Каждому по заслугам

– Да, так и было, – подтвердила та. – Звонок примерно в шесть утра раздался, скорее, в шесть десять. Я заметалась, с кем детей оставить. Они же маленькие еще – одних не бросишь, а муж, как на грех, в отъезде. Позвонила Соне, та, разумеется, согласилась приехать и посидеть с детьми, а заодно порекомендовала пригласить адвоката, раз Вити рядом нет. Я согласилась. Пока она ехала ко мне, я позвонила в полицию, потому что понимала, что Олегу Васильевичу вряд ли привиделось и мы имеем дело с чем-то экстраординарным.

– Олегу Васильевичу?

– Это дворника так зовут. Олег Васильевич Медведев. Я успела приехать раньше полиции и с ходу определить, что в тайнике лежала акварель кисти Левитана. Тут мне прямо нехорошо стало. Мы же были уверены, что ее шесть лет назад украли, а получается, что это совсем другая кража и вообще другая история. Я, пока ехала, позвонила Арине Романовне. Та вспомнила, что двадцать два года назад в галерее сработала сигнализация.

– Арине Романовне?

– Да, бывшему до меня директору галереи. Она, Арина Морозова, тогда после аспирантуры вернулась в город и устроилась в музей на должность старшего научного сотрудника. И тут такое. Тогдашний еще директор заявил полиции, что ничего не пропало, мол, ложная тревога. Но в галерее шептались, что он просто испугался ответственности и не признался, а на самом деле кража была.

– Дурацкий какой-то поступок. Зачем покрывать преступников, если ты с ними не в сговоре?

– Ну, прятать украденную картину в нишу в стене – поступок не менее дурацкий, – пожала плечами Золотарева. – Зачем идти на преступление, если потом почти четверть века не вспоминать об украденном?

– Возможно, вор был любителем, а не профессионалом. Испугался сработавшей сигнализации. Выскочил из здания, засунул пакет в заранее присмотренное место, чтобы достать его потом, когда уляжется шумиха. А вот почему так и не забрал? Мог переехать, умереть, сесть в тюрьму за другое преступление, – сообщила Настя. – Она вообще ценная, эта акварель? Может быть, овчинка не стоила выделки и преступник это понял?

– В нынешних ценах от трех с половиной до шести миллионов рублей, – ответила Золотарева и пояснила, видя внимательный взгляд Зимина: – Я у мужа проконсультировалась, он, разумеется, знает.

– Не так уж и много, – пробормотал следователь, предпочтя не обращать внимания на пассаж про Дорошина.

– Для кого как, – пожала плечами Настя. – Квартиру какую-никакую купить можно, к примеру. По верхней границе названной Виктором Сергеевичем вилки довольно неплохую. Но если речь идет о преступлении, совершенном двадцать два года назад, то это чистый висяк, конечно. Определить, кто засунул тогда картину в стену, совершенно невозможно. Да и вообще, как я понимаю, нет никакой уверенности, что кража произошла именно в тот момент, когда сработала сигнализация, а не раньше или позже. Ясно только то, что на момент выявления пропажи Левитана моя клиентка всем этим хозяйством не заведовала. Так что основные вопросы, как мне кажется, задавать придется бывшим директорам. Арине Морозовой и ее предшественнику. Как его звали?

– Алексей Аркадьевич Гольцов. Я, признаться, даже не знаю, жив ли он. Я его застала еще, когда пришла в галерею работать, но потом он довольно быстро вышел на пенсию, и директором назначили Арину Романовну.

– Разберемся, – хмуро проговорил Зимин, явно тоже уставший после бессонной ночи. – Найдено – не украдено. Картина эта, как я понимаю, числится в розыске, вот и опросим осужденного за кражу картин из галереи на предмет того, как она в стене оказалась. А картину вернем в ваши фонды, только чтобы вы ее больше не теряли.

– Не потеряем, – серьезно сказала Золотарева.

Настя в очередной раз подумала, что эта женщина ей нравится. Впрочем, полковник Дорошин, с которым Настя Пальникова была знакома благодаря своей маме, вездесущей журналистке, знавшей практически всех в их городе, ей нравился тоже. И они с Еленой очень друг другу подходили. Насте хотелось бы, чтобы они с Денисом со стороны смотрелись столь же гармоничной парой.

Закончив все дела и убедившись, что Елене Золотаревой больше не требуется ее помощь, Настя распрощалась со всеми и села в машину, прикидывая, куда ехать: домой или сразу на работу. Часы показывали без пятнадцати девять, так что особого выбора и не имелось.

Правда, шеф сквозь пальцы смотрел на опоздания сотрудников, которые редко работали по графику и не уходили домой в положенные шесть часов вечера. Он любил говорить, что ему важно, чтобы работа была сделана, а где они при этом находятся, вообще не имеет значения. Дома же ждали кабачковые оладьи, а есть хотелось сильно. Денис приучил Настю сытно завтракать, заряжаясь энергией на день, и она уже не помнила студенческие времена, когда обходилась кофе и круассаном.

Звякнул телефон, принеся сообщение от любимого. «Твой завтрак я закинул тебе в офис. Можешь не прятаться под столом, когда будешь его есть. Там на всех хватит». Она счастливо рассмеялась и послала в ответ смайлик с поцелуйчиком. В этом был весь Денис – заботливый и не упускающий из виду ни малейшей мелочи. Как же ей все-таки повезло.

Она не успела отложить телефон, как он зазвонил снова. «Нюся», – отразилось на экране, и Настя завела машину, переводя звонок на громкую связь. Нюся, точнее Анна Беседина, была ее однокурсницей и даже, пожалуй, институтской подружкой. Правда, после вуза их дороги разошлись. Настя пошла в адвокатуру, а Нюся категорически отказалась заниматься юриспруденцией, к которой у нее изначально не лежала душа, и стала вольным фотографом.

– Папа настаивал, чтобы я получила диплом юридической академии. Я его получила. Принесла и вручила папе. Пусть радуется. А мне он не нужен. Я – творческий человек и предпочитаю быть вольным художником, а не крючкотвором.

Надо признать, что у Нюси действительно был талант. Снимки у нее получались воздушные, яркие, каким-то странным неуловимым образом подчеркивающие достоинства и людей, и природы, и вообще окружающей действительности. На фотосессии к ней очередь была расписана чуть ли не на год вперед, и Нюся, охотно снимающая и портреты, и свадьбы, и детей, зарабатывала ничуть не меньше адвоката Пальниковой, да еще и на творчество время оставалось. То, что Нюся снимала для души, она успешно продавала в фотостоки, и ее работы регулярно украшали обложки довольно известных журналов.

По любопытному стечению обстоятельств жила Нюся в том же доме, что и Денис Менделеев, а теперь и Настя. Так что иногда они заглядывали друг к другу на чай и поболтать, пусть в силу занятости и нечасто.

– Привет, Нюся. – Настя тронула машину с места, предвкушая, как доберется до работы, где ее ждут вкусные оладушки. – Как жизнь?

– Слушай, Пальникова, вообще-то это безобразие.

– Что именно? – Настю не так-то просто было сбить с панталыку. Особенно когда она не чувствовала себя ни в чем виноватой.

– Твоя Соня записалась сегодня на фотосессию с дочкой и не пришла. Нет, она, конечно, предупредила, что не сможет, но время-то пропало. А я, между прочим, сегодня полночи не спала, потому что нашла в кустах у гостиницы труп. Так что знай я заранее, что она отменит съемку, я бы не вскакивала ни свет ни заря.

– Не сердись, Нюсик. Соня была вынуждена выручить свою приятельницу, у которой на работе случились неприятности, и с утра пораньше поехала к ней, чтобы посидеть с двумя ее детьми, которых иначе было не с кем оставить. Так-то она очень обязательный человек, но помощь другим для нее важнее фотосессии, понимаешь, – встала на защиту Сони Настя, но тут сказанное подругой наконец-то достигло сознания. – Погоди. Что значит «я нашла труп»?

– То и значит. Я нашла в кустах труп неизвестного мужчины, у которого слили кровь. Представляешь, какой ужас?

Настя вспомнила уставшее лицо Кости Малахова и его слова о том, что ночь выдалась бессонной, потому что они выезжали на труп в кустах. Кто бы мог подумать, что это именно Нюся его нашла.

– А что ты делала в такое время в кустах? – строго спросила Настя. – Никогда не замечала за тобой тяги к ночному образу жизни. В темноте же снимать нельзя, а тебя можно выманить из дома только тогда, когда у тебя есть возможность фотографировать.

– Не делай из меня мизантропа! – возмутилась Нюся. – То, что я не люблю шумные вечеринки, не означает, что я веду затворнический образ жизни. А в кустах ночью я какала. То есть не я, конечно, а Тобик. У него живот прихватило, пришлось идти на улицу.

– То есть Толик опять оставил тебе свою псину, – понимающе констатировала Настя. – Слушай, Нюся, по-моему, за все, что ты для него делаешь, он уже обязан на тебе жениться. По крайней мере, хозяйство в виде домашних животных у вас уже общее.

Толик Болонин был их с Нюсей однокурсником. Правда, его юридическая карьера тоже не сложилась, и подвизался он менеджером в фирме, торгующей строительными материалами. Фирма принадлежала отцу Толика, так что нужды в деньгах он не испытывал. Что и говорить, выгодная была партия. Да и привыкшие к тому, что Нюся и Толик с детства практически неразлучны, родственники и знакомые встретили бы известие об их свадьбе как само собой разумеющееся.

– Не говори глупостей. Толик – это всего лишь Толик. Замуж я за него не собираюсь, мы так давно знакомы, что в этом было бы что-то от инцеста. А возиться с Тобиком мне нетрудно. Он чудесная собака. За исключением тех случаев, когда ночью ему приспичивает сходить под кустик. С трупом.

На последних словах голос Нюси дрогнул.

– Ладно. Рассказывай про труп, – велела Настя.

Ей действительно было интересно. Кроме того, полученная информация очень даже могла пригодиться ее маме – криминальному репортеру, охочему до новостей. Неизвестный труп в кустах, да еще со слитой кровью, вполне тянул на сенсацию. Делиться с мамой информацией по делам, которые вела их адвокатская контора, Настя по понятным причинам не могла, но обнаруженный Нюсей труп к ней никакого отношения не имел, так что можно было рассказывать маме все без утайки.

Внимательно слушая институтскую подружку, Настя доехала до работы, припарковала машину у офиса, посидела в ней еще минут пять, заканчивая разговор, после чего с чувством полного удовлетворения отправилась на свое рабочее место, где ее ждали любимый начальник и кабачковые оладьи Дениса.

* * *

Сидя за своим рабочим столом, следователь Зимин хмурился. Дело, связанное с обнаруженным возле гостиницы трупом, категорически ему не нравилось. Сыщицким чутьем, всем своим нутром он чувствовал, что это преступление не последнее.

– Да ну тебя, Мишка, – расстроенно сказала ему помощник руководителя следственного управления, отвечающая за связи с прессой, и давняя подруга Лиля Лаврова, с которой он поделился предчувствием, – накличешь беду своим длинным языком. Совершено одно убийство, его и расследуй.

– А я тебе говорю, что это начало серии, – упрямо повторил Зимин и набычился. Он всегда так делал, когда был чем-то недоволен. – И жертва, найденная сегодня ночью, совершенно случайная. Просто молодой человек, проводивший девушку и возвращавшийся поздним вечером к себе домой. Мы его установили практически сразу, хотя никаких документов при нем не было. Он до своего дома и не дошел-то всего ничего. Оставалось только мимо гостиницы пройти, пересечь дорогу, и все.

– И с чего ты взял, что это случайная жертва? Может, его специально караулили в тех кустах, ждали, пока он от девушки возвращаться будет. Неудачливый соперник, к примеру. Девушку-то опросили? Что говорит?

– Рыдает девушка, – мрачно сказал Зимин и тяжело вздохнул. За долгие годы своей работы он так и не смог привыкнуть к проявлениям человеческого горя и реагировал на них тяжело. – И мать рыдает. И обе в один голос говорят, что врагов у потерпевшего Тимофея Лопатина не было. Парень как парень. Работал в автосервисе. Жил с матерью и младшей сестрой. Встречался с девушкой. Собирался делать предложение, даже кольцо купил, но подарить не успел. Хотел к годовщине знакомства приурочить. У них двадцать пятого августа два года с первой встречи.

– Так, может, все-таки есть кто-то, не желавший, чтобы кольцо было подарено и свадьба состоялась? – предположила Лиля.

– Да проверяем мы, – с досадой ответил Зимин. – Эта версия, разумеется, основная. И случайный грабеж со счетов тоже не исключаем. Телефон у парня пропал.

– Вот видишь…

– Да самый обычный у него был телефон. Китайский смартфон. Ради такого точно не убивают. И кровь эта выкачанная мне покоя не дает. Федорыч говорит, что не меньше двух литров у него забрали. Кто? Зачем?

– Ну, на этот вопрос Федорыч тебе не ответит, – вздохнула Лиля. – Хоть он у нас и самый лучший криминалист в области. Я, разумеется, про кровь журналистам говорить не стала. Может быть, у этого обстоятельства есть вполне себе простое объяснение, а слухи пойдут по городу – не остановим. Если уж тебе серия мерещится, хотя ты галлюцинациями не страдаешь, то обыватели разговоры про маньяка быстро подхватят.

– Держи – не держи, а новый труп появится, разговоров все равно не избежать.

– Да что ты каркаешь! – возмутилась Лиля. – Тоже мне Ванга. Иди и ищи, кому твой Лопатин мог помешать.

– Ищу-ищу, – все так же мрачно согласился Зимин. – И не только врагов Лопатина.

– А кого еще?

– Да с бывшим директором картинной галереи хотел переговорить. Тем самым, при котором двадцать два года назад сигнализация сработала, а ничего не пропало. Федорыч-то сказал, что, судя по состоянию упаковки, в которую картина была замотана, она действительно в стене пролежала около двух десятков лет. Вот и интересно мне, почему господин Гольцов тогда сказал, что из запасников ничего не пропало?

– А какая разница? – искренне удивилась Лиля. – Сроки давности все равно вышли. Нашелся Левитан – и отлично. Надо вернуть его в музей и закрыть дело. Или ты любопытство свое тешишь? Много времени свободного? При нераскрытом-то убийстве.

– Не дает мне это покоя, – признался Зимин. – Хочешь чутьем это назови. Хочешь – блажью. И мне при этом очень не нравится то обстоятельство, что господин Гольцов Алексей Аркадьевич, 1945 года рождения, на телефонные звонки по домашнему телефону не отвечает, сотовый у него вне зоны действия сети, и соседи его уже с неделю не видели.

– Зимин, по-моему, тебе в отпуск пора, – сказала Лиля серьезно. – Дедок семидесяти восьми годов у него пропал, который в две тысячи лохматом году пропажу Левитана не заметил. Может, он в больнице лежит, может, в санаторий отъехал, может, на даче урожай яблок собирает. Яблочный Спас у нас в эту субботу, Зимин. Ты хоть знаешь, что это такое?

– Знаю. Моя теща варит прекрасное варенье из яблок. – Вспомнив про свою семью, Зимин даже лицом посветлел. Он очень их любит: и жену, и дочку, и тещу, и будущего малыша, появления на свет которого они ждут примерно через месяц. – И в отпуск я пойду, когда Снежана родит, чтобы побыть с ними. А случиться это может в любой момент. До родов три недели осталось, так что тревожный чемоданчик моя благоверная уже собрала.

– Это не чемоданчик тревожный, а ты, Мишка, тревожный. – Лиля засмеялась: – Ты просто до одури за Снежинку боишься, вот тебе и мерещатся ужасы[3]. Серийные убийства, которых нет. Пропавшие старички. Таинственно похищенные картины. А все гораздо проще. Зло вообще примитивно устроено. Тебе ли не знать.

Впрочем, время показало, что Лилия Лаврова ошибалась, а Михаил Зимин был прав. Первым неприятным сюрпризом, который они обнаружили, придя следующим утром на работу, стала статья Инессы Перцевой, в которой подробно расписывалось совершенное в сквере у гостиницы убийство, включая пикантную подробность о выкачанной из убитого крови. То, что следователи так надеялись скрыть, чтобы не вызывать кривотолков, теперь обсуждал весь город.

Инесса Перцева виноватой себя не чувствовала, заверяя, что просто хорошо делает свою работу. Откуда она узнала детали преступления, было непонятно, но Лилия Лаврова давно смирилась, что Перцева знает всегда и все.

Вторая, еще более неприятная новость – Алексея Гольцова нашли в своей квартире убитым. Соседи, повторно опрошенные оперативником Малаховым, сообщили, что из квартиры одинокого пожилого человека доносится странный запах, после чего в присутствии понятых была взломана дверь. Судя по состоянию тела, Гольцова убили не менее недели назад. А самым мрачным оказалось то обстоятельство, что перед смертью или сразу после нее у него было выкачано не менее двух литров крови.

– Вынуждена признать, что чутье у тебя, Мишка, звериное, – мрачно сказала Лаврова, прочитав заключение эксперта. – Это действительно серия. У нас завелся маньяк, который зачем-то обескровливает своих жертв. Практически вампир.

– И Гольцов, похоже, первая его жертва, а Лопатин – вторая. Вот только Гольцова преступник убил у того в квартире, а Лопатина – в сквере на улице. То есть картина убийства не совпадает, что странно, если мы говорим о маньяке. Ни место преступления, ни возраст жертв, ни род их занятий, ни внешность. Что их объединяет: искусствоведа на пенсии и молодого автомеханика? Почему наш убийца выбрал именно их?

– Вот поймаешь его – выяснишь, – заверила Лиля. – Хочется надеяться, что до этого времени не появятся новые жертвы.

– Я бы на это не рассчитывал, – мрачно ответил Зимин. – Лилька, помнишь, ты мне рассказывала, как профессор Лагранж объяснял тебе разницу между маньяками и просто серийниками? Мол, не каждый человек, совершающий серию убийств, является классическим маньяком.

Лиля на мгновение прикрыла глаза, вспоминая то дело, в результате которого она нашла любимого мужа и стала Лавровой, а вместе с этим матерью не одного ребенка, а троих сыновей и лапочки-дочки. Господи, как давно это было. Восемь с половиной лет назад. И профессора Лагранжа, мудрого и любимого учителя, давно уже нет в живых. Да, тогда они с коллегами смогли вычислить убийцу, оставляющего цветы на телах своих жертв, только благодаря старому психиатру[4].

Именно Лагранж напомнил тогда Лиле, что далеко не каждый человек, совершающий серию преступлений, маньяк в клиническом смысле этого слова. Точнее, то, что убийца только притворяется маньяком, первым предположил Димка, капитан Воронов, а маньяк лишь подтвердил это сомнение.

Пойманный ими хитрый и жестокий человек, убивая людей, просто тщательно заметал свой личный интерес к одной конкретной жертве. Ужасные преступления были лишь декорациями в его тщательно срежиссированном спектакле. Но почему именно сейчас Зимин заговорил об этом?

– Я помню, конечно, – сказала Лиля, открыв глаза. – Но сейчас у нас слишком мало материала для анализа, чтобы проводить параллели с тем делом. Пока мы имеем два убийства, между которыми прошла примерно неделя, так что о периодичности говорить не приходится. Схемы действительно тоже не видно. Но это ни о чем не говорит, так как она может быть неявной. У пенсионера из квартиры что-то пропало?

Зимин пожал плечами:

– Мобильный телефон не нашли. Так же, как и у Лопатина. Так что это то звено, которое объединяет оба преступления. Кроме слитой крови, конечно. И, кстати, именно кровь может быть тем мотивом, который толкает этого человека на убийства. Зачем-то она ему нужна. Знать бы еще зачем. И все же почему-то я вижу четкую связь с тем делом восьмилетней давности. Возможно, я ошибаюсь и искать действительно надо свихнувшегося психа, возомнившего себя вампиром. Но интуиция говорит мне, что какая-то из жертв неслучайна. И кто-то из погибших мог так сильно насолить преступнику, что тому понадобилось его убить.

Лиля снова прикрыла глаза. Когда восемь лет назад она спросила старого профессора, можно ли считать нормальным человека, убивающего снова и снова, чтобы скрыть одно из преступлений, спрятать главный труп на кладбище, тот ответил: «Что есть норма, девочка моя? Если ты спросишь, вменяем ли этот человек, то отвечу тебе, что да, скорее всего, абсолютно вменяем и понимает, что делает. А нормален ли он, нормальна ли ты или я? Грань между нормой и патологией так тонка, так незаметна, что можно переходить ее туда и обратно по нескольку раз за день. Ты уж поверь старому психиатру». Она поверила тогда и верила сейчас, но мир вокруг не становился лучше, чище и светлее. В нем по-прежнему убивали, а по каким мотивам, так ли это важно.

– Миш, я тебе обещаю, что поищу информацию о том, зачем может быть нужна кровь, которую забрали у жертв. Если это делает псих, то у него все равно есть своя логика, пусть кривая и больная. А ты изучай окружение и образ жизни жертв. Возможно, наши два пути сойдутся в одной точке и мы выйдем на этого негодяя быстро. До того, как он убьет кого-нибудь еще.

Именно этому совету следователь Зимин и последовал. Но ни у ведущего простой образ жизни автомеханика Лопатина, ни у бывшего директора картинной галереи Гольцова не было ни явных врагов, ни общих знакомых. Мать, сестра и девушка Лопатина никогда не слышали о Гольцове и были уверены, что их Тимофей никогда о нем не упоминал. Соседи старика искусствоведа так же никогда не встречали Лопатина в своем подъезде. Помимо способа убийства, единственное, что роднило жертв, – это группа крови. Первая положительная. Однако этот факт мог быть всего лишь простым совпадением.

Списки людей, среди которых могли найтись общие знакомые обеих жертв, ширились. У Тимофея Лопатина список был большим, у Алексея Гольцова – весьма скромным. После смерти жены он жил один, единственный их сын Иван Гольцов много лет назад переехал в Новосибирск и с родителями не общался, даже на похороны матери не приезжал. Уж какая кошка между ними пробежала, соседи не знали, но говорить про сына покойный Алексей Аркадьевич отказывался наотрез.

Человеком он был довольно замкнутым. Жил размеренно, строго придерживаясь распорядка дня, о котором поведали соседи и Арина Романовна. Вставал в пять утра, варил себе овсянку на молоке и завтракал, запивая кашу кофе с молоком. Смотрел в интернете какой-нибудь детективный фильм, до которых был весьма охоч, но строго одну серию, каким бы интересным ни было кино.

В половину седьмого ложился обратно в постель и спал до восьми утра, после чего следовал второй завтрак, состоящий из яичницы, бутерброда с сыром и кружки чая. Затем Гольцов посвящал два часа времени домашним делам: стирке, уборке, приготовлению еды. Справлялся сам, наотрез отказываясь от чьей-то помощи. После одевался и выходил из дома, совмещая обязательную прогулку с покупками продуктов, посещением почты, банка или врача.

Домой возвращался к двум часам дня, обедал, сразу мыл посуду и укладывался на диван, чтобы вздремнуть до четырех. Проснувшись, выпивал еще одну кружку чая и садился за письменный стол. Изучал в интернете материалы по искусствоведению, пользовался онлайн-экскурсиями по музеям мира, читал новостные сайты. После ужина позволял себе еще одну серию детектива, после чего отправлялся в постель, где перед сном читал художественную литературу.

Гости к нему приходили редко. И их число ограничивалось двумя людьми. Первой была коллега Алексея Аркадьевича, сменившая его после выхода на пенсию на посту директора областной картинной галереи Арина Морозова, а вторым – старый, еще школьный друг, известный детский писатель Владимир Петрович Вершинин. Зимин, разумеется, встретился с обоими.

Арина Романовна Морозова оставила после себя какое-то гнетущее впечатление. Несмотря на то что ей еще не исполнилось и шестидесяти, она выглядела совсем старушкой: маленькая, худенькая, какая-то скрюченная. Ходила она, приволакивая ноги, словно болела чем-то. Лицо ее тоже выглядело болезненно: глаза запавшие, красные, сухие, уголки губ безобразно шелушатся, за ушами припухлости. Зимин мельком взглянул и отвернулся, пялиться на чужое уродство он считал верхом невоспитанности.

Из-за гибели Гольцова Арина Романовна расстроилась, конечно, но в чрезмерную скорбь не впала.

– Мы не были близкими друзьями, – пояснила она Зимину. – Просто когда-то работали вместе, я Алексея Аркадьевича уважала, потому что специалистом он был великолепным. Специализировался на русском искусстве и живописи конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Ему принадлежит ряд исследований, весьма известных в нашей научной среде. Разумеется, после выхода на пенсию он от дел отошел, но за всеми новостями следил исправно, статьи читал, в том числе зарубежные. Мне было интересно с ним общаться, Алексей Аркадьевич был блестящим собеседником, поэтому время от времени я к нему приходила. Мы пили чай и разговаривали об искусстве и современных тенденциях. В моем окружении не так много людей, с которыми об этом можно поговорить.

– У Гольцова были враги?

– Да бог с вами. – Морозова невесело засмеялась и сглотнула. Она вообще часто глотала, Зимин заметил. Голос у его собеседницы был низким, грубым, похожим на мужской. – Какие враги у того, кто уже восемнадцать лет на пенсии, до этого руководил провинциальной картинной галереей и человеком был прекрасным: добрым и совершенно бесконфликтным.