Пришествие двуликого

– Учись терпеть и правильно держать ладони, – с наглой ухмылкой говорил атаман, пуская в лицо “пепельницы” кольца дыма. – Авось, пригодится. Например, побираться возле церкви. Это дело не простое! – под всеобщий хохот вещал Витька. – Горбись посильнее и морду делай кислее.

Серафим стоял и, казалось, был погружён в свои мысли, поскольку никак не реагировал ни на слова мучителя, ни на само издевательство. Витьку такая реакция начинала злить, и он старался ощутимее припалить окурком ладонь мальчика. Тот только сжимал губы. Когда же запахло палёной кожей, Серафим блеснул взглядом и вдруг сказал:

– Ты не мне делаешь больно.

– А кому же? – закашлялся дымом атаман, округлив глаза.

– Себе…

– Мне?… Ах ты пиявка горбатая! Счас ты у меня заплачешь! Пацаны! “Тёмную” ему!

Вот в устроительстве “тёмных” любили поучаствовать все. Малышня проворно оставила свои кровати и бросилась к несчастному Серафиму. На него набросили первое попавшееся под руку одеяло, взгромоздились всей кучей и стали бить и топтать.

Прекратили экзекуцию, когда от усердия вспотели и утомились. Дети расслабленно расселись вокруг своей жертвы и вопросительно уставились на Последыша. Из-под одеяла не доносилось ни звука… Витька выбросил в окно сигарету, сплюнул туда же, солидно напыжился и сказал:

– Что пялитесь? Снимайте одеяло.

Горбыль неподвижно лежал ничком. Его перевернули на спину и поразились – на них смотрели спокойные глаза, в которых не было ни капли боли или страха. Пока дети, как и их предводитель, изумлённо молчали, Серафим поднялся и похромал к двери.

– Заложит, гад, – высказался кто-то.

– По местам, шпана сопливая! – прозвучала команда и дети, как стайка воробьёв, кинулись в свои кровати.

Серафим зашёл в туалетную комнату, умылся и вернулся в спальню. Его сопровождали настороженными взглядами. Даже атаман откровенно зевал и, на удивление, молчал – обычно он давал какое-нибудь напутствие после “тёмных”: то ли ещё угрожал, то ли хвалил за выносливость.

Прошло несколько дней… Витёк Последыш заболел непонятной болезнью: по рукам пошли красные мелкие пятна. Они чесались и гноились. Мальчика поместили в детдомовский изолятор. Болезнь не проходила, и его уже собирались отправить в кожный диспансер, когда вечером зашёл Серафим. Атаман внутренне напрягся. После той “тёмной”, он испытывал непонятный страх перед этим ущербным.

Серафим задержался в проёме двери, бегло осмотрел комнату и сказал больному с откровенной печалью в голосе:

– Тебе сейчас больно, потому что ты проявил несправедливость. Но я прощаю… Когда меня топтали, больше всего было жаль тебя. Болезнь говорит о том, что ты раскаялся. Теперь пойдёшь на поправку.

Серафим резко развернулся на правой ноге и, глубоко хромая, удалился. Вскоре Витёк выписался абсолютно здоровым. Он отказался он своей “атаманской должности”, бросил курить и упросил директора перевести его в другой детский дом, что и было исполнено, ко всеобщему удивлению, довольно быстро. После этого случая Горбыля стали побаиваться и сторониться ещё больше.

Неоднозначным было и отношение учителей детского учреждения. Учился он неровно, хотя способности имел несомненные. Предметы ему нравились своеобразно, какой-то системы не просматривалось. Был безразличен к математике, но с удовольствием читал физику, именно читал, как хорошую книгу. Причём понимал и запоминал легко и без усилий, так как обладал прекрасной памятью. Зачитывался литературой и историей, но был равнодушен к географии и биологии. Казалось, Серафим жил своей жизнью, в которую никого не пускал. Изучал только то, что нравилось. Соответственно и оценки были прямо противоположные: двойки соседствовали с пятёрками. Попытки понять странного воспитанника, подействовать на него, ни у учителей, ни у директора ни к чему не приводили. Даже возили на обследование к психологу. Тот констатировал полное психическое здоровье мальчика, особо отмечал его повышенную самостоятельность и независимость мышления.

Директор разводил руками:

– Мог ведь быть круглым отличником. И для школы хорошо, и для него самого.

– Не расстраивайтесь, – обнадёживал психолог, – продолжайте работать с ребёнком. С возрастом он сам определится и ещё прославит ваш детский дом. Способности у него явно присутствуют.

С тем и уехали.

Так шли годы…

К Горбылю привыкли. Со временем у него появились и близкие товарищи: школьный сторож Евсеевич, ветеран войны, бывший десантник и Людмила Ивановна, учительница пения, молодая, очень красивая женщина. У неё было множество поклонников, даже в самой школе, но она не спешила связывать себя.

Да, вот такие разные, не из среды учеников, оказались у Серафима друзья. Началось эта дружба своеобразно в седьмом классе, ранней осенью, вечером…

Серафим, погружённый в себя, в одиночестве прогуливался по аллее школьного сада. До отбоя оставалось время, и он обдумывал прочитанную книгу, рассказывающую о концентрационных фашистских лагерях. Его настолько тронула судьба главного героя, перенёсшего все муки плена, что он никак не мог избавиться от гнетущего ощущения этой трагедии. Вдруг услышал чей-то голос. Пригляделся: на скамейке под абрикосовым деревом сидел, понурив голову, Евсеевич и разговаривал сам с собой.

– Дружище ты мой дорогой! – горестно говорил старик. – Мы с тобой сколько пережили, смерть обманывали, а ты так… подкачал. Эх ты!

Сторож вытер глаза, достал их внутреннего кармана маленькую бутылку и приложил к губам. Глотнул несколько раз, вытер рот, крякнул и продолжил горевать о некоем друге Петьке.

Серафим почувствовал жалость к старому вояке и подошёл к нему.

– У Вас случилось несчастье? – проникновенно спросил он и присел рядом на скамейку.

– Да. Убили моего боевого товарища, – почему-то не удивившись вопросу паренька, которого не знал, разве что видел иногда среди остальных детей, печально ответил старик. – И кто порешил – бандюги какие-то! Молокососы! Развелось их – хуже фашистов.

Евсеевич засопел носом, высморкался и вытер глаза кулаком. Снова потянулся за бутылкой.

Упоминание о фашистах как огнём прожгло голову Серафима. В глазах потемнело, пошли разноцветные круги, а затем тело накрыла необыкновенная лёгкость. Пространство словно раскололось, и он увидел, что стоит на плацу! Подрагивающие шеренги изнурённых, в полосатой одежде людей на фоне бараков, колючего забора и вышек с охранниками не оставляли сомнений – это концлагерь.

Перед пленными прохаживался холёный, в безупречной форме и глянцевых сапогах, гитлеровский офицер с кожаной плетью. Он подошёл к высокому, с землистым, скуластым лицом мужчине, ткнул ему в грудь плетью и лающим голосом приказал сделать два шага вперёд.

– Этот хам, – обратился офицер к застывшим в напряжении пленным, – не хочет работать на Великую Германию и подбивает к бунту! За это он будет наказан.

Гитлеровец вытащил пистолет и изготовился стрелять своей жертве прямо в сердце.

– Стойте! – срывающимся голосом, но довольно звонко, крикнул Серафим. – Убить человека легко…

– Это ещё что такое? – повернулся, не опуская пистолет, офицер.

– Убивать всегда легче, чем понимать, – продолжал Серафим и смело, почти не хромая, шёл навстречу опешившему фашисту. – Не забывайте, что всех вас за неправедный суд над беззащитными людьми накажут не только физически, но и муками более тяжкими – внутренними. А, главное, печать насилия и несправедливости пиявкой вопьётся в ваших потомков и будет терзать их, не давать жить спокойно и достойно. Сделает из них – мучеников!… Подумайте об этом карающем будущем.

К Серафиму уже бежали солдаты, а офицер свирепо искривившись стал разряжать в смельчака пистолет. Но! Произошло чудо! Пули огибали парня и попадали в гитлеровцев. Вот уже упал один солдат, второй, потом и бесноватый офицер. Военнопленные распластались на земле, стараясь укрыться от стреляющих с вышек охранников. Затем над лагерем проскочила молния, и загорелось всё: бараки, вышки, крематорий и другие строения. Серафим стоял перед павшими ниц людьми и, освещённый заревом, переполнялся чувством победы над этим адом, вместилищем жестокости и надругательства над самой сутью человеческой. Он не замечал, что его тело обвивала белая мантия, а над головой мерцало сияние.

Горело так споро, что от пожарища вскоре остались только тлеющие головешки да серо-красная зола. Люди стали неуверенно подниматься с плаца и издавать возгласы удивления и осторожной радости. Одним из первых поднялся тот самый, высокий, с худым скуластым лицом, мужчина и подошёл к Серафиму.

– Лейтенант советской армии Пётр Степанов, – протянул он руку. – Наверное, сам Бог послал вас. Думал, всё мне…

Серафима уже окружила толпа живых скелетов. Он вдруг увидел, что это действительно мёртвые люди! “Как же они ещё двигаются?” – мелькнуло в голове. В глазах снова потемнело, он мотнул головой и почувствовал на своих плечах руку Евсеевича.

– Что с тобой, парень? А это?… Ты, что ли, Петя?

Евсеевич поднялся и кинулся обнимать Петра Степанова, шагнувшего из темноты.

– Друг ты мой! Жив ты, оказывается, жив!

Сторож плакал, обнимал выжившего товарища, а Серафим сидел и ощущал, как взгляд проясняется, пелена исчезает и сознание возвращается в нормальное состояние. По мере того как он приходил в себя, менялось и всё вокруг. Снова был осенний вечер и старый солдат, который топтался перед скамейкой и в недоумении крутил головой:

– Надо ж такому привидеться? Вот что делает водка с человеком, когда у него на сердце горе. Ну… выпью-ка ещё… – он снова приложился к бутылке и повернулся к Серафиму. – А тебе спасибо за сочувствие. Может твоя жалость помогла мне Петьку живым увидеть, пусть и спьяну.

Так они и подружились. Серафим иногда приходил к сторожу послушать бывальщину про войну, а тот подвыпив, общался с привидением-другом. Бывший лейтенант советской армии Петр Степанов погиб в мирное время от рук бандитов, защищая незнакомую женщину. Такие встречи происходили только в присутствии Серафима. Евсеевич это понял и никому не рассказывал, словно боялся потерять молодого ясновидца – так мысленно стал его называть.

Серафима такие перемещения в пространстве и времени настолько взволновали, что он боялся упустить это миг, это чувство необъяснимого, невероятного превращения, которое снизошло на него. Что это было? Причудливая игра мозга? Самогипноз? И почему в присутствии Евсеевича? К тому же он ловил себя на том, что уже испытывал нечто похожее тогда, при посещении церкви вместе с Евой. Девушка часто вспоминалась, но по-другому, не как раньше. Это другое Серафим пока не мог понять.

С Людмилой Ивановной подружился в восьмом классе. К тому времени Серафим заметно вытянулся и повзрослел. Несмотря на свою сутулость и хромоту, выделялся юным лицом, которое несло печать поэта или художника. Очевидно это обстоятельство, а также драматический тенор Серафима, и привлекли внимание молодого преподавателя пения.

После первого занятия они разговорились. Людмила Ивановна уже успела познакомиться с мнением старших коллег о “психологически” трудном ученике, поэтому с интересом слушала рассуждения Серафима о музыке. Разговаривая, они вышли во двор школы, а затем направились в сад.

– На меня музыка действует иногда неожиданным образом, – с воодушевлением делился паренёк, стараясь идти ровнее и в ногу с женщиной. – Особенно вот такая…

Серафим остановился и запел! Людмила Ивановна широко открыла глаза и внимательно вслушалась. Подобное она слышала впервые. Пение было без слов и напоминало что-то старинное, церковное. Она вдруг почувствовала, что растворяется в мелодии и куда-то улетает.

Невероятное происходило и с Серафимом…

На каменистой равнине отчётливо были видны следы прошедшего боя: тела погибших воинов в самых разных позах, разбросанное оружие – копья, мечи, стрелы, – отчётливый запах крови и кружащие стаи стервятников. На краю побоища неровными рядами выстроились вооружённые воины в латах и шлемах. Чуть в стороне расположились лучники. Их лица были разгорячёнными, излучающими дух победы! Перед ними колыхалась немногочисленная, беспорядочная толпа других воинов, но уже без оружия и защитных доспехов. Очевидно, это были побеждённые. Их глаза выглядели потухшими, а лица обречёнными. Среди них много было раненых в крови, с разной степенью увечья.

Между этими двумя сторонами на белом, арабском скакуне, гарцевал полководец. Гордая осанка, строгий, остроконечный шлем и суровое, в многочисленных шрамах, лицо сразу же привлекли внимание Серафима (он только подошёл и на него ещё никто не обратил внимание).

– Эй, вы, воины поверженного народа! По римским обычаям, вам перед смертью предоставляется право последнего желания. Выполнимое, конечно, в вашем положении. Кто из вас ответит за всех? Кому вы доверите исполнение этого священного права? Смелее! Умереть нужно достойно!

Конь, словно почувствовал трагичность момента, заволновался, закусил удила и стал нетерпеливо перебирать ногами. Но полководец умело осадил его, ожидая ответа. Ждать пришлось не долго. Неровный строй раздвинулся и вперёд вышел малорослый, но плотный человек. Засохшая кровь чёрной неровной полосой пересекала его лоб, глаз и щеку. Он хмуро глянул уцелевшим глазом на предводителя римлян и хрипло сказал:

– Наши предки покидали мир земной всегда достойно. И мы не станем срамить их память и бренный прах. Так что дозволь нам принять кончину под звуки боевого гимна наших отцов и дедов…

– Вы хотите спеть боевую песню под аккомпанемент стрел и предсмертные вопли ваших соплеменников?

– Да. Только так.

– Удивительное желание. Мне ещё не приходилось уничтожать врагов таким образом. Но – ваше желание священно и даровано нашим римским императором, повелителем Мира! Начинайте!

Раненый воин выпрямился, лицо его просветлело. Он глубоко вздохнул, набирая в лёгкие побольше воздуха, и начал петь. Голос его сначала хрипел и срывался, но постепенно крепчал. Смельчака постепенно поддержали остальные. Песня усиливалась и разрасталась! В её звуках и словах прославлялась родная земля, вспоминались покинутые матери и отцы, любимые, жёны и дети. Она звала к смелости в бою, стойкости духа и… обязательной победе над врагом.

Песня только набирала силу, когда полководец-римлянин махнул рукой лучникам. Рой стрел взметнулся в небо и стремительно понёсся на поющих. Первые тела, пронзённые безжалостными орудиями смерти, в конвульсиях попадали на землю. Уцелевшие же продолжали петь, причём ещё громче и торжественнее.

– Стойте! – звонко вскрикнул Серафим, поражённый картиной побоища беззащитных людей. – Мужество и смелость должны награждаться жизнью, а не смертью!

– Ты так думаешь, странник? – не удивившись, что какой-то наглец мешает казни, обернулся к нему полководец и подал лучникам знак остановиться.

– Благородство всегда украшало победителя, – совсем близко подошёл Серафим, – возвеличивало и способствовало дальнейшим его успехам.

Задумался римлянин… Пение стало тише, но не прекратилось.

– Может… ты и прав, странник… – сжал в раздумье губы полководец. Конь стоял не шевелясь, словно боясь сбить хозяина с мысли. Наконец решение было принято. Отвернувшись от Серафима, он крикнул поющим воинам:

– Я отпускаю вас, без всяких условий.

Боевой конь полководца заржал и поднялся на задние ноги. Яркая вспышка озарила небо! От резанувшей боли Серафим закрыл глаза, а когда открыл, то увидел рядом растерянное лицо учительницы.

– Странно: твоё пение подействовало на меня как гипноз и вызвало необычные видения. Как я ещё осталась на ногах? – изумлялась женщина.

Серафим сам находился под впечатлением нового путешествия во времени и того, что пришлось увидеть. Он уже понял, что это нечто постоянное. Вот только не мог понять его причину и условия появления. Но новые ощущения уже меняли его, заставляли по иному относится и к себе, и к окружающим.

– Что же вам привиделось?

– Мужчина в древних воинских доспехах и на прекрасном скакуне. Самое интересное, что он очень похож на моего отца, умершего недавно при странных обстоятельствах. Вернулся со встречи с однокашниками очень взволнованный, а утром не проснулся… будучи абсолютно здоровым человеком: до последнего дня занимался гимнастикой, поднимал тяжести. В больницу не заглядывал…

Она рассказывала и внимательно смотрела на своего ученика. Только сейчас разглядела насколько у него необычное лицо и глаза. Особая строгость и задумчивость, чередовались со вспышками самых различных чувств. Людмила Ивановна пребывала в смятении… Что за таинственность в этом взрослеющем мальчике и как разобраться, откуда возникло это мгновение загадочного состояния и ярких видений?

Это и стало началом их дружбы, которая постепенно переросла во взаимную симпатию, а может и… влюблённость?

И вот подошло время покидать и школу-дом, и старших товарищей. Серафим печально вскинул голову, отгоняя наплывшие воспоминания, и собрался уходить. Он повернулся и неторопливо, слегка припадая на левую ногу, пошёл по коридору…

Выпускные мероприятия прошли для парня под знаком давящей грусти, скорее тоски: привык он к размеренной, расписанной по часам и минутам, жизни. Прикипел сердцем к своим друзьям и даже ко многим одноклассникам, несмотря на их неоднозначное к нему отношение.

С Евсеевичем попрощался вечером, за день до выпускного вечера. Старик сидел на стуле возле ворот и задумчиво курил. Так всегда делал, перед тем как обойти свою охраняемую территорию. Серафима увидел издалека, бросил окурок и торопливо поднялся навстречу. То, что у парня последние дни в школе, он, естественно, знал и по-своему переживал.

– Покидаешь нас… – крепко пожимал руку Серафима старый вояка, стараясь не показывать своего настроения. – Наведывайся хотя бы. Может и весточку какую пришлёшь? Жизнь тебя ждёт… трудно даже сказать какая? Что-то в тебе есть не от мира сего.

– Наверное, вы правы, – тепло смотрел в глаза старику Серафим. – Да только я не готов к ней, жизни этой. Даже не знаю, с чего начать.

– Ну это ты зря! – разволновался сторож. – С твоими-то способностями.

– Разобраться надо в себе и в способностях, дорогой Евсеевич.

– Давно пора разобраться, – настаивал старик.

– Надо бы… В общем, прощайте. Пусть хранят вас силы небесные.

Они ещё поговорили немного и на том и расстались. Свидеться, к сожалению, больше не пришлось, но свою роль бывший воин для Серафима, как человека, сыграл.

А с учительницей, к которой парень питал неосознанную, недетскую любовь, проститься не пришлось. На выпускной вечер она не пришла, лишь предала Серафиму записку, в которой выразила свои пожелания и напутствия на новую жизнь, а также просила писать, хоть иногда. Своё отсутствие объяснила недомоганием. Не знал Серафим, что женщина просто побоялась быть рядом с ним на виду у всей школы. Что-то пугало её, навевало нехорошие предчувствия.

Его одноклассники сидели за выпускным столом, произносили прощальные речи, вручали подарки директору, учителям и воспитателям. Потом самозабвенно пели и танцевали, а Серафим одиноко бродил по школьному саду. Он вдыхал ночные ароматы цветущих деревьев, смотрел на россыпь звёзд и переживал. Те перемещения в пространстве и во времени, казались теперь просто сном, иллюзией. “Неужели мне всё это показалось? – думал он. – Но как же тогда Евсеевич и Людмила… Ивановна? Они ведь тоже…”

За раздумьями, усиленными острой внутренней болью, время пролетело незаметно. Серафим даже прозевал восход солнца. Из школы вдруг высыпала галдящая, разгорячённая толпа выпускников.

– Горбыль! Ты чего один? – неестественно громко для утренней тишины прозвучал чей-то голос. – Айда солнце встречать!

Его подхватили под руки и потащили туда, где из-за радужной дали начинало своё неутомимое шествие полыхающее светило.

Глава 4. Появление Демоны Фатум

Ресторан понемногу заполнялся посетителями. Между столиками сновали учтивые, одетые в фирменную одежду официанты. Играла плавная, монотонная музыка. На подиуме, делившем зал на две половины, терзала в объятиях блестящий металлический шест полуголая девица с рассыпанными по плечам смолистыми волосами. Дымчатый свет, исходящий от скрытых светильников, органично дополнял обстановку предстоящего праздника и мимоходом подчёркивал роскошь увеселительного заведения.

В углу возле окна, занавешенного тёмными толстыми шторами, сидели два молодых человека. Они через трубочку потягивали коктейли, и вели неторопливый разговор. Вдруг шум в зале стих, а потом послышались возгласы восхищения, сдержанного удивления и хлопки в ладоши, какие обычно звучат в концертах залах или, скажем, на фестивалях в Каннах, когда появляются на красной дорожке идолы мирового кино. Парни прервали беседу и дружно повернулись ко входу – в сопровождении строго вида, крепкого, широкоплечего парня в зал входила необычная девушка.

Она была одета во всё кожаное, как рокер или панк: короткий, завязанный на затылке, платочек, из-под которого вились тёмно-каштановые волосы; лёгкая курточка с модными железками и бриджи, подпоясанные в талии разукрашенным поясом. Стройность ног подчёркивали полусапожки на высоких каблуках. Однако, самым примечательным, вызывающим наибольшее восхищение, было поразительно красивое лицо! Казалось, оно вобрало в себя самое лучшее от красавиц разных частей света. Овал лица скорее северный – строгий, немного угловатый. Выразительные чёрные глаза можно увидеть в прорезь паранджи на востоке, а лёгкая смуглость кожи – это север Африки. Еле уловимая надменность навевала мысли о европейских королевах и принцессах. Детская непосредственность органично сочеталась с твёрдостью, даже некоей хищностью, опытной женщины, привыкшей повелевать и покорять.

В этом ресторане, вероятно, она была не в первый раз. К ней сразу же поспешили официанты, причём трое, словно, конкурируя между собой за право обслужить красавицу. Да и многие посетители, видимо, знали девушку, и приветствовали её с мест.

– Что это за чудо? – расплывшись в идиотской улыбке, спросил приятеля один из упоминаемых выше молодых людей.

– О! – щёлкнул пальцами товарищ. – Это восходящая знаменитость не только нашей столицы, но, думаю, и других тоже. Имя её – Демона Фатум!

– Невероятно красивая! – продолжал упиваться первый, отслеживая каждое движение Демоны, которая с улыбкой английской королевы уже сидела за столиком и кивала во все стороны в знак благодарности за приветствия. Её сопровождающий уселся за столиком сзади.

– И чем она знаменита, кроме красоты?

– Многим… – задумчиво протянул друг. – Если коротко – это бес в женском обличье, а то и ведьма. За что бы Демона ни взялась, всего добивается. И всякие истории шлейфом тянутся за ней.

– Понятно – с такой-то красотой!

– Красота – только внешнее. Этого бесенёнка побаивается даже наш криминалитет, не говоря о представителях власти.

– Это как? Не понял, Антон?

– Попробую, Денис, пояснить. Только ты на неё не пялься так откровенно, а то втюришься и пропадёшь ни за грош.

– Так и пропаду? Плохо ты меня знаешь. Я тоже не пальцем деланный, баб имел море и небольшое озерко, – продолжая смотреть на красавицу, хохотнул Денис. – Закажи-ка, Антоша, лучше винца. Не я буду, если не потанцую с этим демоном красоты и сексуальности! Заодно прояснишь про неё подробнее.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.