоже не было бы легко. Именно мне. Судя по рассказу Степана, Реутов – типа детдомовского гения. Я, конечно, тоже не кретин, но все-таки восемьдесят с лишним лет – приличная разница. За это время система образования сильно изменилась и не факт, что в лучшую сторону. В любом случае, успеваемость пацана меня сейчас интересует в самую последнюю очередь.

Тем более, как я выяснил, детдомовских сильно недолюбливают сельские жители. Типа, только отвернешься, уже что-то скомуниздили. И между прочим, глядя на рожи своих «товарищей» точно могу сказать, деревенские их весьма недооценивают. Здесь на каждом можно уголовный кодекс отрабатывать.

– Многие, Алексей Иванович, тебе бы позавидовали, – продолжал тем временем мужик. Ласковый елейный тон выходил у него крайне плохо, но он старался. И вот это старание напрягало меня всё сильнее и сильнее. – Жить под крылом у советской власти – хорошее дело…

Я продолжал бестолково таращиться на мужика, ничего не говоря в ответ. Естественно, молчал вовсе не от природной скромности. Имелось несколько важных моментов, которые совсем не укладывались в ту картину, которую успел себе нарисовать. Капитально не укладывались.

Во-первых, незнакомец упорно величал меня Ивановичем. А я из сна, который за неделю приснился раз пять, сделал вывод, что отца Алеши звали Сергеем. Может, данный вопрос встал бы раньше, но ко мне тут до этого мгновения по отчеству никто не обращался. Однако, в любом случае факт весьма странный.